«Остров» kitabından alıntılar, sayfa 2

"Как бы интересно стало жить на свете, - подумал он, - если бы можно было отбросить заботу о счастье".В натуральном виде счастье выглядит убого рядом с цветистыми прекрасами несчастья. И разумеется, стабильность куда менее колоритна, чем нестабильность. А удовлетворённость совершенно лишена романтики сражений со злым роком, нет здесь красочной борьбы с соблазном, нет ореола гибельных сомнений и страстей. Счастье лишено грандиозных эффектов.Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота - неспособны. Так что, разумеется, когда властью завладевали массы, верховной ценностью становилось всегда счастье, а не истина с красотой.

Ни в коем случае не предавайся нескончаемой скорби над своим грехом. Барахтанье в дерьме - не лучший способ очищения.

Счастье — хозяин суровый. Служить счастью, особенно счастью других, гораздо труднее, чем служить истине, если ты не сформован так, чтобы служить слепо. Но долг есть долг. Он важней, чем собственные склонности. Меня влечет истина. Я люблю науку. Но истина грозна; наука опасна для общества. Столь же опасна, сколь была благотворна. Наука дала нам самое устойчивое равновесие во всей истории человечества. Китай по сравнению с нами был безнадежно неустойчив; даже первобытные матриархии были не стабильней нас. И это, повторяю, благодаря науке. Но мы не можем позволить, чтобы наука погубила свое же благое дело. Вот почему мы так строго ограничиваем размах научных исследований, вот почему я чуть не оказался на острове. Мы даем науке заниматься лишь самыми насущными сиюминутными проблемами. Всем другим изысканиям неукоснительнейше ставятся препоны. А занятно бывает читать, что писали во времена Господа нашего Форда о научном прогрессе. Тогда, видимо, воображали, что науке можно позволить развиваться бесконечно и невзирая ни на что. Знание считалось верховным благом, истина — высшей ценностью; все остальное — второстепенным, подчиненным. Правда, и в те времена взгляды начинали уже меняться. Сам Господь наш Форд сделал многое, чтобы перенести упор с истины и красоты на счастье и удобство. Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота — не способны. Так что, разумеется, когда властью завладевали массы, верховной ценностью становилось всегда счастье, а не истина с красотой. Но, несмотря на все это, научные исследования по-прежнему еще не ограничивались. Об истине и красоте продолжали толковать так, точно они оставались высшим благом. Это длилось вплоть до Девятилетней войны. Война-то заставила запеть по-другому. Какой смысл в истине, красоте или познании, когда кругом лопаются сибиреязвенные бомбы? После той войны и была впервые взята под контроль наука. Люди тогда готовы были даже свою жажду удовольствий обуздать. Все отдавали за тихую жизнь. С тех пор мы науку держим в шорах. Конечно, истина от этого страдает. Но счастье процветает. А даром ничто не дается. За счастье приходится платить.

Оба мы — жертвы чумы двадцатого века; но в данном случае это — не Черная Смерть, а Серая Жизнь.

Если женщина – напористая, веселая – выходит замуж за унылого интроверта, она будет раздражать его постоянно, даже в постели. Ей требуется беспрерывное общение, а ему оно не нужно вовсе. Он склонен считать ее пустой и неискренней, а она думает, что он бессердечен, горд и не способен испытывать простые человеческие чувства.

Было нечто, именовавшееся Небесами; но, тем не менее, спиртное пили в огромном количестве. Было некое понятие – душа, и некое понятие – бессмертие. Но, тем не менее, употребляли морфий и кокаин.

-- Но если вы о Боге знаете, то почему же не говорите им? -- горячо сказал Дикарь. -- Почему не даёте им этих книг?

-- По той самой причине, по которой не даём "Отелло", -- книги эти старые; они -- о Боге, каким он представлялся столетия назад. Не о Боге нынешнем.

-- Но ведь Бог не меняется.

-- Зато люди меняются.

-- А какая от этого разница?

-- Громаднейшая.

[..]

"От Бога можно не зависеть лишь пока ты молод и благополучен; всю жизнь ты независимым не проживёшь". А у нас теперь молодости и благополучия хватает на всю жизнь. Что же отсюда следует? Да то, что мы можем не зависеть от Бога.

[..]

-- Так, по-вашему, Бога нет?

-- Вполне вероятно, что он есть.

-- Тогда почему?..

Мустафа не дал ему кончить вопроса.

-- Но проявляет он себя по-разному в разные эпохи. До эры Форда он проявлял себя, как описано в этих книгах. Теперь же...

-- Да, теперь-то как? -- спросил нетерпеливо Дикарь.

-- Теперь проявляет себя своим отсутствием; его как бы и нет вовсе.

-- Сами виноваты.

-- Скажите лучше, виновата цивилизация. Бог несовместим с машинами, научной медициной и всеобщим счастьем. Приходится выбирать. Наша цивилизация выбрала машины, медицину, счастье. Вот почему я прячу эти книжки в сейфе. Они непристойны. Они вызвали бы возмущение у чита...

-- Но разве не естественно чувствовать, что Бог есть? -- не вытерпел Дикарь.

-- С таким же правом можете спросить: "Разве не естественно застёгивать брюки молнией?" -- сказал Главноуправитель саркастически. -- [..] Веришь потому, что

тебя так сформировали, воспитали. Обоснование сомнительными причинами того, во что веришь по другим сомнительным причинам, -- вот как надо определить философию. Люди верят в Бога потому, что их так воспитали.

Начинает рваться – выбрось и новое купи. «Прорехи зашивать – беднеть и горевать»

– Потому что он – старье; вот главная причина. Старье нам не нужно.

– Но старое ведь бывает прекрасно.

– Тем более. Красота притягательна, и мы не хотим, чтобы людей притягивало старье.

— Что лучше, — спросил Уилл Виджайю, когда они вышли из темного храма в ослепительное полуденное сияние, — что лучше: родиться глупцом в умном обществе или родиться умным в обществе глупцов?