Kitabı oku: «Французская революция», sayfa 3

Реформа Ламуаньона

Это был тупик. Спасти монархию от надвигающегося банкротства могла только реформа по перераспределению налогов. Однако в рамках существующей правовой процедуры не имелось никакой возможности провести такую реформу без согласия парламентов. Людовику XVI оставалось только сожалеть о своем безрассудном отказе от плодов «революции Мопу» и об опрометчивом восстановлении парламентов. Это побудило короля попытаться второй раз войти в ту же реку. По его распоряжению Кретьен-Франсуа де Ламуаньон, отвечавший в правительстве за вопросы юстиции, начал подготовку реформы, способной подорвать позиции парламентов.

8 мая 1788 года Парижский парламент в присутствии короля, то есть без возражений, вынужден был зарегистрировать подготовленные Ламуаньоном законы, согласно которым деятельность всех парламентов приостанавливалась на неопределенное время, их состав сокращался, а бóльшая часть полномочий передавалась 47 новым окружным судам. Право регистрации отныне получал только вновь учреждаемый Пленарный суд, куда вошли наиболее сговорчивые советники Парижского парламента, верхушка аристократии и высшие церковные иерархи.

Если в Париже регистрация законов Ламуаньона прошла относительно гладко, то в провинции они встретили ожесточенное сопротивление. Между тем законы могли вступить в силу только после регистрации их во всех 12 провинциальных парламентах. А вот с этим вышла незадача. Парламенты не только отказывались регистрировать эти акты и засыпали короля протестами, но и провоцировали антиправительственные выступления, инициаторами которых, как правило, выступали служащие судов. Во многих местах оппозиционное движение активно поддерживалось дворянством, которое было раздражено тем, что реформа ограничила юрисдикцию сеньориальных трибуналов. В Бретани солидарность с парламентом выразило также и духовенство. Ситуацию усугублял экономический кризис, который подогревал социальную напряженность и тем самым способствовал вовлечению в протесты все более широких слоев населения.

«День черепиц»

Наиболее драматичный оборот события приняли в Гренобле. Служащие парламента Дофинэ (советники, адвокаты, прокуроры, клерки, секретари, писцы и прочие), а также члены их семей составляли в этом городе значительную часть его 20-тысячного населения. Остальные горожане зарабатывали себе на хлеб, обслуживая самих судейских и участников тяжб, приезжавших сюда со всей провинции. Неудивительно, что законы Ламуаньона, которые местный парламент все же зарегистрировал под угрозой применения к нему военной силы, вызвали в Гренобле широкое недовольство. Прекращение работы парламента означало исчезновение источника доходов для слишком многих семей. 12 мая муниципалитет Гренобля осудил использование военной силы против судейских, а 20 мая городские власти и советники парламента выступили с совместным заявлением о незаконности произошедшего. Узнав о протесте, Ломени де Бриенн распорядился сослать непокорных судейских в их сельские имения.

7 июня начались первые высылки. Была суббота, рыночный день. Вышедший за покупками народ заполнил узкие улочки города, стесненного кольцом крепостных стен. Недовольство горожан уже было изрядно подогрето ходившей по рукам антиправительственной брошюрой, которую накануне анонимно выпустил молодой адвокат парламента Антуан Барнав. Известие же о высылке членов парламента и вовсе стало той искрой, что вызвала взрыв. Лавки немедленно закрылись. Возбужденные жители блокировали городские ворота, чтобы не позволить судейским уехать. Тех советников парламента, кто уже сел в кареты, горожане заставили вернуться домой, внесли следом их вещи и распрягли лошадей. Женщины ударили в набат. Не понимая, что случилось, крестьяне из соседних деревень поспешили по сигналу бедствия в город, где влились в толпу, охваченную мятежными настроениями. Группа восставших попыталась прорваться во дворец губернатора. В стычке с охранявшими здание солдатами одного из мятежников ранили штыком. Вид крови разъярил бунтовщиков, которые принялась забрасывать солдат камнями и черепицей с крыш, из-за чего эти события и вошли в историю как «День черепиц». Атаке также подверглись находившиеся в городе военные патрули. Многие из солдат получили серьезные ранения, в том числе сержант Жан-Батист Бернадот, будущий наполеоновский маршал и король Швеции. Защищаясь, военные открыли огонь, убив и ранив нескольких бунтовщиков. Видя, что дело зашло слишком далеко, представители городской власти попытались успокоить толпу, но сами подверглись побоям и оскорблениям.

