Kitabı oku: «Покушение», sayfa 2
Глава 2
Назначение на пост министра внутренних дел, а стало быть, и оказанное «верному Генриху» столь высокое доверие не вызвало у него ни малейшего угрызения совести. А основания для этого, надо прямо сказать, были весьма основательные. Еще в августе сорок второго года в своей полевой штаб-квартире в Житомире Гиммлер в деталях обсуждал с начальником VI управления РСХА бригаденфюрером Вальтером Шелленбергом вопрос возможного «компромиссного соглашения» с западными державами. Они тогда даже составили некоторые наметки соглашения, решив предложить западным державам уход вермахта из Северной Франции, Голландии и Бельгии и создание франко-германского экономического союза. При этом Австрию и Судеты они оставляли в составе рейха. Западную часть Польши намеревались превратить в свою постоянную колонию, пространство между Обью и Леной передать под управление Англии, а район между Леной, Камчаткой и Охотским морем отдать США. Естественно, все это делалось в строжайшем секрете за спиной обожаемого фюрера.
Но если о компромиссах с собственной совестью Гиммлер предпочитал не распространяться, то продемонстрировать свою исполнительность и преданность Гитлеру за счет других он никогда не упускал случая. Поэтому едва в его кабинет зашел Кальтенбруннер, Гиммлер ознакомил его с проектом приказа высшему руководителю войск СС и полиции на Украине группенфюреру Прюцману о разрушении Донбасса. «Дорогой Прюцман! – говорилось в нем. – Генерал пехоты Штапф имеет особые указания относительно Донецкой области. Немедленно свяжитесь с ним. Я возлагаю на Вас задачу всеми силами содействовать ему. Необходимо добиться того, чтобы при отходе из районов Украины не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного рельса, чтобы не остались в сохранности ни один дом, ни одна шахта, которая не была бы выведена на долгие годы из строя; чтобы не осталось ни одного колодца, который бы не был отравлен. Противник должен найти действительно тотально сожженную и разрушенную страну. Немедленно обсудите эти вопросы со Штапфом и сделайте все, что в человеческих силах, для выполнения этого… Ваш Гиммлер».
Приказ был подписан седьмым числом сентября месяца. При всей изворотливости и подозрительности своего ума начальник РСХА не сразу сообразил, для чего же его шефу понадобилось писать эту реляцию, если Донбасс практически уже сдан русским? Если за последние шесть дней стремительного наступления Красной армии вермахт вынужден был оставить такие важнейшие промышленные центры Донбасса, как Дебальцево, Славянск, Артемовск, Горловка, Макеевка и, наконец, Сталино? И что уже теперь могут сделать по выполнению этого приказа и Прюцман, и Штапф, и все другие большие и маленькие чины и чиновники? Такого неприкрытого лицемерия Кальтенбруннеру не приходилось видеть уже давно. Но то, что он услышал от рейхсфюрера в следующий момент, озадачило его еще больше.
– Надеюсь, дорогой Эрнст, что вы возьмете под личный контроль выполнение этого приказа, – будто и слыхом не слыхав, что творится на фронте, сказал Гиммлер.
Кальтенбруннеру на какой-то момент даже показалось, что уж не шутит ли шеф. Но приказами такого плана ни в штабе рейхсфюрера, ни в РСХА не шутили. Тогда что это: какое-то очередное, не очень умное прощупывание?
– Не сомневайтесь, рейхсфюрер. Я сделаю все, что в моих силах, – не стал испытывать судьбу Кальтенбруннер. – Позвольте мне обратить ваше внимание лишь на то, что без войск вермахта нам будет трудно депортировать в глубь нашего тыла даже лагеря. Перегоняемые на запад десятки, сотни тысяч жителей, скот непременно надолго забьют все дороги, так необходимые вермахту для маневра и подвоза резервов, боеприпасов, продовольствия. Командование вермахта уже не раз выражало по этому поводу свое недовольство.
– Знаю, Эрнст, – согласился Гиммлер. – Знаю… Очевидно, для подлежащих насильственной эвакуации придется проделывать колонные пути. Возможно, следует предусмотреть еще какие-нибудь способы и меры…
– Но это еще не все, рейсхфюрер, – продолжал Кальтенбруннер. – Наступает пора массового сбора урожая на Украине. По данным рейхслейтеров и гебильдкомиссариатов, в этом году в восточных и западных районах Украины ожидается хороший урожай зерна, картофеля, свеклы, яблок. Но кто будет их убирать? Грузить? Отправлять в рейх? То, что население собирает для себя, мы успеваем отобрать и вывезти на запад. Но это лишь малая толика того, что мы можем получить и должны были бы получить, если бы вермахт крепче удерживал занятые им районы.
