Kitabı oku: «Запах оружия. Запахи смерти», sayfa 4

Златогорье

Лет до пяти Ян, как и все странные дети, думал, что все так могут. Учуять духи матери за квартал от дома, найти по запаху припрятанные сладости. Как правило, обонятельные образы трансформировались в мозгу в цветовые гаммы. Сознание произвольно подбирало подобающий цвет, и с годами Ян лишь удивлялся, насколько эти цвета правильно стыковались с запахами. Так и жил с калейдоскопом в сознании – чем ярче запахи вокруг, тем ярче цвета.

На этот раз – серый. Воздух реанимационного бокса был совершенно нейтральным. Идеально чистая смесь с тонким привкусом стали баллонов, лишённая всякой индивидуальности. Это было непривычно, и Ян болтался в своём затянувшемся искусственном сне, переживая заново яркие обонятельные воспоминания, иногда думая, что всё-таки умер. Но никто не встречал его у блистающих врат – то ли у апостола Петра была куча других дел, то ли прогулянные уроки богословия таки зачлись ему негативом, да и врата были лишь плодом воображения – ярким образом из старой книги. И вдруг крышка бокса с шипением открылась, и на Яна навалился внешний мир. Он с трудом пошевелил рукой и снял кислородную маску – пахло нагретой электроникой, чистотой и красивой женщиной. Регенерационный гель, медленно обтекая обнажённое тело, уходил в дренажные отверстия, над Яном склонилась голубоглазая женщина в марлевой повязке. То, что она старше его и очень красивая он понял сразу, попросили бы объяснить как – не смог бы. Просто красивые, уверенные в себе женщины горели в его сознании особым огнём, совсем не так как закомплексованные сверстницы.

– Как себя чувствуем, богатырь?

Ян тяжело вздохнул – естественно «богатырь», как же иначе. Другого прозвища реаниматоры и не могли придумать, это ж, мать его, профессиональный юмор! Он вдруг уловил тот странный неземной аромат, который уже встречал в траншее у сгоревшей Песчанки. Я чую его каждый раз, как выбираюсь из объятий смерти. Может это такой выверт подсознания? Сигнал, так сказать. Но аромат пропал спустя секунду, оставил после себя лишь неясный образ недосказанности.

Выползать из реанимационного бокса голым было немножко стрёмно, но красавица в марлевой повязке, похоже, абсолютно не смущалась.

– Встаньте ровно, закройте глаза. Головокружение есть?

– Немного.

Она прощупала пульс, прошлась тонкими длинными пальцами по лимфоузлам.

– Больно?

– Ну, так. Чуть-чуть.

Ян вдруг с ужасом почувствовал, что его главный мужской орган реагирует на прикосновения женщины. Чччёрт! Он пытался удержать свой взбунтовавшийся тестостерон, но было уже поздно, как говаривали древние танские мудрецы, нефритовый стержень устремился в небо. Осматривающая его красавица рассмеялась и откатилась в кресле на «безопасное» расстояние.

– ЭТО вполне можно назвать полным выздоровлением, любая комиссия прямо сейчас отправила бы вас на фронт. – Она стянула с лица повязку, и Ян в тысячный раз убедился – его шнобель не врал. Она была не просто красавицей, от неё исходило ослепительное сияние. Тут он вспомнил про своё идиотское положение – ведь стоял голым, облепленный плёнкой высыхающего регенерационного геля, с глупо торчащим в потолок хером. Женщина почувствовала его неловкость и, загадочно усмехнувшись, отошла в дальний конец палаты, достала из шкафчика синюю пижаму.

– В душевой есть чистое полотенце. Смойте гель и оденьтесь.

Старая гостиница «Скарабей», из вестибюля которой Ян начал свой «боевой» путь превратилась в офицерский госпиталь. Ополченцу Нозову тут, ясень пень, было не место, но из подбитого «Таийанга» его вытащили вместе с большими шишками, и парни из санитарного ховера не стали заморачиваться – сдали всех в «Скарабей» не сортируя. Так что залатали Яна по первому разряду – от ран остались небольшие шрамы, да легкое головокружение от контузии. В реанимационном боксе он пробыл тридцать шесть часов, и своими ногами дотопал до палаты, где ругался с санитаром забинтованный майор Стариков. Ему от ПТР досталось меньше всех – ракета попала в правый борт, ближе к корме машины. Прилетела бы в башню – и ни Яну, ни Гордееву госпиталь уже был бы не нужен. А Старому от кумулятивного заряда – легкая контузия, да пару мелких осколков в шею, тем более что старый пройдоха успел-таки перед попаданием открыть люк мехвода и обматерить как следует ребят на передовой. Майор встретил его как родного.

