Kitabı oku: «Бумажные цветы», sayfa 16

Глава 18

– Ты точно не передумаешь? – София Русланова печально смотрела в сосредоточенное, задумчивое лицо Никиты, выискивая в пропорциональных и правильных чертах ответ на заданный вопрос. Она почему-то была уверена, что Ник не скажет ей всю правду, как всегда спрятавшись за маской неприступности. Прошло два месяца, как они возобновили отношения, но девушка так и не почувствовала, что он вернулся. Она надеялась, что время сгладит неровности и дымку недосказанности, но с каждым новым днем Никита ускользал все дальше, и ей было грустно от мысли, что совсем скоро она снова потеряет его. Удерживать Ника, напирая на свойственное ему чувство ответственности или давить на жалость, Соня не собиралась. У нее тоже была гордость, да и искренние чувства к Скворцову не позволили бы воспользоваться примитивными женскими хитростями. И сейчас, ожидая его ответа, она внезапно поняла, что, по сути, Ник никогда и не принадлежал ей. Роман держался лишь на ее привязанности и терпении. Так случается, очень часто случается, когда человек влюблен. Он не желает признавать очевидных фактов, не слышит призыв подсознания и здравого смысла, не замечает жестов и поступков, красноречиво указывающих на безответность чувств, упрямо держась за свои розовые очки. В любви много эгоизма. Влюбленный только думает, что смыслом его существования и объектом всех земных мечтаний является возлюбленный. И эти мысли ошибочны, ибо часто в любви мы любим саму любовь и свои надежды или страдания, обладающие горько-сладостным вкусом. Влюбленный требует ответного чувства, считает, что имеет на них неоспоримое право и задыхается от боли о возмущения, когда надежды рушатся, ощущает себя преданным, неоправданно обманутым, и иногда ожесточается, превращая свою любовь в ненависть. Но ненависть или обида, как, впрочем, злоба и жажда мести за развеянные иллюзии, является лишь самозащитой от боли. В этом и заключается высший эгоизм любви. Но Соня Русланова не была эгоисткой. Она из тех редких женщин, которые прежде, чем обвинить возлюбленного в холодности или несправедливом отношении, смотрела вглубь проблемы, задавалась вопросом о причинах закрытости Никиты, и как бы не было больно ей самой, думала только о его счастье и благополучии. Обладая сильным характером, врожденным оптимизмом и самоуверенностью, София знала, что сможет отпустить его, если он так решит, и сумеет продолжить жить дальше, не оставит попытки найти свою половинку, того единственного, кто полюбит ее так, как хочет она. Насильно мил не будешь – воистину золотые слова. А опускаться до мольбы, ниже человеческого достоинства.

Никита медленно подошел в Соне и взял за руку. С реки дул теплый ветер, он шевелил ее рыжие волосы, солнце вспыхивало в них полуденным жаром. Поверхность воды покрылась мелкой рябью, где-то в верхушках берез, склонивших к реке зеленые ветви и словно любующихся своим отражением, закричала птица, к ней присоединилась еще одна. И вот целая стая взмыла ввысь, в голубое высокое небо, разлетелась в разные стороны, наслаждаясь парением. А растревоженные покинутые кроны деревьев еще долго плакали дивными серебряными голосами, нежные листочки обиженно трепетали на ветру. Скоро все стихло, и на живописном берегу маленькой речушки снова воцарилась гармония.

– Я должен уехать, Соня. – сказал Ник, любуясь игрой света в ее огненных волосах. Эти утром он принял окончательное решение. Сначала он озвучил его матери и Юле, после длительного разговора, получив благословление. А потом позвонил Софии и пригласил прогуляться к реке. Она все поняла по его глазам. Удивительная проницательная девушка. Ведь он не успел и слова сказать.

– Куда? – тихо спросила она.

– В Москву. Буду пробиваться в МГУ и искать работу. – ответил он, склонив голову набок и щурясь от солнечного света, бьющего прямо в лицо. – Я должен что-то делать. Здесь мне тяжело. Я задыхаюсь, Соня.

