Kitabı oku: «За дорогой», sayfa 3

Ответы на записки, которые слала ему Мери, мы писали вместе, в то же время я рассказал Анжеле о том, какой Коля хороший парень и передал ей от него письмо, она была удивлена, но Мери про это не сказала. Вероника сочувствовала всем и дружила с Антоном. Дела сердечные совсем сбили мой распорядок дня, из которого волшебным образом исчезла вечерняя рыбалка и гонки на велосипедах, правда иногда я ходил на утреннюю, но было это редко, и я совсем престал ходить в гости к Васе. Удивительные перемены, через некоторое время два любовных треугольника разрешились, но по всем законам драмы, юным влюбленным не суждено быть в месте. Мы на это повлиять были не в силах. Первыми уезжали Мери с Антоном, потому что у их родителей заканчивался отпуск. Потом уже я, что говорить накал страстей был такой, что все мы потеряли покой. В прощальный вечер, кто-то на улице запустил фейерверк, разноцветные огненные шары стремительно поднимались в темное августовское небо и также быстро гасли. От них оставались лишь белы облачка сгоревшего пороха и воспоминания, как о нашей первой любви, яркой и кратковременной. Время стачивает постепенно образы в памяти и остается призраки, словно с картин Борисова-Мусатова, загорелая кожа Мери, белый сарафан, и карие глаза. Вечер, лавочка, три подружки, лай собак вдалеке, старые соседи по улице и все еще живы.

Как-то в конце августа я ехал на поезде с юга и в плацкарт сели ребята из детского лагеря по возрасту старшая группа, все они были из разных городов, и за время смены сдружились и влюбились. Рядом с моим местом сидела парочка, ах как они прощались, поезд стоял на станции минут пятнадцать и все это время они не могли расстаться, сначала я им сочувствовал, а потом подумал, все пройдет и это. Порою мне кажется, что я превратился в старого циника, но это не так, просто такова жизнь. Через некоторое время страсти стихнут, настанет школа, в круговерти повседневных дел воспоминания будут таять, многие моменты забудутся и останутся только самые яркие, которые не смогут потухнуть в памяти никогда.

Жажда свободы была у меня изначально, как и у всех, но большинство предают себя и становятся безвольными объектами истории. Жить и действовать не так как все, нужно начинать с детства, правда можно прослыть дураком, но это не страшно. Любознательность присуща всем, но со временем эта функция отпадает под воздействие окружения. В некоторых случаях это оправдано, например не стоит совать гвоздь в розетку, ну и тому подобное. В остальном же человек начинает терять интерес к жизни, ищет дешевые заменители, а потом чахнет и постепенно умирает, еще до самой смерти.

Но не в моем случае. Я ко всему проявлял интерес, и не всегда это было безопасно. Однажды, я залез в старый дедушкин шкаф, где хранились различные реактивы, и из всего что там было я взял бутылочку и азотной кислотой, я прожег себе колготы, можно сказать отделался легким испугом. Но меня всегда манило то, что находится за дорогой, а за ней открывался чудный мир – пруд, лес, балка, свалка, кладбище и поля, уходящие на Запад. Мне, конечно, запрещали одному туда ходить и на мои просьбы прогуляться туда следовал отказ, аргументированный срочными делами, но я не сдавался. Постепенно пока никто не видит, а это было не просто, так как соседки зорко следили за всем, что происходит в округе, я расширял границы, сначала через каменку до пруда, потом до гребли, там пути расходились одна тропа вела на кладбище, а вторая в дубовый лесок, росший в балке и зарослям терна. Проблему представляли гуси и собаки, и те и другие голосили что есть мочи и могли укусить, приходилось вооружаться палкой.

