Kitabı oku: «Покушение», sayfa 5
Глава 9
– Слышали сводку? – заходя в кабинет Круклиса, еще с порога спросил Доронин.
– Еще бы! Такие новости! Столица Украины! Красавец Киев! Лучшего подарка к 26-й годовщине Октября и не придумаешь, – довольно ответил Круклис.
– Просто молодцы, – высказал похвалу в адрес воинов-освободителей Доронин.
– Они-то да. А мы? – лукаво улыбнулся Круклис.
– Несравнимо слабее, но кое-что тоже есть, товарищ полковник, – ответил Доронин. – Разрешите начать с фотографий?
– С чего хотите, – согласился Круклис, вытаскивая из стола свое непременное в таких случаях увеличительное стекло.
Доронин разложил перед полковником фотографии.
– По данным экспертизы, товарищ полковник, все снимки сделаны еще до войны – не раньше, чем в тридцать девятом году. Снимали из фотоаппарата с очень маленьким объективом. Вероятно, какая-нибудь подделка под зажигалку или под портсигар, или что-либо подобное. Это доказывается тем, что часть снимков – монтированные, – начал доклад Доронин. – Объекты фотографирования просто не умещались в одном кадре.
Доронин докладывал, а Круклис вновь, с еще большим вниманием, разглядывал снимки через увеличительное стекло.
– Я заметил это еще в прошлый раз, – сказал он. – Конечно, разве захватишь в один кадр новые корпуса завода «ЗиС»? Или даже Крымский мост? А монтаж получился неплохой…
– Обратите внимание вот на эту серию, я бы так выразился, – подсказал Доронин.
Круклис просмотрел. На снимках были какие-то неизвестные ему дома, две подворотни, витрина магазина.
– Я их уже видел. Но не очень пока понял, для чего их фотографировали, – признался он. – Может, вы догадались? Может, тут главное не дома, а люди?
– У нас пока тоже ясности нет. Но мы склонны думать, что снимались все же именно дома. А вот с какой целью? – вопросом ответил Доронин.
– Явки? Места встреч? Тайники? – высказал предположение Круклис.
– Все может быть, – согласился Доронин. – Но ведь надо знать точно.
– Хорошо. Время есть – подумаем. Что дальше? – спросил Круклис.
– Дальше я бы хотел доложить о жильцах. Тут нам повезло больше…
– Еще бы! Тут к вашим услугам и соседи, и милиция, и паспортный стол. Так в чем же нам повезло?
– В квартире, начиная с тысяча девятьсот двадцать пятого года до того самого момента, как в нее вселилась Баранова, проживала семья Мартыновых: муж, жена и двое детей, – объяснил Доронин. – Глава семьи – Мартынов Тимофей Петрович, умер от воспаления легких в тридцать третьем году. Его супруга, Мартынова Глафира Ермолаевна, умерла от язвы желудка в тридцать шестом. Обе их дочери, Анна Тимофеевна и Любовь Тимофеевна, вышли замуж и уехали из Москвы. Анна – в тридцать седьмом в Новосибирск, где проживает с семьей до сих пор. Любовь вышла замуж за военного и уехала с ним в марте сорокового года в Бобруйск. Сведений о ней нет. В отделении милиции так характеризовали Мартыновых: семья простая, рабочая. Никто из семьи никогда ни в какой деятельности, направленной против советской власти, замешан не был.
– Это хорошо, – после некоторого раздумья сказал Круклис. – Каковы же выводы?
– Ни Мартыновы-старшие, ни их дочь Анна никакого отношения к снимкам не имеют, так как последние сделаны уже после того, как эти трое жили в Москве. Это первое, – загнул один палец Доронин.
– Продолжайте, – кивнул Круклис.
