Леди в белых халатах

Она, по обыкновению, собрала весь персонал отделения в своём кабинете, а сама уселась в удобное кресло.

Тётки в помятых белых халатах, с такими же помятыми лицами перетаптывались с ноги на ногу, изучая рисунок на ковре. Зная о том, что для утренней смены рабочий день в самом разгаре, а для ночной – подошёл к концу, начальница медлила, тянула паузу, сурово оглядывая подчинённых, чтобы заставить нервничать, чтобы они– бездельницы надышались дурманом её дорогих духов, сравнили себя, жалких и раздавленных, с ней, ухоженной, свежей и сильной.

– По – вашему так должен выглядеть медицинский работник? – отчеканила Оля, властно указывая пальчиком в сторону старой, как черепаха, медсестры. – Вы на себя в зеркало хоть иногда смотрите, Мария Ивановна? Халат помятый, голова всклокочена, под глазами круги. Вам не стыдно?

– Мария Николаевна, – робко поправила старуха, стараясь пятернёй пригладить безобразие на голове. – Да я после ночи, Ольга Викторовна, у больного кровотечение ночью открылось…

– Да какая разница, Ивановна или Николаевна? Меня не волнует ни ваше имя, ни ваши оправдания!– отрезала Ольга, стараясь придать своему голосу как можно больше холода. – На планёрку вы обязаны явиться, как подобает. Штраф!

От испуга и неожиданности кто-то, а может и сама черепаха пукнула и по кабинету поплыл гнилостный запах кишечных газов.

Олю разрывало два противоречивых желания – немедленно распахнуть форточку, и оставить всё, как есть, чтобы насладиться отвращением и стремлением покинуть кабинет в глазах этих нерях. Второе победило.

Ольга демонстративно прижала к носу надушенный платок и продолжила вести собрание. Пусть нюхают!

– Ирина Степановна, – обратилась Ольга к терапевту. – На вас жалуются родственники больного Гришина. Говорят, что вы заставили купить лекарства.

– У нас нет таких антибиотиков, что нужны Гришину, – ответила усталая врачиха, нервно крутя на пальце обручальное кольцо. – Я вообще не могу понять, Григорьеву нужно вылечиться или просто бесплатно получить медицинскую помощь? Мне что ему лекарства за свои деньги покупать?

– Не помощь, а услугу, – Ольга улыбнулась, как можно лучезарнее. – Меня не волнуют ваши сомнения и метания. Я хочу, чтобы больные в нашем отделении были довольны обслуживанием, ну и, разумеется, выздоравливали. Как вы добьётесь всего этого, меня не волнует. И уж если вы, как доктор, прописали нашему Григорьеву дорогой препарат, которого нет в больнице, покупайте за свой счёт. В следующий раз будете более креатины. В военное время ничего не было, лечили, чем могли. И люди, дорогая Ирина Степановна, выживали. А почему? А по тому, что доктор был компетентен.

Врачиха недовольно надула губы, но больше ничего не сказала. Правильно! Себе дороже будет! С Ольгой Викторовной Снегирёвой лучше вообще не спорить.

Ощущение собственной власти будоражило, щекотало, мелкими пузырьками где-то внизу живота. Её боятся, её уважают, к ней прислушиваются. Если сейчас она – Оля, заставит всех раздеться и бегать по коридору голышом, так оно и будет.

Эти жалкие твари, вспотевшие от страха, сдерживающие позывы в туалет, с трудом разлепляющие опухшие веки, не хотят потерять работу, не хотят, чтобы их гроши стали ещё ничтожнее. И ради этого, они готовы ползать у Снегирёвой в ногах. Подумать только, а ведь когда-то, в далёкие школьные годы, Оленьку считали гадким утёнком, ботаничкой, занудой и зубрилой.

Ах, как же мама и папа были правы, расписав ей жизненный план. Сначала Ольга должна была окончить школу, непременно с отличием, потом поступить в институт, написать диссертацию, найти работу, достичь высот и только после всего этого, встав на ноги, начинать задумываться о мужчинах и семейной жизни.