Как-то раз я все-таки ускользнул от зорких и внимательных глаз, каким-то чудом проскочил двух шавок и оказался между зарослями терна и дубравой, свалкой, и прудом, оказавшись на свободе я растерялся и не мог сориентироваться куда идти и чем заняться. И тут откуда не возьмись появился парень на велосипеде с привязным к багажнику аккумулятором. Я спросил, что он собирается делать, он ответил, что намерен слить кислоту и достать свинец. Мне стало интересно, и я сел смотреть, что он будет делать, совершенно забыв, что меня могут искать и, если, что, то мне сильно достанется. Парень открутил пробки и стал неспешно заливать внутрь воду, как он мне сказал дистиллированную для разбавления серной кислоты. При слове кислота, я отсел подальше, так как был уже стрелянным воробьем, пацан сказал, что ничего страшного в этом нет и он так уже делал много раз, но я ему не поверил. Естественно, залив в батарею воду, кислота брызнула и попала на руки парня, он выругался, достал пачку “Примы” и закурил. И тут я посмотрел на его руки, они были все в ожогах от кислоты, не врал чувак, что не первый раз, и на ошибках своих учится видимо не собирался. Выкурив сигарету, он перевернул аккумулятор ногой и весь электролит вытек, и пожег траву. Чувак закрепил батарею на багажнике уехал. Я побрел домой рассуждая, что неправильно сливать кислоту на землю, а потом меня мучил вопрос зачем парню нужен свинец? Навряд ли, как он сказал для рыболовных грузил. Дома моего отсутствия не заметили, бабки меня тоже проморгали, и даже собак не было на обратном пути. Посетив те места, которые будоражили мое воображение и не найдя там ничего интересного, я успокоился, и больше желания туда сходить не было.

Бабушка меня частенько наказывала, тем, что не отпускала гулять, а к тому времени все дырки в заборе были уже капитально заделаны, я решился на отчаянный шаг – перелезть через забор. Место и время побега было выбрано идеально, бабушка была в саду и не могла видеть, что я делаю во дворе. Перелазить я начал в месте, где забор соединяется с калиткой, и все вроде было поначалу хорошо, уже стоял на калиточной ручке, как нога моя предательски соскользнула, и я повис на ухе за загнутый конец стальной проволоки. Было больно, но я молчал, кровь лилась ручьем, как с кабана. Отцепившись, я побежал домой и начал применять меры по остановке и обеззараживанию раны. Первым делом я стал искать вату и не нашел ее, тогда я распотрошил игрушку утенка. В серванте нашел зеленку, смочил кусок ваты и приложил к уху, щипало адски, но кровь не переставала бежать, тогда я решил смазать ухо мёдом, из тумбы достал трехлитровую банку майского мёда и запустил в нее окровавленную руку и стал мазать ухо. Не помогло, но было вкусно, к моменту, когда бабушка пришла домой, гостиная и кухня были обильно заляпаны кровью, и вся моя белая майка и я все и вся было в крови, которая к тому времени уже засохла. В итоге все обошлось, и мне ничего не было.

Как-то раз проходя рядом с соседским бараном, я не с того ни с чего решил докопаться до него и дать ему по рогам, не знаю, что мною двигало в тот момент, но он не разделил моего желания и сбив меня с ног, закрутил цепью, и изрядно потаскал по земле. Отделался я легким испугам, а барана сосед стал привязывать подальше, чтобы я не мог до него добраться. Но честно сказать после случившегося, я и сам потерял к этой скотине интерес.

Люди приходят к философии различными путями, некоторые вообще никуда не приходят и не особо переживают по этому поводу. Тут стоило бы начать так, “Как я стал циником: история становления”. Цинизм у меня появился еще в детстве, однажды зимой я уставший после прогулки, пришел домой, а бабушки не было, искать мне ее было лень, и я, недолго думая залез в собачью будку и уснул. Меня долго искали и не могли найти, потом чисто случайно проходя около конуры мама услышала ворчание пса, заглянула внутрь и нашла того, кого не теряла. Пропитался я псиной основательно, меня попытались долго отмыть, но потом после моих возражений сошлись на том, что со временем выветрится. Диогена с меня не вышло, но добротный киник получился. Если мне задать вопрос, обладает ли собака природой Будды? Я отвечу – да. Не зря зороастрийцы считали собаку другом и верным помощником человека, и если не было никого кто бы мог помочь от тарабанить преставившегося на гору, чтобы его обглодали дикие звери, то правоверный должен был вместе с псом сделать это, а без пса считалось большим грехом.

