Kitabı oku: «Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман», sayfa 7

– Значит, ты все это придумал из одного пустого тщеславия? – покачала головой Неэра.

– Как ты не поймешь, старая! Мне нужно кое-кому напомнить, что я приобрел очень дорогую игрушку, не пожалел на нее больших денег. Я хочу, чтобы весь город узнал, что Минуций заплатил за девушку больше, чем претор Лукулл за своего ученого грамматика. Может быть, после этого мне смелее будут давать взаймы…

– Ах, мой господин! Ты и так весь в долгах и…

– Довольно, помолчи ради всех твоих черномазых богов! Лучше поразмысли, во что бы нам одеть ее, нашу куколку…

– О чем тут думать? – проворчала старуха. – Вон твоя Никтимена оставила сколько всякого тряпья! Там есть совсем новое гальбиновое платье. Никтимена его почти не носила. Оно ей было тесновато, а Ювентина еще не успела растолстеть, как эта обжора…

– Ну-ка, попридержи язык, – строго остановил Минуций старую няньку. – Если ты думаешь, что я навсегда порвал с Никтименой, то ошибаешься. Впредь говори о ней уважительно.

Когда Минуций ушел, Неэра принялась за дело: достала из сундука в летней спальне господина упомянутое платье из гальбина и другие вещи, принадлежавшие раньше его любовнице.

Все это она унесла в свою комнату, после чего позвала Ювентину.

Ювентина, по характеру уравновешенная и сдержанная, не выказала ни удивления, ни радости, когда Неэра сообщила ей, что сегодня она должна будет сопровождать господина на Форум и – о, счастливица! – увидит настоящий бой гладиаторов. Такое зрелище было доступным лишь свободным римским гражданам, их женам и детям. Старуха с неподдельным завистливым вздохом добавила, что сама была бы непрочь хоть одним глазком посмотреть на гладиаторов.

Опасения Неэры, что с платьем придется повозиться, оказались напрасными. Когда Ювентина предстала перед ней в чудесном нежно-зеленом гальбине²⁶⁰, одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, как оно хорошо сидит на ней и как ей идет.

Неэра была чрезвычайно довольна этим обстоятельством, избавившим ее от лишних хлопот.

– Великолепно, превосходно, – приговаривала она, со всех сторон оглядывая девушку. – Ни убавить, ни прибавить. Слов нет, как хорошо…

В тот момент, когда Ювентина набросила поверх платья огненного цвета лацерну, дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянул Пангей.

– А, заходи, заходи, – пригласила его Неэра. – Вот, полюбуйся-ка! Не правда ли, замечательно?

Юноша, войдя в комнату и увидев Ювентину в роскошном наряде, волшебно озарявшем ее природную красоту, словно прирос к месту от восхищения и долго молчал.

– Божественно! – наконец, вымолвил он.

В час после полудня из цирка вернулся Минуций.

Он был в прекрасном настроении, так как сделал удачные ставки при забегах колесниц и выиграл тысячу сестерциев. Осмотрев Ювентину в ее новых ярких одеждах, он выразил полное удовлетворение ее видом, отметив только отсутствие у нее украшений.

Потом он пообедал и лег спать, приказав разбудить его около крайнего часа²⁶¹.

Неэра, чтобы ничто не потревожило покой господина, выпроводила из дома всех рабов, которые во главе с Пангеем отправились в ближайшую харчевню угостить себя праздничным обедом.

Неэра и Ювентина в это время занялись выбором украшений.

Проснувшись, Минуций завернулся в белоснежную тогу и поверх нее надел греческую хламиду бирюзового цвета, носимую в ту пору завзятыми щеголями.

Неэра вывела к нему из своей комнаты наряженную Ювентину.

– Царица! – произнес Минуций, с довольной улыбкой глядя на девушку.