– Я понимаю тебя. – вздохнув, кивнула девушка. Она взглянула в синеву его глаз, в которых отражалось безоблачное небо. Никогда София не видела таких чистых и красивых глаз. Она будет скучать по ним, по Нику.... Что-то случилось с тем парнем, которого она знала, за полтора года, которые он провел в больницах. Изменения не затронули его внешности, Никита выглядел даже лучше, чем раньше, но внутри, в глубине его души поселились тревога и беспокойство и именно они гнали его прочь отсюда.

– Ты будешь мне звонить? – спросила она, поворачиваясь лицом к реке.

– Конечно. Ты сможешь приезжать ко мне. Подумай, Сонь. В этом поселке у тебя нет будущего. Ты тоже можешь рискнуть и попытаться.

– Я родилась здесь, Ник. И в отличие от тебя, я люблю это место. У меня есть работа, родители, которых я люблю и друзья. Я не хочу звезд с неба. Достаточно того, что есть.

– А как же я? – Никита потянул девушку за руку, заставив повернуться к себе. Она горько улыбнулась, поправив его взъерошенные волосы.

– Я не нужна тебе, Ник. – сказала она, а когда он попытался возразить, накрыла холодными пальчиками его губы. – Ничего не говори. Я не обижаюсь на тебя. Правда, не обижаюсь. Ты ничего мне не должен. Пусть мне сложно принять правду, которую ты никогда не скажешь, но я должна отпустить тебя. Ты что-то ищешь, Ник. Не меня. Как жаль, что не меня.

С правого уголка глаза Софии стекла прозрачная слезинка, девушка коснулась своей щеки ладонью.

– Я не плачу. Не плачу, Ник. Немного грустно, но завтра все измениться. Я в это верю.

Скворцов смотрел на свою подругу с грустью и сожалением. Но, как ни странно, его сердце неожиданно обрело свободу. Словно София своей легкой рукой облегчила часть ноши, которую он нес на плечах. Ник хотел прикоснуться к ней, обнять, но она, угадав его намерения, внезапно отпрянула.

– Нет. Я уйду сейчас. – сказала она, пристально взглянув в глаза. Голос был полон уверенности. – Одна. Не провожай меня. И не смотри вслед. Пообещай, что не будешь смотреть. Потому что я почувствую, и если обернусь и увижу твои глаза, то уже не смогу уйти.

– Я обещаю. – мягко произнес Ник. Его затопила нежность и самые теплые чувства. Он и представить не мог, что расставание может оказаться таким красивым, трепетным. Соня, как никто другой, достойна любви и восхищения. Почему же все сложилось именно так?

– У меня есть вопрос. Один. Последний. – тихо сказала София, отводя взгляд в сторону. Ветер бросил рыжую челку на ее глаза. – Во сне ты часто повторяешь одно и то же имя. Иногда выкрикиваешь, словно в муках, а иногда шепчешь, как любовное заклинание. Кто она, Ник? Кому ты успел отдать свое сердце? – острый взгляд пронзил его. – Когда?

– У меня никого нет, кроме тебя, Сонь. – в недоумении пробормотал Скворцов. – И не было уже очень давно. Что за имя?

– Маргарита. – выдохнула София, пристально наблюдая за Ником. Он нахмурился, побледнел. И внутри что-то тревожно екнуло. Никита не знал ни одной девушки с таким именем, но в тоже время оно показалось ему смутно знакомым.

– Мне нечего тебе ответить. – прошептал он. София повела плечами, вымученно улыбнулась.

– Прощай, Ник. – сказала она, и развернувшись к нему спиной, быстро пошла по тропинке. Какое-то время Никита смотрел ей вслед, но потом вспомнил об обещание и отвернулся. Ветер усилился, и его теплое дыхание оставляло рябь на поверхности реки.

– Будет дождь. – проговорил себе под нос Скворцов. Обернувшись, он не увидел силуэта Сони Руслановой.