– Едрить кудрить, партизан! Как живой. – Старый потянулся к тумбочке и достал заветную фляжку – она опять волшебным образом была полна. – По пять капель?

Ян покачал головой.

– Не, мне и так хорошо.

Он развалился на койке, лелея в памяти обонятельный и визуальный образ Виктории – врача реанимации – ослепительной красавицы, умницы и просто хорошей, доброй женщины. Она оставила его в госпитале ещё на сорок восемь часов – срок смешной для мирной жизни и такой важный на войне. Это Ян уже понял – двое суток на передовой огромный срок, и прожить его для тупого необученного валенка – чудо. И еще он понял, что в этой кровавой бойне сакральный смысл бытия сводится к траектории фугаса. На пять метров ближе – и ты просто кусок рваной плоти, на пять метров дальше и ты всё ещё дышишь, живёшь надеждой, что следующий снаряд упадёт где-то там, подальше от тебя. Ян вздрогнул – тяжёлый гаубичный снаряд ухнул метрах в пятистах от «Скарабея», взметнул столб песка и пыли.

– А вчера они в километре падали – хмуро отметил Старый. – Сливают что ли наши?

Тут в палату заглянула весёлая санитарка.

– Я не поняла, товарищи офицеры, обедать будем?

Майор, кряхтя, поднялся с койки. – Пойдем что ли, щи похлебаем.

Весь вечер неподалёку от «Скарабея» рвались снаряды. Иногда Яну казалось, что они падают совсем близко – трехслойные оконные стеклопакеты дрожали от близких разрывов и старые фильтры системы кондиционирования не справлялись. В палатах – бывших гостиничных номерах, висела тонкая взвесь пыли, гарь тротила и оплавленного песка. Гордеев всё еще был в реанимационном боксе, Виктория обещала выпустить его завтра, но если танцы еще чуток подвинут гаубичную батарею, то завтра может и не наступить. Майор Стариков – опытный и прагматичный солдат собирал шмотки.

– Твою ж мать! Ну, позорно ведь в пижаме драпать. Где они наши пожитки прячут, как думаешь?

Ян пожал плечами, он десять часов как сам вынырнул из искусственной комы, откуда ему знать? В палату заглянула уже знакомая санитарка с веснушчатым круглым лицом.

– Нозов, на осмотр.

Ян поднялся с койки, оправил пижаму и пошёл вслед за веснушчатой хохотушкой.

– Душ то принял, жеребчик? – Усмехнулась она, когда они вышли в длинный коридор.

Ян растерялся – это она, в каком смысле?

– Давай живее, мальчик, наша Виктория свет Николаевна любит энергичных. – Она указала толстым пальчиком-сарделькой на дверь палаты с номером 21 и засеменила дальше. Ян поглядел ей вслед и как мог энергично постучал в дверь. Она была открыта и от его стука открылась сама собой, похоже, это были личные покои Виктории. Вместо стандартной госпитальной койки тут сохранилась большая двуспальная кровать, в углу стоял стол, заваленный бумагами и портативный терминал.

– Вы хотели меня осмотреть?

Виктория Николаевна приподняла очки в тонкой оправе и бросила на него мимолетный взгляд.

– Садитесь, ополченец.

Он примостился на краешке стула и, вдохнув будоражащий аромат Виктории, сжал кулаки до хруста. Как Ян ни старался смотреть в темное окно, бороться с собой было выше его сил – взгляд помимо воли упирался в декольте напротив. Наконец, она отключила терминал и, сняв очки, пристально посмотрела на него.

– Жалобы есть? – Она встала, закрыла дверь на замок и подошла к нему вплотную.