– Мне это тоже известно, Эрнст, – не стал оспаривать сложившуюся на фронте ситуацию Гиммлер. – Уже третий раз намечаются все новые и новые рубежи «Восточного вала». Хуже того, возможно, какое-то время вермахт и дальше будет терять свои позиции. Но я уверен, что это носит чисто временный характер. Во всяком случае, мы свои задачи будем выполнять безукоснительно. И эти, и ту особую, государственной важности, которую только что перед нами поставил фюрер.
Кальтенбруннер знал о встрече Гиммлера с Гитлером, знал, что Гиммлер был в «Вольфшанце». Одним из первых узнал от Бормана, что его шеф стал министром внутренних дел. Но уже тогда подумал, что не затем, чтобы объявить ему об этом назначении, фюрер вызывал его в свою ставку. «Особую, государственной важности, – повторил он мысленно характер предстоящей задачи. – Так что же требуется конкретно?»
– Мы должны уничтожить Верховное командование Красной армии, Эрнст, – продолжал Гиммлер. – Конечно, в первую очередь и как главный объект – Сталина. Не удастся покончить с ним, любого из его ближайших помощников. Но обязательно того, кто непосредственно работает в Москве…
«Вот главный вопрос, который они обсуждали в “Вольфшанце”, – сразу же решил Кальтенбруннер. – Фюрер доверил его Гиммлеру и наверняка ему же поручил всю организацию и подготовку данной операции…»
– Это будет наша конкретная, практическая помощь вермахту… Успешное выполнение этой акции необычайно поднимет в глазах фюрера деловой авторитет наших служб… В конце концов это тот случай, который выпадает на долю исполнителя раз в сто лет… Вы сами отлично понимаете, Эрнст, что ждет нас с вами в случае успеха… А неуспеха просто не должно быть… Мы не имеем никакого права не оправдать доверие фюрера… – не без пафоса говорил, будто выступал перед солидной аудиторией, Гиммлер.
Кальтенбруннер никогда не был военным. Очень плохо разбирался в тактике и оперативном искусстве. Концентрация сил, вклинение, прорыв, обход, охват, как, впрочем, и многие другие понятия войны в сфере его деятельности, выглядели и звучали куда скромнее. Но и не зная военных премудростей, он давно уже понял, что дела у вермахта на Восточном фронте идут совсем далеко не так, как это планировалось и как об этом разглагольствовали напыщенные и спесивые военачальники. Еще сравнительно недавно в глазах и поведении у многих из них отчетливо проглядывалось одно высокомерие. А теперь, оказывается, им уже надо помогать… «И это в первую очередь должен буду делать я», – сделал для себя основной вывод шеф РСХА. И тотчас, будто Гиммлер читал его мысли, получил своей догадке подтверждение.
– Я искренне порадовался за вас, дорогой Эрнст, когда фюрер поручил мне передать вам, что именно на вас и на ваши службы возлагает он всю ответственность за успех намечаемой акции, – продолжал новоиспеченный министр внутренних дел. – Фюрер наделяет вас неограниченными полномочиями. Вам предоставляются самые широкие права привлекать в процессе подготовки и проведения акции любых специалистов, любую технику, любые средства.
Кальтенбруннер слушал то, что ему по поручению Гитлера передавал его шеф, и мысленно, в самых общих чертах, пытался представить себе, как это задание можно выполнить, если до сих пор ни одному ни из старых, давным-давно законспирированных в России, ни из новых, засланных в эту варварскую страну перед самой войной разведчиков не удалось вклиниться ни в один штаб на уровне хотя бы армейского звена или в государственное учреждение республиканского масштаба? Но так же как и его шеф перед Гитлером, не выразил и намека на трудность выполнения планирующейся акции, так и он не высказал Гиммлеру ни малейшего сомнения в успехе ее осуществления. Он тоже, как и Гиммлер в беседе с Гитлером, спросил у шефа только о сроках ее исполнения.
– А сколько времени заняла подготовка к операции «Тевтонский меч»? – вопросом на вопрос неожиданно ответил Гиммлер.
