Kitabı oku: «Коммунальная квартира. Новеллы коммунального быта», sayfa 2

ПРИМЕР ОТЦА

Переход на задний двор

Лёшенька подрос настолько, что мама стала посылать его в булочную за хлебом. Поручение не обременительное, тем более, что булочная находилась рядом, в том же квартале, где и дом, в котором жил Лёшка.

И не только не обременительное, но и приятное. В булочной можно было поглазеть на роскошные торты, на аппетитные пирожные, из которых он больше всех любил эклеры, поскольку в них крема много. Однако, мама, когда он стал ходить в школу, покупала ему на школьный завтрак песочное пирожное или глазированную булочку, полагая, что от эклеров он растолстеет.

Воскресение разгоралось. Мама пекла блины. Блины Лёшка тоже любил. Сначала с растопленным маслом, потом со сметаной и в конце с вареньем.

После такого завтрака можно было, взяв самокат, на целый день смыться во двор. В доме 44б двор был очень хороший. Он состоял из трёх дворов: переднего, выходившего на Кировский, среднего двора-колодца и заднего двора. Дворы соединялись друг с другом сводчатыми переходами. Для детворы было полное раздолье.

В ожидании блинов Лёшка представлял какую они сегодня с огольцами устроят чинную войну на самокатах. У большинства Лёшкиных товарищей самокаты были самодельные, у которых роль колёс выполняли большие шарикоподшипники. Самокаты гремели здорово, но большую скорость не развивали. А у Лёшки самокат был покупной на узких колёсах, и на нём можно было развить большую скорость, почему Лёшку всегда и выбирали в разведчики, хотя хотелось ему быть начальником штаба. На роль Чапаева Лёшка не претендовал. Она всегда предназначалась Олегу, так как у него был настоящий авиационный шлем, подаренный ему братом-летчиком, отличившимся на Халкин-Голе.

Мечтания мальчика прервала мама:

– Сынок, сбегай за хлебом.

Лёшка засунул авоську в карман и осведомился:

– Что купить?

– Халу, три сайки и пол кирпичика.

Мама дала деньги и Лёшка исчез. С выполнением маминого задания у Лёшки вышел прокол. Кода он, отоварившись в булочной, подходил к дверям своей квартиры, из-за лифта выскочили два хмыря лет под пятнадцать.. Один из них выхватил из Лёшкиных рук авоську с хлебом и они оба скатились на улицу. В Ленинграде уже не было беспризорников, но шпаны хватало.

Это было очень печально, что гады отняли хлеб, но главная печаль состояла в том, что мама не поверила рассказу сына об ограблении, а высказала предположение, что Лёшенька все это придумал, а деньги потратил на сладости.

От обиды сжалось маленькое сердце, слёзы буквально хлынули из глаз, он стал задыхаться в рыданиях. Папа поспешил на помощь:

– Перестань, заинька, не плачь. Мама пошутила. Она просто не знает, что шпаны в городе развелось не меряно…

Рыдания стали затихать. Папа усилил давление:

– А. хочешь мы все пойдём в Народный дом.

Лёшка притих, а папа продолжил: – Покатаемся на американских горках, пирожков вкусных поедим, мороженного… И, вообще, по развлекаемся.

Слёзы исчезли, появилась даже улыбка. Это ж так неожиданно и здорово. Особенно американские горки. Он уже один раз на них катался. С мамой. Жуть!, Мама даже визжала. Семья Барсуковых развлекательную программу выполнила и перевыполнила. И на горках покатались, и мороженного поели, а ещё осмотрели выставку голубей и в концертном зале послушали выступление джаз-оркестра. Лешке концерт понравился. Особенно восхитили его блестящие черные туфли на ногах музыкантов.

Стемнело. Зажглись разноцветные огни и Барсуковы засобирались домой. Тёмным парком они прошли до трамвайной остановки, сели на тройку и покатили в сторону Карповки.

Когда подходили к дому, папа обнаружил, что он забыл ключ от квартиры. Решили не звонить, не беспокоить соседей, а пройти через черный ход. Там дверь всегда открыта.

Прошли передний двор, прошли тёмный средний двор, а на проходе в задний двор их встретили два типа, один из которых в матерных выражениях потребовал, чтобы папа-Барсуков снял пальто.

Папа развернулся и стал медленно вытаскивать правую руку из рукава, а вытащив, неожиданно нанёс прямой удар в лицо типу. Второй, поспешивший на помощь, получил удар головой.

Пропустив маму вперёд, папа схватил Лёшку за руку и они дружно побежали к чёрному ходу.

Дома мама выговаривала папе:

– Гошенька, зачем ты так рисковал. Отдал бы пальто да и всё. Ведь порезать могли бы.