– Жалобы?…

Тут Ян почувствовал себя полным идиотом. Короткий белый халат возмутительно откровенно облегал шикарную фигуру Виктории, и до него, наконец, дошло, что имела в виду веснушчатая санитарка. Дальнейшее Ян помнил смутно, словно нанюхался дыма баюн-травы или сожрал литр яблочного самогона. Всё что осталось в памяти – «ёрш твою меть, ещё оказывается и так можно». Рваные воспоминания оканчивались близким разрывом танкового снаряда и градом осколков оконного стекла. Виктория вскочила с кровати и, прикрывая смуглую наготу тонким халатом, мгновенно превратилась из страстной любовницы в военврача.

– Оружие на первом этаже в кладовой за стойкой.

Ян торопливо натягивал пижамные штаны, а Виктория вдруг впилась в его губы жарким прощальным поцелуем. – Надеюсь, ты меня запомнишь, мальчик! И тут Ян понял, что она даже не знает его имени. А Виктория – первая «настоящая» женщина в его жизни, уже отдавала приказы по внутреннему госпитальному интеркому.

– Готовим эвакуацию! Всех ходячих на оборонительный вал!

Ян оделся и выскользнул из комнаты.

Старый был уже возле гостиничной стойки. За ней двое невозмутимых санитаров, выдавали одежду, обувку и вооружение. Судя по разбросанным на диванах вестибюля пижамам, и лихорадочно экипировавшимся офицерам дела были не очень. Танковый клин восточников прорвался по западной окраине Баровска и пёр на полной скорости к «Скарабею». Перебинтованные командиры несуществующих более полков и дивизий, разбирали пулеметы, противотанковые ракеты и карабины. В этом шумном гвалте Ян различал лишь стратегическую растерянность. Эти взрослые мужики привыкли оперировать батальонами, ротами, на худой конец взводами, но сейчас карта легла так, что в их распоряжении были лишь их собственные руки и генетически вбитая смекалка. Старый с длиной трубой ПТР на плече подошёл к Яну.

– Пошли, партизан, в паре будем работать – пехота твоя, техника моя.

Ян взвесил в руке автомат с ночным прицелом и ответил просто.

– Пошли.

Они лежали на гребне дюны за бруствером в сотне метров от госпиталя. В чёрной тьме над Баровском вспыхивали краткими искрами снаряды и ракеты танцев.

– Говорят, ты «нашу» Викторию успел огулять?

Ян даже не сразу понял, о чём речь. Офицеры неподалеку хмыкнули от колкой прямоты майора, а он даже не нашёлся что ответить. Ну, чё тут скажешь? Ну, огулял, если Старый это так называет. Для Яна это было настоящим событием, а для Старого вот так вот – по-простому. В этот момент за дюной неподалеку взревели движками танки восточников.

– Внимание, товарищи офицеры! Целимся в баллоны.

Ян прильнул к ночному прицелу – в перекрестье горловина полузакопанного веспенового баллона из кухни «Скарабея» – их плохонькие версии противотанковых мин. На гребень, натужно ревя, взобрался первый танк, щелкнул выстрел и факел взметнулся к тёмным небесам. Кто-то выпустил пулю слишком рано, и баллон впустую выгорел синим пламенем, всего лишь ослепив на несколько секунд механика-водителя. Тут на гребень выполз второй танк – Ян выстрелил, сшибая горловину баллона, и под днищем машины распустился яркий огненный цветок. Пока электроника врубалась что к чему, Старый взгромоздил ПТР на плечо и воткнул ракету точно в правую часть башни. Раздался гулкий «бумц», посыпались искры, и танк откатился обратно за дюну – туда, откуда и выполз.

– Один есть – спокойно сказал Старый и тут их попёрли десятки.

