Kitabı oku: «Безмолвный пациент», sayfa 2

Удивительно, как человек может привыкнуть к специфическому миру психиатрической лечебницы. Со временем перестает пугать сумасшествие, причем не только чужое, но и собственное. Уверен, все мы чокнутые, только каждый по-своему.

Вот почему – и как – я на самом деле связан с Алисией Беренсон. Я – один из тех, кому повезло. Благодаря грамотному и достаточно раннему вмешательству психотерапевта я сумел отойти от того края, за которым начинается мрак безумия. Я понимал, что все могло сложиться иначе: я мог сойти с ума и прозябать в закрытом спецучреждении, как Алисия Беренсон. И лишь по божьей милости мы с ней по разные стороны баррикад…

Естественно, я не мог сказать ничего из этого Индире Шарме в ответ на вопрос, почему выбрал профессию психотерапевта. В конце концов, это было собеседование при приеме на работу, и я прекрасно знал правила игры.

– А вообще, – произнес я вслух, – вне зависимости от причины, по которой человек пришел в профессию, настоящим психотерапевтом можно стать лишь благодаря практике.

– Вы совершенно правы, – понимающе закивала Индира. – Верно подмечено.

Собеседование прошло успешно. По словам Индиры, годы работы в Бродмуре дали мне хорошую профессиональную закалку, которая доказывает, что я способен справляться с действительно сложными случаями. По окончании собеседования мне предложили это место, и я согласился.

Месяц спустя я отправился в Гроув.

4

Я прибыл холодным январским утром. Голые деревья вдоль подъездной дороги напоминали скелеты, небо заволокли белые, тяжелые тучи, готовые разразиться снегом. Стоя у пропускного пункта, я достал из кармана сигареты. Я не курил больше недели, твердо пообещав себе, что в этот раз брошу навсегда. Но сейчас почему-то сдался. Зажег сигарету, раздраженный на самого себя. Среди психотерапевтов принято считать, что курение – это пристрастие, с которым должен уметь справляться любой хороший специалист. Чтобы от меня не несло табаком, я забросил в рот пару мятных подушечек и разжевывал их, пока курил.

Я прыгал с ноги на ногу и зябко ежился – больше от волнения, чем от холода. Меня внезапно одолели сомнения. Мой коллега из Бродмура заявил без обиняков, что я совершаю большую ошибку. Намекнул, чтобы я не обольщался насчет головокружительной карьеры в Гроуве: об этом заведении в целом и о профессоре Диомидисе в частности ходят неоднозначные слухи.

– Говорят, он не признает никаких канонов. Очень большое значение придает терапии в группе. Одно время даже работал с Фуксом⁵. В восьмидесятые руководил сообществом альтернативных психотерапевтов в Хартфордшире. Денег с таким подходом особо не заработаешь, особенно сейчас. – Тут мой коллега ненадолго замолчал, прикидывая, стоит ли продолжать, потом все же добавил почти шепотом: – Пойми, Тео, я тебя не запугиваю, но есть информация, что в Гроуве намечаются серьезные сокращения. Через шесть месяцев тебя могут запросто лишить места. Подумай хорошенько, стоит ли игра свеч?

Я сделал вид, что задумался (исключительно из вежливости), и через пару мгновений ответил:

– Стоит. Я уверен.

– Загубишь ты себе карьеру… Но если ты уже все для себя решил… – произнес мой коллега, сокрушенно качая головой.

Я не стал откровенничать по поводу моей заветной мечты излечить Алисию Беренсон. Конечно, я мог бы сформулировать свой план в понятных коллеге терминах: например, что столь трудный случай обязательно выльется потом в книгу или научный труд. Впрочем, он все равно повторил бы, что я совершаю ошибку. Возможно, коллега прав… Вскоре все выяснится!

Я затушил окурок, заставил себя успокоиться и шагнул на проходную. Гроув располагался в самом старом крыле больницы Эджвер. Изначально это было викторианское здание из красного кирпича. Затем оно стало постепенно обрастать огромными уродливыми пристройками. В глубине этого комплекса и находился Гроув.