Гиммлер задал вопрос наобум. Так сказать, по аналогии. По совпадению конечных целей. С той лишь разницей, что жертвой «Тевтонского меча» пал министр иностранных дел Франции Леон Барту, а в результате планируемой акции должен был погибнуть один из членов Государственного Комитета Обороны или членов Ставки Верховного главнокомандования СССР. И он забыл, что к «Тевтонскому мечу» нынешний начальник РСХА не имел никакого отношения. Но Кальтенбруннер немедленно воспользовался этой промашкой своего шефа и уместно напомнил ему, что в ту пору он занимался другим, не менее ответственным делом и даже пострадал за него.
– У меня тогда, рейхсфюрер, в моей милой Вене были другие проблемы. И я могу точно сказать, сколько и чего мы затратили на операцию против правительства Дольфуса.
– О, да-да! – спохватился Гиммлер. – А через три года произошла такая наша приятная встреча на венском аэродроме! Все правильно, мой дорогой Эрнст. Я сам объяснил фюреру, что меньше, чем в полгода, нам не уложиться.
«Настало время хоть что-нибудь выторговать и для себя», – снова решил Кальтенбруннер.
– Думаю, рейхсфюрер, что мы не уложимся и в год, – довольно твердо сказал он. И чтобы не вызвать у Гиммлера подозрений в том, что он мало верит в успех операции, добавил: – Ведь вам лучше, чем кому-либо другому, известно, что оставил мне в наследство в России наш милый Гейдрих.
– Да, Эрнст, это мне известно, – согласился Гиммлер. То, что было плохо у предшественника Кальтенбруннера в РСХА, то было плохо и у рейхсфюрера СС, потому что РСХА было его детищем со всеми ее службами, управлениями и отделами. И, намекая сейчас Гиммлеру на явный недостаток агентуры в России, Кальтенбруннер недвусмысленно обвинил в этом и его – своего всемогущего шефа.
– Да, положение, вне всякого сомнения, оставляет желать лучшего, – еще раз подтвердил свое согласие Гиммлер. – Но мы его исправляем. И вы, Эрнст, это знаете. Если нам удалось забросить в советский тыл в сорок первом году в четырнадцать раз больше агентов, чем в тридцать девятом, то в сорок втором – уже в тридцать один раз, а в этом и вовсе в сорок три раза. Это не так уж мало! И не надо забывать, Эрнст, что к концу прошлого года в наших школах и лагерях обучалось более десяти тысяч человек. И потом вспомните, Эрнст, разве не мы, немцы, первыми в мире разработали и применили самую дальнюю связь с нашими подводными лодками, разве не нам принадлежит пальма первенства разработки самолетов-снарядов и тяжелых ракет дальнего радиуса действия? Разве не мы еще в прошлом году дали первый ракетный залп с подводной лодки, погруженной на глубину двадцати метров? А наши изыскательные работы в области реактивной авиации? Не надо унывать, Эрнст. Недостаток в чем-либо одном всегда может быть с лихвой наверстан преимуществами в чем-то другом.
Кальтенбруннер понимал, что все это было сказано ради красивого словца. Да, шпионов и диверсантов стали забрасывать в Советский Союз в десятки раз больше, чем до войны. Да, школы и учебные лагеря при зондеркомандах усиленно натаскивают тысячи новых лазутчиков. Но где та отдача от них, на которую возлагали в рейхе такую большую надежду? Где дезорганизация советского тыла? Где массовые диверсии? Акты саботажа? Какие удалось взорвать стратегически важные мосты и другие объекты? Нет, кое-что, конечно, получается. Но так мало, что этого не компенсируешь ни самой дальней в мире радиосвязью, ни залпами из морских глубин. И уж точно на намечавшуюся акцию ни то, ни другое, ни третье не окажет ни малейшего влияния. А за подготовку к акции нужно было браться. И не откладывая. И с такой энергией, которую заметили бы все, посвященные в нее. Но Кальтенбруннеру захотелось хотя бы самую малость подстраховаться на всякий непредвиденный случай. И он, прежде чем поблагодарить фюрера и рейхсфюрера за оказанное ему такое высокое доверие и выразить полную уверенность в том, что порученное ему задание непременно будет выполнено, обратился к Гиммлеру с просьбой, а равно и с предложением:
– Я думаю, что не ошибусь, если возложу непосредственное руководство подготовкой и осуществлением данной акции на начальника восточного отдела VI управления оберштурмбаннфюрера Грейфе и назначу одним из его помощников Скорцени?