– Второе. Мы взяли данные на мужа Мартыновой-младшей в Киевском районном загсе и запросили на их основании Главное управление кадров Наркомата обороны подтвердить его личность. А заодно и место его службы в настоящее время. Однако ответа пока не получили. Что касается данных последней ответственной квартиросъемщицы – Барановой Марии Кирилловны, товарищ полковник, то тут мы неожиданно попали в тупик. В сведениях, имеющихся в домовой книге, говорится, что она родилась в Киеве в 1902 году. Но Киев только вчера освободили. И найдем ли мы там подтверждение этого факта позднее, тоже неизвестно. Вполне возможно, что все архивы киевских загсов погибли. Тогда мы навели о ней справки в подмосковном поселке Томилино, откуда она согласно записи в домовой книге переехала в Москву в сентябре сорокового года. Оказалось, что в Томилино Баранова перебралась в тысяча девятьсот тридцать пятом году из Детского Села – ныне Пушкин, под Ленинградом. Но город Пушкин оккупирован. И проследить путь Барановой до тридцать пятого года мы пока тоже не в состоянии. Не удалось на данный момент установить и то, была ли она замужем. И в Москве, и в Томилине она проживала одна. Народу к ней ходило много. Но ведь она, как врач, занималась частной практикой на дому. Вполне возможно, что это были ее пациенты. А про друзей и знакомых – никто ничего не знает. Единственным человеком, который мог бы пролить некоторый свет на это дело, был, как ни странно, дворник дома в Москве, в котором проживала Баранова. Почему-то именно ему она сообщала некоторые сведения о себе. Он сейчас на фронте. Но я уже вызвал его. Хотя, конечно, наши сотрудники могли бы получить необходимые сведения у него прямо там, на месте. Но мало ли еще какие вопросы возникнут по ходу дела?..
– Вызвали и правильно сделали, – одобрил действия своего заместителя Круклис. – А где эта дама получала паспорт?
– По сведениям той же томилинской домовой книги – в Детском Селе в тридцать втором году, когда проводилась общая паспортизация.
– В Детское Село, то бишь в Пушкин, нам, вы правы, пока не попасть, – согласился Круклис. – Но давайте начнем с того, что поверим Барановой. Она пишет: родилась в Киеве. Вот туда и поедем. И вы зря настроены так пессимистически, – покачал он головой. – Что-то там погибло – это совершенно определенно. А что-то, вполне возможно, и сохранилось. Так что побывать в Киеве просто необходимо. Давайте-ка пошлем туда Петренко. Он город знает, ему легче будет там во всем разобраться. Только проинструктируйте его хорошенько.
– Понял, товарищ полковник, – ответил Доронин.
Глава 10
Отдел IVB2 сработал оперативно. Уже через три дня после встречи с Грейфе начальникам ряда тюрем, концлагерей и некоторых их филиалов был направлен разработанный Вольфом циркуляр, согласно которому требовалось в недельный срок представить в отдел списки с фотографиями на трех-четырех русских, добровольно изъявивших желание служить рейху. Далее указывалось, какими качествами эти русские должны обладать и что следует сообщать в характеристиках, составленных на них. Непременным и обязательным условием отбора было полное исключение для отобранных возможности быть помилованным у себя на родине.
Прошло еще три дня, и хотя до указанного в циркуляре срока времени еще оставалось достаточно, Вольфа неожиданно вызвал к себе начальник, бригаденфюрер Мюллер. И безо всяких предисловий спросил:
– Как идет подбор русских по заданию шефа, Вольф?
Начальник отдела IVB2 сразу сообразил, что Кальтенбруннер продублировал свое указание. И хотя это еще раз укололо его самолюбие, он доложил начальнику гестапо так, будто выполняет задание не шефа РСХА, а непосредственно его, Мюллера.
– Согласно разосланному нами циркуляру через три дня списки отобранных русских с подробными характеристиками на них будут доложены вам, бригаденфюрер.
– Хорошо, Вольф, – одобрил Мюллер. – Но предварительно проштудируйте их сами. И наметьте наиболее подходящих.
– Но я не знаю, для какой цели их подбирать, бригаденфюрер, – признался Вольф.
– Это неважно, Вольф. Выбирайте лучших по всем показателям, – не стал объяснять Мюллер того, что и ему самому тоже не сказали, зачем конкретно управлению Шелленберга понадобились русские.