Танки шли сами по себе, без прикрытия пехоты. Ян со Старым возились со своей ПТР, загоняя в ствол очередную ракету, и тут их суету вычислили. Близкий разрыв фугаса швырнул обоих на землю, осыпал горячим шлейфом песка и мелких осколков, и они ослепшие и оглохшие ползали на дне траншеи, будто перевёрнутые на спину жуки. Тяжелый Тип-95 перевалил траншею и, набирая скорость, пошел по пологому склону вниз – к офицерскому госпиталю. Ян вдруг понял, что пусковик ракеты странным образом оказался у него в руках. На всё про всё было от силы пару секунд. Вокруг ревели тяжелые танки восточников, иные выписывали пятаки на траншее, втрамбовывая в землю элиту войск федерации, а Ян, словно сжатая пружина выскочил из ямы и почти не целясь, пустил ракету вслед прорвавшемуся танку. Тандемная БЧ прошила тонкую кормовую броню и взорвалась в отделении с боезапасом. Башня взлетела, вращаясь в тёмном небе многотонной горящей мельницей, и упала, взметнув тучи песка и глухо сотрясая вселенную. Ещё три ракеты врезались в борта и корму других девяносто пятых и атака захлебнулась. По освещённому огнём полю боя метались выжившие танкисты, а Старый, вооружившись автоматом Яна, стрелял и завывал какую-то воинственную песню. Что-то про «Варяг», который врагу не сдается, гордый и непобедимый. Хотя, как понял Ян, и тонет.

Восточники, не привыкшие получать по носу, потеряв пять танков отступили. То, что из полусотни оборонявшихся в строю осталось от силы десять человек, им было невдомёк. После Тёмных Веков, не раз огребавшие от федерации восточные танцы обратились за советом к альянсу – те воевали совсем по-другому. Потери свыше десяти процентов считались катастрофическими, наступление только при тотальном техническом и численном превосходстве, и вообще война для этих избалованных ребят была в основном неспешной, чуть напряжённой прогулкой, по выжженной до мелкого пепла авиацией и артиллерией земле. – Но тут совсем другой расклад – объяснял Старый. Мы им самим в случае чего землю в пепел превратим, а каждый наш, как десяток этих мудаков. Старый почесал затылок, – а может и больше. Но на данный момент надо драпать в горы.

– А раненные? – Спросил Ян.

– Сколько реанимационный бокс весит, знаешь? С батареями?

Ян пожал плечами, а Старый нахмурился.

– Я за командира кого хошь порву, но тут, малый, простая правда. – Он скрипнул зубами и перехватил автомат поудобней. – Останемся, нас эти суки к утру в развалины госпиталя закатают. Уйдём, глядишь, замочим еще пару гадов.

Ян покачал головой.

– Так может подкрепление пришлют?

– Йоп! Ну, чё ты как маленький? Нашим офицерский госпиталь нечем прикрыть! Какое на хрен подкрепление?

В этот момент послышался стрёкот вертолёта.

Они добежали в самый раз – когда тридцатка плюхнулась, вздымая тучи пыли на заднем дворе «Скарабея». Тут уже стояли в ряд каталки с ранеными и несколько реанимационных боксов с переносными батареям и баллонами. Виктория, восхитительно красивая и собранная, стояла в белом халате меж каталок.

– Грузите боксы через аппарель! – Кричала она. – В боковой люк каталки. Остальные своим ходом!

Ян подивился, насколько люди могут быть похожи на муравьёв – тяжёлые боксы волокли как минимум по десять санитарок и способных передвигаться раненых. Он поправил на плече ПТР, припустил бегом и тут же подхватил скобу из рук сгибающейся под тяжестью хрупкой санитарки. Вот он уже на аппарели и в этот момент первый танковый снаряд разметал крышу «Скарабея». Ян отпустил скобу, реанимационный бокс проскрежетал углом по дюралевому полу, а он уже был снаружи. Десять секунд и в ладонях Яна рукоятки носилок из губчатой резины. Они скользкие от пота того кто тащил их до этого, запах страха, – он витал над всем происходящим, горел в мозгу ярко-оранжевым. Снова взрыв, крупный осколок взвыл над ухом и впечатался в борт вертолета, погнув направляющие боковой двери. Ян дотащил носилки с вопящим от боли офицером до люка, передал кому-то внутри, и обернулся – по флангам шли танки. Они угадывались в темноте массивными тенями, со стелющимися хвостами серой пыли. Он чуял их – запах сгоревшего веспена, горячей брони и надвигающейся смерти. Снова носилки, Ян бежит почти не чувствуя веса, все силы ему заменяет жгущий тело адреналин. Он добежал и вдруг почувствовал, что чьи-то руки затягивают его в боковой люк. Винты взвыли на пределе, тридцатка пошла вверх и тут фугас врезался в центр заднего двора «Скарабея». Осколки ударили по корпусу вертолета, над огненным шаром взметнулся серый дым, какие-то ошметки и лохмотья белого. Яну на миг показалось, что он уловил тонкий аромат духов Виктории, но оранжевое пламя пожрало всё под собой, и её аромат тоже. Вертолет завалился на бок, с трудом выровнялся, а Ян утёр рукавом вдруг выступившие слёзы.

