Kitabı oku: «Сыновья Беки. Роман», sayfa 4

Кругом темно. С минуту Хусен не мог понять, где он находится. За стеной пел петух, ему вторили соседские. Заплакал ребенок.

– Шш, шш, – успокаивал его женский голос. – И как я теперь буду с вами жить? О, чтоб сгорел этот Саад, сделавший вас сиротами.

«Это нани, – подумал Хусен. – А плачет маленький Султан, и за стеной поет наш белый петух. Выходит, все было только во сне? И дади нет дома, но он все еще просит не оставлять его – ведь петухи-то поют?!»

Сколько еще вопросов было в голове у Хусена, на которого так рано свалилось непосильное горе…

8

Утро. Моросит мелкий частый дождь. Посмотришь в окно – подумаешь: едва занялся рассвет. В доме, где все еще наполнено горем, от такой погоды особенно мрачно и тоскливо. И какое ей дело, этой погоде, до человека, до его скорби и забот, до кукурузы, так и оставшейся в поле.

Кайпа поднялась чуть свет. Надо испечь сискал, и не какой-нибудь! На этот раз с салом! Осталось от бычка и чуть позже зарезанного для мюридов барана. Кайпа посолила сало, обернула пленкой и подвесила неподалеку от печки, у трубы.

Хусен уже несколько раз ел сискал с салом, вкусный и сытный. Сегодня на их делянке будут белхи: соседи и родственники помогут им убрать кукурузу. Потому-то Кайпа и печет сискал.

Исмаал с женой поедут на своей арбе. Мурад – на своей, Гойберд поедет на арбе Кайпы. Хребет у лошади уже зажил, говорят, можно запрягать. И Хажар поехала бы, да хворь не пускает. У нее чахотка, а потому, как наступят холода, она уже из дому не выходит. До самой весны. К тому же и надеть ей нечего, кроме платья из мешковины. Собирается и Сями, сородич Кайпы. Есть у нее и совсем близкие родственники. Но со дня похорон Беки никто из них глаз не показал. А родной брат Орцхо вот уже лет пять-шесть как переселился в далекое село Плиево и совсем забыл сестру.

Впрочем, когда он и в Сагопши жил, тоже не очень помнил о ней. А Беки так и вовсе не признавал. И все потому, что очень уж Орцхо хотелось выдать сестру за Саада, а когда все вышло по-иному, он посчитал, что сестра своим замужеством опозорила его. И долго они были в ссоре, а когда помирились, Орцхо не сразу разрешил Кайпе появиться в его доме и был с нею суров, глядел волком.

Так и стали чужими брат и сестра, вскормленные одной матерью. Чего же спрашивать с дальних родственников…

Сями – это другое. Ему нет никакого дела до Орцхо. Он уважает Кайпу и своего отношения к ней никогда не меняет. Люди говорят, он придурковатый. Может, это и так. Но Кайпа считает его просто добрым и… несчастным. У Сями два брата. И старший и младший уже женаты, имеют детей. Если жены братьев подадут Сями поесть, он сыт, а не подадут – идет к родственникам. Частенько его можно видеть на свадьбе, на похоронах. Только в этих случаях он сидит не там, где все люди, а у котла с мясом.

Сями всегда рад помочь: кому забор поставит, кому навоз уберет. И платы никакой не просит, только бы накормили.

Три ночи подряд после похорон к Кайпе приходили мюриды. И Сями – тут как тут, пока не поел мяса, что осталось от мюридов. Захаживал он и днем. И Кайпа всегда кормила его чем могла, жалела. Вот и сегодня он пришел ни свет ни заря, сел у печки и ждет, пока сискал испечется. И Гойберд здесь. Он тоже с нетерпением ждет сискала. В отличие от Сями Гойберд понимает, что будет есть сиротский кусок, да что поделаешь: не поешь – не много наработаешь в поле. Голод не дает глазам Гойберда оторваться от печки, откуда идет такой приятный дух. Даже разговаривать не хочется, только и видишь сковородку. А разговору сейчас хоть отбавляй. Все село будто разворошенный улей, только и говорят об убийстве Беки и о Дауде – и дома и на улице.

– Кем он вам доводится, Кайпа, – заговорил наконец и Гойберд, – человек этот, которого Ази арестовал?