И Оля чётко следовала пунктам этого плана, с презрением и лёгкой завистью, глядя на сверстниц, гуляющих с парнями и целующихся у подъездов. Даже Диме, – школьному красавчику, о ком грезили не только старшеклассницы, но и молодые учительницы, непреступная Оля отказала. О, как же красиво парень за ней ухаживал! Дарил цветы, писал стихи под окном на асфальте, сочинял о ней песни и пел под гитару, приглашал то в парк, то в кино, то в кафе. А однажды, подарил ей щенка, пушистого, лупоглазого, рыжего с белыми лапками. Но Оля не приняла этот подарок, жестоко обсмеяв парня и обозвав собачником.

– У него, наверное, блохи, – отчитывала Ольга дарителя. – Убери этого уродца и не позорься перед девушкой.

– Нет у Шарика блох! – возмутился Дима. – Это щенок моей собаки, она породистая.

– Шарик, – Ольга зло расхохоталась. – Охренеть, как оригинально! Убери эту пакость немедленно, и сам убирайся.

Голос её звонко разносился по тёмному, влажному, пахнущему мокрой штукатуркой подъезду. Солнечный свет, едва пробивающийся сквозь мутное узкое грязное оконце, золотил русую Димину макушку. И Оля с трудом сдерживала желание прикоснуться к пшеничным, вьющимся волосам парня, провести рукой по рельефу его мышц, почувствовать тепло его кожи, сквозь футболку. Внизу живота всё ныло, сжималось и переворачивалось, дрожали колени. Как же её тянуло к этому парню, до мурашек, до головокружения! Русский богатырь! Скандинавский викинг! Но жизненный план, нарисованный родителями, был превыше всего. Превыше её симпатии к Диме, вызванной всплеском гормонов. И когда парень, прижав к своей груди щенка, ушёл, Оля забежала в квартиру, уткнулась в подушку и проплакала целый день. Она оплакивала то, что могло бы у неё быть, то, что уже никогда не случиться.

Но шли годы. Образ Димы поблек, выцвел, как со временем выцветают узоры на старых обоях.

– Молодец! – хвалили её родители.

– Молодец! – твердила многочисленная родня.

– Молодец! – говорила себе Оля каждый раз, как только видела своих подчинённых, обременённых мужьями – алкоголиками, кредитами и сопливыми вечно болеющими детьми.

– Алёна! – Ольга произнесла это имя почти, что с наслаждением. Наконец-то появился повод придраться к этой гадкой девчонке. – Где твой чепчик? Почему накрашены ресницы? А руки, что за маникюр на рабочем месте?

– Они не длинные, – промямлила девчонка, растеряно рассматривая свои ногти.

– А мне безразлично, длинные они или нет! На них лак! Немедленно сними. Ты – медсестра, а не проститутка! Сдирай сию минуту, прямо сейчас, при мне!

К щекам девчонки прилила кровь, в огромных голубых глазищах сверкнула бессильная злоба.

Ольга протянула девушке ножницы.

Та их приняла, но сдирать лак с ногтей не спешила, теребя в руках какую-то пластиковую папку, но не нервно, а как-то даже ласково, словно в ней, в этой папке, хранилось оружие, с помощью которого, можно убить заклятого врага.

– Алёна, я жду! – раздельно произнесла Ольга. Обычно, этот тон всегда действовал на подчинённых чудесным образом, но сегодня что-то произошло. И Ольга догадывалась, что причина неподчинения лежит в папке.

Вокруг зашептались, принялись опасливо переглядываться, а в глазах читалось любопытство.

– Я увольняюсь, – улыбнулась девчонка. – Выхожу замуж и уезжаю из города.

Взгляд Алёны обжёг призрением, снисходительной, почти гадливой жалостью. Девчонка явно чувствовала себя победительницей.

Остальные, подняв глаза, окинули начальницу теми же взглядами.

И Оля поняла, все они её жалеют, незамужнюю, одинокую, не нужную никому, кроме родителей. Не грозную правительницу эти калоши видят каждый день перед собой, а неудовлетворённую жизнью, озлобленную бабу.

«Недотрах» – вот какой диагноз все они ей поставили.

* * *

Ольга аккуратно припарковалась, с удовлетворением отметив, что у кафе машин больше нет, если не считать Девятки и старой, видавшей виды, Волги.

– На трамвайчике прибыли однокласснички, – усмехнулась Оля, вылезая из машины. – Выходит, я одна в люди и выбилась. Ну, и Дима, разумеется.