***

"Вернувшись домой, я первым делом учинил маме допрос. Меня не покидали тревожные мысли относительно сказанных Соней слов об имени, которое я повторяю во сне. Оказалось, что и мама не раз слышала, как я выкрикиваю по ночам женское имя. Маргарита.... Что бы это могло значить? Я размышлял вслух, спрашивал маму, не известно ли ей что-то об этой Маргарите. Возможно, она работала в клинике, и была моей медсестрой, или сиделкой, да кем угодно.... И во сне та часть моего сознания, которая забыта, воскрешает утерянные образы и имена. Мама разводила руками, но отводила глаза, и я понял, что она пытается что-то скрыть. Когда из школы вернулась Юля, я задал ей тот же перечень вопросов, и она реагировала очень странно. Мои близкие однозначно лукавят, или пытаются оградить от лишних переживаний. Это глупо, ведь теперь я твердо уверен, что докопаюсь до истины. Какая-то неизвестная Маргариты тревожит меня по ночам, и, возможно, именно в ней таиться корень моего душевного дисбаланса.

Мне нужны ответы. И значит, пришло время вернуться туда, где все началось или закончилось.

У меня на руках билет в Москву. Выезжаю завтра, в десять утра, но сегодня еще есть время. Ничего не сказав маме и Юле, я стремительно покинул квартиру. По дороге на автобусную остановку, набрал номер Степанова Игоря Владимировича, и сообщил, что сейчас приеду. Не попросил о встрече, не записался на прием, а поставил перед фактом. Он не спросил ни о чем. Словно ждал звонка. Словно понимал, зачем я хочу его видеть.

В клинике на мое имя был выписан пропуск, и я беспрепятственно прошел внутрь. Степанов встретил меня радужно, как старого друга, усадил на знакомую до боли кушетку. И я вдруг успокоился. Обрел долгожданное равновесие. Я пришел домой. Как бы дико это не звучало, но я чувствовал именно так.

Пока Игорь Владимирович хлопотал с чаем, я с интересом осматривал нехитрую обстановку кабинета врача. Вроде бы ничего не изменилось. Все на своих местах. И все же, все же.... Я что-то жадно искал глазами, еще не понимая, что именно.... Пока не нашел. Маленькая бумажная собачка. Она стояла на столе Степанова, и я не мог оторвать от нее взгляда. И я вспомнил о бумажных лилиях, подброшенных в мою палату в день выписки. Я уже знал, что цветы и забавную собачку сделали одни руки. Женские руки. Маргарита.

Игорь Владимирович перехватил мой взгляд, но ничего не сказал, и протянул кружку с чаем на блюдечке.

– Отлично выглядишь, Ник. – сказал он, присаживаясь напротив. – Как твои дела?

– Завтра уезжаю в Москву. Хочу перевестись в МГУ, если не выйдет, то в другой ВУЗ.

– Попрощаться, значит, приехал. – с легкой грустью, произнес доктор. Теперь мы оба неотрывно смотрели на бумажного зверька.

– Почему у нее нет глаз? – спросил я. Степанов поднял на меня пристальный взгляд. Его глаза, как скан, он видит все, даже то, чего я сам не понимаю в себе.

– Я отвечу, ник. Если ты ответишь мне. Зачем ты пришел ко мне? Только попрощаться?

– Нет. – я мотнул головой, опустив глаза в дымящуюся кружку. – Кто такая Маргарита?

Игорь Владимирович не удивился моему вопросу. Наоборот, лицо его расслабилось, даже помолодело. Как будто рад…

– Почему ты спрашиваешь?

Вот ведь! Знает же, почему! Или у врачей методика такая? Вопросом на вопрос, чтобы продлить агонию… или дать возможность пациенту понять самому?

– Мне сказали, что я повторяю это имя во сне. Мама и Юля заверяют, что не знают девушки с таким именем. Но мне кажется, что они утаивают правду. Вы не станете мне лгать. Кто она, Игорь Владимирович?