– Ты, что, мать? Ведь на меня сын смотрел!!!

Радовался жизни мальчуган:

Попадались вишенки в компоте,

Газировки пенистой стакан

За копейку наливала тетя.

Подарили чинный самокат:

Шарикоподшипники на свалку.

Чтобы развивалася смекалка,

Покупают рижский шоколад.

И с утра во двор, где детский гвалт,

Где как в фильме, красные в атаке.

Впереди Чапаев, алый флаг.

И сплошные споры, вплоть до драки.

Нынче наши все дворы немы.

Не звучат ни смех, ни крик, ни песни…

Без стрелялок, телека и пепси,

Все-таки звончее жили мы…

СТАРОЕ ФОТО

Фрагмент решётки

До шести лет Лёшка ходил в баню, что на Карповке, с мамой, а как стукнуло мальчику шесть, папа стал брать его мыться с собой. Карповские бани состояли из двух корпусов в два этажа. В одном корпусе были мужские отделения, в другом – женские. В каждом отделении имелся обширный гардероб с широкими стеллажами.

Одним из важных банных принадлежностей была простыня. Но ею не вытирались. В неё заворачивали пальто, одежду и обувь. Этот большой узел сдавался на время помывки гардеробщику.

До появления персональных шкафчиков таким способом уберегали одежду от воровства. В то скудное время воровали всё, даже чулки, а уж о штанах, пальто и говорить нечего.

Вот и у Лешки каким-то образом вытащили из банного узла пальто. Пальто было новое, только что купленное для школы, в которую Лёшка должен был пойти этой осенью.

Папа с расстройства из-за пропажи пальто прошелся в фойе бани к пивному киоску и заказал «большую тёплого». Продавщица ручным насосиком подкачала воздух в бочку, открыла кран и потекло в гранённую кружку настоящее пиво. Заполнив кружку неполностью, продавщица долила её нагретым пивом из ковшика (был такой сервис).

Дома папе досталось. Мама его отругала и за пиво, и за пальто. Однако. ругайся- не ругайся, а пальто нужно было вновь покупать. Нужно-то нужно, да где ты его купишь? В то трудное время с детской одеждой были проблемы. Да и не только с детской, но и со взрослой. Да и не только с одеждой.

Стало известно, что в Двухэтажку на Большом завезли детские пальто. Сразу же люди стали записываться в очередь. Записалась и мама. Потом папа ходил несколько раз отмечаться. Отмечание – это очень важная операция. Если не отметишься. то тебя вычеркнут из списка очередности.

Пальто всё-таки купили. Это было могучее сооружение из толстого сукна и нескольких слоёв ваты, украшенное воротником из жесткого. серого искусственного меха. А ещё мама купила большой коричневый портфель, букварь, пенал и тетради в клеточку и в косую линейку. Лёшка без конца перебирал эти интересные вещи и не мог дождаться своего первого похода в школу.

Однажды его облачили в это зимнее пальто, надели на голову большую ушанку, дали в руки портфель и, поставив в профиль перед натянутой простынёй, стали фотографировать. Фотографировал попа. Он велел сыну сделать шаг вперед (якобы идёт в школу) и застыть.

Фотоаппарат был замечательный. Он представлял собой маленькую камеру-обскуру, выполненную то ли из фанеры, то ли из картона, которая была оклеена зелёным дерматином. Впереди была линза, сзади – матовое стекло размером с игральную карту, на которое проектировалась перевернутая картинка. После выбора объекта съёмки в аппарат вставлялась кассета со стеклянной фотопластинкой и делался снимок.

Наконец наступил желанный день: мама повела его в школу. Лёшке понравилось ходить в школу, где седая и ласковая Клавдия Петровна неспешно обучала детей грамоте. Сначала первоклассники писали палочки, потом крючочки, затем элементы букв и наконец – сами буквы. К новому году они ухе могли написать: «Мама мыла раму». А еще научились считать до ста и производить арифметические действия с помощью цветных палочек.

Про маму могли написать все кроме Петьки Игрунова, сына дворника из дома 44в. Грамота давалась ему с большим трудом. Дети его дразнили: «Петрушка-Игрушка, в голове хлопушка!»

А потом все стали октябрятами. По октябрятским правилам октябрёнок должен не дразниться, а помогать товарищу. Вот все и начали помогать Петьке, да так хорошо, что и он к концу года смог написать про маму и раму.