Через минуту они вышли из дома. По пути молодой римлянин наставлял Ювентину:

– Что бы ты сегодня ни услышала от меня или от моих друзей, сохраняй спокойствие. Постарайся забыть, что ты рабыня. А ну, голову выше! Гляди смелее! Грудь вперед! – командовал он ей, словно центурион новобранцу. – Девушка ты красивая, но этого мало. Нужно, чтобы в одной только поступи твоей чувствовалась сама богиня…

– Кажется, я догадываюсь, – решилась сказать ему Ювентина. – Как и вчера, когда ты поразил своих друзей на пиру, пообещав уплатить за меня умопомрачительную сумму денег, так и теперь я нужна тебе для того, чтобы ты по-прежнему мог их дразнить…

– Ты очень сообразительна, – усмехнулся Минуций. – Впрочем, сегодня ты мне понадобишься в качестве номенклатора²⁶²…

– Номенклатора? – удивилась девушка.

– Я ведь слышал вчера от Волкация, что ты принадлежала ланисте Аврелию и что тебе знакомы многие гладиаторы из его школы. Вот и будешь мне подсказывать, кто из них чего стоит. Раньше я частенько бывал на Квиринале, чтобы перед самыми играми приглядеться к бойцам, оценить их силу и отвагу. Это всегда помогало мне делать верные ставки. Но последние два месяца меня не было в Риме, а состав учеников школы, как ты сама понимаешь, быстро меняется. Вряд ли там много осталось из тех, кого я знавал раньше.

– Это верно, – подтвердила Ювентина. – После Великих и Плебейских игр²⁶³ школа почти наполовину опустела. Аврелию пришлось закупать обученных гладиаторов в Капуе и Помпеях. Я никого из них не знаю и, боюсь, не смогу быть тебе полезной…

– Ну, из твоих старых знакомых кто-нибудь да будет обязательно, – возразил Минуций.

В это время они уже подходили к храму Согласия.

– Да поможет мне Юпитер! Глазам не верю! – воскликнул Клодий, который первый увидел Минуция и его спутницу.

– Что такое? – обернулся к нему стоявший рядом Волкаций.

– Исключительное бесстыдство, – кивнул откупщик головой в сторону приближавшейся пары. – Этот поклонник Дианы потерял всякое чувство меры в своей наглости. Если не ошибаюсь, с ним твоя бывшая рабыня…

– В самом деле! – поразился Волкаций.

– Достойная замена! Сначала была капуанская блудница – теперь гладиаторская потаскушка, – съязвил Габиний Сильван.

– Говорите, что хотите, но красота ее бесподобна, – сказал Приск, с искренним восхищением глядя на Ювентину, которая шла, расправив плечи и высоко подняв голову, как учил ее Минуций, и в окружавшей ее толпе не было никого, кто не обратил бы на нее внимания и не проводил бы чувственным взглядом.

Отливавшее бледной зеленью гальбиновое платье девушки было перехвачено в талии широким пурпурным поясом, вышитым золотыми нитями. Стройность ее фигуры подчеркивала ниспадавшая прямыми складками ярко-красная лацерна. Золотом искрились в закатных лучах солнца восхитительные светлые кудри, обвитые вокруг головы изящной и тонкой работы короной из электра с оправленными в него голубыми камешками сапфира.

Минуций, шествуя рука об руку с юной красавицей, подвел ее к благородной компании и сказал с невинной улыбкой:

– Не удивляйтесь, друзья мои! Отныне эта достойная девушка присоединяется к сонму свободных женщин Рима.

– Как? Ты отпускаешь Ювентину? – не выдержав, изумленно спросил Волкаций.

– А почему бы и нет? – с усмешкой взглянул на него Минуций.

– Да потому, – насупился тот, – потому, что, если я не получу от тебя денег в условленный срок, то заберу Ювентину обратно и…

– Ну, уж нет, добрый мой Волкаций! – со смехом перебил его Минуций. – Ювентину ты назад не получишь, так и знай…

– Посмотрим, – угрюмо проворчал Волкаций.

– Так что же! – с нетерпением произнес Дентикул. – Раз все в сборе, давайте решать, где нам лучше всего разместиться. Куда направимся?