– Я должен разочаровать тебя, сынок. – вздохнул Степанов, дотронувшись до собачки пальцами, и чуть сдвинув ее по направлению ко мне. Подсказка? Я не понимаю.... – Я не знаком с женщиной или девушкой по имени Маргарита.

– Как же так? – в отчаянье воскликнул я. – Не мог же я ее придумать?

– Почему нет? – Степанов пожал плечами, взгляд его стал задумчивым и туманным. – Ты спросил, отчего у собачки нет глаз. Но не спросил, кто ее сделал.

– Кто же? – почти со злостью бросил я. Доктор своими тайными манипуляциями пытался меня подвести к определенному выводу, но я никак не мог уловить логики или взаимосвязи в его вопросах и ответах.

– Одна моя пациентка. Тяжелый диагноз и никаких обнадеживающих прогнозов. Раздвоение личности. Слыхал о таком?

– Ну, да…

– Только я нее их три. И одна из личностей очень опасна. У девушки золотые руки, ее работы украшают не только мой стол. А палата – просто цветущий оазис, правда, бумажный, но это не умоляет таланта больной. Сейчас я нарушил должностную инструкцию, сообщив тебе о диагнозе одной из своих пациенток.

– Наверно, это важно… – предположил я, окончательно запутавшись.

– Да, ты прав, Ник. Важно. Ей запрещено передавать карандаши, ручки, фломастеры, любые предметы, которыми она сможет причинить вред своему здоровью. У нее не подавляемая склонность к суициду.

– Ужас какой. А я-то тут причем? – и тут меня озарило. – Постойте-ка, так это она подбросила мне цветы под дверь палаты?

– Нет. Пациентка агрессивна и представляет опасность, как для себя, так и для окружающих, и содержится под замком.

– Тогда кто передал цветы? – выдохнул я.

– Большего я не могу сказать, Никита. Не имею права. Но я могу позвонить тому, кто сможет ответить на все твои вопросы и договориться о вашей встрече. Если ты этого хочешь.

– Я завтра уезжаю… – беспомощно пробормотал я.

– Тебе решать, Ник. – пожал плечами Степанов.

– А вы как думаете? Я должен знать… Господи, я даже не понимаю, о чем речь! Этот человек расскажет мне о Маргарите? Она как-то связана с вашей пациенткой?

– Ты сможешь получить ответы, но не от меня.

– Хорошо. Звоните вашему человеку. Я поеду, куда он скажет.

– Она. Это женщина. Ее зовут Диана. Диана Казанцева.

Через два часа я приехал в Ярославль по указанному адресу и стоял под дверями квартиры неизвестной Дианы Казанцевой и чувствовал себя последним идиотом. Я не понимал, ни что делаю в этом городе, ни о чем буду говорить с женщиной, которая так быстро согласилась со мной встретиться.

Она открыла дверь, и я узнал ее. Невысокая миловидная худенькая блондинка. Я столкнулся с ней в коридоре больницы несколько месяцев назад и запомнил, потому что она угадала мое имя, или откуда-то знала его и меня.

– Здравствуйте, Никита. Я ждала вас. Проходите. – грустно, робко и обреченно улыбнувшись мне, произнесла Диана. Я вошел в маленькую прихожую, а она закрыла за мной дверь. Мою грудь сдавило тягостное предчувствие. Ничего хорошего Диана Казанцева мне не поведает.

Мы прошли на кухню и сели напротив друг друга. А потом она начала говорить....

Сначала я ничего не понимал. Не видел никакой связи между сестрой Дианы, и моими проблемами. Кое-что и вовсе упустил из внимания. А некоторые моменты показались знакомыми, словно кадры из забытого фильма. Диана начинала фразу, а я как будто догадывался, чем она закончиться. Ее голос постоянно прерывался из-за волнения, смысл фраз путался, и она перескакивала с одного эпизода на другой. Девушку сотрясала нервная дрожь, в глазах отражалось отчаянье. Она жаждала выговориться, облегчить душу. Еще бы! Поведанная мне история семьи Дианы Казанцевой повергла меня в тихий ужас. Но я еще не понимал, причем здесь я.