Когда списки, фотографии и характеристики поступили в отдел, Вольф так и сделал. Каждый пункт требований, которые предъявлялись к тем, кого отбирали, он тарифицировал в десять баллов. А уж потом, исходя из этой общей суммы, конкретно оценивал каждого отобранного. В итоге нетрудно было определить того, кто набрал баллов больше других. В зачет шло все: провокации, доносы, именуемые в характеристиках «информацией», личное участие в допросах, пытки заключенных и, наконец, приведение в исполнение приговоров. По десятибалльной системе Вольф оценивал также чины и награды представленных ему для отбора. Хотел было сюда приплюсовать и баллы, выставленные им на фотографиях. Но неожиданно задумался: а правильно ли это будет? И очень скоро решил, что именно этого-то делать не следует. Потому что три балла за фотографию легко сводили на нет все остальные показатели, будь они даже рекордными. Вольф четко помнил просьбу Грейфе: «желательно пообаятельней». И сейчас детально разглядывал фотографии. Нельзя сказать, что на них были изображены какие-нибудь уроды или сказочные злодеи. Ничего подобного. Люди как люди. Если не считать того, что у каждого из них во взгляде была какая-то настороженность и затаенность. Одним словом, когда Вольф закончил отбор, из двадцати восьми дел остались лишь шесть. Он отложил их в отдельную папку и понес показывать Мюллеру.
– Ну что ж, не знаю уж, чего от них хочет этот Грейфе, а на мой взгляд, любого из них можно посылать хоть черту в зубы, – просмотрев дела, одобрительно сказал шеф гестапо.
– Может, еще построже посмотреть? Парочку отложить в сторону? – спросил Вольф.
Мюллер решительно махнул пальцем.
– Зачем? Наоборот, еще парочку добавьте. Окончательное слово за управлением Шелленберга. Пусть они его и произнесут, – сказал он.
– А нам не стоит, бригаденфюрер, предварительно самим взглянуть на этих людей? – спросил Вольф предусмотрительно.
– Думаю, что нет, – ответил Мюллер. – Другое дело, следует предупредить комендантов и начальников лагерей, чтобы они проявили о них определенную заботу. Дали им возможность отдохнуть, не посылали на задания, подкормили… Позвоните прямо по телефону. А вернутся к ним дела, пусть снова впрягают их в работу.
– Будет сделано, бригаденфюрер, – слегка поклонился Вольф. – Вы сами доложите шефу дела отобранных русских?
Мюллер вопросительно взглянул на начальника отдела IVB2.
– С какой стати?
– Он же лично давал вам задание, – напомнил Вольф.
– Правильно. Сказал, чтобы я проконтролировал, – согласился Мюллер. – А докладывать? А вам не пришло в голову, что шеф просто может не принять от меня такой доклад?
– Почему? – искренне удивился Вольф.
– Да потому, Вольф, что дело, которое они задумали, наверняка какое-нибудь щекотливое. И поручено оно конкретно Грейфе. Стало быть, он за него и отвечает целиком. В том числе, разумеется, и за подбор исполнителей. А что же получится, если этих исполнителей ему, как говорится, вручит шеф? Так что передайте Грейфе эти досье сами, Вольф. Добавьте еще парочку и передайте. А я, естественно, доложу шефу, что его задание выполнено. И еще вот что, Вольф. Мне стало известно, что вы не очень хорошо отзывались об этих русских. Зачем вам это надо?
– Я сказал то, что я о них думаю, бригаденфюрер, – сразу насупившись, ответил начальник отдела IVB2.
– Да нет, вас за это не ругали, – поспешил успокоить его Мюллер. – Больше того, я с вами абсолютно согласен. Делать из врагов друзей, на мой взгляд, тоже пустая затея. Но раз начальству это нравится, зачем нам разуверять его в этом? Тем более что в их делах сам черт не разберется. Я говорю вам все это, Вольф, потому что ценю и уважаю вас как мужественного и честного солдата. Вы поняли меня?
– Спасибо, бригаденфюрер. Я все учту, – щелкнул каблуками Вольф.
– Ну и выше голову. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – ответил Вольф, быстро собрал со стола досье и вышел из кабинета.
