Kitabı oku: «Последний из Двадцати»
Глава 1
Сначала ему в ноздри ударил резкий запах мокрой псины, и только затем все остальные. Он слышал, как во мгле ночи, под тусклым блеском звёзд, они пробираются в тенях.
Пробираются по его душу.
Рун зажмурился на мгновение, двинул ногой, знаком притушил костёр – лизавший ночь языками пламени огонь почти совсем унялся. Молоко в продолговатом, глиняном графине казалось холодным – чародей нехотя сорвал восковую печать, сделал пару глотков; потянулся за булкой. Ночных гостей ждать не долго, но это не значит, что следует их встречать голодным. У хлеба был привкус абсолютно тухлого сегодня.
Первым выскочил боёвой пёс. Всклоченная холка, грива торчащих во все стороны колючек, желтые, горящие злобой глаза. Пёс перед атакой припал на передние лапы, грозно оскалился, ночную тишь тут же прорезал едва слышимый рык.
Рун в одно мгновение оказался на ногах – в конце концов, он знал, что всё закончится именно этим. Для пса это словно стало сигналом – не медля, он бросился на свою добычу. Чародей рывком опрокинул флягу: молочный след вырвался, застыл, обратился ледяными острыми брызгами, намертво прилип к сосуду. Новоявленный клинок плашмя ударил по животному, опрокинул наземь, заставил несчастного болезненно взвыть. Не растеряв желания опробовать ляжки Руна на вкус, он бросился вновь, но теперь волшебник был жестче: первым взмахом он отрубил псу переднюю лапу – бедолага тут же завалился наземь и обиженно заскулил. Парень прикончил его быстро и без сожаления.
Хозяева поспешили следом. Пса они будто пустили только ради того, чтобы проверить хвалёную проворность чародеев. Рун сплюнул наземь, видя как из-за деревьев появляется один, второй, третий…
Разбойники – по ним было понятно сразу. Тот, что был выше остальных, перекидывал небольшой топорик из руки в руку и прятал лицо за холщовым капюшоном. Второй оказался автоматоном и очень даже хорошим – Рун за всё время так и не услышал, как скрипели его шарниры. Своим оружием он избрал малурит: посох, расписанный вдоль и поперёк магическими рунами. Снаряды, начертанные на нём пылали тускло сиреневым даже из под маскирующей обернутой вокруг тряпицы.
Третий размахивал цепью, пытаясь обойти волшебника по кругу. Рун не вглядывался, но точно знал, что уже видел эту троицу сегодня – на постоялом дворе, когда мельком и случайно показал символ одного из двадцати. Ошибка, которой не следовало повторять впредь.
Напали сразу же и не сговариваясь – верно, именно эту троицу и прозвали призраками тракта. Каждый селянин, от самого Шпиля до Достенья трясся при одном только упоминании – грабили и не щадили никого. Что и говорить – былой порядок ушёл во тьму вот уже как полгода назад. По-другому просто и быть не могло.
Малурит вспыхнул, прежде чем исторгнуть из себя кривую, трескучую молнию. Рун вовремя отскочил – снаряд ударил в пенёк, на котором он сидел до этого, моментом обратив его в горелые щепки. Цепь зашелестела по воздуху, прошла у мага над головой, едва не щелкнула кончиком по сжимавшей клинок руке. Рун зло оскалился – пришло время и ему показать зубы.