Единственным, что указывало на то, какие страшные пациенты содержались в его стенах, были многочисленные камеры, торчавшие на заборе, словно глазеющие хищные птицы. Вестибюль, где располагалась стойка регистратуры, постарались сделать уютным. Там стояли большие синие диваны, на стенах висели неловкие, будто детские, рисунки, выполненные пациентами. Здесь Гроув напоминал скорее детский сад, чем надежно охраняемую психиатрическую больницу для преступников.

Вскоре ко мне подошел высокий человек и с улыбкой протянул руку.

– Здравствуйте! Я – Юрий, старший медбрат. Добро пожаловать в Гроув! К сожалению, в роли встречающей делегации только я, – пошутил он.

Юрий отличался приятной внешностью и крепким телосложением. На вид я дал бы ему около сорока лет. У него были темные волосы, над краем воротничка виднелась часть татуировки – вьющийся вверх по шее этнический узор. От Юрия пахло табаком и приторным лосьоном после бритья. Несмотря на проскальзывающий в речи легкий акцент, английский старшего медбрата был безупречен.

– Я переехал сюда из Латвии семь лет назад, – рассказывал он. – Сначала ни одного слова по-английски не знал. А через год уже говорил и понимал без проблем.

– Ничего себе!

– Английский выучить легко. Попробовали бы вы освоить латышский! – Юрий рассмеялся и, сняв с пояса кольцо со звякающими друг о друга ключами, вручил мне. – Ключи от одиночных палат, а вот коды доступа к отделениям.

– Ого! В Бродмуре все было скромнее.

– Недавно нам пришлось серьезно повысить уровень защиты. С тех пор как сюда перевели Стефани…

– А кто такая Стефани?

Вместо ответа Юрий кивком указал на женщину, появившуюся из двери позади стойки регистрации. В чертах ее лица угадывалось карибское происхождение. Лет сорока пяти, безупречное боб-каре.

– Стефани Кларк, управляющая в Гроуве, – сухо улыбнувшись, представилась женщина.

Ее рукопожатие оказалось крепче и решительнее, чем у Юрия, и гораздо менее радушным.

– Как управляющая я уделяю первостепенное внимание безопасности, – заявила Стефани. – Это касается и пациентов, и персонала. Если вам не обеспечена должная безопасность, значит, она не обеспечена и пациентам. – Она выдала мне небольшое устройство (сигнализацию, на случай нападения). – Всегда держите под рукой: не нужно просто оставлять это в кабинете.

Я с трудом поборол в себе желание произнести «слушаюсь, мэм!». С этой Стефани лучше не ссориться, иначе проблем не избежать. Я всегда придерживался подобной тактики со строгими начальницами: не спорил, не высовывался, и все было прекрасно.

– Приятно с вами познакомиться, – с улыбкой произнес я.

Стефани кивнула, но не улыбнулась в ответ:

– Юрий вас проводит.

Затем она развернулась и, больше не взглянув на меня, ушла.

– Пойдемте, – позвал Юрий.

И я последовал за ним к массивной стальной двери, ведущей в само отделение. Тут же рядом с металлодетектором дежурил охранник.

– Думаю, вас учить не надо, – произнес Юрий. – Никаких острых предметов, ничего, что может быть использовано как оружие.

– Зажигалки тоже нельзя, – добавил охранник, выуживая ее у меня из кармана и глядя с осуждением.

– Прошу прощения, совсем забыл! – извинился я.

– Я провожу вас в кабинет. – Юрий жестом пригласил следовать за ним. – Сейчас все на общем собрании, поэтому так тихо.

– Я могу к ним присоединиться? – спросил я.

– Не хотите сначала устроиться в кабинете? – изумился Юрий.

– До кабинета я могу дойти и потом. Вас не затруднит проводить меня на собрание?

– Как скажете. – Юрий пожал плечами. – Тогда нам сюда.

И мы пошли по длинным коридорам, отделенным друг от друга запертыми дверьми. Ритмично закрывались двери, лязгали и уезжали в пазы при открытии мощные штыри, поворачивались в замках ключи. Мы продвигались вперед с черепашьей скоростью.

Судя по виду коридоров, ремонт здесь не проводили уже несколько лет: краска на стенах облупилась, помещения пропитались слабым затхлым запахом плесени и разложения.