– Первые ряды сплошь забиты нобилями, – начал было Приск, но Дентикул тут же возразил приятелю:

– Пусть меня разразят все громы и молнии Юпитера, если я сяду среди этих самодовольных ослов, да еще вот с этим в руках, – выразительно постучал он пальцем по своей игральной доске. – После того, как меня едва не лишили «воды и огня», я стараюсь пореже попадаться на глаза отцам-сенаторам и особенно цензорам…

– Вон там, за Рострами, – сказал Клодий, – полным-полно бездельников с Эсквилина и Целия – ждут не дождутся наших денежек…

После недолгого совещания решено было занять места на ближайшем от Ростр помосте, возвышавшемся перед Семпрониевой базиликой.

Первым туда двинулся Дентикул, раздвигая толпу могучими плечами и зычно покрикивая на встречных, чтобы они дали ему пройти. За приятелем неотступно следовал Приск. Остальные продвигались медленнее, с трудом преодолевая сопротивление людской массы, которая с каждой минутой становилась плотнее из-за множества народа, прибывавшего на площадь со стороны Бычьего переулка и Яремной улицы.

Ювентина отстала от Минуция – ее намеренно оттеснил от него публикан Клодий. С неожиданной ловкостью и силой он привлек ее к себе.

– Ты сегодня удивительно хороша, сладкая моя, – сказал он ей на ухо. – Послушай, что я тебе скажу. Если не будешь строптива и уступишь мне, я тебя щедро награжу…

И он запечатлел на розовой шейке девушки страстный поцелуй.

В тесноте толпы Ювентина чувствовала себя совершенно беспомощной. Попытка вырваться из хищных рук ни к чему не привела. Одной рукой Клодий прижимал ее к себе, другая рука быстро нашла и властно ощупывала грудь…

– Я закричу, – сдавленным голосом проговорила она.

Это немного подействовало на публикана. Он перестал блуждать рукой по ее телу и несколько ослабил объятия.

– Советую тебе не слишком задирать передо мной свой хорошенький носик, – заговорил он тихо, но внятно. – Ты, видимо, еще не разобралась, в каком положении оказалась. Я тебе сейчас кое-что растолкую… Во-первых, выбрось из головы все то, что наобещал тебе твой новый господин. Хотя он объявил тебя свободной, это ровным счетом ничего не значит. Можешь мне поверить, у него нет и никогда не будет денег, чтобы выкупить тебя. Мне доподлинно известно, что он всем своим кредиторам уже душу заложил. Можешь не сомневаться, скоро ты вернешься к Волкацию. С ним я в конце концов договорюсь о цене, и ты будешь принадлежать мне. Только я один сделаю тебя отпущенницей, если, конечно, будешь со мной ласкова и послушна. Я тебя хочу, и ты будешь моею… Теперь слушай! Назавтра у Волкация вновь затевается игра. Минуций будет там непременно. Так что после полудня тебе никто и ничто не помешает прийти в тот конец Субуры, где она пересекается с улицей Патрициев. Там стоит, если ты не знаешь, большой доходный дом Сервия Антистия. В нем я сниму комнату для наших свиданий. Мой раб будет ждать тебя у входа в дом и проводит тебя… Ты все поняла? Не вздумай меня обмануть. Я не прощаю обид…

Клодий отпустил ее, когда они подошли к базилике, где остановились Минуций, Либон и Сильван, наблюдавшие за тем, как Дентикул и Приск, уже взобравшиеся на помост, договариваются там с простолюдинами, готовыми за плату освободить свои места.

Ювентина поспешила стать рядом со своим беспечным господином, который не обратил никакого внимания на взволнованный вид девушки.

– С тебя причитается, – обратился Клодий к Минуцию. – Я помог твоей красавице благополучно выбраться из этой толчеи.

– За это я приму любые твои условия относительно поединка «провокаторов», – с рассеянным видом отозвался Минуций, рассматривавший в этот момент поданную ему Либоном табличку с именами гладиаторов.