Словно стрела, на ходу уклонившись от очередного выстрела малурита, чародей щелкнул пальцами. Ярко-рубиновый щит волнами вспыхнул, обволакивая руку юноши, чтобы через мгновение принять на себя удар топора. В глаза разбойнику, прямо под капюшон, брызнул сноп магических искр, здоровяк ухнул и пошатнулся. Рун, не теряя своего шанса, молочным клинком выбил оружие из рук противника, рубанул наотмашь – бандит отчаянно взвыл, а его бедро тут же украсилось широкой красной полосой. Заковыляв, пытаясь сохранить равновесие, он рухнул в кучу листьев. В висках у парня стучала отчаянная ярость, а здравый смысл тщетно пытался удержать непоколебимость и спокойствие. Рано возрадовавшись первым успехам, Рун почувствовал болезненный щелчок в районе колена. Сталь цепи ржавыми звеньями обмоталась вокруг ноги, вонзилась в кожу даже сквозь штанину. Если бы не лежавший в кармане брюк охранок – это бы точно закончилось переломом. Автоматон, успевший переначертить мелком новые руны на малурите, приготовился к очередному выстрелу. Паршивец с цепью дернул её на себя, повалив мага в ворох опавших осенних листьев – в лицо ударил запах сырой, влажной земли, во рту проявился металлический привкус.
– Чтоб вас… – зло, сквозь зубы выругался Рун и схватился свободной рукой за цепь. Магический импульс ударил по ней вспышкой – сталь, не выдержав, оглушительно лопнула. Звенья осколками оцарапали руку чародея, изодрали рукав куртки. Владелец цепи же взвыл – кажется, ему тоже досталось осколком, и Рун от всей души надеялся, чтобы поганцу выбило глаз. Молния сиреневым сгустком завилась вокруг малурита. Замерцавшие руны закружились вокруг изогнутого ствола, сплетаясь в боевое заклинание. Автоматон двигался циклично, входя в синхронизационный транс вместе со своим оружием. Молния застрекотала, изогнулась в воздухе, Рун успел раскрыть рот, вскинуть руки в защитном жесте. Молния врезалась ему прямо в грудь, пробила доспех, обожгла и отшвырнула. Ствол многолетнего и векового трещанника принял на себя тело чародея. Рун охнул, чувствуя, как что-то хрустнуло в спине и тут же отозвалось резкой колющей болью.
Бой ещё был не закончен. Грязно матерился разбойник с цепью, держась за окровавленной лицо; безуспешно пытался встать на ноги и молил собратьев о помощи здоровяк в капюшоне.
– Гус еганая, маг засратый! Я тебе твой знак так в гузно запихаю, что языком вычистишь, гнида, тварь! – голос у бандита с цепью оказался до безобразия хриплым. Обрывок цепи раскачивался из стороны в сторону и не обещал Руну ничего хорошего. И только автоматон был стоик и спокоен – сложно было ожидать чего-то другого от простой механической куклы.
Жаль, подумал волшебник. Жаль, что он так далеко от Шпиля – иначе бы он раскидал этих паршивцев ещё на подходе, а в назидание обратил бы их в сапоги или ночные горшки. Сейчас же ему оставались только малые крохи былого могущества. Но ведь и их должно было хватить, верно? Видят Архи, он того не желал, его вынудили: ладонь незаметно скользнула в сумку. Пальцы быстро отыскали необходимое: сухая мана была мягкой, словно глина. Растёртая меж пальцев, она тут же потекла по телу чародея, даруя ему сначала облегчение, а потом и новые силы.
Романтик с большой дороги наступил на молочный клинок ногой – тот, потеряв магическую концентрацию, побежал россыпью трещин, а после и вовсе белой жижей растёкся по земле. Крынка хрустнула под тяжелым сапогом, а сам разбойник склонился над Руном.
– Поколдуй мне, кляк, ну, давай, собака ты вшивая, голова кабанисья, ты… – разбойник не успел договорить. Цепь, которой он мгновение назад размахивал над головой, тут же обратилась в склизкую, ядовитую змею. Вскрикнув от ужаса, он попытался отшвырнуть её прочь, но та успела обвить руку несчастного. Зашипела, застрекотав раздвоённым языком, и принялась безжалостно жалить разбойника. Четвертый выстрел из малурита сорвался со ствола, но не возымел должного эффекта. Мгновенно оказавшийся на ногах Рун поймал сгусток руками: ладони обожгло, нутро трясло от перепонявшей его энергии, но маг знал – отпускать нельзя ни в коем случае. Обуздав непокорную стихию, словно плетью Рун наотмашь секанул механическую куклу, тот вздрогнул. Магическая программа, царившая в его голове, сбилась с положенного настроя. В воздухе тут же запахло горелым – из противника повалил густой жирный дым. Рун глянул в сторону: сквернослов валялся в густой траве у поваленного дерева. Устремив стеклянный взор в бесконечную мглу сегодняшней ночи. Змея с его руки скользнула прочь и заспешила спрятаться в камышах.