К моему глубочайшему разочарованию сестру Дианы звали не Маргарита, а Мирослава. Они росли здесь в этой квартире. Имелся еще и брат. Мать тащила на себе всех троих, пока старший брат, Даниил не начал зарабатывать первые деньги. Диана была младшей в семье. О местонахождении и причинах развода мать своим детям не поведала. Мирослава, как оказалось, с детства страдала душевными расстройствами, была хрупкой и своеобразной девочкой, сторонилась ровесников, плохо училась. Единственным, с кем Мира находила общий язык и взаимопонимание, был старший брат. Ни мать, ни Диана не видели угрозы в столь близких отношениях. Даниил казался оплотом рассудительности и здравомыслия. Он любил сестру и заботился о ней. Ничего удивительного. Я так же тревожился о Юле, и был гораздо ближе к ней, чем родная мать. Но речь не обо мне и Юлии. Рядом с Даниилом Мира казалась совершенно здоровой, обретала уверенность в себе, и улыбалась гораздо чаще. Диана с матерью старались не вмешиваться, пока не случилось непоправимое. Мирослава с малых лет увлекалась оригами, любила цветы, сама собирала их в затейливые букеты, но не ставила в вазу, как полагается, а высушивала. Особенно много в ее гербариях было маргариток. Мира предпочитала эти простые полевые цветы розам и лилиям. И Даниил часто дарил сестре именно маргаритки. Однажды старший брат собрал семью на кухне и объявил родным, что собирается уехать в Москву. Навсегда. Диана и его мать восприняли решение молодого человека с пониманием и одушевлением, даже с надеждой. Чем черт не шутит, устроится парень на хорошую работу, и семье сможет помочь. А вот Мира как-то сразу упала духом, замкнулась и закрылась в своей комнате. Мама по-прежнему много работала, и только Диана заметила некоторую странность в поведении и состоянии сестры. И Даниил перед отъездом вел себя необычно. Не почти не навещал Миру, как будто резко изменив к ней отношение. Диана терялась в догадках, пока однажды не подслушала их разговор. Девушку объял ужас, когда она поняла, что Даниил уезжает не ради лучшей жизни, а бежит от запретной любви к родной сестре. Диана, еще не знала, как далеко он успел зайти в своих греховных чувствах, пока Даниил не уехал, а Мирослава не впала в безумие. И в бреду девушка говорила вещи, от которых у Дианы волосы вставали дыбом. Верить каждому слову помешавшейся сестры она не могла, но доля истины стала понятной. Девушка была больна и доверчива. Последней каплей стало известие о беременности Мирославы. Мама слегла с сердечным приступом, а Миру поместили в лечебницу для душевнобольных, где ей сделали аборт. Через месяц умерла мама, а спустя полгода Мирославу выписали домой. Диана еще до смерти матери связалась с Даниилом, и, сообщив о том, что ей стало известно о его преступлении, посоветовала никогда больше не появляться в городе и не звонить им. Он так и не узнал, что его мать умерла. Мира вернулась домой совершенно опустошенная и потерянная. Она не говорила и не вспоминала о Данииле, и полностью погрузилась в себя. Диана беспокоилась о душевном состоянии сестры, но кроме апатии, отсутствия аппетита и полнейшего равнодушия к окружающему миру, признаков прогрессирующей болезни не наблюдалось. Возможно, время могло бы излечить раны, но судьба распорядилась иначе. Диана училась и работала, и поэтому Мирослава часто оставалась одна. И в тот роковой день, когда Даниил, нарушив обещание, решил навестить семью, Дианы не было дома. Вернувшись вечером, девушка застала страшную картину. И только лежавшая на ее плечах ответственность, не дала сойти с ума. Комната, в которой обычно проводила свои дни за поделками или бездельем Мирослава утопала в крови. Даниил лежал на полу с резаной раной в горле. Распахнутые застывшие глаза и неестественная синева лица не оставляли сомнений, что скорая помощь ему уже не поможет. А Мирослава еще слабо дышала, несмотря на такую же жуткую рану. Орудие убийства Даниила и самоубийства Миры торчало из ее горла. Это были ножницы. Она вырезала ими фигурки для своих поделок. Врачи спасли девушку, но теперь ее постоянным домом стала психиатрическая клиника. Она еще несколько раз предпринимала попытки суицида, и, вообще, впала в буйство. Разум оставил ее. Все случилось три года назад.