Опасаясь дальнейшего обострения ситуации, командующий гарнизоном отвел солдат в казармы и отложил высылку судейских. Ликующие горожане силой препроводили последних в здание парламента, заставив облачиться там в мантии и занять свои привычные места. После этого на рыночной площади начался стихийный народный праздник. Ярость сменилась буйным весельем. Жители Гренобля пустились в пляс, распевая: «Да здравствует наш дорогой парламент! Боже, храни короля! Черт побери Бриенна и Ламуаньона!»

Пять дней спустя опальные судейские все же потихоньку сами покинули город и добровольно отправились к месту ссылки – в свои загородные дома. Однако уже 21 июля представители всех трех сословий Дофинэ, по инициативе молодых адвокатов Жана Жозефа Мунье и все того же неугомонного Барнава, собрались неподалеку от Гренобля в замке Визиль. Там они объявили о восстановлении давно закрытых Штатов провинции Дофинэ – старого сословно-представительного органа, который, однако, теперь должен был строиться на принципиально иной основе, чем ранее. Третье сословие отныне получало право иметь там столько же депутатов, сколько первые два вместе взятые. Голосование решено было производить индивидуально: один человек – один голос.

Поражение министров-реформаторов

Хотя в других городах до таких эксцессов, как гренобльский «День черепиц», дело не дошло, судейские везде так или иначе оказывали сопротивление правительственным инициативам. Акты неповиновения центральным властям стали повседневностью. Ломени де Бриенн попытался сбить волну оппозиционных настроений, призвав всех желающих открыто высказывать свои соображения относительно будущего созыва Генеральных штатов. Это, по сути, означало признание свободы слова. Однако антиправительственные волнения продолжались по всей стране. Брожение проникло даже в армию.

Министрам пришлось признать свое поражение. 8 августа реформу Ламуаньона отменили. Было объявлено, что 1 мая 1789 года соберутся Генеральные штаты, созыва которых требовали и собрание нотаблей, и парламенты, и пресса. Вместе с тем, поскольку решение финансового вопроса так и не было найдено, монархия 15 августа приостановила платежи по государственному долгу. Сегодня такой шаг назвали бы техническим дефолтом. Расписавшись в неспособности исправить ситуацию, Ломени де Бриенн 25 августа ушел в отставку, а 14 сентября его примеру последовал Ламуаньон.

Прислушиваясь к общественному мнению, Людовик XVI назначил популярного Неккера новым главой правительства. Широкая публика, и особенно держатели государственных ценных бумаг, с одобрением восприняли возвращение во власть «финансового гения», не подозревая, что на самом деле бюджетный кризис во многом был делом именно его рук.

Спор об организации Генеральных штатов

Впрочем, общественное мнение уже мало интересовалось чехардой министров: оно переключилось на предстоявший созыв Генеральных штатов. Вопрос о порядке их работы расколол антиправительственную оппозицию. Парижский парламент, восстановивший в сентябре 1788 года свои позиции, заявил, что организация Генеральных штатов должна быть такой же, как в 1614 году, когда их созывали в последний раз. Тогда все сословия имели поровну депутатов, а голосование проходило по принципу «одно сословие – один голос». Другие парламенты поддержали точку зрения Парижского, так же поступило и большинство дворян. Тем самым лидеры аристократической оппозиции открыто признали, что пытались ограничить власть монарха исключительно ради усиления собственного влияния и упрочения своих привилегий. Эгоистические устремления аристократии вошли в противоречие с популярной в обществе идеей удвоить число представителей третьего сословия по сравнению с двумя первыми и ввести индивидуальное голосование, как было сделано в недавно восстановленных Штатах Дофинэ. Удвоить число депутатов третьего сословия предлагал и Неккер.

Парламенты и лидеры аристократической оппозиции, выступив за традиционную форму деятельности Генеральных штатов, в одночасье утратили былую популярность. С осени 1788 года лидерство в оппозиционном движении перешло к просвещенной элите. Это внесословное, политически активное меньшинство исповедовало идеалы Просвещения – принципы народного суверенитета, естественных прав человека, ответственности властей перед народом, установления политических и гражданских свобод, секуляризации общественной жизни и т. д. Именно просвещенная элита и дала Революции ее главных лидеров.