Скомкав молнию, словно бумагу, Рун отшвырнул её в сторону – она мячиком заскакала по земле, прежде чем иссякнуть и обратиться горстью горелых листьев на земле. Чудо, что не случилось пожара, пронеслось в голове мага, в следующий раз следует быть осторожней. И с молниями, и вообще…
– Поди прочь! Уйди, сволота, ты знаешь, кто я? – разбойник скулил, словно побитый пёс. Рун облизнул высохшие губы, нависая над ним дамокловым мечом. Набравшись смелости, лесной бродяга выхватил таившийся до этого за поясом нож, но Рун выбил его стремительным ударом. Кровь и злость, вперемешку с болью, кипящая в нём, действовали за него. Здравый смысл, теребя щуплый подбородок рассуждал, что вряд ли эта троица – тот самый призрак тракта. Тут справилась бы и простая солдатня, к тому же не троица, а двоица, потому что третий – автоматон и…
Автоматон…
Рун сообразил не сразу, а когда понял свою ошибку, попытался уйти в сторону – но было поздно. Ошейник, словно живой, бросился на него, обвил вокруг шеи. Круглые, металлические бляхи неприятно впивались в кожу, душили, жгли огнём. Нет ничего хуже для любого чародея, чем саффиритовая лазурь.
– Один из Двадцати? – послышался голос из темноты. Говоривший был краснокож, щупловат и старше своих подопечных. Он был стремителен и шустр, в каждом его движении сквозила сплошная уверенность. Рывком он потянул на себя чародея, словно непослушного пса, и тотчас же обмотал край верёвки вокруг дерева. Рун дёрнулся, но ошейник тотчас же сдавил, придушил, заставил уняться. Чародей знал, что стоит ему едва коснуться спутывающих его уз, как его от макушки и до кончика пят пронзит нестерпимой болью. А если уж он вздумает сотворить заклинание…
– И что ты у них делал, парень? Чистил нужники? Может, чай по утрам подавал?
Рун хотел огрызнуться, но незнакомец пинком опрокинул его наземь. Юноша видел, как зло в темноте сверкнули глаза старика, а в его руке появился нож. Ловким движением он срезал кожу сумочного ремня, ногой отшвырнул пояс подальше – знал, что тот таит в себе как минимум тысячу и одну неожиданность и не хотел рисковать. В голову Руну лезла назойливая, гадкая и неприятная мысль, что его дело – дрянь. Но больше всего его беспокоило другое: откуда у простых разбойников всё это? Автоматон, малурит и саффиритовая лазурь не лежат в канаве у дороги, а описать их стоимость в разумных пределах практически невозможно. Но всё-таки они у них были…
Старик выдохнул и как будто бы разом растерял добрую часть своих сил. Былая спешность растворилась в ночи, обратилась ленивой походкой. Нехотя, словно на каторгу, незнакомец шёл к раненому разбойнику – на бородатом лице последнего вдруг проявилась улыбка вперемешку с облегчением.
– Господин, йа… как хорошо! – раненый разбойник протянул к своему спасителю руку, но тот не ответил взаимностью. Припав на колено, он полоснул несчастного по горлу клинком, с омерзением обтёр его края о одежду убитого. Тот успел вскинуть руки, прежде чем недвижимо и навсегда осел. Рот раскрылся и застыл в беззвучном крике.