То, что это еще далеко не спасение Ян понял тут же. Пускай его специальностью были солнечные генераторы, но перебои в работе двигателей он уловил сразу. Не штатно они работали. НЕ ТАК. Огненный шторм остался уже позади, когда пилоты решили, что и всем набившимся в салон пришла пора осознать, что они вот-вот упадут. Над дверью бронекабины экипажа загорелось красное табло «аварийная посадка» и тридцатка резко пошла вниз – народ в салоне завыл от страха. Одно дело садиться на подсвеченную инфракрасными маяками площадку «Скарабея» и совсем другое в диком Златогорье. Вертолёт заложил крутой вираж – почти погасил горизонталку и, задрав нос, посыпался вниз. Яну, сидевшему у открытого люка, было реально страшно. Движки хрипели предсмертным воем, корпус вертолета била крупная дрожь, а внизу была лишь зажатая меж темными громадами скал, сумрачная пропасть. Пилот как мог, пытался удержать перегруженную, теряющую мощность машину, её бросало из стороны в сторону, острые пики надвигались из тьмы по левому борту и вдруг страшный удар вышвырнул Яна из салона, словно камень из пращи. Он покатился по склону, острые камни и колючки кромсали его только что вылеченное тело и рвали на части новенький камуфляж. Отключился он сразу, еще в момент первого контакта с землей, и теперь скользил по горе безвольной куклой, с пустой трубой ПТР за спиной, окровавленный, измочаленный, весь – сплошной вывих и гематома. Внизу склона протекал небольшой горный ручей. То, что осталось от ополченца второй роты медленно скользнуло по длинным прядям травы-ручейки и наконец, остановилось. Сипуха на высокой сосне вперила свой немигающий взгляд в пахнущую кровью груду тряпья, уже было раскрыла широкие крылья, и вдруг передумала. Её острый взор различил возле умирающего человека еще что-то, – слабое свечение и потоки воздуха над холодным ручьём. Еле различимый, странный аромат поплыл между ветвей горных сосен и сова улетела.

Так больно ему не было никогда в жизни. Каждая косточка, каждый мускул, каждый квадратный сантиметр саднящей окровавленной кожи – вопил о боли. Он попытался разлепить глаза, но их склеила кровавая корка. Он попробовал разомкнуть губы, но и они покрылись твердой коростой. Даже думать было больно – мысли метались тяжелыми металлическими шариками, рикошетя в гудящей голове о чугунные стенки. Теперь ему стало ясно, почему тяжело-раненные и смертельно больные иногда просят их убить – иная боль страшнее смерти. Ян попробовал пошевелить пальцами рук и ног. Вроде слушаются, или только, кажется? Превозмогая боль, он согнул правую руку, поднес её к голове, коснулся лица – сплошное месиво. Во рту солёный привкус крови, язык колют осколки зубов. Он напряг мышцы нижней челюсти и с мычащим стоном разомкнул губы. Господи, как больно – только и смог прошептать Ян.