«Шеф, конечно, как всегда, во всем прав. Действительно, кто тянул меня за язык с этим дурацким откровенничаньем? – думал он по дороге в свой отдел. – Фюрера приплел! Фюрер не принимает! Мое-то какое дело? Сегодня не принимает, завтра примет. Армию-то они этому Власову создавать не препятствуют? И даже наоборот. По всем лагерям разъезжают представители этого Власова и всюду агитируют военнопленных русских вступать в ряды РОА! Другое дело, что не очень-то кто на эту агитацию поддается…»
Он добавил к тем делам, которые у него были, еще два, как советовал Мюллер, и поспешил к Грейфе. Оберштурмбаннфюрер принял его тотчас. Вольф вошел в кабинет Грейфе и был приятно удивлен тем, что там уже был один гость. Из кресла, в котором во время его последнего визита к Грейфе сидел и распивал «Камю» и кофе он сам, навстречу ему поднялся высокий, широкоплечий штурмбаннфюрер. Это был Отто Скорцени – любимец шефа РСХА, рейхсфюрера и самого фюрера. За выполнение особо важных государственных заданий Скорцени был награжден высшими орденами рейха. Встретиться со Скорцени, пожать его руку и поговорить с ним считали за честь люди и в более высоких чинах, чем Вольф. Поэтому и Вольфу было приятно переброситься сейчас парой слов с этим человеком. А удивило начальника отдела IVB2 то, что именно Скорцени – этот известный всему рейху и даже за его пределами чистой воды террорист, – а не кто-нибудь другой, присутствовал в кабинете у начальника отдела восточной разведки. Конечно, в РСХА, и в том числе в управлении Шелленберга, все давно уже переплелось и перемешалось. А столь резкий поворот в ходе войны эту мешанину усиливал еще больше. И все же, очевидно по привычке, хотелось думать, что разведка – это разведка. Но Скорцени был тоже Скорцени. И у Вольфа сразу родилась догадка о том, что отобранных им русских, по всей вероятности, собираются использовать совсем не как глаза и уши вермахта и рейха.
– Хайль Гитлер! – энергично поднял руку перед носом Скорцени Вольф.
– Хайль Гитлер! – ответил Скорцени. – Рад вас видеть живым и здоровым, штурмбаннфюрер.
– Я тем более, дорогой Отто. Мы не виделись почти год, – ответил Вольф.
– Ничего удивительного. Работы у всех по горло. Не только знакомых, себя перестаешь замечать, – усмехнулся Скорцени.
Тут Вольф обменялся рукопожатием с Грейфе и, вопросительно посмотрев на него, спросил:
– Я не помешал?
– Напротив, дружище, – как всегда, в улыбке расплылся Грейфе. – Целый ряд вопросов мы будем решать все вместе. А вы, я вижу, уже готовы в бой.
– Да. За нашим отделом дело не стало. Мы постарались исполнить все, что было в наших силах, – ответил Вольф и положил на стол хозяина кабинета вместительную кожаную папку с досье на русских. – Тут их восемь.
– Отлично, – довольно потирая руки в манере своего начальника, подошел к столу Грейфе. – Уверен, дорогой Вольф, что после вашего отбора мы можем работать с любым из них.
«Отобрали бы и поточнее, если б я знал, зачем они вам нужны», – подумал Вольф. А оберштурмбаннфюреру Грейфе ответил:
– Конечно, есть еще несколько кандидатов и в резерве. Но эти наиболее подходящие по всем статьям.
Грейфе раскрыл папку, достал досье и начал раскладывать их на столе.
– Сейчас посмотрим… Сейчас посмотрим, – повторил он несколько раз при этом.
К столу подошел Скорцени. Взял первое попавшее досье наугад и раскрыл его.
– С этого и начнем, – одобрил выбор Грейфе.