Вскоре Дентикул и Приск, стоявшие на помосте, замахали друзьям руками, давая им знать, что торг успешно завершен и можно подниматься наверх, чтобы занять купленные места…

Глава восьмая
ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЗРЕЛИЩА
Продолжение

Минуций усадил Ювентину по левую руку от себя, у самого края помоста. Справа от него расположился Клодий, потом Волкаций и далее все остальные. Отсюда, с высоты четвертого яруса, арена была видна ничуть не хуже, чем с Ростральной трибуны, на которой расставлены были скамьи, предназначенные для консулов, преторов и прочих должностных лиц.

Что касается членов сената, то они вместе со своими семьями разместились на лучших местах слева от Ростр. Право сидеть во время общественных игр отдельно от народа сенаторы получили спустя восемь лет после окончания Второй Пунической войны. Считалось, что сама эта идея была впервые подана Сципионом Африканским, победителем Ганнибала, а тогдашние цензоры воспользовались ею, приказав курульным эдилам выделить для сенаторов первые ряды в цирке. Простые граждане отнеслись к этому новшеству не без ропота. Многие считали, что подобное разделение по неравенству сословий несет с собой вред их согласию и стесняет свободу. Сам Сципион позднее каялся, что такое затеял, признавая, что забвение древних порядков никогда не заслуживает одобрения.

Ювентина долго не могла успокоиться, мучаясь стыдом и бессильным гневом. Тело ее еще хранило прикосновения рук пошлого публикана, а его нашептывания о том, что она все равно будет в его власти, наполняли сердце девушки безысходной тоской и отчаянием.

Похоже, Клодий знал, о чем говорил, да и без слов Клодия было ясно, что Минуций разорен. Неэра ей весь день твердила о том же. Правда, вел себя Минуций с удивительным присутствием духа. Он никак не походил на впавшего в уныние и потерявшего последнюю надежду должника. Видимо, что-то его поддерживало. Ювентина терялась в догадках. Может быть, Минуций действительно отдал в рост большие деньги капуанским менялам? Или он само воплощение легкомыслия, жалкая душа, которая живет одним днем и одними лишь приятными впечатлениями?

«О, боги! За что мне такая напасть? Мало, что ли, натерпелась я от изверга Аврелия? Дайте мне хоть искорку надежды, хоть какой-нибудь просвет в этой подлой жизни! Пусть не увижу я свободы, но сделайте так, чтобы я осталась у Минуция», – молилась она про себя, и ей хотелось плакать.

О Минуции она слышала раньше, когда еще жила в доме Аврелия. Как-то она прислуживала за столом во время званого обеда, на который Аврелий пригласил нескольких владельцев гладиаторских школ, таких же, как и он сам, грубых и неотесанных мужланов. Все они, заговорив о Минуции, нещадно его ругали. «Мать его, – кричал Аврелий со злобой, – мать его выпечена из муки самого грубого сабинского помола, а замесил ее грязными от лихоимства руками меняла-вольноотпущенник из Трех Таверн, где он смолоду убирал навоз на конном дворе! А вы посмотрите, сколько в нем гонору! Как он кичится знатностью своего рода!». Гости Аврелия, не скупясь на крепкие словечки, поносили Минуция за скандальную связь с гетерой, за разнузданные оргии и разврат, царящие в его доме. Говорили также, что Минуций самым недопустимым образом распустил и избаловал своих рабов. Последних часто видели слоняющимися без дела по улицам. У них и деньги водились. Они их добывали, подрабатывая в Эмпории во время срочных разгрузок судов, и поэтому имели возможность посещать таверны и даже развлекаться в дешевых лупанарах. Сотрапезники Аврелия возмущались тем, что Минуций не держит в своем доме лорария. «Потакать рабам, – говорил один из них, – давать им волю жить, как им заблагорассудится, – это значит, объявить всем фамилиям нечестивую войну». – «Да, да! Лучше, когда раб плачет, хуже, когда он смеется», – повторяли остальные известную римскую поговорку.