Самым мирным моим занятием было рыться в книжном шкафу. Запах старых книг и мышей, красивые иллюстрации, вложенные между страниц записки, забытые старые деньги, письма отправленные и полученные, и красивые закладки – вырезанные из открыток. Все это создавало ощущение прикосновения к древности, к некой таинственности. Научится читать на самом деле легко и просто, нужно просто иметь любимые книги с интересными иллюстрациями. Сначала ты просто рассматриваешь картинки и фантазируешь, что могло бы быть дальше, потом тебе становится интересно, что написано внизу под рисунком, и ты пристаешь к родным, чтобы они прочитали, потом тебе надоедает постоянно ждать, и начинаешь сам понемногу слог за слогом, а там уже и все слово, и еще слово, а там уже и не замечаешь, как начинаешь читать. И еще одно немало важное условие, пред этим нужно сжечь телевизор, или просто залить водой, но с начала обязательно достать вилку из розетки, ибо техника безопасности превыше всего. Телевизор я залил водой не со зла, мне сказали, как раз перед мультиками, что нужно подождать пока он остынет, вот я и решил ускорить процесс. Бабушка с мамой были раздосадованы и рады одновременно, но чинить его не стали, чтобы я не сидел и не смотрел мультики целыми днями, как они считали.

Но было для меня одно все-таки недосягаемое место – чердак, он манил своей загадочностью, воображение рисовало горы сокровищ, которые по моим представлениям покоятся в сундуках под толстым слоем пыли и ждут меня, но, чтобы туда попасть нужна была большая лестница, и ключ от замка. Задача была невыполнима, так как для этого нужно было взять в гараже большую и тяжелую лестницу, дотащить до летней кухни. Однажды такой случай представился, но не тогда, когда я хотел.

Она появилась неожиданно и сразу же всех расположила к себе, дружелюбная, но держала некоторую дистанцию, она ни на что не намекала, не клянчила еду, не издавала ни звука, а просто наблюдала чем мы занимаемся, потом она уходила и через некоторое время появлялась вновь. Я назвал её Ириской, это было молодая черная кошечка с золотыми глазами и страшно худая. Мы стали подкармливать ее, и кошка преобразилась – шерсть стала лоснящейся, телосложение крепким. Черный Ирис расцвел. На нашем чердаке она сделала себе логово, и поела всех воробьев, что гнездились над окнами, а потом у нее появились котята, три штуки, два черных, как и она, и один обычного окраса. Дома было слышно, как пищат котята, и страстно желая увидеть их и потискать, я доказал маме и дядюшки важность моего визита на чердак, тем, что нужно срочно провести ревизию котов и по возможности приручить их. Мечта осуществилась и чердак распахнул перед мною свою дверку, и это было не то, что я ждал. С котятами не задалось, они быстро бегали, шустро прятались, а когда я пытался их схватить то шипели, одного я таки поймал, и он мне прокусил палец, было обидно, я столько времени их приручал, и получил такую благодарность, за то, что лазили по чердаку за ними, собирал пыль и страдал от духоты. Через некоторое время котята сами спустились и стали жить под старым сараем, оставаясь такими же дикими. Потом мы уехали, а когда по выходным наведывались то изредка видели их, но уже без Ириски. Кошка на протяжении многих лет весной всегда встречала меня с мамой, но в один год она не пришла. Покойся с миром Черный Ирис степей.

Отношение к животным на селе было жестоким. За мельничной плотиной в балке была свалка, а чуть далее начинался дубовый гай, так вот там народ убивал старых собак и там же бросали их не закопав. Чистое и незамутненное ультранасилие по отношению к ближнему. И так со всем, никакого сочувствия, просто убить, срубить, украсть, разрушить. Некоторые хозяева отпускали старых собак на волю, они уходили жить на бойню и питались там отходами производства. Так поступили и мы после того, как мама наконец поняла, что деньги, которые она давала соседке Федоровой на прокорм пса, та в основном тратила на себя, а старый пёс голодал. Печально было оставлять его, но я ничего поделать не мог. Кроме него остались несколько кур, и удивительно, но их никто не украл, зиму пережили на улице, спали на ветках рябины. В заборе была дырка и через нее пёс приходил домой и спал в своей будке. Он был старый и под конец еще плохо видел, но каждый раз, когда мы приезжали он приходил к нам, и я его подкармливал. Не стало его поздней осенью, соседи позвонили и попросили убрать его так как сдох он рядом с из огородом, я с мамой оттащил его к старому тополю и под ним зарыли. Тополь до сих пор шумит, а под ним спит вечным сном друг.