На эту встречу выпускников, Оля делала большую ставку. О нет, ей не нужна была болтовня со старыми подружками и замшелые школьные воспоминания. Она хотела встретиться с Димой. Он, как Ольга успела узнать, был ещё не женат, жил в Сочи и владел парой гостинец. Вполне выгодная партия!

И чувство одиночества, какой-то неприкаянности, нежелание возвращаться домой с работы к до тошноты заботливой матери и вечно-ворчащему раздражённому отцу – неврастенику, уйдут, растворятся. У Ольги будет семья, своя собственная, дом, в котором она станет хозяйкой. Она начнёт готовить для мужа супы, гладить ему рубашки, прогуливаться по вечерам перед сном, смотреть фильмы.

– Интересно, а будет ли Диме приятно узнать, что я хранила себя для него? Что он у меня первый?

Краска смущения обожгла щёки, и Ольге пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, дабы привести взбудораженные нервы в относительный порядок.

Скукотища! Девчонки, уже повзрослевшие, изрядно раздобревшие, беспрестанно болтали то о своих детях, то о еде, то о дачах. У кого какой урожай томатов был в прошлом году, как кто борется с колорадским жуком и от чего у всех так плохо растёт клубника.

– Чтобы подкормить перец, – вещала толстуха – Женька, троечница, ныне– продавщица в овощном магазине и мать троих детей. – Нужно залить банановую кожуру водой, настоять её пару деньков. Ой, знаете, как рассада пойдёт!

– Надо попробовать, – кивали благодарные слушатели.

Ольга, чтобы хоть как-то развеять скуку, решила рассказать одноклассникам о своих достижениях, о жизненном пути, но захмелевшие мужики и бабы отнеслись к её рассказу с прохладцей. Выслушали вежливо, не перебивая, сухо похвалили и вновь вернулись к обсуждению цен в магазинах, детям, огородам и котам.

От чего у кафе не было машин, Ольга поняла только сейчас. Нет, не от бедности одноклассников, как на то надеялась Снегирёва, просто бывшие друзья в этот вечер решили напиться. Пили они много. Самозабвенно, с наслаждением, а потом пели и плясали под идиотские песенки. То прыгали словно козы, тряся телесами, то висли друг у друга на плечах, раскачиваясь в такт.

Дима тоже пил, и плясал, и болтал о дачах. И Оля никак не могла найти способ вытащить его из-за стола, чтобы поговорить.

Наконец, когда был объявлен очередной танец, Оля подошла к бывшему однокласснику.

– Мне что-то нехорошо, – сказала она, дотрагиваясь до плеча, обтянутого синей рубашкой. – Постоишь со мной на балконе?

Дима и Оля покинули шумный душный зал.

Окна балкона выходили на реку, в которой дрожали пятна рыжих фонарей, словно металлические пуговицы на бархате пиджака.

– Всё закончиться, и вновь придётся возвращаться домой, – с грустью подумала Снегирёва. – Мама начнёт допытывать, как я повеселилась, кого из одноклассников видела, хвалить меня и мои достижения. А отец даже с дивана не встанет. Так и останется лежать, пялясь в экран телевизора.

Ольгин отец достиг того возраста, в котором хочется тишины, размеренности и безраздельного внимания со стороны супруги. Взрослая деловая дочь, не желающая выходить замуж и рожать, продолжала жить с ними, оттягивая всю заботу и любовь жены на себя, чем раздражала главу семейства всё больше и больше. О жизненном плане, собственноручно нарисованном для маленькой Оленьки, мужчина, разумеется, давно забыл. И в отсутствии внуков и зятя винил дочь и только дочь, считая её гордячкой, эгоисткой и капризулей.

Снегирёва решила взять быка за рога сразу, без экивоков.

– Не женат? – закинула первую удочку Оля. – Такой красивый, успешный…

– Не так – то просто найти своего человека, – усмехнулся Дима.

О! Снегирёва помнила эту улыбку, она снилась ей по ночам, от чего трусики Оли оказывались постыдно – мокрыми.

Бесшабашная, по– мальчишечьи задорная, от неё становилось светло и радостно, даже в самый пасмурный и угрюмый день.

– Может, у тебя слишком завышенные требования?– Оля будто невзначай коснулась Димкиной руки.