– Назаров. Матвей Федорович. Тысяча девятьсот первого года рождения, – начал читать Скорцени. – Родился в деревне Прилуки Калужской области. В двадцать восьмом году был раскулачен и за вооруженное сопротивление, оказанное властям, был осужден судом и приговорен к десяти годам лишения свободы. За попытку к бегству получил еще два года. Из заключения вернулся перед самой войной, в апреле сорок первого. В октябре того же года явился в комендатуру города Сухиничи и добровольно изъявил желание сотрудничать с немецкими властями. В доказательство своей верности новому порядку передал коменданту списки и адреса лично известных ему коммунистов и активистов советской власти. Впоследствии помогал комендатуре арестовывать и ликвидировать лиц, указанных в списке. В конце сорок первого года за активное пособничество оккупационным властям при обезвреживании других врагов рейха получил чин унтер-офицера и был зачислен в штат фельдполиции. За время службы неоднократно отмечался командованием за усердие и исполнительность.
Скорцени читал долго. А Грейфе слушал и рассматривал фотографию Назарова. Скуластое лицо. Глубоко посаженные глаза. Широкий нос. Нависшая надо лбом челка…
– К слабым сторонам характеризуемого следует отнести, – продолжал Скорцени, – его малограмотность, отсюда неспособность к умственной работе, жадность к деньгам и спиртному.
«Туп и мрачен, – сделал профессионально четкий вывод Грейфе. – Вполне возможно, что для отдела Д это сущая находка. Для нас же не подойдет и близко».
Фотографию Назарова взял Скорцени.
– Что скажете, дорогой Отто? – дав время штурмбаннфюреру разглядеть унтер-офицера, спросил Грейфе.
В ответ Скорцени неопределенно пожал плечами.
– Мне никогда не приходилось иметь с такими личностями дело, – признался он. – То, что он русский и это ни у кого не вызовет ни малейшего сомнения, наверное, хорошо. Но все остальное…
– Какие же требования, дорогой Отто, вы предъявляете к своим людям? – спросил Вольф.
Скорцени ответил без задержки.
– В основном три: преданность фюреру, смелость, граничащая с дерзостью, и смекалка.
– Прекрасный ответ. Я так и думал, – одобрительно кивнул Вольф. – Смелость и смекалка.
– Да, смекалка и изворотливость, – подтвердил Скорцени. – Ситуация, в которой приходится действовать моим людям, порой меняется так неожиданно и резко, что предусмотреть все заранее совершенно невозможно. Решение приходится принимать самому, немедленно и смело. И тут очень важно не ошибиться. Ибо для нас ошибка – это не только не выполненное задание, но и практически всегда смерть. А жить, коллега, мои люди так же хотят, как и все.
– Естественно, дорогой Отто. Жить хотят все, – со знанием дела подтвердил Вольф. И добавил: – Хотя все люди разные и задачи выполняют тоже разные.
– Ну, я думаю, этого кандидата мы отложим до более крайней нужды, – повернул разговор на практическую основу Грейфе. И взглянул на Скорцени. – Или как?
– Давайте посмотрим других, – согласился штурмбаннфюрер и раскрыл следующее досье.
Он опять начал читать характеристику, а Грейфе снова взял в руки фотографию.
– Зюзин… Анатолий Дмитриевич… двенадцатого года рождения… Ставропольского края… родители репрессированы в тридцать седьмом году за активное участие в белоказацком контрреволюционном движении в годы Гражданской войны… рядовой красноармеец… добровольно сдался в плен в сорок первом году… в лагере военнопленных в Виннице был завербован абвером… Однако из-за болезни (постоянно разговаривал во сне) из подразделения абвера был отчислен и переведен в охранные войска… в настоящее время имеет чин шарфюрера… Зарекомендовал себя как мастер по допросам своих соотечественников, как мужчин, так и женщин… Особенно изобретателен в добывании сведений при допросах евреев…
– Он что, до сих пор продолжает разговаривать во сне? – неожиданно спросил Грейфе.
Скорцени перевернул страницу, но не нашел ответа на вопрос хозяина кабинета и взглянул на Вольфа.
– Там есть, есть сведения, – ответил Вольф и указал пальцем на приписку в конце текста. – К сожалению, самому ему избавиться от этого порока не удалось. А мы не имеем возможности серьезно лечить людей этой категории.
– Нам он точно не подойдет. Хотя внешность у него вполне привлекательная, – сказал Грейфе и протянул Скорцени фотографию. Штурмбаннфюрер взял ее в руку больше из уважения к хозяину кабинета, чем из любопытства. Блондин, с мягкими чертами лица, с выразительным взглядом чуть раскосых глаз, у него тоже не вызвал симпатии.