Зато от рабов Аврелия Ювентина слышала, как они хвалили Минуция за его милостивое обращение с рабами, сетуя на жестокость своего господина, который за малейшие провинности приказывал сечь их розгами и подвергал пыткам в гладиаторском карцере. Они считали, что любые пороки Минуция по сравнению с его человечностью не имеют ровно никакого значения.

Ювентина, страстно ненавидевшая Аврелия за все пытки и издевательства, какие она перенесла по его воле, не могла с этим не согласиться. И когда накануне вечером домоправитель Волкация, позвавший ее в триклиний и сообщивший, что не Клодий, а Минуций договорился с хозяином о ее покупке, она, помимо большого удивления, испытала чувство, похожее на ликование.

Минуций в ее представлении не шел ни в какое сравнение с Клодием и Волкацием еще и потому (это для нее тоже многое значило), что он был молод и хорош собой, но главным было, конечно, то, что она, как в тот момент рисовало ей воображение, разом избавлялась от двух зол: от возможности оказаться по милости господина-сводника в каком-нибудь гадком притоне или в доме Клодия с его свирепой женой…

Мало-помалу Ювентина взяла себя в руки и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, окинула взглядом шумящее и волнующееся море зрителей, которые уже начинали выражать нетерпение, аплодисментами и криками требуя начала представления.

Однако скамьи на Рострах, где должны были разместиться должностные лица и устроители зрелища, пока пустовали.

Ланисты гладиаторов, чтобы занять толпу до прихода консулов и прочих магистратов, выпустили на арену «лузориев» и «пегниариев» – так назывались потешные бойцы, начинающие гладиаторы, еще не прошедшие полную боевую подготовку. Зрители в шутку называли их бескровные выступления «холодной закуской».

«Лузории» были вооружены деревянными мечами и небольшими круглыми щитами, а их противники, «пегниарии», держали в руках плети и палки.

Начавшаяся между ними борьба отчасти напоминала веселую потасовку, в которой никто из ее участников не получал обычно серьезных увечий, если не считать ссадин и кровоподтеков, зато много было беготни и суеты, вызывавших у публики оживление и смех, особенно у маленьких детей, приведенных на зрелище их родителями. Мимоходом следует отметить, что римские дети начинали впитывать интерес к гладиаторам чуть ли не с молоком матери.

С высоты помоста вся площадь виделась как на ладони.

По рыночным дням Ювентина часто бывала здесь вместе с рабами или подругами-рабынями, сопровождая домоправителя, закупавшего провизию. Тогда ей некогда было разглядывать достопримечательности Форума, битком забитого тележками, лотками, торговцами и покупателями.

Сегодня центральная площадь города, освещенная багровым сиянием вечерней зари, словно преобразилась и казалась великолепной.

Позади помоста возвышалась громада Семпрониевой базилики, верхние галереи которой также заполняли зрители.

Когда-то на месте базилики стоял дом Сципиона Старшего, но шестьдесят с лишним лет назад дом снесли вместе с находившимися здесь мясными и прочими лавками. Построенная здесь базилика стала самым большим зданием на Форуме и соперничала по величине лишь с возведенной позднее базиликой Фульвия, или Эмилия, которая строилась под руководством цензоров Марка Эмилия Лепида и Марка Фульвия Нобилиора²⁶⁴.

Как уже упоминалось, место перед Рострами, где была устроена арена и где громоздились сооружения временного амфитеатра, называлось Комицием. Здесь происходили плебейские сходки и выборные собрания по трибам, то есть трибутные комиции, на которых избирались народные трибуны, курульные и плебейские эдилы, городские, провинциальные и войсковые квесторы, а также коллегии по очистке дорог и улиц, по выводу колоний и наделению землей.

В этой части Форума было много каменных, бронзовых и мраморных статуй богов и героев Рима. Здесь же, за оградами красивых позолоченных решеток, росли священные растения, в том числе знаменитый фикус, под тенью которого, как гласила легенда, часто отдыхали Ромул и Рем. Рядом произрастали олива, виноградная лоза и лотос – египетский цветок, про который говорили, что он был древнее самого города.