– Мы пришли, – проговорил Юрий, останавливаясь перед одной из закрытых дверей. – Заходите.

– Благодарю.

Пару мгновений я собирался с мыслями, а потом открыл дверь и шагнул внутрь.

5

Собрание проходило в длинной комнате с высокими зарешеченными окнами, выходившими на глухую кирпичную стену. Пахло кофе и неизменным лосьоном Юрия. Примерно тридцать человек сидели по кругу. Почти все держали в руках картонные стаканчики с чаем или кофе и, позевывая, с трудом отгоняли утреннюю дремоту. Те, кто уже допил, возились со своими пустыми стаканчиками – бесцельно вертели их в руках, мяли, плющили или рвали на кусочки.

Собрание проводилось один или два раза каждый день и представляло собой нечто среднее между административным совещанием и сеансом групповой психотерапии. На повестке дня обсуждались насущные вопросы, касающиеся больницы в целом и лечения конкретных пациентов в частности. Это была, говоря словами профессора Диомидиса, попытка вовлечь пациентов в собственное лечение и побудить их нести ответственность за свое состояние. Не стоит и говорить, что этот метод не всегда работал.

Прошлое Диомидиса, связанное с сеансами групповой терапии, означало, что он любил проводить разного рода собрания и особенно поощрял совместную работу. Видимо, Диомидису нравилось выступать перед аудиторией. В этом он напоминал театрального импресарио. Профессор поднялся со своего места и шагнул мне навстречу с распростертыми объятиями.

– Тео! Вот и вы! Добро пожаловать!

Диомидис говорил с едва уловимым греческим акцентом, который почти исчез за те тридцать лет, что он прожил в Англии. Статный, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, в этой энергичной, озорной манере он выглядел моложе и больше напоминал легкомысленного дядюшку, чем психотерапевта. Однако это не означало, что Диомидис не уделял должного внимания пациентам. Напротив, утром он приезжал в Гроув первым, еще до прихода уборщиц, и засиживался допоздна, после того как на дежурство заступала вечерняя смена, а то и ночевал у себя в кабинете на кушетке. Дважды разведенный профессор шутил, что самым удачным оказался третий брак, когда он связал свою жизнь с Гроувом.

– Присаживайтесь! – Глядя на меня, Диомидис махнул рукой на свободный стул рядом со своим. – Сюда-сюда-сюда!

После того как я уселся, он с некоторым пафосом произнес:

– Позвольте представить нашего нового психотерапевта! Его зовут Тео Фабер. Давайте поприветствуем нового члена нашей небольшой, но дружной семьи!

Пока Диомидис говорил, я скользил глазами по сидящим вокруг людям, выискивая Алисию. Увы, ее нигде не было. В отличие от профессора Диомидиса, одетого в безупречный костюм и галстук, остальные предпочли менее формальные рубашки с коротким рукавом или просто футболки. Было сложно сказать, где тут персонал, а где больные.

Вскоре обнаружилась пара знакомых лиц. Например, Кристиан, которого я знал по Бродмуру: темная борода, сломанный нос (парень увлекается регби), красивые, хоть и немного устрашающие черты лица. Он ушел из Бродмура вскоре после моего поступления на работу. Помню, Кристиан мне не особо понравился; впрочем, я толком ничего о нем не знал, потому что мы практически не работали вместе. Далее я заметил Индиру, которая проводила собеседование. Она улыбнулась мне, и я слегка приободрился – это было единственное дружелюбное лицо здесь.

Больные смотрели на меня с откровенным подозрением, что вполне понятно. Каждому пришлось пережить насилие: физическое, моральное или сексуальное. Пройдет еще много времени, прежде чем они научатся мне доверять. А кто-то так и не сумеет. Среди пациентов оказались только женщины – с грубоватыми морщинистыми лицами, у некоторых виднелись шрамы. У каждой из них была тяжелая жизнь. Страдания от всевозможных ужасов надломили их душевное здоровье, толкнув в чудовищный мир психического заболевания. Их пути отображались на лицах, что невозможно было не заметить.