Для него прошла вечность, для окружающего леса наступил полдень. Яркое солнце било сквозь залепленные веки, Ян лежал, отсчитывая вдохи и наконец, решился. Напряг воющие мышцы, и с огромным трудом повернулся на бок. У самого уха журчала вода, правая рука оказалась в прохладном потоке и Ян, кое-как сложив пригоршню, плеснул себе в лицо. Потом вдохнул поглубже, выплюнул кровавую кашу и осколки зубов, и поднес несколько капель к губам. Прохладная вода дала неожиданные силы. Плевать на боль, мне всего лишь нужно смыть кровь. Он плеснул в лицо еще несколько раз и разлепил веки. Вода струилась по округлым камням, трава-ручейка купала свои пряди в заводи, солнце расцвечивало радугой паутину. Будто и нет никакой войны – ревущих танков, визжащих осколков, гудящих пуль и ракет. Здесь гудят шмели, – вот один прошел на бреющем над самой водой. Яну вдруг захотелось невозможного, сдвинуться на метр и погрузиться в прохладные воды горного ручейка. Лечь так, чтоб поток омывал истерзанное тело, забрал боль, отчаянье и бессилие. Он заскреб правой рукой по каменистому дну, проклиная долбанную трубу ПТР, нащупал большой валун и, зацепившись за него как за якорь, поволок своё тело к воде. Левая рука не слушалась, ноги вроде отзывались присутствием, но выполнять команды мозга отказывались. Любая попытка пошевелить ими отзывалась такой болью, что яркий дневной свет мерк перед глазами. Еще усилие, еще немного. Ян скользнул по мокрой траве и погрузился в небольшую промоину, – в первый момент боль пронзила всё его тело, острый шпиль впился в позвоночник и превратил его в слепящий, пылающий болью плазменный разряд. Но уже секунду спустя боль потускнела, вода окутала его прохладной невесомостью, и стало гораздо легче. Вес пустой трубы ПТР в воде почти не ощущался, голова удобно легла на поросший мягким мхом валун, и Ян прикрыл глаза. Прошло несколько минут, и тут он почувствовал, что на него кто-то смотрит. Чуть ниже по течению, в прибрежных кустах стоял крупный златогорский олень, пофыркивая черными ноздрями, он внимательно изучал Яна. Потом, видимо решив, что опасности лежащий в воде человек не представляет, олень вышел из кустов и остановился посреди ручья. Его левый бок кровоточил, и рана была свежая, кровь капала в бегущую воду – мгновенно растворяясь и смешиваясь с его Яна кровью. Олень наклонил голову с роскошными ветвистыми рогами, понюхал воду и, устраивая свое крупное тело поудобнее, улёгся в ручей. Ни хрена себе! Да тут прям водолечебница – усмехнулся Ян. Они с оленем поглядывали друг на друга, типа хорошо-то как, да, приятель? Оба млели от уходящей боли и жмурились от приятного покалывания.

Часа через полтора олень встал и, отряхиваясь, посмотрел на Яна. Понял – пробормотал Нозов – процедуры окончены. Он помахал исчезнувшему в зарослях коллеге и вылез из воды. Нельзя сказать, чтоб раны затягивались на глазах, но боль ушла, пальцами левой руки можно было шевелить, не матерясь, а вывих мог вправить только опытный человек. Ноги хоть и заплетались и подламывались но все таки сносно держали его в вертикальном положении, так что Ян избавился, наконец, от ПТР и рискнул пройти пару метров до мягких зарослей травы-ручейки. Действуя одной правой, он соорудил подобие гнезда, и улегся на мягкой подстилке. Голова была странно пустой, – ни одной мысли – только удивительно успокаивающий белый шум.

Он провел у волшебного ручья двое суток. Три раза в день сидел в воде по часу вместе с умным оленем; спал, устроившись на мягком ложе из травы-ручейки – из её длинных стеблей соорудил повязку для вывихнутой левой руки. Собственно этот вывих и погнал его дальше. Целебная вода горного ручья не могла справиться с внутренними повреждениями, а их у Яна было немало. Набухший плечевой сустав, колющая боль в ребрах при каждом вдохе, глубокая рана на правой икроножной мышце. Ему нужна была полноценная медицинская помощь, тут горный ручеек помочь был не в силах. На третий день он проснулся от рева штурмовиков, – они прошли над самым ущельем, и вырвали Яна из спокойного, безмятежного сна. Он открыл глаза, поморщился от нахлынувших тяжелых воспоминаний и вдруг понял, что жутко голоден. А вот это уже хорошо – решил он. – Раз организм требует жратвы, значит, собирается-таки функционировать дальше.