– Родственник Беки по материнской линии. Близкий родственник.

– Я впервые увидел его в вашем доме.

– Он в Грозном работал. А потом еще больше года в ссылке был, в Сибири. Уж лучше бы он в этот день не приезжал.

– Неразумно он поступил. Разве можно абреку без оружия ходить.

– Так он же не абрек.

– Будь у него оружие – эти собаки так легко не схватили бы беднягу.

Кайпа не знает, было ли у Дауда оружие. Она в ту ночь никого не видела. Но как сквозь сон ей вдруг вспомнилось, что, когда Дауд пришел к ним, через плечо у него вроде бы висела винтовка, но потом, днем, ее не было. «Куда же она девалась?» – подумала Кайпа.

Гойберд опять замолк и уставился на сковородку. Да и Кайпе не до чужих забот, своих хоть отбавляй.

Чуть помолчав, Гойберд сказал:

– Не надо было ему связываться с этим, мерзавцем Соси. От него добра не жди. Никогда не забуду, что он сотворил со мной во Владикавказе…

– Да разве только с тобой? Ты покажи мне человека, которого он. не обвесил или не обсчитал в своей лавке. Все его богатство грешное.

– Богатство, оно у всех богачей грешное, нечестным путем нажитое. Подумать только, за землю деньги берут, за богом созданную землю! Что уж может быть грешнее этого? Умные люди говорят: скоро все изменится и земля станет народной. Тогда и плату за нее брать не будут… Неужто и правда доживем до этого?

– Едва ли, – покачала головой Кайпа. – Разве такие, как Угром и Мазай, отдадут свою землю? Да ни за что!

– Отдадут, Кайпа, если забрать. Клянусь богом, отдадут. Дауд вот тоже сказал, что скоро земля будет народной. Значит, знает… Оттого и Соси на него обозлился.

– А ему-то чего злиться? Он ведь тоже покупает землю?

– Кто знает. Он теперь разбогател. Может, тоже, как Саад, начнет землей торговать?

– Что-то в этом кроется. Не зря он донес на Дауда, – пожала плечами Кайпа.

– Говорят, Дауд грозил, что еще вернется за душами Ази и Соси. Видать, есть между ними какая-то тайна! – Гойберд покосился на печку и добавил: – Посмотрим, что тогда Соси запоет.

– Эх, Гойберд, разве не видишь, какое теперь время? Богатый прав во всем. Вон Саад, осиротил моих детей и живет как ни в чем не бывало. И власти ему ни слова не говорят. Вот и выходит, что власть на стороне богатых.

– Говорят, Саад изрядно потратился, потому его и не арестовали. Старшине снес жирного барана, а пирстопу большую взятку деньгами дал.

– Со всеми снюхался, чтоб ему превратиться в кровавый комок! – проговорила Кайпа.

– Богатство, оно и в небо дорогу отыщет. Угром – друг пирстопа. А Саад сдружился с Угромом через его управляющего Зарахмета. Все это одна шайка. И язык у них общий. Ты права, Кайпа, и сила и власть на стороне богатых.

– Чтоб он сгорел вместе со всем своим богатством, проклятый! – сказала в сердцах Кайпа и пошла к печке.

– О, уже поджарился, – вырвалось у Сями, когда Кайпа открыла сковородку.

– Здорово испекся, – поспешил добавить и Гойберд, словно боялся, как бы Кайпа снова не накрыла сискал, – клянусь богом, на славу испекся!

– Я еще до света встала, – сказала Кайпа, снимая со сковороды, – да маленький не давал мне делом заняться, что-то неспокойный он очень…

Скоро испекся и второй сискал, и третий… Сями подсел поближе. А Гойберд, казалось, просверлит глазами сискал, но Кайпа пока не угощала их, даже детям еще не дала.

Вот-вот должны прийти Исмаал и Мурад с женами… Она глянула на Гойберда и не выдержала: взяла в руки горячий сискал, разломила и положила перед Гойбердом и Сями.

– Хотите, я вам рассолу налью из-под сыра? – спросила она, повернувшись к Гойберду.

Он покачал головой: мол, не надо.

Рот у него был набит, сискал оказался очень горячим, проглотить невозможно, вот Гойберд и тянул в себя воздух, как рыба, выброшенная на сушу.