Но где же Алисия Беренсон? Я еще раз безуспешно пробежался взглядом по лицам. И вдруг осознал, что смотрю прямо на нее: Алисия сидела напротив меня, с противоположной стороны круга! Я не видел женщину, потому что она была невидимой. Без сомнений, ее сильно накачали седативными препаратами. Тяжело развалившись на стуле, Алисия держала в трясущейся руке стаканчик с чаем. Жидкость тонкой струйкой стекала на пол. Я едва удержался, чтобы не подойти и не поправить стаканчик. Она была настолько не здесь, что не заметила бы, если б я это сделал.

Я не ожидал, что Алисия окажется в столь плачевном состоянии. Немногое сейчас напоминало в ней ту красивую женщину, которую я помнил: глубокие синие глаза, идеальные пропорции лица. Сейчас Алисия страшно исхудала, выглядела неухоженной. Роскошная рыжая шевелюра превратилась в грязное слипшееся месиво вокруг плеч. Ногти на руках были сгрызены, местами до мяса. На обоих запястьях белели старые шрамы от порезов – эти отметины Алисия правдиво изобразила в своей «Алкесте». Ее пальцы дрожали не переставая – явный побочный эффект, возникший на фоне приема сильных наркотических препаратов вроде «Рисперидона» или других тяжелых антипсихотических средств. В уголках приоткрытого рта блестела слюна – неконтролируемое слюноотделение, к несчастью, еще один побочный эффект подобного лечения.

Неожиданно я поймал на себе взгляд профессора Диомидиса. Пришлось прекратить рассматривать Алисию и повернуться к нему.

– Расскажите про себя, Тео. Буквально пару слов. Думаю, у вас это получится лучше, чем у меня, – произнес профессор.

– Большое спасибо. – Я кивнул. – Вряд ли смогу что-нибудь добавить к уже сказанному, пожалуй, кроме одного: я очень рад, что работаю здесь. Волнуюсь и немного нервничаю, но полон надежд. И очень хочу познакомиться с каждым из вас поближе, особенно с пациентами. Я…

Внезапно мою речь прервал громкий звук распахнутой двери. В первое мгновение я подумал, что у меня начались галлюцинации. В комнату ворвалась исполинского роста женщина с двумя деревянными копьями, шипастыми на концах. Она подняла копья над головой, а потом швырнула в нас. Одна из больных закрыла лицо руками и закричала.

Я был почти уверен, что шипы проткнут нас насквозь – но они грохнулись на пол прямо посреди нашего круга. И только теперь увидел, что это вовсе не шипы, а бильярдный кий, сломанный пополам. Эта крупная пациентка, темноволосая, по всей видимости турчанка, закричала:

– Как же меня это бесит! Кий сломан уже неделю, а нового так и нет ни хрена!

– Ну что за выражения, Элиф! – одернул великаншу Диомидис. – Я не стану обсуждать эту претензию, пока не решу, стоит ли допускать вас до участия в собрании, учитывая то, с каким опозданием вы сюда явились! – Профессор эффектно тряхнул шевелюрой и повернулся ко мне: – А вы что думаете, Тео?

Я не сразу нашелся, что ответить.

– Полагаю, важно уважать друг друга и приходить на собрание ко времени… – начал было я.

– Как ты, что ли? – раздался мужской голос.

Я повернулся в ту сторону и увидел, что ко мне обращается Кристиан. Он засмеялся, довольный собственной шуткой. Я выдавил натужную улыбку, снова посмотрел на Элиф и произнес:

– Он совершенно прав. Я сегодня тоже опоздал. Это станет уроком нам обоим.

– Что за хрень?! – пробасила великанша. – Ты вообще кто?

– Элиф, ну вот опять! – укоряюще произнес профессор. – Вы же не хотите попасть в черный список? Присядьте, пожалуйста.

Однако Элиф продолжала стоять.

– А что по поводу кия?

Вопрос она адресовала профессору Диомидису, но тот перевел взгляд на меня, приглашая ответить.

– Элиф, я вижу, вы очень расстроены из-за сломанного кия, – проговорил я. – Наверняка тот, кто его сломал, был сильно не в духе. Это приводит нас к вопросу: как мы все здесь поступаем, когда сталкиваемся с агрессией? Давайте задержимся на этом и обсудим ситуацию вместе. Садитесь!