Чуть выше по течению Ян нашёл заросли зеленики. Спелые, тёмно-зеленые ягоды, выглядывали их раскрывшихся лепестков, и источали приятный кисловатый аромат. Зеленика – эндемик Златогорья, росла здесь за тысячи лет до того как люди высадились на Новой Земле. Ягоды размером со среднюю виноградину, содержали много витаминов и полезных веществ и хорошо усваивались организмом хомо сапиенс. Ян сорвал одну и, сунув в рот, принялся осторожно жевать. С правой стороны от трех коренных зубов остались только острые осколки в десне, рана на щеке затянулась едва-едва, – видать, хорошо он приложился об острый камень, попало бы в висок и всё – привет семье. Где-то вдалеке слились в дробь частые взрывы кассетных бомб, потом грохнуло что-то посерьезней, – наверное, полутонка. В ветвях сосен нервно зацвиркали желтушки, перелетела через ручей сизая кедровка. Ян отправил в рот горсть ягод, и поискал глазами подходящую палку, – хочешь, не хочешь, а придется карабкаться на склон. Если вертолет и приземлился, то точно не в этом ущелье.

Уже уходя от ручья, Ян вдруг понял, что его сверхобоняние снова заработало, и сразу въехал, почему его так тянуло забраться в эту уникальную воду. Каждый аромат его подсознание обрабатывало по-своему и выдавало результат в виде определенного цвета и ощущения. Так вот, – ручей давал в мозгу мягкий зеленый цвет, манящий и добрый. Такой образ вызывал сложный аромат родного дома. Ну. Неудивительно, что зверьё сюда прёт. Он помахал еноту, который развалился на берегу, обсыхая после водных процедур, и почесывая разодранный лисой бок. Ян поправил повязку из стеблей, решительно взялся за кривоватую палку и пошёл вверх по склону.

Чем выше, тем круче и каменистее становился склон. Ян удивлялся, как вообще остался жив, пролетев по этой убийственной во всех отношениях «трассе». Острые камни, заросли терновника, массивные стволы горных сосен. Он уже понял, что не сможет подняться на самый верх. Он слишком слаб, и правая нога то и дело предательски подламывается. Да и дышать полной грудью, переломанные или треснувшие ребра не позволяют. Тут он заметил на опавшей хвое предмет несвойственный естественному фону. Чёрно-жёлтый тканевой чехол с медным лейблом на боку. Твою же мать! Это мой нож! Ян, подтягивая раненную ногу, метнулся на пару метров. Петля, на которой мультифункциональный нож крепился к ремню, была вырвана с корнем, – это же какое усилие надо? – Ужаснулся Ян. Он вынул из чехла массивный, солидный Ризельман. Острый нож с серекторной заточкой, пассатижи, вечный фонарик, отвертки всех видов, пилка по металлу, напильник и еще десяток нужных в работе штук. Чёрт! Он в своё время копил на эту штуку полгода, – это просто чудо, что «ризик» вернулся к нему. Моя прелесссть – прошипел Ян, ухмыляясь.

Со своим ножом Ян почувствовал себя немного уверенней, – первым делом сделал себе прямую и крепкую палку. Пускай, срезать ветки пришлось, зажимая её подбородком, но он справился. Солнце к тому времени уже шло к горизонту, птицы в лесу затихли, косые лучи с трудом пробивали густую хвою и Ян начал немного нервничать. Это же Златогорье – дикая земля, по которой гуляют земные хищники и твари вроде вока – полутигра, полуящера, – исконного зверя, который смог выжить в борьбе с фауной, привезённой со Старой Земли. Кхе-кхе-кхе – раздалось сверху. Это можно было бы принять за смех, но больше было похоже на скрип старой несмазанной турбины солнцегенератора. За эти дни я видел немало отступающих, но вы, молодой человек – редкое зрелище. Большой ворон перелетел на ветку напротив Яна и продолжил. Восточники пропустили вас через камнедробилку? Теперь Ян заметил на груди ворона небольшую блестящую пластину. Фууу. Думал всё, крыша едет. Ян все-таки был технарем и соответствующую прессу читал почти ежедневно, про опыты с нейроуправляемыми животными знал, так что почти не удивился. Подумаешь, система дальней связи и вживлённый в череп ворона генератор импульсов. Послать команду лететь вперед, даже школьник может, нужен только образец с энцефалограммы. Вот приляпать камеру и динамик, – это умно, «креативно».