Вернулся Хасан. Он водил мерина на водопой.

Отец с детства учил Хасана ухаживать за лошадью, запрягать ее… Вообще-то Хасан больше любил поиграть и без особой охоты выполнял поручения отца. Хусена, как ни странно, больше тянуло к хозяйству. Однажды, увидев, как он, приглаживая хворостины одна к другой, приводил в порядок растрепавшийся плетень, Беки не выдержал и похвалил сына: мол, похоже, из тебя выйдет хозяин. Но к лошади не подпускал, говорил, может лягнуть. Хусен не раз тайком от всех подходил к ней совсем близко – лягнет или нет? Но она не трогала его. Повернет к нему морду, посмотрит, вот и все.

Если раньше отец всякий раз напоминал Хасану, что надо сделать то-то и то-то, сейчас указывать некому. Самому все знать надо. Он теперь старший в доме. За эти несколько дней мальчик очень повзрослел. Он уже многое делает сам. И лошадь запряг бы, да один не может оглобли поднять – не под силу еще ему. А не поднимешь оглобли – мерин не сможет встать на место.

Хасан взял хомут и седло, хотел уже попросить Сями выйти с ним да помочь запрячь лошадь, когда мать вдруг сказала, обращаясь к Гойберду:

– Неужто у этой власти нет закона? А если есть, то как же может закон не покарать убийцу?

– Закон-то есть. Да только они его всяко повернуть могут: куда им надо, туда и поворачивают. Вот и ходит Саад петухом. Привесил к поясу семизарядный наган и ходит…

– Не ходил бы, будь у Беки брат или племянник… – глубоко вздохнула Кайпа.

– Ничего, – сказал Гойберд и посмотрел сначала на Хасана, потом на Хусена, – у Беки есть сыновья! Скоро они вырастут…

Хасан понимал, о чем думает Гойберд. Ох, были бы у него силы, собственными руками придушил бы он Саада! Никогда не забудет Хасан, как этот зверь зарезал его отца, как он еще вонзал кинжал в тело умирающего. В ушах у сына колоколом звенят слова: «Хасан! Отомсти!»

Хусен не знает, что сказал перед смертью отец, он не был с ним. Но Хусен знает, что сыновья мстят за отцов. В день похорон Дауд тоже сказал: «У Беки есть сыновья! Они отомстят за отца!» А сейчас вот и Гойберд говорит об этом… «Эх, – подумал Хусен, – и где только люди берут наганы?!»

Подъехали Исмаал с женой. Они наотрез отказались от еды, сказали, что сыты, поели, мол, дома. Пришел и Мажи, хотя никто его не звал.

– А ты зачем здесь? Ну-ка беги домой! – прикрикнул на него отец.

Но Мажи словно и не слыхал Гойберда. Один его глаз так и впился в сискал, что лежал перед Хасаном и Хусеном. Он жадно сглотнул слюну.

– Не надо кричать на него, – попросила Кайпа, тепло посмотрев на мальчика.

– Кто его звал сюда? Зачем он пришел? – не переставал сердиться Гойберд.

Но разве Мажи надо звать? Он и сам знает, что люди здесь собираются в поле, значит, будет еда… И отец знает, зачем сын пришел. Ему и стыдно, и горько, и жалко мальчишку, а что поделаешь?…

– На, мой мальчик, – протягивая Мажи сискал, проговорила Кайпа, – ешь на здоровье и во отпущение грехов всем умершим!

Мажи ухватился за кусок сразу обеими руками, словно воробья поймал. Он жадно и молниеносно все съел. Может, оттого, что сискал с салом был особенно вкусным, или надеялся, еще дадут? Как бы там ни было, а больше ему ничего не дали.

Мужчины, женщины и дети стали один за другим выходить из дому. А Мурада все не было.

Накануне он твердо обещал Кайпе, что придет. Кайпа уже собиралась послать за ним Хасана, когда показался сын Мурада.

– Амайг, где же ваши? – спросила она.

– Дади просил передать, что не сможет поехать.

– Но он же обещал, – растерянно развела руками бедная женщина.

– Велят идти дорогу чинить.

– Какую еще дорогу?