Элиф раздраженно закатила глаза, но тем не менее уселась на стул. Индира с довольным видом едва заметно кивнула мне. И мы завели разговор о гневе, стараясь втянуть пациентов в дискуссию, чтобы они рассказали о своих приступах агрессии. По-моему, у нас с Индирой получалось неплохо. Я чувствовал взгляд профессора Диомидиса, оценивающего мое маленькое представление. Он выглядел довольным.

Я случайно бросил взгляд на Алисию и с удивлением обнаружил, что та смотрит на меня (или, по крайней мере, в мою сторону). У нее было такое выражение лица, как будто она изо всех сил пытается сфокусироваться и наконец увидеть что-то сквозь неясный туман. Если б сейчас мне сказали, что эта траченая оболочка когда-то была той самой блестящей Алисией Беренсон, которую ранее называли ослепительной, яркой и жизнерадостной, я бы просто не поверил. В тот момент я окончательно понял, что переход в Гроув был верным решением. Последние сомнения исчезли. Я вознамерился любой ценой добиться того, чтобы Алисия Беренсон стала моей пациенткой. Времени почти не оставалось: она ушла, ее личность безвозвратно угасла. И я был намерен отыскать ее.

6

Кабинет профессора Диомидиса находился в самом обветшалом крыле здания. По углам коридора висела паутина, работала лишь пара лампочек. Я постучал в дверь кабинета, и после секундной паузы оттуда донеслось: «Войдите!»

Я повернул ручку, отворил скрипнувшую дверь и в следующее мгновение с изумлением потянул носом воздух. Здесь не улавливалось характерных для больницы едких ноток хлорки и лекарств. Как ни странно, в кабинете пахло почти как в оркестровой яме – деревом, струнами и смычками, мебельной полировкой и воском. Пару секунд глаза привыкали к полумраку, а потом я разглядел у стены небольшое пианино. Странный для психиатрической лечебницы предмет. В тени приютились примерно два десятка нотных пюпитров, на одном из столов громоздилась стопка нот – эта хрупкая на вид конструкция высилась чуть ли не до потолка. На другом лежала скрипка, а возле нее – гобой и флейта. Чуть поодаль располагалась арфа, огромная штука с красивой деревянной рамой и душем из струн. Я застыл на месте в полном замешательстве.

– Вас так удивили музыкальные инструменты? – рассмеялся сидевший за рабочим столом профессор Диомидис.

– Они ваши?

– Да. Музыка – мое увлечение. Хотя нет, вру, моя страсть! – Для пущего эффекта профессор поднял вверх указательный палец.

У Диомидиса была занятная манера говорить: его энергичная речь сопровождалась потрясающе богатой жестикуляцией, он подчеркивал фразы, словно дирижировал невидимым оркестром.

– Я руковожу любительской музыкальной группой. В наш коллектив могут вступать все, кто пожелает: и персонал, и пациенты. Я считаю музыку одним из сильнейших терапевтических средств. – Тут профессор сделал паузу и продекламировал немного нараспев: – «Лишь музыка способна дать покой встревоженной душе…»⁶ Вы согласны?

– Конечно.

– Владеете? – спросил Диомидис, прищурясь.

– Простите, чем именно? – непонимающе переспросил я.

– Игрой на каком-нибудь музыкальном инструменте. Хоть треугольником…

– Боюсь, у меня нет способностей. – Я покачал головой. – Единственный имеющий отношение к музыке инструмент, который я освоил еще в школе, – это магнитофон.

– Значит, вы сумеете читать ноты? Вы бы нас просто спасли… Выбирайте любой инструмент. Я научу!

– Увы, у меня не хватит терпения, – улыбнулся я, покачав головой.

– Отказываетесь? Кстати, терпение – главная добродетель хорошего психотерапевта! В юности я никак не мог решить, кем стать: музыкантом, священником или врачом. Теперь я совмещаю все три профессии. – Профессор засмеялся.

– Похоже на то.