Он шёл к Руну, как сама неотвратимость. Чародей же ругал самого себя за беспечность – неужели весь опыт и умения, кои он копил годами, не могли предупредить его о таком? Мозг лихорадочно искал пути к освобождению и всюду натыкался на беспроглядный тупик. Где-то в глубине души начало просыпаться самое обыкновенное человеческое отчаяние…
– Привет, сопляк, – у старика был на редкость отвратный голо. Он играл старыми, но всё ещё полными силы мышцами. Клинок шустро нырнул в приветливо ждущие ножны. Подошёл, навис над юным чародеем, угрожающе покачал пальцем.
– Я всегда думал, что цепи – это лишь бабам на сиськи. И то не всегда идёт. А тут гля – чародейчик и ему прямо впору!
– Иди к Бледным! – зло каркнул в ответ придушенный чародей. Ошейник счёл это недопустимой дерзостью, стянулся сильнее. На лице старика заиграла неприятная, хищная ухмылка.
– А у Бледных на кую, сиднем сидя я сижу! Из под трубочки дымок, из под задницы… – старикашка поигрывал невесть откуда взявшимся ножиком, склоняясь к чародею. Он поставил свою ногу Руну на грудь, придавил – у парня схватило и без того слабое дыхание. Холодное лезвие коснулось щеки последнего из Двадцати. – Я могу так изукрасить твою мордашку сопляк, что Бледные тебя не признают. Потому что жизнь твоя ещё нужна, а вот про мордашку-то, про мордашку уговора не было. Начнём?
Нож зло сверкнул в лунном отблеске, но его хозяин вдруг выгнулся дугой, хрипло вскрикнул, выронил клинок. Всё ещё чудом держась на ногах, он обернулся, ухмыльнулся, покачал головой.
– Следовало ожидать, наверно. Мне следовало, да?
Вместо ответа ему в грудь ударился мощный, магический пульсар, отшвырнул прочь, словно игрушку. Старик глухо охнул и застыл чуть дальше чародея. Рун, наконец, облегчённо выдохнул…
Кошмары о былом. Сон первый
Поначалу все слышали только жуткий, ушираздирающий вопль. Он тащил за собой неизбывный ужас, убирающий людей с улиц быстрее, чем лесные чудовища. Старый Мяхар говорил, что маг должен являться эффектно и эффективно. А главное – громко. Пусть все слышат о том, что он идёт и прячутся в своих жалких халупах, ибо идёт Их Воля!
Старый Мяхар был бы доволен Руном…
В деревню чародей ворвался самым настоящим вихрем. Ветер, который он нёс на плечах, обрушился на ни в чём неповинные березки, пригнул их к самой земле: послышался треск ломаемой древесины. Воздух в тот же миг заполнился непрошенной свежестью, будто обещая скорую грозу.
Люди прятались, бежали по домам – неуклюжий толстяк подхватил на руки веснушчатую девчонку в попытке укрыться за забором. Пронёсшийся мимо него маг обдал его на прощание снопом вздыбившейся дорожной пыли. Толстяк закашлялся.
Рун спешил так, как не спешил никогда в своей жизни. Вести брехливыми псами ползли отовсюду, стекались нечистотами чужих языков, обращаясь в нечто невообразимое. Сплетни обрастали щупальцами лжи и чужого злорадства, норовя разорвать былое спокойствие и здравомыслие юного чародея – на Шпиль напали!
На Шпиль напали! – и это уже казалось смешным. Воображение не жалело красок, пытаясь хотя бы попросту представить участь нечистивцев. На долю несчастных должны были пасть страшные кары, а Рун убеждал самого себя, что попросту хочет принять в этом незатейливом развлечении хоть какое-то участие.
Признаться, что его гнал домой самый обычный, трепещущий страх он боялся, даже самому себе. Едва подобная мысль приходила в его вихрастую голову, как он тут же отбрасывал её в сторону. Чепуха и глупости – что такого могло случиться с Шпилем?
Ведь Шпиль – это Шпиль! Словно гигантская свеча, он возносился под самые небеса. От любого края Стены, даже в Каменном Лесу, нет ничего более величественного и прекрасного, чем он. Рун в долгой дороге вспоминал прикосновения – не к нему, к его силе. Казалось, таящуюся внутри него магию можно было черпать горстями. Да Рун вместе с товарищами так и делал. Магия перетекала в их тела, заполняя истощившиеся пустоты, сызнова превращая уставших путников в могущественных чародеев.