Можно оправдывать деревенских тем, что это не они такие жестокие, а жизнь такая, но как тогда относится к тому, что они сожгли здоровую, большую иву? Ведь она росла задолго до их рождения, и до рождения их родителей, и возможно даже еще до появления на свет их дедушек и бабушек. Ветла росла на гребле, отделявшей Старый пруд от Нижнего, в диаметре она была метра три, я её еще застал в здравии, но потом ее стали потихоньку убивать, выжигать ствол, и под конец полностью сожгли. Обидно было, что я не чем не мог ей помочь, она долго цеплялась за жизнь, но не смогла победить человеческую страсть к разрушению. Не далеко от того места был родник и через него был перекинут железный мостик, их тоже постигла не завидная участь. Родник заилился и туда стали сваливать мусор, мост распилили на металл. Старый пруд не стал исключением, в него ушлые товарищи стали спускать содержимое своих говновозок. А потом тут же купались их дети и внуки, ловили рыбу, обычно сетью, а потом упивались на берегу до невменяемого состояния и делали себе подобных, в адском угаре, тем самым замыкая круг страданий. Кармическое колесо в действии, и так до вырождения, а там уже на уровень ниже.

Зима перед школой выдалась напряженной. Перед новым годом к нам во двор зашел пьяный электрик и разбил окно, что-то орал и требовал на водку, я конечно испугался, но виду не подал, а запустил в него кочергой. Бабушка сильно перенервничала и после нового года, у неё случился инсульт. Когда у вас появляется больной родственник, обычно бабушка, потому что дедушки в наших условиях не доживают до пенсии, то вы сразу можете увидеть истинное лицо своих родственников, теть, дядь, братьев, сестер. Одни становятся такими хорошими, обещают помогать давать деньги, откупаются, лишь бы не брать к себе, а по факту кидают как последние мошенники. Другие сразу забывают адрес и номер телефона, делая вид, что они детдомовские. И те и другие без зазрения совести могут заявить, что взять на время больную мать они не могут, потому что у них распадется семья. Я таких людей никогда не понимал. Все на этом свете зависит от выбора, и если человек решил не быть человеком я уважаю такое решение, каждое решение надобно бытию для разнообразия.

Был обычный зимний день, утром мама уехала на работу и поставила на медленный огонь вариться большую кастрюлю горохового супа, бабушка управлялась по хозяйству, я на софе читал книгу про трех братьев. Ничего не предвещало беды, но около обеда бабушка залезла на стул, чтобы найти что-то на шкафу и потеряла сознание и упала, я конечно был в шоке, но не растерялся и начал звонить маме на работу, она не могла приехать и позвонила тетушке, та отказалась прийти на помощь к своей матери сославшись на урок. А бабушка все это время лежала на полу в луже крови, я побежал к соседке Федоровой она помогла привести в чувства бабушку и поднять ее, к тому времени приехала скорая, но время было упущено, это был инсульт. Но все обошлось ее не парализовало, только память стала пропадать, и ее уже нельзя было оставлять одну, и в конце августа мы забрали бабушку в город. Тетушка могла приехать, но не сделала этого, сославшись на уроки в школе, от которой до дома было десять минут ходьбы.