– Не иначе как начальство едет, – сказал Исмаал, – потому и дорогу решили в порядок привести. Слыхал я, ждут какого-то генерала, то ли из Тифлиса, то ли из Владикавказа, не знаю.

– О, чтоб ему не доехать! – вздохнула Кайпа.

– Генерал, говоришь, едет, – вступил в разговор Гойберд. – Интересно, с чем он к нам едет, что хорошего привезет?…

– А чего хорошего ты от него ждешь? – усмехнулся Исмаал. – Может, хоть раз видел добро от начальства?

Просто едет, чтобы мы его не забыли. Не то вдруг не увидим, да и позабудем.

– И с чего он сидел до осени? Вон ведь как развезло. Разве сейчас время с дорогой возиться?

– Эх, Гойберд! Ты думаешь, его волнует, легко это или трудно осенью дорогу наводить. Да пусть жители всех окрестных сел хоть на четвереньках по грязи ползают, начальству до того и дела нет! Ну, ладно. Хватит разговаривать, ехать надо, пока за нами человека не прислали. Поторапливайтесь. Я-то уже одного гонца отослал. А Мурад, видно, испугался, как бы его не арестовали за непослушание. Но что поделаешь: он вдовий сын, да притом единственный.

Арбы медленно тронулись. Правда, конь Исмаала мог бы идти резвее, но мерин Хасана шел не быстрее быка. Раньше он был не такой, но, видать, оттого, что его долго не запрягали, отвык от упряжки, а может, чувствовал над собой другую руку.

Если бы арбой правил Беки, и Хусен не был бы таким грустным. Отец всегда напевал про себя, а мальчик слушал его. Иногда Беки давал ему вожжи. Он брал их обеими руками и поочередно дергал то правой, то левой, пока лошадь совсем не запутается, не зная, куда ей идти, и не остановится…

– Ты не дергай, сынок, – говорил тогда отец, – лошадь знает дорогу, пусть идет свободно.

«Зачем тогда нужны вожжи?» – удивлялся Хусен.

– Нно, эмалк,²⁰ – погонял Беки, и мерин снова пускался в путь.

«А Гойберд не называет ее эмалком, – продолжал размышлять Хусен, – только все ворчит: чуфф, чуфф. Разве так управляют?»

Мажи тоже идет с ними. Он хоть и пеший, а не отстает. Гойберд знает, что сын плетется за арбой, а потому нет-нет да обернется и погрозит ему кнутовищем. Мальчик чуть поотстанет, но, едва отец отведет от него взгляд, опять догоняет. Иногда, смотришь, и подвиснет к бастроку,²¹ что выдается из арбы.

9

Дом Сями и его братьев стоит почти на краю села. За ним всего три двора, а дальше поле.

Еще задолго до своих ворот Сями заволновался. И не напрасно. У калитки стоял Элмарза. Сями пригнулся, да что толку – борта у арбы совсем невысокие, ребенка не скроют, не то что взрослого.

– Куда это ты едешь? – спросил Элмарза, когда арба поравнялась с ним.

– Никуда, – пробормотал Сями.

Бедняга был насмерть запуган своими братьями. Они вымещали на нем всю свою злобу. Может, оттого, что он будто бы позорит их, работая на чужих людей? А уж какой тут позор, если Сями только этим и зарабатывал себе хлеб. Ругать-то братья его ругали, а кормить не кормили.

Гойберд остановил лошадь и сказал:

– Кукуруза у детей Беки осталась в поле, вот мы и собрались туда.

– Какая еще там кукуруза! Надо ехать дорогу мостить! А ну, слезай с арбы! – крикнул Элмарза.

Сями, тяжело дыша, молча смотрел на брата. Ноздри вздулись, как у загнанной лошади, нижняя губа задрожала.

– Ты что, не слышишь? Поедешь дорогу мостить.

Сями соскочил с арбы и быстро пошел в сторону степи.

– Ты куда?

Элмарза двинулся за ним, но Сями, не оборачиваясь, ускорил шаг.

– Ну, погоди у меня, пес, кормящийся чужим сискалом, – погрозил ему вслед кулаком Элмарза.

Сями на миг остановился, будто его подбили под коленки, укоризненно посмотрел на брата и вновь двинулся дальше.