– Мне нужна помощь. – Сказал Ян ворону. – У меня ребра сломаны и нога вот.

– Следуйте за птицей, – ответил динамик, и ворон перелетел на соседнюю сосну.

К закату Ян добрёл до тёмной деревянной избушки.

Фарадеев Фарадей Фарадеевич – представился седой как лунь старик, он стоял на крыльце, чёрный ворон сидел у него на плече. Ян назвался, пожал сухую крепкую ладонь и сказал.

– Чудно тут у вас.

Из соломенной крыши выглядывал телескоп.

– Пойдёмте. Угощу вас травяным чаем, вывих ваш вправлю.

Через час Ян сидел за деревянным столом, выскобленным по старинному обычаю осколком стекла. Его вправленная рука покоилась в мягкой повязке, ребра были обмотаны губчатым жгутом, и десяток активных веществ работали внутри организма.

– Сколько капсула нанитов стоит, знаете?

Ян скривился.

– Моя зарплата за сто двадцать лет?

Старик рассмеялся. – Точно. Но сейчас время такое, нельзя жмотничать.

Фарадеевич поставил перед ним кривобокую глиняную кружку, – моя работа – старик ткнул артритным пальцем в коричневый бок, – времени на пенсии до жопы, извините. Он уселся на колченогом табурете с другой стороны стола.

– Ну, чего там? Сливаем узкоглазым?

Ян немного растерялся. На стенах избушки фото Ново-Нобелевских лауреатов, в соседней комнате вместо спальни настоящая обсерватория и вот – здрасте.

– Ну, как бы да.

– Хреново. – Фарадеев встал и, кряхтя по-стариковски, откинул крышку погреба. – По пять капель, – прохрипел он, доставая четверть, с прозрачной как слеза жидкостью.

– У меня, молодой человек, своя система очистки. Используется только ключевая вода, процесс математически точен до пятого знака после запятой, наутро никаких остаточных явлений!

– Я не пью.

Фарадеев с трудом водрузил сосуд на стол. – А что тут пить? – Он красноречиво провёл ладонью вдоль бутыли, и Ян понял что придется.

– Вот послушай. Орбита Ковчега смещается в год на миллиметр, и я тебе говорю, – это результат внешнего воздействия. Что-то странным образом влияет на него. Такое впечатление, что в окрестностях Новой Земли болтается еще какой-то объект.

– И что? Наши спутники этого не видят? – Почти кричал Ян.

– Ну, они может, и видят, но власти молчат.

Фарадеич сосредоточенно взялся за четверть, и налил по полной, Ян зацепил из плошки горсть квашеной капусты.

– Мне от этого не тепло не холодно.

– Ты выпей, Янушка.

Ян опрокинул обжигающий самогон в глотку, и в этот момент почувствовал себя волнительно живым. Было совсем не так как в траншее возле Песчанки, не так как в водах волшебного ручья. Этот глупый спор… Ну, сместился там этот хренов Ковчег – миллиметром ближе, миллиметром дальше – какая разница. Руки-ноги целы, голова на месте, завтра протрезвею и пойду мочить узкоглазых – всё ведь просто!

– Я открою тебе страшную тайну. Мало кто об этом знает, но когда Ковчег прибыл к Новой Земле, на нем ничего не работало! Миллион замерзших в камень полутрупов в стазискамерах и сдохшая напрочь электроника. Ни один реактор уже не работал, когда люди проснулись. Понимаешь?

Фарадеев снова налил по полной чарке.

– Вселенная, Ян совсем не тот пустырь каким ты его представляешь. И может статься, что наша бойня здесь, – окажется мелкой вознёй, для кого-то свыше.

– Ну, да. – Скривился Ян, хотел возразить что-то умное, но вдруг понял, что уже не может, и ушёл в отруб.

Двое суток Ян только и делал, что ел и спал. Готовил Фарадеев просто, но очень вкусно.

– Ешь, ешь, солдат. Тебе нужно ткани восстанавливать, и нанитам для работы нужен разнообразный строительный материал, так, что не ворочай носом, уминай все что дают.