Вчера он вывернул наизнанку разбойника. Подлец пытался обокрасть его на базаре, сунув во время сдачи более мелкую монету. Рун не стал дожидаться адской агонии мерзавца, оставив его как наущение для местных. Из раза в раз, посылая вестового за помощью, селяне ползают на коленях, валяются в ногах и заламывают руки. Горести и напасти приходили к ним то болезнью, то неурожаем. Изредка в полях заводилось чудище – с большой земли, из-за Стены. И всё равно, получая милость чародеев, они таили за спиной по камню. Дети провожали его боязливым, а кто и злым взглядом, когда двоих из них он оставил рисунками на позорной стене. Сорванцы не скрывали радостных улыбок, когда говорили про нападение на Шпиль – на их беду Рун оказался поблизости.
Магические потоки внутри него иссякали один за другим, на плечи валилась самая обычная человеческая усталость. Он сулил самому себе обещания – одно слаще другого. Горячая ванна в мыслях манила теплыми объятиями не меньше, чем пуховая перина или объятия истосковавшейся по нему Виски. Он схватит её, зажмёт, и утащит в свою комнату, как обычно. Одна лишь мысль об этом заставила его улыбнуться. Не могло же быть такого, чтобы с Виской что-то случилось – она превратит любого, кто осмелится подойти к ней слишком близко в деревянную куклу. В детстве ей нравилось делать игрушки из симпатичных крестьянок.
Старосты в деревнях были один другого краше. Толстые и худые, сгорбленные и прямые, что твоя доска, они как на подбор были беззубы. Головы уродовали проплешины и крупные, разве что не с полевую мышь, вши. Хриплыми голосами и на все лады, держась за палку-клюку, они обещали господину магу всего и сразу: мягкую постель, девку покрасившее и горячий обед. Годы, что Рун провёл в качестве Несущего Волю давно приучили его к тому, что из горячего здесь лишь обещания, вместо постели – набитая пропахшей потом соломой тряпица, а девки… а от девок воняло.
Он не стал останавливаться в деревне, проскочив её на одном дыхании. Чутьё подсказывало ему, что где-то в ближайшем лесу водится нечто зловещее – надо будет доложить об этом Матриаху. Но это потом, сейчас больше всего на свете его беспокоил Шпиль.
Спокойствие мягким одеялом легло ему на плечи, едва он увидел возносящийся под самые облака штырь Шпиля. От сердца отлегло, а на смену былому волнению и страху, пришло сытое утешение, что все хорошо. Можно собрать остатки своих сил и обратить ближайший пень в небольшой домик ночнушку. Даже хруставолки, изредка завывавшие где-то неподалеку, скорее разбегутся, чем подойдут к импровизированному жилью хоть на шаг ближе. Звери словно нутром чуяли, где пахнет магией и предпочитали не связываться.
В такие моменты Рун осознавал только то, что даже у бестолковых тварей куда больше ума, чем у немытых селян.
Сухая мана в сумке юноши подходила к концу – он истратил её почти всю только ради того, чтобы как можно скорее вернуться к Шпилю. Далеко на горизонте он видел стремительность молнии, а по небу неестественно шустро плыло черное, грозовое облако. Несущие Волю следовали примеру Руна, возвращаясь домой. Юный чародей закусил нижнюю губу – былые мысли об отдыхе пропали сами собой. Он должен быть там, с собратьями, что бы ни случилось – ни этому ли Матриарх учила их всё время? Власть и сила, воля и единство – вот, что должен представлять из себя маг для любого, кто бросит на него взор.
Он ругал самого себя за глупость и волнение, вдруг прочно поселившееся в его душе. Чего он, в конце концов, надеялся увидеть по возвращении? Руины и кровь?