– Завалит себя в первую же ночь. Я таких знаю. У некоторых бывало от чрезмерного перенапряжения нервов. Помню, как-то во время операции одного такого даже пришлось убрать самим, – сказал Скорцени. – В интересах дела иногда приходится прибегать и к таким мерам.
Скорцени вложил фотографию специалиста по допросам в досье, положил его на папку первого отвергнутого ими кандидата и взял новое дело. Открыл его и снова начал читать:
– Шило Петр Иванович… девятьсот девятого года рождения… Черниговская область… в тридцать втором году осужден за растрату денег. Но наказания избежал благодаря тому, что бежал из-под стражи… находясь на нелегальном положении, дважды менял свою фамилию, став сначала Гавриным, а затем Серковым… в тридцать пятом году, не будучи опознанным, был арестован за новое уголовное преступление, снова осужден к длительному сроку заключения и снова бежал… в сорок первом году призван в Красную армию… воевал против группы армий «Север»… в мае сорок второго года добровольно перешел на нашу сторону и изъявил желание воевать с большевиками…
Грейфе тем временем внимательно разглядывал фотографию Шило – Гаврина – Серкова.
– Вот эта кандидатура мне кажется любопытной: дважды бежал, умело конспирировался, добровольно сдался в плен, – не без удовольствия перечислял «заслуги» перебежчика Грейфе.
– Это еще не все, – заметил Вольф, довольный тем, что хоть одна кандидатура понравилась разведчику.
– Да, тут еще данных целая страница, – подтвердил Скорцени.
– И внешность вполне приятная, – продолжал Грейфе. – Ну а что там еще о нем сказано?
– Проверялся тщательно гестапо, – продолжал Скорцени. – Под псевдонимом Политов работал по заданию гестапо в ряде лагерей, а также в венской тюрьме… к положительным качествам Политова можно отнести: ненависть к советскому строю, хитрость, изворотливость, умение быстро ориентироваться в любой обстановке… к отрицательным – любовь к деньгам…
– Ну что ж, – еще раз взглянув на карточку Политова, подвел итог Грейфе. – Этого кандидата, я думаю, следует изучить более внимательно.
Из восьми кандидатур, предложенных Вольфом, Грейфе и Скорцени отобрали трех.
– Когда же можно будет познакомиться с ними лично? – спросил Грейфе.
– Да хоть завтра, – не раздумывая ответил Вольф.
Но Грейфе задумался.
– Тогда давайте послезавтра, – окончательно решил он и пояснил свою мысль: – Возможно, на дела захочет взглянуть также мой шеф.
– Как вам будет удобней, – не стал возражать Вольф. Попрощался, вскинул руку в традиционном приветствии и ушел.
– Пожалуй, оберштурмбаннфюрер, и я продолжу свои дела, – сказал Скорцени.
– Конечно, дорогой Отто. Желаю вам успехов. Но послезавтра в это время снова прошу сюда, – напомнил Грейфе.
– Хайль Гитлер! – щелкнул каблуками Скорцени.
– Хайль Гитлер! – ответил Грейфе.
Оставшись один, начальник восточного отдела еще раз внимательно просмотрел отобранные им досье. Особых претензий к тем, кого они характеризовали, у него не было. Да он не очень и придирался: знал, а точнее сказать, представлял, с кем имеют дело подчиненные Вольфу начальники и коменданты лагерей и тюрем. Поэтому, сложив досье в отдельную папку с надписью «На доклад», вызвал к себе одного из подчиненных. А когда тот явился, спросил:
– Из Москвы от нашего «двадцать второго» ничего больше не поступало?
– Ничего нового, оберштурмбаннфюрер. Только то, что квартира с тайником подверглась ограблению и опечатана милицией.
– Понятно, – кивнул Грейфе. – Тогда отстучите ему шифровку такого содержания: «Тщательно обследуйте квартиру. Вполне возможно, что тайник сохранился. Изымите фотографии и немедленно пришлите сюда».