– Конечно, я также сказал фюреру, что вы лучше всех знаете своих подчиненных, – охотно согласился Гиммлер и не без удовольствия, пристально посмотрев в глаза своему австрийскому конкуренту, добавил: – И все же, мой дорогой Эрнст, полную ответственность за всю операцию фюрер возложил лично на вас.
– Я никогда этого не забуду, рейхсфюрер. Хайль! – вскинул длинную, как у орангутанга, руку Кальтенбруннер и, услыхав ответное «Хайль!», вышел из кабинета своего шефа.
Кальтенбруннер ни на йоту не сомневался в том, что отныне и до самого последнего момента осуществления операции Грейфе будет подробнейшим образом доносить Шелленбергу, а тот незамедлительно Гиммлеру о всех деталях ее хода. Потому что Грейфе и Шелленберг были людьми Гиммлера. Потому что все, кто служил в РСХА, были либо людьми рейхсфюрера, либо людьми Кальтенбруннера. Койечно, в иной ситуации Гиммлер никогда бы такого раздвоения не допустил и очень быстро избавился бы от всех и каждого, кто хоть и в тайне ориентировался бы не на него, а на кого-либо другого. Но дело для него осложнялось тем, что сам Кальтенбруннер был человеком Гитлера. Австрийцем. А стало быть, и земляком фюрера. И именно фюрер, а не кто-нибудь иной, после убийства чешскими патриотами Гейдриха назначил на его место начальником РСХА австрияка, бывшего венского адвоката, ставшего впоследствии «высшим фюрером СС и полиции» в Австрии доктора Кальтенбруннера, присвоив ему вначале чин брйгаденфюрера, а затем группенфюрера и обергруппенфюрера СС. И не только назначил, но и, как это всем уже было известно, в последнее время все чаще и чаще стал решать многие вопросы непосредственно с ним. Но Гиммлер, несмотря на все эти нюансы, все же оставался непосредственным начальником Кальтенбруннера. И потому Кальтенбруннер и поручил это ответственнейшее задание человеку Гиммлера. А уж как потребовать точности его выполнения, как предупредить об ответственности за исполнительность – это Кальтенбруннер знал и умел…
В тот же день Грейфе был вызван в кабинет начальника РСХА, где ему строго конфиденциально было объявлено о возложенном на него задании особой важности и секретности и даны четкие и жесткие указания по его выполнению. Тогда же было решено в целях строжайшей конспирации никакого обозначения предстоящей акции не давать, подготовку вести в рамках разведоргана «Цеппелин», поименно назван круг должностных лиц, задействованных в операции.
Грейфе не знал, сказал ли рейхсфюрер Кальтенбруннеру о том, что идея эта не новая. Что она уже возникала однажды перед войной. И что Гиммлер уже обсуждал ее с предшественником Кальтенбруннера Гейдрихом. Тогда даже были сделаны кое-какие шаги по воплощению ее в жизнь. В частности, одному из московских агентов было приказано детально изучить маршруты ежедневных поездок на работу и с работы руководителей партии и государства и сделать фотоснимки мест, наиболее удобных для проведения террористической акции. Но дальше этого тогда дело не пошло. Надвигались более грозные события. В действие вступал план «Барбаросса». И Гиммлер посчитал неуместным выходить на фюрера с предложением своего замысла. И тогда об этом задании забыли. Но сейчас Грейфе живо вспомнил о нем и распорядился отправить радиограмму агенту номер «двадцать два» с приказом немедленно найти эти фотографии. Сейчас они, как никогда, оказались бы очень кстати.
Глава 3
Сентябрь сорок третьего в Москве был сухим и солнечным. А сама Москва, хоть на ней и проглядывалась совершенно четко печать сурового военного режима, выглядела чистой и опрятной. Заметно меньше стало на улицах людей. Часть населения еще не вернулась из эвакуации. Исчезла праздногуляющая публика. До жесточайшего минимума сократилось число командированных. Все трудоспособные жители столицы работали на предприятиях. И все же Москва совершенно не выглядела безлюдной. Нормально работал городской транспорт, кинотеатры и театры, в Парке культуры и отдыха имени Горького успешно функционировала выставка образцов трофейного вооружения, и ее охотно посещали москвичи. Заметным стало и оживление в магазинах. Следов бомбежек в городе почти не было видно. Ушедших на фронт дворников призывных возрастов заменили их жены, дети-подростки. Тротуары и проезжая часть улиц и переулков регулярно поливались водой и подметались, на них не скапливалась даже опавшая листва многочисленных зеленых насаждений столицы. А когда после полудня заливистые звонки возвещали об окончании занятий в учебных заведениях и на улицы высыпала учащаяся молодежь, город и вовсе становился шумным и говорливым. Постоянной и наиболее характерной приметой города тех дней было, конечно, большое число военных. Особенно много их было на вокзалах. Через Москву ехали на фронты и с фронтов раненые и уже подлечившиеся, те, кого вызывали в Москву, и те, кого она сама направляла в свой тыл и в глубокий тыл врага: офицеры и солдаты небольшими группами и целыми воинскими командами. Это было совершенно естественно.