Дома были и руины, и кровь. День мгновенно омрачился, стал чернее ночи, и злой насмешкой навис над плечами Несущих Волю. Рун врезался в спину могучего собрата Нилтара – тот стоял сжимая и разжимая кулаки. Былые дворцы сейчас напоминали лишь обугленные останки. Потерянно и как-то слишком безучастно среди развалин бродила Касья. Шмыгая носом и что-то бормоча себе под нос, она вытаскивала из под серой пыли остатки былого – величия? Могущества? Роскоши? Рун не знал.
Страх был неприятным. Из скользкого червя он разросся до самой настоящей змеи, и неторопясь пробираясь меж лопаток у чародеев, вот-вот обещал обратиться в самого настоящего дракона. Склизким страхом он дышал им в шею, заставлял покрываться холодным потом, ужасаться при виде каждого тела, лежащего на грязной земле.
Надежда была мелкой и непостоянной. В истерике она отчаянно билась, желая доказать, что очередной труп принадлежит нападавшему. Стоило отдать ей должное – чаще всего она оказывалась права. Исковерканные до неузнаваемости разбойники буравили невидящим взглядом пустоту перед собой. Рун недоумевал – здесь, у Шпиля, их всех можно было вскипятить изнутри, обратить стаей бабочек, или отправить домой – частями.
Карка они нашли в своей кровати – бедолага даже не успел встать. Ему перерезали горло и, выколов глаза, засыпали горящих углей. Вместо рук торчали обугленные культи – мерзавцы боялись чародейских фокусов даже после смерти волшебника и решили обезопасить свои шкуры.
Завернутая в тряпицу, с застывшим ужасом на глазах, в россыпи столь дорогих ей книг лежала Гитра – едва её увидев, Руну стало дурно. Её раздирали на части, словно кусок мяса, когда она ещё была живой. Воздух вокруг пропитался запахом гнили и мертвечины. Слабый аромат маны, едва висящий в воздухе едва перебивал мерзкий дух.
Парень споткнулся и не сразу узнал в изуродованном нечто старого Мяхара. Старика обезглавили, и словно игольницу истыкали ножами – на нём не было живого места. Из распоротого живота небрежно вывалились потроха, словно крысам на поживу. Парень вздрогнул, желая бежать от жуткого зрелища прочь. Не веря собственным глазам, он отрицательно качал головой. Ему казалось, что вырвись он из Кошмарного, искалеченного Шпиля, обязательно сможет вернуться в тот, где все живы и здоровы.
Мастер Рубера держался до последнего. Наверно, сказал Нилтар, его убили последним. Учитель фехтования скорчился на полу с переломанными ногами и вывернутой шеей. Поодаль, насаженные на пики, торчали его оторванные руки. Кровь мерзко хлюпала под ногами юного чародея. Он шёл следом за старшими собратьями, цепляясь за края платья ветреной надежды. Страх смеялся над мальчишкой – он-то знал, что они вот-вот найдут Виску. Не в этой комнате, так обязательно в другой. Ну как? Готов? – спрашивал он каждый раз, как только Рун переступал порог очередной комнаты, и у парня сердце уходило в пятки.