– Между прочим, когда вас принимали на работу, мой голос оказался решающим, – проговорил Диомидис, резко сменив тему. – Я очень активно высказался в вашу пользу. Знаете почему? Я что-то увидел в вас, Тео… Вы напомнили молодого меня. Судьба – штука непредсказуемая, вдруг через несколько лет вы займете в Гроуве пост руководителя? – Он выдержал эффектную паузу, а потом добавил: – Если, конечно, больницу к тому времени не закроют.

– Думаете, могут?

– Пациентов слишком мало, персонала слишком много. Мы сейчас работаем в плотном контакте с управляющей компанией: пытаемся понять, можно ли увеличить рентабельность Гроува. За нами постоянно следят, наблюдают, иными словами – шпионят. Вы спросите: как вообще можно заниматься лечением в таких условиях? Выражаясь словами Уинникотта, «нельзя заниматься терапией в горящем здании». – Профессор Диомидис покачал головой – и вдруг стал выглядеть на свой возраст, истощенным и уставшим. – По-моему, Стефани Кларк в сговоре с управляющей компанией, – прошептал он заговорщическим тоном. – В конце концов, они ей платят. Присмотритесь к Стефани повнимательнее и сами все увидите.

В тот момент мне показалось, что в словах профессора проскальзывают параноидальные нотки. Впрочем, его реакция была объяснима. Опасаясь сказать что-то не то, я тактично промолчал.

А потом вдруг сболтнул ни с того ни с сего:

– Я бы хотел спросить у вас об одной пациентке. Ее зовут Алисия.

– Алисия Беренсон? – Диомидис несколько напрягся. – Слушаю.

– Скажите, какие лечебные процедуры с ней проводятся? У нее индивидуальная программа?

– Нет.

– Есть какая-то особая причина?

– Пробовали, потом отменили.

– Почему? Кто работал с Алисией? Индира?

– Нет. – Диомидис отрицательно покачал головой. – Алисией занимался лично я.

– И что случилось?

Профессор пожал плечами.

– Она отказалась приходить ко мне в кабинет, и тогда я попробовал перенести сеансы прямо в палату. Увы, Алисия просто сидела на кровати, молча глядя в окно. Она не произнесла ни слова. Ни разу даже не взглянула на меня! – Диомидис раздраженно взмахнул руками. – В итоге я понял, что впустую трачу время.

– Наверное, вы правы. – Я кивнул. – Я подумал, что, возможно, мой перевод сюда…

– Продолжайте! – Диомидис пристально смотрел на меня.

– Существует вероятность, чисто теоретическая, что Алисия воспринимала вас в качестве представителя местной власти, к тому же наделенного карательной функцией. Не знаю, как складывались ее отношения с отцом, но…

Профессор слушал со снисходительной улыбкой, словно я рассказывал какой-то анекдот и вот-вот должен был настать самый смешной момент.

– Вы считаете, что Алисия могла бы пойти на контакт с человеком более молодого возраста? Дайте-ка угадаю… – Диомидис хитро прищурился. – Ей нужен кто-то вроде вас? Думаете, что сумеете помочь Алисии, Тео? Спасти бедняжку? Добиться, чтобы она заговорила?

– Насчет спасения не уверен, но хотел бы помочь ей. Я хотел бы попытаться.

– Вы не первый. – Ситуация явно забавляла Диомидиса. – Я и сам искренне верил, что смогу излечить ее. Мой мальчик, Алисия – молчаливая сирена, которая заманивает нас к скалам, где наша уверенность в собственном высоком профессионализме разбивается в щепки. Алисия преподала мне ценный урок, заставив принять поражение. Вероятно, вам тоже стоит вкусить этот горький плод.

– Только в случае поражения! – дерзко ответил я.

Профессор перестал улыбаться, и на его лице появилось загадочное выражение. Он помолчал немного, а потом решительно произнес:

– Вот и посмотрим. Для начала вам нужно познакомиться с Алисией. Вас ей еще не представляли?

– Пока нет.

– Обратитесь к Юрию, он организует встречу. И обязательно доложите потом о результатах.

– Хорошо. Так и сделаю, – сказал я, стараясь не выдать охватившего меня радостного волнения.