С северо-запада площадь замыкал Капитолийский холм. У его подножия, рядом с лестницей Гемоний, которая служила началом подъема к храму Юпитера, стоял уже упомянутый храм Согласия, освященный еще Марком Фурием Камиллом. В нем была сосредоточена военная казна. Остальные государственные деньги хранились в храме Сатурна, находившемся неподалеку, ближе к Бычьему переулку, у которого заканчивалась Священная улица, проходившая мимо Семпрониевой базилики и как бы сливавшаяся со всей площадью.

На восточной стороне Комиция самым примечательным и красивым зданием была курия Гостилия, где обычно происходили заседания сената. Стены курии покрывала искусная роспись, изображавшая победные сцены из войны римлян с сицилийцами.

Севернее курии, почти примыкая к ней, находился атрий Свободы – там цензоры проводили перепись граждан по цензу, производили запись новых граждан, распределяя их по сельским или городским трибам, а в остальное время здесь содержались и пытались рабы, обвиненные в тяжких уголовных или государственных преступлениях.

Ближе к Мамертинской тюрьме, в которой приводили в исполнение смертные приговоры, был расположен трибунал ночных триумвиров, иначе называемых также триумвирами по уголовным делам (они выносили здесь свои беспощадные вердикты ворам, грабителям и убийцам, если это не были римские граждане, имевшие право на особый гражданский суд, а также право обращаться за помилованием к народному собранию, если им выносились смертные приговоры). Тут же стояла знаменитая Мениева колонна, на которой обычай позволял вывешивать проскрипции с объявлениями о продаже с торгов имущества должников.

Южнее базилики Семпрония на Форум выходила Этрусская улица. Ювентина еще месяц назад проживала там в доме ненавистного Аврелия. Этрусская улица была людной и торговой. Продавали здесь в основном благовония, дорогие ткани и одежды, но примыкавший к улице квартал, тоже называвшийся Этрусским, считался одним из самых бедных в Риме. Аврелий без труда находил среди обитателей этого района желающих наняться к нему в качестве охранников его гладиаторской школы, находившейся на Квиринальском холме.

Само название улицы свидетельствовало о том, что в древнейшие времена, когда Рим еще не был одним городом и состоял из отдельных поселков, разбросанных по возвышенностям среди малярийных болот, на этом месте жили пришельцы из Этрурии, о чем напоминала и старинная статуя этрусского бога Вертумна²⁶⁵, которая стояла у самого выхода улицы на Форум.

Окинув взглядом площадь, Ювентина принялась рассматривать передние ряды зрителей. Там разместились богачи в белоснежных тогах вместе со своими женами и детьми.

В глазах у нее зарябило от ярких и разноцветных одежд матрон и девушек, от сверкавших на них украшений из золота и драгоценных камней, свидетельствовавших о том, что со времени отмены Оппиева закона римские женщины уже не знали никакой меры и удержу в стремлении к роскоши. Ювентина знала, с каким наслаждением вспоминали римлянки о наиболее внушительной победе, которую когда-либо женская половина Рима одерживала в борьбе за свои насущные интересы.

Это была давнишняя и вместе с тем хорошо известная всем история. Закон о роскоши, принятый по предложению народного трибуна Гая Оппия²⁶⁶ в самый разгар войны с Ганнибалом, установил запрет римским женщинам иметь более полуунции золота, носить окрашенную в разные цвета одежду, а также ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоянии одной мили.

Закон этот действовал более двадцати лет, но в консульство Марка Порция Катона и Луция Валерия Флакка²⁶⁷, спустя семь лет после окончания войны, терпению женщин пришел конец. Они по сути дела открыто восстали против Оппиева закона и заставили мужчин отменить его.

В тот день, когда в народном собрании должны были поставить на голосование быть или не быть закону, тысячные толпы матрон и девушек заполнили все улицы и подходы к Форуму. Женщины хватали за руки и умоляли мужчин, идущих на собрание, голосовать за отмену закона, лишившего их, может быть, единственной радости в жизни – наряжаться и носить украшения. На помощь своим городским подругам в Рим стекались и сельские жительницы. Все вместе они убеждали мужчин согласиться с тем, что теперь, когда республика цветет и люди день ото дня богатеют, женщинам нужно возвратить украшения, которые они прежде носили.