Как-то раз на летних каникулах мы в июле по обыкновению были на даче, и там было не то, чтобы смертельно скучно, но и не особо весело. Вечером я поливал огород, утром ходил на рынок за хлебом, а днем лежал в прохладной хате, и перечитывал «Робинзона Крузо». Рассматривая иллюстрации в голову, неожиданно пришла мысль построить лодку и вдохновившись рисунком из книги, приступил к воплощению идеи. Для начала просмотрел все книги и журналы на предмет чертежа лодки или подробного рисунка, потратив на это день, на второй стало понятно её устройство – сначала киль, потом шпангоуты, и обшивка. В сараях нашел более-менее пригодные доски для киля, и шести шпангоутов, в итоге получился угловатый скелет зубила. Правда на этом все и закончилось, потому что не было приличного материала для обшивки, все доски были старые, а до пленки и клеенки я не додумался, да и не было ее в таком количестве. Но мореходный зуд не проходил, и однажды увидел, как парни с той стороны пруда соорудили плот и плавают на нем. Идея пришла сразу же, я решил угнать его, но для этого нужно было не попасться. Взяв старый бинокль, я пошел на мельничную плотину, забрался на старую иву, и соорудил там импровизированный наблюдательный пункт. Близкое соседство с свалкой меня не сильно смущало, не смотря на убийственный аромат, все внимание было сосредоточенно плоту. Выяснив распорядок его пользования, я со спокойной душой через выждав несколько дней пошел на дело. Когда на плоту плавали парни, он мне не казался таким хлипким, каким он был в действительности. Поэтому вместо угона, получился перегон плавсредства из точки А в точку В. По колено в воде я брел по пруду и впереди себя толкал плот, потому что он был настолько хлипким, что я не решился на него залезть. Подогнав плот к ивам, я пришвартовал его и с чувством завершенной миссии пошел домой. Вечером владельцы плота попытались его забрать, но потерпели фиаско, так как я подрезал веревки, так что когда они на него влезли то он само распустился, потом еще долго одинокие бревна и доски плавали по пруду.

Место, где находилась дача имело название и историю. В царское время место было слободой и называлась она Никольская по церкви святого Николая Чудотворца, как множество таких же мест по стране. Где находилась церковь никто не знает, после революции ее снесли, а тех, кто еще что-нибудь помнил, давным-давно уже нет. В слободе жили свободные люди в основном рабочие, строившие железную дорогу и работавших на ней же. От того периода в архитектуре селения мало чего осталось, так от мельницы остался пруд возле моего дома и кирпичное основание в виде круга на гребле. Здание старой школы наполовину разрушенное, раньше было постоялым двором, водонапорная башня для заправки паровозов, кирпичные амбары, да полуразвалившийся дом. Да еще старое кладбище, заросшее терном, где от некоторых могил остались одни холмики, а на других уже не возможно ничего прочитать. Отец вероники, когда они переехали в новый дом, зачем-то притащил с кладбище надгробие и поставил неподалеку возле ворот, камень был старый, с дореволюционный, текст с ятями, все как полагается. Зачем он это сделал, непонятно, да и сам он не мог внятно ответить. Бабки говорили, что не к добру это, но он их не слушал. Связаны ли дальнейшие события с украденным надгробием или нет, неизвестно, но как вариант возможно. Брак у отца Вероники с ее матерью был уже второй, от первого у него был сын. Через некоторое время мать Вероники стала болеть и к девятому классу развелась, забрала дочь и уехала к себе домой. Отец нашел женщину, и они взяли под опеку несколько сирот, потом еще несколько, а потом еще, как раз в это время поднялись выплаты опекунам и многие стали оформлять опеку. С одной стороны, конечно, корысть двигала большинством опекунов, но и какая никакая польза для детей тоже была, вместо того чтобы гнить в детдоме они хотя бы были в семье и были приучены хоть к чему-то. Через некоторое время у отца Вероники оказалось, то ли онкология то ли рак, было ли это связано с надгробием возле дома или нет неизвестно. Но мораль сей басни такова, что то, что принадлежит мертвым, не должно попадать в мир живых, каким бы оно красивым не казалось.

Во время войны местных сильно потрепало, внушительный список навернувшихся сельчан, и не меньший воинов, освобождавших слободу в сорок третьем у основания памятника, дает ясное представление, какой ценой досталась свобода. В советское время Никольская стала поселком городского типа, появились заводы, кинотеатр, больница, новый элеватор, школа, детский сад, нефтебаза. В наше время от былого величия осталась школа, элеватор, больница и около тысячи жителей.

До конца школы я так и продолжал с мамой по субботам ездить на дачу, после поступления в университет на летних каникулах я пару недель проводил в Никольской, все так же приводя усадьбу в порядок, позже уже работая пару дней, а после псевдоэпидемии пару раз. Местный мир сильно изменился, не стало бабок соседок, ни тети Нади, ни дяди Паши, умерли бабушка и дедушка Мери и Антона, последними в мир иной ушли дядя Ваня и тетя Нина и оба от онкологии.