7

Сеансы терапии проводились в маленькой комнате, узеньком прямоугольнике, как тюремная камера или жилище бедняка. Окно было закрыто и зарешечено. Единственным притягивающим взгляд пятном была яркая розовая коробочка с салфетками, стоящая на столе. Скорее всего, ее туда поместила Индира. Не могу представить Кристиана, протягивающего пациенту салфетку.

Я уселся на одно из двух обшарпанных кресел с выцветшей обивкой. Время шло. Алисия не появлялась. Может, она и не собирается приходить? Не желает меня видеть? Имеет на это право.

Пребывая в нетерпении и тревоге и даже нервничая, я вскочил с кресла и уставился в зарешеченное окно. Тремя этажами ниже виднелся двор размером с теннисный корт, обнесенный по периметру высокой стеной из красного кирпича. Слишком высокой, чтобы на нее можно было забраться, хотя, уверен, попытки побегов все же случались. Каждый день после обеда пациенты полчаса толпились в тесном дворе – на свежем воздухе. Причем желания самих пациентов не учитывались. И в такую морозную погоду я понимал, почему многие отказывались. Одни стояли поодиночке, что-то бормоча себе под нос; другие, словно зомби, бесцельно бродили туда-сюда, никуда толком не направляясь; третьи собирались в группки, дискутировали, общались, курили. До меня доносились голоса, выкрики и экзальтированный смех пациентов.

Алисию я разглядел не сразу. Она стояла в одиночестве у дальней стены – застыла без движения, будто статуя. Я заметил, что к ней направляется Юрий. Он обратился к дежурившей неподалеку медсестре. Та кивнула, и Юрий пошел к Алисии, медленно, осторожно, словно приближался к дикому животному.

Я попросил его позвать Алисию ко мне, просто сообщив, что ее хочет видеть новый психотерапевт. И особенно подчеркнул, что приглашение должно звучать как просьба, а не как приказ. Юрий говорил, Алисия безучастно стояла. Ни единым жестом она не дала понять, что восприняла или хотя бы услышала его слова. Юрий некоторое время постоял возле Алисии, затем развернулся и пошел обратно.

«Вот и всё! Она не придет, – подумал я тогда. – На что я, черт возьми, надеялся?! Перевод сюда был тратой времени». И тут, к моему изумлению, Алисия сделала шаг в сторону Юрия. Пошатываясь и слегка подволакивая ноги, она последовала за ним через весь двор, и вскоре обе фигуры скрылись в стенах лечебницы.

Итак, Алисия придет! Я постарался взять себя в руки и расслабиться. Усилием воли приглушил хор из голосов моего отца, кричавший, что я не подхожу для этой работы, что я ничтожество и жалкий обманщик. «Заткнитесь! – мысленно приказал я. – Заткнитесь, кому говорю!»

Через пару минут раздался негромкий стук в дверь.

– Войдите! – отозвался я.

Дверь отворилась. В коридоре стояли Алисия и Юрий. Я попытался заглянуть ей в глаза, но Алисия смотрела себе под ноги.

– Пришла, – гордо сообщил Юрий.

– Да, вижу. Благодарю вас, – ответил я. – Здравствуйте, Алисия!

Она никак не среагировала.

– Зайдете? – спросил я.

Юрий склонился к Алисии, будто собираясь подтолкнуть ее, однако вместо этого лишь тихо проговорил:

– Не бойся, милая. Заходи и садись.

Пару секунд Алисия колебалась, а потом, взглянув на Юрия, медленно и неуверенно вошла в комнату. Тихо, как кот, опустилась в кресло и положила дрожащие руки на колени.

Я протянул руку, чтобы закрыть дверь, однако Юрий не тронулся с места.

– Дальше я справлюсь сам, – едва слышно сказал ему я.

– Но я не имею права… И потом, профессор сказал… – встревоженно начал Юрий.

– Под мою полную ответственность. Поверьте, все в порядке. – Я незаметно показал ему брелок с кнопкой сигнализации на случай атаки. – Брелок со мной, впрочем, защита не понадобится.

Я взглянул на пациентку. Едва ли она вообще меня слышала.

– Если что, я за дверью, – произнес он, явно не разделяя моего энтузиазма.

– Это лишнее, но все равно спасибо.