Забытое ощущение, будоражащее, слегка пугающее. Его кожа источала тепло, мягкое, надёжное. И весь Ольгин организм отчаянно позавидовал её пальцам, желая так же, как и они, почувствовать это.

– Нет, – расхохотался Дима, убирая свою руку. – Требования обычные, как у всех. Кстати, скоро я попрощаюсь с холостой жизнью. Свою судьбу я встретил летом. Эта странная, почти мистическая история, хотя, кому-то она может показаться самой обыкновенной. Моя девочка приехала в Сочи с сестрой, поселилась в гостинице, и я какое-то время, даже не обращал на неё внимания. В сезон у меня кто только не останавливается. Но однажды, куря на балконе я увидел её. Закатное солнце дробилось на морской глади облепиховой гроздью, волны медленно накатывали на берег, лаская прибрежную гальку. А она сидела неподвижно, хрупкая, тонкая, словно фарфоровая статуэтка и смотрела куда-то вдаль. Ветер трепал её волосы, гладил белую, молочную кожу. Такие, как она загорают плохо, сколько бы не валялись на солнце. И в тот момент я отчётливо понял, что её место здесь, в этом городе, в моём доме, рядом со мной. До её отъезда оставалось семь дней. О! Эта неделя была самой счастливой неделей в моей жизни. Оказалось, что мы любим одни и те же фильмы, одни и те же книги, даже в выборе еды мы с ней совпадаем. Я точно знал, что, наконец, встретил своего человека, с которым легко, спокойно, которому можно верить. Сюда я приехал не только на встречу выпускников, а ещё и за ней.

Ольга стояла оглушённая, ослеплённая, свалившейся на неё правдой. Дима – не свободен. Она– Оля Снигирёва, написавшая диссертацию, ставшая в тридцать два года заведующей отделением, ему не нужна. А нужна какая-то бездельница, разъезжающая по курортам, любительница праздно проводить время, греясь на солнышке.

– И как же выглядит твоя принцесса?– сама не зная зачем, спросила Ольга.

Дима тут же, словно только и ждал этого вопроса, выхватил из кармана свой смартфон.

С экрана, на фоне раскидистых зелёных пальм, в лучах южного солнца счастливо и беззаботно улыбалась медсестра Алёна.

Закорючка.

Духота. Запахи туалетной воды, спирта, кондиционера для белья и пота смешивались, переплетались между собой. Закрыв глаза, Ирина Петровна тут же видела разноцветный клубок из перепутанных нитей. Жёлтая – потные подмышки Валентины Степановны, алая – густые, тяжёлые духи Полины, рыжая – рыба, недавно съеденная Львом Львовичем.

Ирина Петровна тяжело разлепляла веки, окидывала взглядом кабинет заведующей, огромные часы в позолоченной раме с массивными стрелками, и вновь погружалась в коричневый сумрак сомкнувшихся век.

– Мне очень интересно, дорогие мои, куда делся весь перевязочный материал?– спрашивала доктор Снегирёва. – Кстати, то же самое заинтересовало и комиссию из гор. здрава.

– Девочки, – испуганно взвизгнула старшая сестра. – Вы опять всё истратили на больных? Я же сказала, чтобы вы ничего не брали. Это на случай проверки.

– А как работать-то?– прокряхтела старушка Мария Николаевна, теребя верхнюю пуговицу халата. Собственные слова показались ей чрезвычайно смелыми, и она, выпалив эту короткую фразу, уже жалела, что вообще подала голос.

– Я уже объясняла, как, – холодом в голосе Снегирёвой можно было заморозить кипящую лаву. – Если у тебя, моя дорогая, старческий маразм, то отправляйся на покой. Итак, объясняю для особо-тупых, пишем больным список всего того, что они должны с собой принести. Если не приносят – их проблемы.

– Но ведь они жалобы будут писать, – робко вступила Полина, ненавидя саму себя за дрожащий голос и сухость во рту. Как же ей, Полине, обычной медсестре, хотелось быть лучшей в глазах этой роскошной, холодной и непреступной женщины. Чтобы та заметила её старания, оценила, приблизила к себе. И Полина была бы самой преданностью. Но эти дуры вновь накосячили, рассердили её кумира. И теперь кумир злится на всех, включая и Полину.