Поэтому появление на Арбате сухощавого, лет тридцати пяти старшего лейтенанта с узенькими погонами на гимнастерке и небольшим солдатским мешком на левом плече ни у кого не вызвало ни малейшего любопытства. Однако если бы военный патруль, а он нес свою службу на улицах города исправно и бдительно, вздумал поинтересоваться личностью старшего лейтенанта и потребовал бы у него документы, то узнал бы, что их предъявитель старший лейтенант интендантской службы Помазков направлен в г. Москву в в. ч. 27865 для выполнения служебного задания. Документы, удостоверяющие личность и командировочное предписание Помазкова, были заверены круглой гербовой печатью и подписью командира части, в которой проходил службу Помазков. Но патруль Помазкову не встретился. Зато мимо него и рядом с ним проходили и проезжали сотни других людей, которым, как уже говорилось, до него не было никакого дела. А он тоже не обращал на них почти никакого внимания, потому что знал, что не встретит среди них даже случайно ни знакомых, ни родственников, ибо также отлично знал, что их в Москве просто нет. И его наверняка никто не остановит и не узнает. Впрочем, один человек, хоть и с большим трудом, все же мог бы узнать его. Этим единственным человеком был дворник дома с флигелем Захарыч. И хотя Захарыч встречался со старшим лейтенантом еще до войны всего раза два, он тем не менее мог бы вспомнить, как и при каких обстоятельствах происходило это. Но вероятность встречи с Захарычем тоже была равна нулю. Потому что, как было доподлинно известно старшему лейтенанту, Захарыч где-то воевал на фронте. Не было в Москве и последней ответственной квартиросъемщицы во флигеле Барановой. Это также прекрасно знал старший лейтенант.
Миновав магазин «Фрукты», столовую и фотоателье, Помазков завернул под арку дома. В глубине двора, прямо напротив арки, показалась обитая вылинявшим брезентом входная дверь флигеля, приступки, ведущие к ней, и потускневшая, давным-давно нечищенная медная пластина. Помазков сделал несколько шагов под аркой и вдруг увидел, как дверь открылась и из флигеля вышел милиционер. Это было так неожиданно, что Помазков на какой-то момент совершенно растерялся. Что надо было здесь этому представителю власти? Что делал он во флигеле, в котором находилась квартира Барановой? Естественно, ответить на эти вопросы старшему лейтенанту никто не мог, и он остановился как вкопанный. Но уже в следующий момент сориентировался и захлопал себя руками по карманам гимнастерки, явно ощупывая их и пытаясь что-то в них найти. Но в карманы не полез, а, будто что-то припомнив, повернулся и медленно вышел из-под арки обратно на улицу. И уже не задерживаясь, пересек Арбат и вошел в булочную напротив. Тут, смешавшись с москвичами, выкупавшими по карточкам хлеб, он пристроился у витрины и стал наблюдать за аркой. Из булочной не было видно, что делалось внутри двора. Зато прекрасно можно было разглядеть каждого, кто входил и выходил из него.
Прошло несколько минут напряженного ожидания, во время которого Помазков старался как-то объяснить себе появление в квартире Барановой милиции, и из-под арки вышли трое милиционеров. Двое из них вели лет четырнадцати парня, третий шел сзади и нес обыкновенный дворницкий лом. Парень не оказывал стражам порядка никакого сопротивления. Встречные прохожие то и дело заслоняли парня от Помазкова, но он все же заметил, что парень явно был смущен случившимся и тем любопытством, с каким на него глазели окружающие.