Наконец Юрий удалился. Я закрыл дверь, выложил брелок на стол и сел в кресло напротив Алисии. Она по-прежнему глядела вниз. Я смотрел на ее пустое, застывшее лицо и сгорал от желания узнать, что же скрывается под маской дурмана от лекарств.

– Спасибо, что согласились прийти на встречу, – произнес я вслух.

Не рассчитывая услышать ответ, тем не менее сделал паузу. Через несколько мгновений продолжил:

– Так получилось, что я о вас знаю больше, чем вы обо мне. Я много о вас наслышан. Как о художнице, разумеется. Я поклонник вашего творчества.

Никакой реакции.

– Я попросил у профессора Диомидиса разрешения увидеться с вами, и он позволил организовать эту встречу, – сказал я. – Спасибо, что пришли.

Я помолчал в ожидании какого-либо знака со стороны Алисии – может, она прищурится, кивнет или нахмурит брови… Ничего. Я попытался представить, о чем она сейчас думает. Возможно, Алисию так накачали препаратами, что она вообще не в состоянии думать. Вспомнилась Рут. Интересно, что бы она предприняла на моем месте? Рут говорила, что в личности каждого человека кроются два начала: хорошее и плохое. Здоровый рассудок способен выдерживать эту двойственность и жонглировать хорошим и плохим одновременно. Суть психической болезни в нарушении этого баланса – мы теряем контакт с нежелательными (плохими) частями своего «я».

Для того чтобы вылечить Алисию, надо отыскать те фрагменты себя, которые она заперла где-то глубоко внутри, за границей своего сознания. А затем точечно связать элементы ландшафта ее психического «я». И только потом станет ясен контекст ужасающих событий той роковой ночи, когда Алисия убила мужа. Процесс реабилитации будет медленным и трудоемким.

Начиная работу с новым пациентом, я обычно не тороплюсь, ничто не ограничивает меня в выборе терапевтических методик. Как правило, все начинается с бесед – так проходит много месяцев. В идеальной ситуации пациент рассказывает о себе, о своей жизни, о детстве. А я слушаю, постепенно собирая из кусочков целое, – достаточно долго, чтобы разобраться и даже сделать кое-какие полезные заметки. Однако в случае с Алисией беседы не будет. Слушать нечего. И нужную мне информацию придется добывать по крупицам из невербальных источников, включая контрперенос⁷ – чувства, которые Алисия вызовет во мне во время наших сеансов, – и любые зацепки, почерпнутые мною из других источников.

Иными словами, я собирался лечить Алисию, не имея в голове четкого плана действий. Я должен преуспеть, не только для того, чтобы доказать что-то профессору Диомидису, но – и это более важно – чтобы исполнить свой врачебный долг перед Алисией и помочь ей.

Я сидел в кресле и смотрел на нее, пребывающую в наркотическом дурмане, со слюной, скопившейся вокруг губ, и руками, мелко вздрагивающими, как крылья мотыльков. Внезапно мое сердце сжалось от пронзительной тоски. Мне стало очень жаль Алисию и подобных ей. Я жалел всех нас – израненных и потерянных.

Разумеется, я не стал произносить свои мысли вслух. Вместо этого сделал то, что сделала бы Рут, – мы с Алисией просто сидели в тишине.

8

Я разложил на столе папку с историей болезни Алисии.

– Обязательно изучите мои записи, – проговорил Диомидис, отдавая документы. – Они помогут вам.

Я не испытывал ни малейшего желания разгребать заметки профессора: точка зрения Диомидиса была и так понятна. Я же хотел составить собственное мнение. И тем не менее спорить не стал.

– Спасибо за ценную помощь, – вежливо поблагодарил я, принимая папку.

Мой маленький кабинет был обставлен лишь самым необходимым и находился в дальнем конце здания, возле пожарного выхода. Я выглянул в окно: маленький дрозд клевал клочок смерзшейся травы – уныло и без особой надежды. Я зябко поежился. Как же холодно в кабинете! Небольшая печка под окном была сломана. Юрий обещал ее починить, однако правильнее будет обратиться с этим к Стефани, а если она не сможет наладить процесс, обсудить этот вопрос на собрании. С сочувствием вспомнил об Элиф и ее упорной борьбе за замену сломанного кия.