Эта новая оппозиция, отличная от прежней, аристократической, получила у современников название «патриотической партии». Ее неформальным координирующим центром стал так называемый Комитет тридцати, куда вошла целая плеяда ярких личностей, которые сыграют в Революции ведущие роли. «Герой Старого и Нового света», маркиз Лафайет, как уже отмечалось, завоевал огромную популярность, сражаясь добровольцем на стороне американских колонистов против Англии. Аббат Эммануэль Жозеф Сийес к тому времени уже проявил себя способным публицистом. Бонвиван и любимец либеральных салонов, епископ города Отён Шарль Морис Талейран был хорошо известен в свете как вольнодумец и тонкий политик. Советник Парижского парламента Адриен Дюпор проявил себя одним из наиболее активных противников правительства в борьбе судейской корпорации против министров.

Однако даже в столь ярком созвездии талантов фигура Оноре Габриэля Рикетти, графа де Мирабо, выделялась своей неординарностью и скандальной репутацией. Сын известного философа Просвещения, маркиза де Мирабо, молодой граф по воле отца был отправлен в тюрьму за безнравственное поведение. Однако в заключении он соблазнил жену коменданта замка, в котором был заточен, и бежал с ней за границу. Схваченный полицейскими агентами и возвращенный во Францию, Мирабо был приговорен к смерти «за похищение чужой супруги». Впрочем, до казни дело не дошло, и граф отделался тремя с лишним годами тюремного заключения. За это время он написал ряд сочинений – политических, художественных и эротических. Выйдя на свободу, Мирабо провел ряд громких судебных процессов против аристократического семейства своей жены, продемонстрировав в ходе них великолепный дар оратора. Затем, по заданию французского правительства, он выполнял секретную миссию в Пруссии. И, наконец, проявив себя талантливым и плодовитым публицистом, Мирабо оказался одним из немногих, кто еще в 1786 году осмелился пойти против течения и подверг критике финансовую политику Неккера, находившегося тогда на пике популярности.

Каждый из членов Комитета тридцати был плотно интегрирован в те или иные социальные сети – литературные, академические, масонские, светские, которые пронизывали общество Старого порядка и объединяли приверженцев новых, просветительских ценностей. Комитет использовал все эти связи для того, чтобы развернуть агитацию в поддержку требования удвоить представительство третьего сословия и ввести индивидуальное голосование депутатов.

Активную роль в организации этой памфлетной кампании играло также окружение герцога Филиппа Орлеанского. Этот принц крови имел одно из самых больших состояний во Франции. Принадлежность к правящей династии и богатство обеспечивали ему достаточно высокую степень независимости, чем он и пользовался, открыто фрондируя по отношению к короне. При Людовике XV герцог вслух порицал «революцию Мопу», за что был сослан в свое поместье. При Людовике XVI он в собрании нотаблей обрушился с критикой на Калонна и ратовал за созыв Генеральных штатов, за что опять отправился в ссылку. С 1771 года Филипп Орлеанский возглавлял «Великий Восток» – конфедерацию масонских лож Франции. Кроме того, вокруг него всегда в поисках заработка крутились многочисленные журналисты и памфлетисты. Через масонские ложи и прессу он мог исподволь оказывать серьезное влияние на общественное мнение. Осенью 1788 года «Орлеанская клика», как недруги обычно называли его окружение, активно агитировала в пользу организации Генеральных штатов на новых принципах.

Для решения вопроса о порядке работы Генеральных штатов король в ноябре 1788 года вновь созвал собрание нотаблей. На сей раз их поведение диаметральным образом отличалось от того, что имело место полутора годами ранее. Некогда смелые критики правительства теперь приутихли, почувствовав реальную угрозу своему прежнему привилегированному положению. В конце концов, подавляющее большинство участников собрания смиренно попросило монарха сохранить сословные привилегии и традиционную форму организации Штатов.