Очень обидели его слова Элмарзы. Да, он ест чужой хлеб, но не даром. В поте лица трудится за это. И нет человека, кому бы Сями отказал в услуге, кому бы не отработал угощения. Вот и сейчас. Он не просто должен помочь детям Беки. Честный человек обязан за добро платить добром. Он ел сиротский сискал, как же не помочь людям, не поехать с ними в поле?

Далеко за селом Сями остановился и подождал, пока Гойберд не поравняется с ним. Нижняя губа у Сями все еще подрагивала. Хусену от этого казалось, что она стала больше обычной.

Не успели и версты проехать, как им навстречу вынырнули два всадника. Один был старшина Ази, другой – казак с саблей на боку и с винтовкой за спиной.

– Эй, куда едете? – крикнул Ази еще издали, остановившись посреди дороги. – Может, вы считаете для себя унизительным делать то, что другие сегодня будут делать?

– Мы не такого звания, чтобы считать унизительным труд людей, где бы они ни работали, чем бы ни занимались, – спокойно ответил за всех Исмаал, сидевший на первой арбе.

– Тогда поворачивай лошадей, да поживее!

– Повернуть-то оно можно, да знать бы, куда ехать велишь?

– В могилу моего отца! Разве вам не передали приказ мостить дорогу?

Ази никогда не отличался добрым нравом. Но на этот раз он был особенно не в духе. Если люди за два дня не поправят дорогу, не отделаться только плевком в лицо. Пристав, чего доброго, и с должности прогонит. Ну а уж коли наместнику и правда доведется проехать по разбитой дороге, где такие ямы, что колеса проваливаются по самую ось, тогда одному только богу известно, чем все это кончится для старшины.

Исмаал сделал вид, будто в первый раз обо всем слышит, и сказал:

– Чего с ней возиться! Не сегодня-завтра снег выпадет, вот и выровняет.

Ази, похоже, поверил, что Исмаал ни о чем не слыхал.

– Наместник едет! – сказал он таким торжественным тоном, словно возвестил о пришествии самого пророка.

– А, чтоб ему пусто было! Не может подождать, пока снег выпадет? Тогда бы на санях приехал. И самому хорошо, и людям никаких забот.

– Он тебя не спрашивает, когда ему ехать. Ну, заворачивай лошадь, да смотри мне, без долгих разговоров, – Ази помахал кнутовищем, а казак схватил лошадь под уздцы.

– Отпусти лошадь, – Исмаал дернул вожжи.

– Не спорь с властью, – погрозил пальцем Ази, – не то смотри, далеко от нее не уйдешь.

Понимая, что со старшиной тягаться бесполезно, Исмаал решил пробудить в нем человечность.

– Будь великодушным, Ази, отпусти нас. Мы не для себя едем в поле. Детям Беки надо помочь. Кукуруза у них пропадает. Наш долг не оставить сирот.

– И не проси. Если бы там пропадала кукуруза моего отца, и тогда я ничего не мог бы поделать. Сегодня и завтра у вас ничего не выйдет.

Исмаал вспылил:

– Да? Скажи тогда, что ты сделаешь с Саадом, овцы которого за эти два дня и соломы не оставят от кукурузы Беки?!

– Это не моя забота. Саад лучше знает, что ему делать со своей землей.

Казак тем временем повернул лошадь Исмаала и свел ее с дороги. За ним двинулся и Гойберд.

– Все вы заодно! – сказал, насупившись, Исмаал. – Да смотрите, как бы не пришлось вам сообща и ответ держать перед народом.

– Эй, Исмаал! Будь осторожен! Тебе ведь, наверно, известно, какая участь постигает тех, кто ведет подобные разговоры?

Исмаал криво усмехнулся.

– Мне все известно. Тебе это здорово удается. Только не забывай, что ингуши не прощают зла!

Неизвестно, сколько бы еще длился их разговор, если бы Сями, соскочив с арбы, не положил ему конец. Он стремглав кинулся в сторону поля. Ази и казак бросились за ним, догнали и вернули обратно. Казак, размахивая плетью, пытался загнать его на арбу, но Сями упорно мотал головой. Он съел сиротский хлеб. А наместник еще ни разу не кормил его. Сями не работает на тех, кто его не кормит, он работает за еду.

– Делай, что тебе велят, – крикнул разъяренный Ази.