Под влиянием этих жалостливых мольб и настойчивых увещеваний противников Оппиева закона стало заметно больше, чем его сторонников. Последних возглавил негодующий Марк Порций Катон, обрушивший на требования женщин всю силу своего красноречия. Он обвинял их в дерзости, безрассудстве, распущенности, в стремлении блистать золотом и пурпуром, разъезжая по городу на колесницах, подобно триумфаторам, одержавшим победу над законом, который был принят для блага государства.

Против Катона выступил с не менее убедительной, но более прочувственной речью народный трибун Луций Валерий, считавший Оппиев закон слишком суровым и несправедливым.

Живыми красками обрисовал он то безрадостное и унизительное положение, в каком оказались женщины Рима по сравнению с женщинами других италийских городов.

– Сколько же, клянусь богами, рождается в их сердцах боли и негодования, – восклицал Валерий, обращаясь к собранию, – когда они видят, что женам наших союзников оставлено право носить украшения, а им это запрещено; когда видят, как те, блистая золотом и пурпуром, разъезжают по улицам в пышных повозках, а наши жены за ними идут пешком, будто не Рим владыка державы, а города-союзники! Такое зрелище может ранить и мужское сердце!

Речь Валерия была выслушана благосклонно значительным большинством собрания, но, чтобы приступить к голосованию, требовалось согласие всех народных трибунов, а двое из них (это были братья Марк и Публий Бруты) заявили, что никогда не допустят отмены закона, и воспользовались своим правом «вето». Собрание было распущено. Порций Катон торжествовал.

Однако на следующий день еще больше женщин, чем прежде, высыпало на улицы. Громадной толпой окружили они дом Брутов и не расходились до тех пор, пока не уговорили их отказаться от своего «вето».

После этого на Форуме состоялось голосование, и все без исключения трибы высказались за отмену Оппиева закона вопреки предостережениям мудрого Катона о губительных последствиях роскоши, за которой должны были прийти ее неразлучные спутники – сребролюбие, стяжательство и связанные с ними преступления и гражданские распри.

На арене продолжалась жаркая схватка между «лузориями» и «пегниариями». Но зрителям уже наскучила эта показная театрализованная борьба. Нетерпение их нарастало – все ждали настоящего боя.

Зрители поглядывали на Ростры, но там по-прежнему никого не было. Видимо, что-то задерживало высших должностных лиц государства. В толпе уже слышались тревожные разговоры: уж не случилось ли чего? не получили ли консулы какие-нибудь недобрые сообщения из Галлии?

Как раз в это время Минуций и его друзья обсуждали последнюю новость: восстание тектосагов во главе с их вождем Копиллом, изменившим договору с римлянами и заключившим союз с кимврами.

Ювентина поначалу не без интереса прислушивалась к этому разговору, но вскоре внимание ее привлекли веселый шум и смех собравшихся внизу под помостом молодых плебеев, которые, окружив седоволосого старика, упрашивали его растолковать значение сновидений, так или иначе связанных с гладиаторами.

– Скажи, почтенный Куртизий, бывают ведь сны, когда и самому приходится выступать гладиатором? – спрашивал старика молоденький юноша в тоге-претексте с пурпурной каймой, какие носили несовершеннолетние.

– В таких случаях, мой милый, – добродушно отвечал старый плебей, – нужно ожидать либо судебного разбирательства, либо другого какого преследования. Скажем, если на тебе оружие гладиатора убегающего, например, «ретиария»²⁶⁸, то ты будешь ответчиком, а оружие гладиатора нападающего, «мирмиллона»²⁶⁹ или «секутора»²⁷⁰, означает жалобщика… Ну, а если подобный сон приснится вот такому молоденькому, как ты, Клувий, еще неженатому, так это непременно к скорой свадьбе…

В толпе молодых людей грянул дружный хохот.