На этом кошмарном моменте Диана неожиданно остановилась. Я был в ужасе и недоумении. На какое-то время даже забыл, зачем пришел. Я думал, что Диана рассказала всю историю. Ничего страшнее, мне и во сне привидеться не могло. Только не совсем понятно, как трагедия в семье Дианы связана со мной. И, честно говоря, мне было жаль всех героев драмы. Даниил, конечно, виноват, но он не заслужил такого конца. Страшно. Как же страшно. Безумие не проходит мимо. Оно затрагивает всех, с кем соприкасается. Возможно, Даниил Казанцев был так же болен, как и его сестра. Других объяснений я просто не видел. Выразив свои соболезнования Диане, я хотел было уйти, но она остановила меня. Конец истории оказался только началом.

И девушка снова заговорила.

Врачи сделали все возможное, чтобы стабилизировать психику Мирославы. И спустя год, ей вроде бы стало лучше. Подсознание защитило Миру, заставив забыть о событиях, связанных со смертью брата. Выписать ее доктора не могли, так как она могла представлять угрозу для окружающих. Девушка обречена была находиться под наблюдением врачей, пока они не придут к единогласному мнению, что она не опасна. До сих пор такого мнения не сложилось. Недолгое затишье повлекло за собой новый виток заболевания. Теперь Мира страдала синдромом расщепления сознания. В ней одновременно умещались три личности. Две вымышленные и истинная, не помнившая и не знающая об остальных. Диана назвала мне имена тех, кто поселился в Мирославе, и я сразу напрягся. Маргарита и Сирена. Последнее имя ни о чем мне не говорило, а вот первое....

– Пожалуйста, не удивляйтесь, Никита. Я знаю, как это звучит… – проговорила Диана, глядя мне в глаза. Да, я не удивлялся, а по-прежнему недоумевал. – Полтора года назад, в клинику, где содержалась Мира. поступил новый пациент. Это были вы, Никита.

Я открыл рот, не зная, что на это ответить.