Это была странная семья, он был местным, на улице жила еще его одинокая тетушка, которую все считали ведьмой. Дядя Ваня занимался тем, что чинил холодильники и стиральные машины, у него единственного был двухэтажный дом на улице. В детстве я его донимал вопросами, «а что это такое? а как оно работает? а вот это что?», сначала он мне терпелива отвечал, а потом стал прятаться от меня. Тетя Нина была еврейкой, по специальности – торговый работник, но подрабатывала швеей, выращивала облепиху, клубнику и боярышник, которые потом продавала. Жили они как кошка с собакой он круглый года спал на веранде, она же жила в зале на втором этаже. Он питался отдельно, она отдельно. Такое поведение было обусловлено тем, что она считала, что он гуляет, так как раз в местной газете увидела поздравление дяди Васи от какой-то женщины. Изменял ли он ей? Да! А как от такой жизни не загулять, когда его постоянно она подозревала в изменах. Потом у дяди Васи обнаружились проблемы с простатой, но женушка уже окончательно поехала и остановилась только тогда, когда померла. Потому как даже после его смерти все вспоминала, как он от нее гулял. Пару раз он пытался ее сдать в дурдом, но спасли соседи. У них было две дочки, старшая тоже стала швеей, долгое время жила в Москве, первый ее сожитель умер от рака, она жила у его матери, потом нашла хохла алкаша и приехала к родителям в Никольскую. Пока был жив дядя Ваня она с сожителем вела себя подобающе, а как только он преставился, так сразу же и развернулись. У матери забирала пенсию и пропивала, а если она не отдавала, то била ее пока не отдаст. Пили дочка крепко, да так что на карачках ползла домой ни один раз. Сожитель тоже не отставал, воровал метал, сдавал, на полученные деньги покупал пол литра водки залпом опустошал ее, ни разу его трезвым не видел. В магазинах его даже отказывались обслуживать, так как он не платил по долгам. После смерти тети Нины от онкологии, приехала младшая дочка, выгнала их, закрыла дом, поставила сигнализацию и камеры и уехала. Куда делась младшая с сожителем никто не знает. Младшая тоже была швеей, жила где-то под Южным, вышла за муж за контрактника, родила мальчика, о дальнейшей судьбе ее ничего неизвестно.

У бабушки была подруга учительница начальных классов Любовь Михайловна. Жила она через дорогу в маленьком доме на две семьи. Жилье представляло из себя коридор, печку и комнату, из всей мебели было две панцирных кровати, шкаф стол и стулья. Вместе с Любовь Михайловной жила ее старшая сестра, больная от рождения. Перед домом росла громадная акация, по среди двора стоял в форме кургана погреб, рядом росла большая груша, было еще парочку сараев и огород. Любовь Михайловна была активной старушкой и боролась за чистоту, постоянно организовывала соседей на субботник и нанимала машину за свои деньги, чтобы вывезти мусор со стихийной свалки за греблей пруда. На некоторое время это помогало, но потом с новой силой люди выкидывали всякий хлам, от дохлых собак и кошек, до старых ватников. Сначала выкидывали за пруд, а потом стали уже в него кидать мусор. Старушка боролась с этим до своей кончины.

Когда я вместе с бабушкой приходил к ней в гости, то он всегда угощала меня или пряниками или печеньем. Пряники были покупные и такие старые и черствые, что их можно было использовать вместо камней. Овсяное печение Любовь Михайловна пекла сама, но оно имело сильный запах комнаты, оно было им пропитано, и хотя я был сладкоежкой, но ее угощения я не ел. Посуду она мыла в мыльной воде, оставшейся от стирки. Дети жили где-то далеко и на лето присылали внуков. После смерти Любовь Михайловны дом продали пьющей медсестре, груша засохла, акацию спилили.

Постепенно уходил привычный для меня мир, я об этом в то время особо не задумывался, просто отмечая для себя, что умерла бабушка Мери, разграбили и разрушили молокозавод, где директором был мой дедушка, а обрушившийся подвал, где хранили сыр засыпали мусором. Все изменения были связаны только с разрухой и смертью. Но это происходило постепенно, примерно такой же эффект при чтении учебника по истории или исторических исследований, у тебя абзац, а в той реальности годы, здесь страница, а там десятилетия, столетия, тысячелетия. Шапликов советует не возвращаться в прежние места и это правильно, того, что было, уже нет, как и тебя, жившим в то время, ты умер вместе с тем мгновением, которое осталось яркой картиной в твоем сознании.