Сями и его не послушал. Он был похож на зверя в окружении охотников: губа тряслась, как в лихорадке, ноздри расширились…

– Марш на арбу! – с этими словами казак ткнул его кнутовищем в грудь.

– Собак! – вырвалось у Сями.

Это было одно из пяти-шести русских слов, которые он знал.

В мгновение ока Сями вырвал у казака кнут и хотел изломать кнутовище. Казак схватился за саблю. Ази кричал, чтобы Сями вернул кнут, но подойти к нему поближе не решался. Подбежали Исмаал и Гойберд. Стали уговаривать Сями, успокаивать. Казак не унимался, хотел арестовать беднягу, не мог простить, что тот назвал его собакой. Исмаал с трудом уломал казака. С пятого на десятое по-русски объяснил ему, что на Сями нельзя обижаться, что он, дескать, не в своем уме.

Сями не понимал, о чем говорил Исмаал, но когда тот из-за недостатка слов покрутил пальцем у виска, обиделся.

Ази тоже махнул рукой.

– Что с него взять, – сказал уже по-ингушски старшина, – сумасшедшего надо привязывать.

И это Сями тоже хорошо понял.

– Я не сумасшедший! – погрозил он кулаком Ази, потом повернулся к Исмаалу. – Слышите, вы? Я не сумасшедший! – уже чуть не плача добавил он и, ни на кого больше не взглянув, пошел прочь.

Отойдя метров на пятьдесят, остановился, посмотрел в сторону села. Подумав, видно, что Элмарза все еще торчит у ворот и пошлет его работать, Сями зашагал к полю.

Он, наверно, и не разбирал, куда идет и зачем, ему все было безразлично, лишь бы уйти от Элмарзы, от Ази, от казака, от людей…

Хусен смотрел вслед Сями и весь горел ненавистью к Ази и гордостью за Сями, который не испугался старшины. «Если бы и Дауд так защищался, – подумал мальчик, – его бы не арестовали».

Хасан тоже думал. Но он думал о другом: о неубранной кукурузе, о том, что овцы Саада уничтожат ее и тогда всем им беда…

До самого Сагопши дорога ровная, разве только кое-где встретится рытвина от старой колеи. Но в селе дорогу дважды пересекают рвы: один большой – его пробил ручеек, другой чуть поменьше. Дальше дорога сворачивает на Пседах. Туда ведет еще один путь, что со стороны кладбища. Он прямее, и по нему до Пседаха ближе. И поди ж ты, знай, по какой из дорог вздумается проехать наместнику. А потому исправляют обе. Благо ведь, не своими руками делают это пристав и старшина. Людей хватает, а не хватит – сгонят еще.

Гравий возили на арбах из оврага, что в Родниковой балке, за Пседахом. Туда-то и послали Исмаала и Гойберда.

Наместник был в этих краях в последний раз года два назад. С тех пор дороги не приводили в порядок. У крестьян и без того дел хватает, одной лошаденкой не справишься: вспахать надо, взбороновать, посеять, дров навозить из лесу, корм для скота запасти – всего не перечислишь.

Люди надеялись, что власти возьмут заботу о дорогах на себя: не малый ведь налог берут с каждого хозяйства!

Да не тут-то было. На налоги содержат старшину, пристава и всякое другое начальство.

Вот и получается: бросай все дела и чини дорогу. А кому по ней ездить? Даже раз в неделю на базар в Пседах сельчане ездят по другой дороге.

Только и нужна она, что наместнику разок проехать по ней да назад убраться. Еще и неизвестно, точно ли он приедет, а пристав на всякий случай старается, из кожи вон лезет, надеется ца похвалу начальства или. чего доброго, на повышение в чине. Впрочем, он уже и без того считает, что его есть за что похвалить: не он ли поймал Дауда? И уж если Дауд не преступник, кого же еще можно считать преступником: с бунтовщиками якшался, в Сибирь угодил, да бежал оттуда. А теперь еще и разговоры крамольные против царя ведет…

Уже темнело, когда Хасан и Хусен на пустой арбе въехали к себе во двор. Гойберд слез у своего двора: стыдно ему было соседке в глаза посмотреть.