Тем не менее Людовик XVI поддался уговорам Неккера и согласился пойти навстречу общественному мнению, которое активно подогревалось агитацией «патриотической партии». 27 декабря 1788 года было объявлено, что третье сословие в Генеральных штатах получит двойное представительство. Однако, сказав «а», король не решился сказать «б», а именно сразу же оговорить и порядок голосования в Генеральных штатах. В итоге непроясненным остался важнейший вопрос о том, останется ли все как раньше («одно сословие – один голос»), или же восторжествуют новые веяния («один депутат – один голос»). Выбранный монархом третий вариант оказался наихудшим из возможных: Людовик вообще никак не оговорил будущий порядок голосования, оставив принятие этого решения на потом. Тем самым он, сам того не ведая, заложил мину замедленного действия под весь институт Генеральных штатов – мину, взрыв которой позже приведет не только к их ликвидации, но и к множеству других далеко идущих и заранее никем не предвиденных последствий.

«День лямок»

Избирательная кампания в январе – апреле 1789 года проходила в беспокойной обстановке. Низы города и деревни, страдая от экономического кризиса и растущей дороговизны, находились в возбужденном состоянии. В разных местах то и дело вспыхивали голодные бунты. При этом беднякам, плохо разбиравшимся в сути разногласий между «аристократами» (сторонниками Старого порядка) и «патриотами» (приверженцами реформ), достаточно было любого малозначительного повода, чтобы выплеснуть недовольство на представителей верхов вне зависимости от того, к какой «партии» те принадлежали. Враждующие же элиты старались (тогда еще только эпизодически) направить гнев низов на своих политических противников. В данном отношении весьма показательны события в Бретани конца января 1789 года.

26 января в Ренне, столице провинции, состоялась манифестация наемных работников, занятых физическим трудом, – слуг, носильщиков портшезов¹, водоносов, грузчиков и других. Многие из них, работая, использовали для переноски тяжестей широкие кожаные ремни, из-за чего последующие события были названы потом «Днем лямок». Причиной протеста стала растущая дороговизна хлеба – основной пищи бедняков. Перед собравшимися выступил некий консьерж, заявивший, что снизить цены мешает конфликт в провинциальных Штатах между депутатами от дворянства, коих поддерживает парламент, и депутатами от третьего сословия, на чьей стороне муниципалитет. С криками «Да здравствует дворянство!» манифестанты направилась к парламенту, чтобы выразить ему свою поддержку. Сидевшие в близлежащем кафе студенты-юристы, сторонники «патриотической партии», враждебно встретили протестующих, полагая (возможно, небезосновательно), что на тех повлияли дворяне-«аристократы». Ссора переросла в стычку, и мускулистые работяги намяли бока задиристым школярам. На другой день те, взяв сабли и пистолеты, собрались вновь, вынашивая планы отмщения. От намерений молодые «патриоты» быстро перешли к действиям, после того как к ним прибежал окровавленный ремесленник-красильщик, тоже «патриот», крича, что его пырнул ножом в руку лакей дворянина. Главный студенческий заводила Жан-Виктор Моро повел школяров разбираться с дворянами. Моро уже восьмой год никак не мог закончить образование, но во всем, что не касалось учебы, пользовался большим авторитетом среди студентов. В будущем Революция сделает из него знаменитого генерала.

К возбужденным школярам по пути примкнули и другие горожане: кто-то из них симпатизировал «патриотической партии», кто-то просто не любил дворян с их привилегиями. Когда Моро постучался в двери монастыря кордельеров, за которой заседали депутаты провинциальных Штатов от дворянства, позади него уже теснилась толпа в несколько сот человек. Ничего хорошего дворянам этот визит не сулил, но у них тоже имелось оружие. Как только дверь открылась, с обеих сторон грянули выстрелы. Сомкнув ряды, дворяне, возглавляемые маркизом де ла Руёри, боевым офицером и героем войны в Северной Америке, со шпагами в руках ринулись сквозь толпу. В их числе был и Франсуа-Рене де Шатобриан, в будущем знаменитый писатель и политик, а тогда еще совсем молодой человек. В позднейших мемуарах он весьма красочно опишет этот отчаянный прорыв: «Народ встретил нас улюлюканьем, градом камней, ударами железных палок и пистолетными выстрелами. Мы пробились сквозь окружавшую нас человеческую массу. Нескольких дворян ранили, их хватали, рвали, награждали синяками и ушибами». В свалке погибли два дворянина и молодой мясник. Тем не менее прорыв увенчался успехом.