– Поздравляем, Клувий!.. Поздравляем! – послышались со всех сторон насмешливые голоса, а юный Клувий, покраснев от смущения и досады, нахмурился и крепко стиснул зубы, чтобы лишним словом не вызвать еще большего веселья.

– Притом очень важно, – продолжил Куртизий после того, как все угомонились, – очень важно, с кем дерешься… Вот, например, кто бьется с «фракийцем»²⁷¹, тот возьмет жену богатую, коварную и любительницу во всем быть первой. Почему богатую, спросите вы? Потому, что «фракиец» весь в латах. А коварную потому, что меч у него кривой, а первенствующую, потому что он чаще всего наступает…

– А если бьешься с «самнитом»²⁷²? – поинтересовался кто-то.

– Кто бьется с «самнитом» при серебряном оружии, тот возьмет жену красивую, не очень богатую, зато верную, хозяйственную и уступчивую, потому что такой боец чаще отступает перед «фракийцем» или «галлом»²⁷³, а доспехи и оружие у него более красивые… А вот если кому приснится, что он схватился с «секутором», то получит в жены богатую красотку, но капризную и заносчивую. От такой жди хлопот… «Ретиарий» и того хуже, потому что тот, кто увидит его во сне, женится на бедной, страстной и распутной, то есть такой, что будет отдаваться всем желающим, настоящая волчица… «Андабат»²⁷⁴? Этот означает, что жена будет богатая и знатная, но умом недалекая. Богатая и знатная потому, что боец на коне, а глупая, потому что «андабат» ничего не видит в своем шлеме без отверстий для глаз… А вот «провокатор» означает жену красивую и милую, но уж больно жадную до любовных утех. Такая, как сказал один греческий мудрец, и самого сильного мужа высушит пуще огня и до времени в старость загонит…

В это время Минуций, тронув Ювентину за плечо, протянул ей табличку с именами гладиаторов.

– А ну-ка, посмотри, кого ты знаешь в этом списке? – сказал он.

Девушка взяла табличку и быстро пробежала ее глазами.

Табличка была испещрена именами всех семидесяти четырех гладиаторов, участников предстоящего боя. Напротив каждого из имен была сделана пометка, в каком качестве будет выступать тот или иной боец.

– Вот Амикл, «секутор», – найдя знакомое имя в табличке, заговорила Ювентина. – О нем я только знаю, что он выдержал несколько боев и один раз был помилован зрителями за проявленную храбрость… А вот Гиацинт, храбрый и ловкий юноша. Сегодня он будет выступать «большим щитом»… Сатир! О, этого я хорошо знаю! Он один из лучших бойцов Аврелия… Странно, здесь он помечен «ретиарием», хотя обычно выступает в тяжелом вооружении…

– Постой-ка! Знакомое имя! – Минуций наморщил лоб, припоминая. – Сатир! Ну, как же! Помню этого храбреца. Он сражался на прошлогодних Мегалисийских играх и в праздник Злого Юпитера. Обязательно поставлю на него. Клянусь дубиной Геркулеса, уже одно то, что он до сих пор жив, кое-что значит… Ну-ка, кто там еще?

– Эвгемел, «самнит», – продолжала Ювентина, водя пальцем по табличке. – Этого привезли из Капуи, где он отличился во многих поединках, но в Риме был ранен и помилован… Алкей… нет, такого не помню… Лидиад, Триптолем… нет, этих я тоже не знаю. Мемнон… О, боги! Не может быть! – взволнованно ахнула Ювентина, и лицо ее покрылось внезапной бледностью.

– Что такое? Кто он, этот Мемнон? – спросил Минуций.

Ювентина подняла на него свои огромные глаза с застывшим в них изумлением.

– Этого не может быть, – дрогнувшим голосом сказала она. – Ведь он… все говорили, что его нет в живых, что он умер от ран в Капуе…

– Возможно, это кто-то другой, носящий то же имя… Прости, – увидев, что девушка погрустнела и задумалась, мягко произнес Минуций. – Кажется, он был дорог тебе…