– Работайте так, чтобы не жаловались. Неужели мне ещё и эти вопросы решать?– доктор Снегирёва обнажила ряд белоснежных идеально-ровных зубов, чем ещё больше смутила собравшихся в её кабинете медиков.

– Дурака не валяйте, – рыкнул Кожевников, и все забыли, как дышать.– Приходит больной на перевязку, а сёстры его прогнать должны, мол, бинтов у тебя нет? Иди отсюда, пусть твой шов загноится! Вы это предлагаете?

– Кожевников, я говорю не с вами, – улыбка начальницы тут же погасла, всё же, огромного хирурга, грубого, злобного, вечно-рычащего, как таёжный медведь, она опасалась. И даже, как бы Снегирёвой не было стыдно, боялась говорить с ним один на один. Женское чутьё подсказывало ей, что девочек он бьёт.

– А какого хрена меня сюда позвала, коли, не со мной говоришь?– проворчал мужик и прикрыл веки, демонстрируя своё безразличие ко всему происходящему.

Рассудив, что лучше не будить лихо, пока оно тихо, Снегирёва, больше не обращая внимания на мужлана-хирурга, заговорила о скором приезде мэра.

– Во сколько приедет, во столько и приедет, – говорила она, читая недовольство на лицах и жалкие попытки это самое недовольство скрыть. – По сему, все сидим на рабочем месте. Если спросят о зарплате – не ныть, а отвечать: «Зарплата у нас достойная!» И, очень вас прошу, приведите свои халаты в надлежащий вид!

Лица сестёр и врачей вытянулись от удивления, возмущения и ощущения собственного бессилия, что Снегирёву только позабавило. Снегирёва усмехнулась и переключилась на следующую тему, стоящую на повестке дня.

Слова заведующей стучали звонко и бодро, будто кусочки льда в стеклянном стакане. В каждой льдинке был заключен какой-то смысл. И медсестра с двадцатилетним стажем – Бочкина Ирина Петровна честно пыталась его расшифровать, но не могла. Коричневый сумрак, в котором плавал тошнотворно – пёстрый клубок из запахов, утягивал, лишал воли. А ведь сегодня ей вновь работать целые сутки. Не спать вторую ночь, ведь этой ночью должна была дежурить Полина. Просто, Ирина Петровна, по своему обыкновению, согласилась заменить молодую медсестричку. Бочкину часто просили об этом, зная, что та не откажет и взамен ничего не попросит. Такая уж у неё, у Бочкиной, была натура. Никому Ирина Петровна не перечила, ни с кем не спорила, на всё соглашалась. И все шли к ней за деньгами в долг, за добрым словом, за помощью.

– Ирина! – заведующая повысила голос, и одна из льдинок стала острой, как кинжал, уколов Бочкину, пронзив коричневый сумрак, разрезав нити клубка.

Заведующая, всех медсестёр, не зависимо от их стажа и возраста, принципиально называла по именам, подчёркивая их место в медицинской иерархии. Медсестра – расходный материал, рабочий скот, так стоит ли называть его по отчеству? Так что если ты пришла в восемнадцать лет Машей, Машей и останешься, пока не уволишься, не выйдешь на пенсию или умрёшь.

Бочкина подняла заспанные глаза на начальницу. Та сияла свежестью, силой и здоровьем выспавшегося, полного жизненной энергией, человека. Белоснежный халат отутюжен, волосы собраны в деловой пучок, на губах нежно-розовый блеск.

По сравнению с ней, сонная Ирина Петровна в помятом халате и немытой головой, казалась себе жалкой бродяжкой у ног королевы.

– Ты стала много себе позволять, как я посмотрю, – голливудская улыбка доктора Снегирёвой превратилась в оскал. – Начальницей себя почувствовала?

Ещё одной излюбленной манерой заведующей была – «тыкать» медсёстрам. Таким образом, начальница подчёркивала своё превосходство.

Вокруг зашептались, беспокойные глаза зашарили в поисках спасения, зацепки. Лишь бы не встретиться с холодным голубым огнём глаз начальницы, не вызвать немилость, не обратить её гнев на себя.

Ирина Петровна покаянно опустила голову, изучая узор на вылинявшем ковре. Чувство вины, которое всегда просыпалось раньше других чувств, да что там говорить, раньше самой Бочкиной, тут же подняло косматую голову, осклабилось и принялось грызть.