У матриарха не было головы. Словно в насмешку, её усадили на её законное место, вогнав через шею деревянный кол. Изломанные руки словно вот-вот должны были исторгнуть из себя очередное заклинание или сплести хитрое проклятие. Голова пряталась на подносе, под закрывающей её крышкой. Когда её подняли, мальчишку вывернуло – он видел кровь и до этого, но видеть матриарха в таком состоянии оказалось куда выше его собственных сил. Ногой он задел оторванную ладонь одной из личных автоматонов властительницы Шпиля. Те лежали бесформенной кучей, словно брошенные хозяйкой игрушки. Из-под изодранного в клочья кожимита торчали изломанные механические потроха. Следом его взгляд пал на золотой перстень с крупным изумрудом. Словно не осознавая, что делает он поднял, надел на палец, запоздало понял, что это кольцо, что носила Матриарх. Он подавил в себе дикое желание тут же содрать побрякушку, вернуть теперь уже мертвой Властительнице Шпиля. Потом, сказал себе юный чародей, пусть пока побудет у меня…
Рун поймал себя на том, что рассматривает собственные ладони, пытаясь сделать хоть что-нибудь – магия, столь послушная всегда, сейчас отказывалась ему подчиняться и он начинал чувствовать себя беспомощным ребёнком посреди тёмного леса. Больше всего на свете ему сейчас хотелось убежать как можно дальше, но исковерканный, осквернённый шпиль не давал ему сделать и шага, просил остаться здесь. Нерешительность – такая незнакомая и неуютная, камнем легла на его плечи. Так было до тех пор, пока Кианор не ткнул его кулаком в спину. Бородатый, как и всегда, он буркнул ему что-то успокаивающее и Рун, сам не зная почему, кивнул ему в ответ, пошёл следом. Касья окликнула их из соседнего зала и они поспешили туда.
Страх ликовал и довольно потирал руки. Скольких они уже нашли? Почти всех? Настал черёд и твоей сладенькой девочки, юный чародей. Хочешь знать, что они с ней сделали? Как извращались, насиловали, наслаждались собственной властью и её беспомощностью? Под ногами хрустели миниатюрные ручки и головы разбитых фарфоровых кукол…
Когда он увидел её, в голове немного прояснилось. Страх сменил ликование на неуверенность и поспешил замолкнуть, буркнув лишь что в этот раз Руну попросту повезло. Обратив злорадство в жалость, он бросил чародею совет наколдовать как можно больше охранков – кто знает, что будет, если негодяи вернутся? В мысли ударил постыдный прилив радости, который он попытался сдержать – Виска была жива! Юная и наивная, как всегда, она что ребёнок пряталась под кроватью. От неё за версту разило сожженной до последней капли маной. Руки свисали обугленными клочьями – последняя защитница Шпиля обещала дорого продать свою жизнь. То ли разбойники бросили её здесь в назидание тем, кто вернётся, то ли у них не осталось сил возиться с её упрямством. Рун хотел верить во второй вариант, но прекрасно понимал, что те, кто смог оторвать руки мастеру Рубера, смог бы проглотить Виску даже не прожевав.
– Кровавые Крючья… из… Кровавые Крючья. Они звали себя… Кровавые Крючья!
Зарёванное лицо было красным от ужаса и слёз. Касья тратила последние остатки своего могущества, пытаясь привести руки чародейки в порядок – получалось у неё с переменным успехом. Кианор, лучше разбирающийся в залечивании ран велел ей отойти и сам взялся за дело.
Рун вертелся вокруг Виски, словно увидевший бездомного щенка мальчишка. Ему хотелось прижать её к себе, утянуть в безопасность своих объятий, стать для неё нерушимой стеной. Его отстраняли прочь – то Касья, то Нилтар, то Кианор, словно он здесь был вовсе лишним. Парень выглянул в то, что некогда было окном – нить дороги петляла, убегая огибая ближайшие сёла, тщетно надеясь укрыться в роще ближайшего леса.
– Мы должны их нагнать, – он сказал шепотом, но его услышали все. Все, кроме Виски, смотрели на мальчишку посмевшего озвучить столь смелую мысль.
– Постой, Рун… – Нилтар примиряющее выставил перед ним ладони, словно предлагая одуматься прямо сейчас. Рун только теперь понял, что от злости стиснул кулаки. Мана сплелась в заклинание, норовя в любой момент сорваться потоком необузданного колдовства. – Постой, нельзя же вот так, очертя голову, бросаться вникуда.
– Мы должны их нагнать, – парень сказал громче и удивился, насколько глухо звучит его собственный голос. Во рту пересохло: юный чародей готов был отдать половину могущества лишь за глоток воды. – Мы Двадцать! Любой, кто поднимет на нас руку, должен познать наш гнев. Разве не так?