«Неужели, на мое счастье, все это чистейшая случайность? И вся катавасия только из-за этого стервеца, который просто-напросто пытался обворовать квартиру Барановой, – пытался успокоить себя Помазков. – Ведь если это именно так, то, значит, еще ничего не потеряно?»
Помазков еще с полчаса потолкался в булочной, потом вышел на улицу, постоял в толпе, стремившейся попасть в кинотеатр «Арс», даже спрашивал у прохожих, нет ли у кого лишнего билетика, а сам не спускал глаз с арки дома с флигелем. Но ничего подозрительного так больше и не увидел. И все же он еще долго разгуливал по противоположной стороне Арбата, прежде чем решился снова заглянуть во двор. Однако наконец заглянул. Но тут его ожидал новый сюрприз. На двери квартиры Барановой появился здоровенный висячий замок. Очевидно, милиция позаботилась о том, чтобы больше никто во флигель не входил. Но много хуже этого было то, что еще и опечатали дверь.
Помазкову очень надо было побывать в квартире Барановой. Для того чтобы попасть в нее, у него был ключ. А на случай всяких недоразумений доверительное письмо, правда, написанное не самой хозяйкой, а лишь ее почерком, но датированное еще маем сорок первого года. В письме сообщалось о том, что Баранова высылает Помазкову ключ и разрешает останавливаться у нее в любое время, независимо от того, будет ли она сама дома или в отъезде. Но это письмо действительно было на самый крайний случай. Ибо с кем-нибудь объясняться, привлекать к себе чье-то внимание совершенно не входило в планы старшего лейтенанта. Тем более вступать по поводу посещения квартиры в контакт с милицией. Но именно это-то и необходимо было теперь делать. Помазков задумался, как поступить.
– Вы, товарищ военный, к кому? – услышал он неожиданно за спиной незнакомый женский голос.
Помазков обернулся. Перед ним стояла пожилая женщина с ведром. «Вероятно, какая-нибудь соседка Барановой, – решил он, пытаясь припомнить ее. – Ведь мог же он встречаться с ней?» Но память ничего ему не подсказала. Похоже было, что и соседка совершенно не узнала старшего лейтенанта.
– Да вот адресочек у меня. Вроде тут врач-протезист проживать должен, – начал объяснять он причину своего появления во дворе. Но женщина не дала ему договорить.
– А как же, Баранова Мария Кирилловна, – подсказала она.
– Совершенно верно…
– В отъезде она, – объяснила женщина. – Перед самой войной уехала в Ригу. Ну а Рига-то сейчас под немцем. И никаких вестей от Барановой нет. А квартиру-то вот только что обворовали…
– Как? – сделал удивленные глаза Помазков.
– Ну прямо вот только что! – подтвердила женщина и взмахнула от огорчения, что гость не застал случившееся, руками. – И милиция была. И шпану одного забрали! И замок повесили!
– Ай-ай-ай, – в тон ей заохал Помазков.
– А уж много ли утащили, этого нам не сказали…
– Да кто скажет! – посочувствовал неудовлетворенному любопытству соседки Помазков.
– Говорят, у нее ведь и золото было, – доверительно сообщила соседка.
– Сколько угодно, – согласился Помазков. – Значит, мои хлопоты совсем пустые.
– Выходит, что да, – подтвердила женщина.
Помазков поблагодарил соседку Барановой за разъяснения и вышел со двора. То, что он не отрекомендовался этой незнакомой ему женщине как доверенный Барановой, нисколько не мешало ему заявить о своих отношениях с Марией Кирилловной в милиции, где в подтверждение своих слов он мог предъявить и ее письмо. И можно было не сомневаться в том, что милиция распечатала бы квартиру и сняла замок. Но, как уже говорилось, оставлять о себе в милиции какие-то следы Помазкову не хотелось. А побывать в квартире у Барановой ему было очень надо. Ради этого он и приехал в Москву. И вдруг вся эта глупая история с воровством. Помазков не сомневался в том, что в квартиру Барановой залезли не профессиональные воры, а какие-нибудь шалопаи-мальчишки. Кстати, одного из них он даже видел. И то, что это сделали не профессионалы, его даже обрадовало. Еще можно было надеяться на то, что не все пропало. Хотя мальчишки напортили все хуже некуда. Впрочем, оставался еще один вариант, который мог привести Помазкова к цели. Но надо было хорошенько подумать, как его лучше осуществить. А главное – безопаснее. И уж конечно, не сегодня… И не завтра… И даже не послезавтра… А когда все успокоится и немного забудется…