Дом периодически обворовывали местные алкаши, воровали металл, инструменты, тряпки старые, древние закрутки из подвала. Вид разоренной усадьбы угнетал, своими разбитыми стеклами, спиленными замками, раскрытыми на распашку дверьми, было ощущение, что убили живой организм. Даже замок не смогли спилить ножовкой по металлу, а просто вырвали дверь, разобрали печку, вытащили старый шкаф и стол, разбили старый телевизор, и магнитофон, вытащили газовую печку. Выкопали саженцы нового сада, а что не выкопали сломали, спилили несколько старых яблонь, сняли крышу с летней кухни, украли забор, причем два раза. Калейдоскоп воровства в природе. Неприятно это конечно, но такова жизнь. Наверно, нужно быть, как Будда, готовым потерять все, не просто понимая, а принимая и осознавая, что ничто и никто в этом мире тебе не принадлежит, но это трудно, особенно когда вспоминаешь срубленную виноградную лозу и разгромленный дом. Гневаться на это не имеет смысла, даже если поймать и наказать воришек, они как собаки, которые не понимают за что их наказывают, с их позиции куча дерьма на кровати это нормально. Так и здесь злись не злись, а толку нет, деньги, вырученные за воровство, давным-давно уже пропили и забыли. Неустроенность порождает ненависть к жизни, и проявляет себя в людях обычно в желании все срубить, спилить, скосить все под корень или убить.

Последние соседи разворовали все, что не было украдено до них. Их дети им же под стать. Так старшая дочка соседа вместе со своим хахалем, разбили окно и предавалась плотским утехам в нашем доме. Хорошо, пусть будет так. Но зачем, где спишь гадить? Раскидывать использованные презервативы, окурки, трусы, лифчики? Так даже животные не делают! А сам ее батенька лох лохом и алкаш в придачу, тряпка и рогоносец, жена его старше на десять лет и крупнее, женила на себе, после того как он пришел с армии, по-быстрому родила, и сидела с детьми дома. Утром отведет старшую в школу, а младших в детский сад, а потом целый день по подружкам или принимает всяких кумов и чаёвничает с ними.

Другие соседи не чем не лучше, мать семейства без передних зубов, но лицом и фигуркой была ни чё так, и это после пятя родов, но пила и гуляла так, что с вахты приезжал муж раньше времени, успокаивать разгулявшуюся шальную императрицу. Сосед сам был мужик нормальный несмотря на то, что мать и младший брат были уголовниками и алкоголиками. Но ему не повезло, выпал из окна где-то в Подмосковье.

С другой стороны, не уподобляясь русской интеллигенции стоит сказать, что воровство и пьянство не от хорошей жизни и там, где мудрое слово и доброе дело могли бы помочь человеку, который не видит будущего, они несут бред, это не попытка оправдать одних или обвинить других, и те и другие это единое целое. Человек представляет, что перед ним непреодолимая стена, которая на самом деле иллюзия, но, когда сам не можешь этого понять и никто из твоего круга ни “властители дум” не могут тебе в этом помочь, потому что сами пребывают в полной уверенности, что это реальная преграда, и верят в это, и остается у человека один единственный выход, прожить весело и умереть молодым. Но что говорить о ком-то, когда ближние хуже врага. Семья, родственники, если они вменяемые не дадут нам упасть, но и не дадут стать собой, если нет, то они помогут нам упасть и не позволят подняться. Взрослые люди играют в детей, которые играют во взрослых думая, что они самые умные, самые хитрые, самые-самые, а когда к ним относятся зеркально, вопят, что их обидели, что у них нет родни и прочий бред. Если раньше Никольская была для меня каторгой на выходных и концлагерем на летних каникулах, но и первой любви, то теперь это место грусти и печали, никому не нужной заброшенной усадьбы. Оставаясь оптимистом, можно сказать, все что не делается, все к лучшему.