Кайпа, давно ожидавшая, что с минуты на минуту въедут во двор груженные кукурузой арбы, всплеснула руками:

– Почему вы порожними вернулись? Где остальные? Что случилось?

Хасан молчал – его душили слезы.

– Мы гравий на дорогу возили, – сказал Хусен, не поднимая глаз.

– Как? – вырвалось у побледневшей Кайпы. – А кукуруза?

– Ази вместе с казаком силой повернул нас. Полупадишах,²² мол, едет.

– Да будь они прокляты, и полупадишах этот, и Ази. О всемогущий! Неужели ты не видишь всей этой несправедливости?!

Несчастная женщина простояла так недолго, она подняла голову и первое, что увидела, были лица сыновей и… глаза, полные невыразимого горя, беспомощности, молчаливого участия и решимости, глаза рано повзрослевших детей.

Кайпа утерла слезы, выпрямилась.

Все вокруг твердили ей, чтобы она не падала духом, была терпеливой… Но только сейчас, глядя на своих мальчиков, Кайпа до конца поняла, что она – их единственная опора и ей надо держаться, надо быть мужественной…

– А ну, Хасан, помоги, давай распряжем лошадь, – сказала она, – а ты, Хусен, отведешь ее в сарай. Да не забудьте накрыть ей спину одеялом, не то застудится – ведь вся как взмыленная от усталости, – с этими словами Кайпа пошла в дом растапливать очаг.

Немного погодя следом за ней вошли и сыновья.

– Ничего, завтра одни поедем убирать кукурузу. И пусть попробуют: не только Ази, но и сам пирстоп не остановит меня, – сказала мать, ставя перед детьми разогретые галушки и куски вареного курдюка.

– А как же Султан, нани? – спросил Хусен.

– Возьмем с собой и Султана. Завернем в одеяло и возьмем.

Ужин Кайпа приготовила на всех, кто утром уехал в поле, а ели они втроем.

«Вот жаль, что нет Сями», – подумал Хусен, глядя на большую миску перед собой.

А Сями в это время было совсем не до еды.

Даже на улице слышались глухие удары. На сей раз оба брата были жестоки, как никогда, особенно младший – Товмарза. Из-за Сями ему пришлось самому выйти работать на дорогу.

Какое-то время слышался приглушенный крик. Затем все стихло: и удары и крик.

Сями не знал, сколько он пролежал во дворе. Все тело у него болело, словно перебитое. Он попытался подняться, но не смог. Крепко стискивая зубы, чтобы не закричать от боли, Сями с трудом подполз к скирде кукурузной соломы, что высилась посреди огорода.

Элмарза и Товмарза и раньше, бывало, вдруг ни за что ни про что ударят брата – им все одно, что лошадь пнуть, что его. Но такого, как на этот раз, еще не случалось. Однажды, правда, в день свадьбы Товмарзы, Сями допек братьев, и Элмарза здорово наподдал ему. Сями не мог примириться с тем, что женят младшего брата, а его обошли. И такой он переполох поднял, разогнал всех танцующих, шумел, кричал, что его родные нарушают ингушский обычай.

– Пусть сначала меня женят, – кричал он, – я же старше!

Братья сгорали от стыда перед гостями. Элмарза увел Сями в сарай и привязал его там, но тот не перестал кричать. Элмарза взял палку и бил его до тех пор, пока он не утихомирился.

И все же сегодня избили его сильнее, чем тогда…

Они всем жаловались, что Сями позорит их и что уж лучше бы он умер.

Может, оттого и били смертным боем, рассчитывали, что помрет…

Сями нащупал углубление в скирде и влез туда по пояс. Можно бы и поглубже забраться, весь бы уместился, да каждое движение причиняло такую нестерпимую боль, что Сями больше не шевельнулся. И вдруг он почувствовал, что к спине его прижалось что-то мягкое и теплое. Бедняга с трудом протянул руку и нащупал что-то похожее на вывернутую шубу. «Кто бы это мог накрыть меня шубой? Кому я нужен?» – подумал Сями. И тут вдруг услышал слабое повизгивание. Это был их старый кобель. Не дождавшись похлебки, он вернулся в свою нору.

– А-а, Катох,²³ это ты? – произнес Сями. – Если бы нас обоих не было в этом мире, никто бы ничего не потерял!