– Но…

– Послушайте. Я ничего не знала о вас, и диагнозе, с которым вы поступили. Как-то я навещала Мирославу, и она начала говорить о некоем молодом человеке. Точнее, говорила не совсем она, а одна из ее личностей. Маргарита. Она назвала имя молодого человека, и описывала внешность и события, которые якобы переживала. Я думала, что это просто больные фантазии, пока однажды, проходя мимо открытой палаты, не увидела вас. Вы что-то писали, сидя за столом, и санитарка, занимающаяся уборкой, вдруг назвала вас по имени. В коридоре никого не было, и я вошла в вашу палату. Я не могла поверить своим глазам. Ведь все, что описывала Мира от имени Маргариты, начинало сбываться. Вы полностью подходили под описание внешности и ваше имя совпадало. Вы никак не реагировали на мое присутствие, не отвечали на вопросы. А потом просто встали и отошли в сторону. Встали у окна и замерли, словно погрузившись в сон. Простите меня за преступное любопытство, но я прочитала несколько страниц из той тетради на столе. Я не знала, как реагировать, ведь каждая строчка повторяла слова Миры. Вы как будто видели одни и те же сны. Я ничего не сказала докторам, а, наверное, стоило. Я наблюдала за Мирославой, за вами. Я знаю, что вы никогда не встречались, ее содержали в изоляции, в отделении для буйных, куда допуск был разрешен только персоналу и мне. Так что любые контакты с другими пациентами были исключены. Мистика это или нет, но Мира стала спокойней. Ваши общие фантазии словно оживили ее, наполнили существование за закрытыми дверями тайным смыслом. Я боялась разрушить ее искусственное счастье. А потом вас перевели. Связь между вами прервалась, и все началось сначала. Истерики и крики, подавляемые мощными транквилизаторами. Я начала действовать, когда поняла причину. Мирослава рвалась к вам. И я нашла клинику, в которую вас перевели, отправилась прямо к Игорю Владимировичу, и рассказала все, как есть. Вы знаете, Никита, он даже не удивился. Скорее, заинтересовался и дал согласие на перевод Мирославы. Она была такой спокойной последний год. Я начала надеяться, что ей станет легче, что Мира поправиться. А когда увидела вас… три месяца назад.... Вы были совершенно здоровы и готовились к выписке. Я обрадовалась и испугалась одновременно. Знаю, что вам покажется странным, то, что я скажу. Но вы стали мне нечужим человеком. Я даже несколько раз тайно навещала вас, чтобы, каюсь, подглядеть, что вы пишете в свои тетради. Кое-что в ваших с Мирой исповедях разнилось. Это неудивительно, ведь вы два разных человека, с отличающимися взглядами на одни и те же события. Каждый раз приходя в больницу, я будто бы смотрела новую серию любимого фильма. А потом он вдруг кончился, оборвался. Я была рада, что вы излечились, но мысль о том, как Мира будет одна… без вас, пугала меня. Я не понимаю, почему так произошло. Вы вернулись, а она нет. Мира все еще там, где вы оставили ее. Я не знаю, как ей помочь, и доктор не знает. Я боюсь потерять ее. У меня никого больше нет. Совсем никого.

Я оторопело смотрел в бледное лицо Дианы Казанцевой. Мои чувства было трудно описать словами, невозможно. Сначала я не поверил, потом испугался. Затем мне стало безумно жаль Диану. Но я ничего не помнил. У меня было только имя, но я не помнил бы и его, если бы не Соня.

– Это какое-то безумие. – обретя дар речи, прошептал я. Диана протянула руку, и накрыла ею мою подрагивающую ладонь. По ее щекам текли слезы.

– Вы хотели знать правду, теперь вы все знаете, – сказала она с горечью. – Легче не стало, ведь так?

– Я не понимаю, что происходит. – я беспомощно смотрел в ее глаза.

– Я тоже, Никита. – кивнула Диана.

– Мне нужно идти. Я завтра утром уезжаю. – пробормотал я. – В Москву.

– История повторяется. – слабо усмехнулась девушка. Я взглянул на нее с негодованием.

– Я не ваш брат, Диана. И не имею никакого отношения, ни к вам, ни к вашей сестре. Прощайте.

Я выбежал на улицу так, словно за мной гнались все демоны ада. Страх подгонял меня, в голове все смешалось. Я искал правду, но зачем она мне, такая правда? Я не помню, как сел в автобус и оказался дома. Не помню, как потребовал у матери назад свои тетради, отчаянно надеясь, что их не существует на самом деле. Но тетради были. Я читал всю ночь.

Еще вчера я думал, что немного знаю о жизни, о мире, о людях, окружающих меня, и о себе….

И все, что вчера казалось понятным и истинным, рухнуло в одночасье.

Я не проснулся, и продолжаю бежать за поездом с названием, нацарапанным на обшарпанном вагоне кривыми алыми буквами. Однажды я нагнал его, но сорвался с подножки, чтобы продолжить бег. Я ищу то, что не существует, то, чего никогда не было, и не могло быть. Почему же мне так жизненно важно попасть на этот поезд? Его название простое, неумолимое.... И едет он не в Москву.

Утром сдал билет."

Игорь Владимирович внимательно и сосредоточенно выслушал просьбу Никиты Скворцова, снова нанесшего ему внезапный визит. Парень хотел увидеть ее – пациентку из восемнадцатой палаты, и его желание было подкреплено письменным разрешением близкого родственника пациентки. У доктора Степанова просто не былого другого выхода, да он и не сопротивлялся.