Ему не ответили. Словно каждый осознавал его правоту, но боялся признать её прямо здесь и прямо сейчас. Глотку Руна сдавило спазмом, он закашлялся, попытался прочистить горло. Краем глаза увидел, что Касья обходит его по кругу, словно в надежде наброситься со спины.
– Мы – Двадцать! – зло выкрикнул Рун. Сарказм внутри него зло ухмыльнулся. Ну, говорил он, скажем не двадцать, а уже всего пятеро. Забавно, не находишь? Рун злился на самого себя и на весь мир разом. Он переводил взгляд с одного чародея на другого, тая тщетную надежду, что хоть кто-то-то его поддержит. – Вы что, не видите, что они сотворили? Посмотрите на Виску! Она дрожит от ужаса!
– Это ты посмотри на Виску, сопляк! – вдруг в тон ему отозвался Нилтар. – Она дрожит от ужаса не потому, что сюда ворвалась толпа разъярённых крестьян. Те, кто сумел раскидать лучших из нас, тех, кто нас пятерых учил и воспитывал, разорвут нас, словно щенят! Мы…
Нилтар осёкся. Кажется, ему самому тяжело давалось то, что он вот-вот собирался сказать. Кианор, шутник и балагур, умеющий вставить слово некстати и не вовремя, и сейчас решил проявить свой мастерство.
– Мы должны подумать. Подумать, что делать сейчас и что делать дальше. Понимаешь? – Он уставился на Руна, словно на деревенского дурачка. Юный чародей разве что не скрипел зубами. Всё внутри него говорило, что собратья правы. Но признать подобное для него было страшнее смерти.
– Мы должны их нагнать, – упрямо, словно надеясь, что повторённое трижды звучит убедительней, проговорил Рун. Касья, не дожидаясь очередного приступа, бросилась на него со спины. Мальчишка ловко перетёк в сторону, ответил старшей чародейке локтевым ударом, опрокинул её на пол. Нилтар с Кианором, ещё мгновение назад готовые повторить подвиг сестры, теперь застыли в нерешительности. Рун смотрел на них, словно на малых детей. Ещё вчера они могли повергать в ужас великанов, уменьшать горы и поворачивать реки вспять. А сегодня они стоят перед ним и не знают, что делать дальше.
Слова богохульства сами легли ему на язык, поспешили вырваться жутким оскорблением. Ему казалось, что сам Шпиль должен содрогнуться от сказанного. Не содрогнулся, устоял. Наверно, после того, что случилось в его стенах ему не расшевелить даже землетрясением…
– Вы не Двадцать, вы дети.
– Молчи, – грозно, исподлобья высказал ему Нилтар. На кончиках его пальцев опасливо заплясали чародейские искры. Рун оттолкнул едва вставшую на ноги Касью, поймал на себе испуганный взгляд Виски. Та прекратила истерику, но её спокойная маленькая жизнь продолжала крошиться прямо здесь, прямо сейчас, у неё на глазах. Некрасиво, почему-то подумалось мальчишке. Некрасиво, скандально, словно у грязных простолюдинов.
– Сегодня они пришли к нам, разграбили то, что было нам дорого. Издевались над трупами тех, кто растил и учил нас. И вместо того, чтобы воздать им по заслугам. Единственное, чего вы хотите – это ждать и думать? – Рун и сам не заметил, как предательски задрожал его голос. – Я слышал, что Двадцать несли возмездие любому, кто осмелился посягнуть на их власть, на их могущество, на их семью. Двадцать не ждали.
Рун повернулся к собратьям спиной. Здравый смысл намекнул, что это было ошибкой – вряд ли его собратья оставят попытки остановить дерзкого мальчишку и позволят ему уйти. Но они позволили – он шёл медленно, словно в надежде, что его окликнет Виска. Он боялся поддаться дикому желанию обернуться и посмотреть ей в глаза. Не сейчас, говорил он самому себе, когда-нибудь потом.
– Двадцать не ждали, Двадцать делали. И если у вас по-прежнему дрожат поджилки от ужаса, мне больше не о чем с вами говорить…