На другой день стычки возобновились. Военный комендант города тщетно призывал враждующие стороны сложить оружие. Однако, когда в город прибыли четыре сотни студентов из Нанта, чья репутация была еще хуже, чем у их реннских собратьев, дворяне почли за благо замириться. Вместе с тем они поклялись, что не отправят своих депутатов в Генеральные штаты до тех пор, пока те не будут организованы традиционным образом. Это была политическая ошибка. Дворянство Бретани, таким образом, оставалось без депутатов в общенациональном представительном органе, добровольно уступив парламентскую трибуну своим противникам.

«Аристократический заговор»

«Патриотическая партия» тоже пыталась сыграть на социальном недовольстве и направить его против правительства и старых элит. В январе 1789 года вышел в свет и немедленно получил широчайшую известность памфлет члена Комитета тридцати, аббата Сийеса, «Что такое третье сословие?». На вынесенный в заголовок вопрос автор отвечал: «Всё!» – и далее продолжал: «А чем оно до сих пор было? – Ничем! – А чего оно требует? – Стать хоть чем-то». Несмотря на, казалось бы, скромные претензии, Сийес фактически противопоставил дворян всей остальной нации, отказав им в праве считаться ее частью. Подхватив и развив эту идею, публицистика «патриотов» принялась формировать в общественном сознании образ врага – аристократии, якобы виновной во всех бедах народа и плетущей против него заговор.

Идея «аристократического заговора» витала над избирательными собраниями третьего сословия. Она служила универсальным объяснением для всего чего угодно: дороговизны («аристократы морят народ голодом»), выступлений крестьян и плебса против имущей части третьего же сословия («аристократы натравливают народ на патриотов»), нерешительности короля в проведении реформ («аристократы морочат ему голову») и т. д. и т. п. Идея заговора не требовала доказательств и воспринималась как самоочевидная. Вот, к примеру, зарисовка с избирательного собрания в парижском дистрикте Сен-Рок, сделанная современником – Жаком Демишелем, служившим тогда гувернером у юного барона Григория Строганова: «Один из собравшихся заявил, что он уверен в существовании заговора, участники которого намерены добиться отставки Неккера, и предложил вынести постановление от имени коммуны Парижа, умоляя короля сохранить столь дорогого нации министра. Он предложил также сообщить об этом постановлении всем дистриктам города. Об этом заговоре известили депутацию от дворянства, так же как и о вынесенном по данному поводу постановлении». Характерно, что никто даже не попросил у гражданина каких-либо доказательств, – одного только «он уверен» оказалось достаточно, чтобы перейти к практическим действиям.

Благодаря точно такой же уверенности провинциальный адвокат Максимилиан Робеспьер выиграл выборы в городе Аррасе и стал депутатом Генеральных штатов. До того времени он являлся достаточно ординарным представителем просвещенной элиты, который, как все, читал модных философов, обсуждал с друзьями их идеи, а порой и сам выносил свои сочинения на суд местного литературного общества. От многих других его отличало, пожалуй, только гипертрофированное честолюбие – ощущение себя непризнанным гением. Ухаживая за женщинами, он отправлял им в любовных письмах тексты своих многословных и тяжеловесных выступлений в суде, очевидно полагая подобную демонстрацию собственных достоинств наиболее надежным средством завоевать сердце дамы. И это в галантный век, высоко ценивший искусство легкой и остроумной светской беседы! Надо ли удивляться, что с женщинами ему не везло? Не удалось ему снискать и литературных лавров. Да и в профессии адвоката он проявил себя не более чем крепким середняком. Следуй Робеспьер и далее своим обычным путем, ему, конечно, не достался бы первый приз в том состязании честолюбий, в которое вылились многоступенчатые выборы в Генеральные штаты. На всех промежуточных финишах он находился лишь в середине проходившей на следующий уровень группы. Однако перед решающим этапом Робеспьер объявил в печати о существовании антинародного заговора, с которым, дескать, только он и знает, как справиться. Сработало. Робеспьер получил «первый приз» – депутатский мандат – и отправился в столицу бороться с «заговором» в масштабах всей страны.