Лёшка Барсуков по жизни заметил, что тупакам везёт. Вот и Петрунову повезло выжить в блокаду (его папа развозил на своей двуколке хлеб по булочным), а круглой отличнице Зое Сахарновой не повезло. В блокаду, вообще-то, мало кому везло. Из всего Лёшкиного класса после разграма немцев под Ленинградом в наличии осталось четыре человека. Не все погибли, конечно, многие эвакуировались, но почему-то. за исключением двух мальчиков, они не вернулись в Ленинград. Наверное, не к кому было возвращаться.

И Лёшке, хотя он и не был тупаком, повезло тоже. Перед самой войной они с мамой уехали на лето в деревню. Вот и повезло не попасть в жуткий ленинградский миллион. Нынешнему люду невозможно представить эту адскую картину. Каждый день в среднем гибли по две тысячи человек. Таких жертв не было даже на самых кровопролитных участках фронта.

Сейчас мягкотелые люди сомневаются: стоил ли Ленинград таких жертв, не лучше ли было сдать его немцам? Это вопрос типа: защищать ли дочь от нападения насильника или пусть уж он ею попользуется. Для ленинградцев такого вопроса не существовало.

Прошли годы. В память о довоенном детстве уцелел у Барсукова снимок, сделанный его папой с помощью примитивного аппарат. На сильно пожелтевшей, а местами и коричневой, карточке делает шаг малютка в тяжёлом пальто до пят (пальто покупалось «на вырост»). В руках к него большой портфель до пола. Наивное личико чуть видно из-под нахлобученной на голову ушанке.

Каждый раз при разглядывании этого снимка у Барсукова сжималось сердце и хотелось заплакать. Ему было до боли жаль этого малыша, который сделал первый шаг в жизнь, совершенно не предполагая, что это будет не жизнь, а сплошная полоса препятствий с шумовыми и дымовыми эффектами.

 
Пролетела жизнь и слава Богу!
Все изведал, всё, что только мог.
До всего коснулся понемногу,
Только вот не угодил в острог.
Голубых зачёков не изведал,
Ну и олигархом тоже не был.
 
 
А судьба меня нисколько не жалела.
Погибал в воде горел в огне.
Умудрился выжить. Это дело!
Жить же лучше, чем лежать в земле.
Видно мама за меня молилась.
Или всё само собой случилось.
 
 
И до генерала не добрался.
Президентом быть – не мой удел.
Видимо не очень-то старался,
А, скорее, просто не хотел.
Хорошо бы жизнь прожить по новой,
Избежав рутины бестолковой.
 

КЕРОСИНОВАЯ АВАНТЮРА

Декоративная деталь Пионерского моста

Заболел Лёнька и его сестра Неля. И девочки Баловы заболели. Ну, конечно, и Васо заболел. Куда ж без него? Он всегда чем-нибудь болел. Васо ходил с замотанной пуховым платком головой, потому что его мама считала необходимым держать воспаленные слюнные железы ребенка в тепле.

Свинка – очень заразная болезнь, поэтому Лёшку из комнаты на коридор не выпускали. И других детей, которые были здоровыми, тоже не выпускали. А в коридор выйти хотелось. Коридор манил. Там во всю резвилась вся свинушная компания.

Раньше свинку не лечили, да и сейчас-то вроде не лечат. Она через 5—6 дней проходит сама. Наверное болезнь у детей уже прошла, потому что крик стоял на коридоре здоровый.

Вошла мама:

– Лёша, сбегай за керосином, а то кончается.

Лёшка оживился. Еще бы! Поход в керосиновую лавку – это событие.

– Сколько брать?

– Возьми два литра. Иди через черный ход, а то швейцариха будет ругаться. Да с Баловыми не связывайся – они заразные.

Еще чего? Связываться с этими малявками. Он же уже большой. Через месяц в школу пойдет. В первый класс. Мама ему уже и портфель купила и пенал со вставочкой и перышками, и тетради в косую линейку и в клеточку.

Лешка схватил жестяной бидончик, скатился по лестнице и, пройдя пустынные дворы, вышел на Кировский. И сразу же впечатления. У входа в пивную стояли три дяди и громко ругались друг с другом. Лешка остановился и стал с интересом впитывать незнакомые слова и выражения. Но тут подошел дворник дядя Миша. Он что-то сказал дядям и те разошлись.

Раньше-то дворник был авторитетной личностью. В белом фартуке, с медной бляхой. Настоящий хозяин придомовой территории. Дворники не только днем, но и ночью были хозяевами, дежуря по очереди на улице, каждый вдоль своего квартала.

Лешка пошел дальше. На набережной Карповки понаблюдал как народ, спешивший на вечернюю смену, штурмовал двойку. Когда вагоны переполнились, вожатая звякнула пару раз, и трамвай, увешанный человеческими гроздьями, тронулся.

Лешка знал почему народ стремился втиснутся в трамвай. Люди боялись опоздать на работу. Тех, кто опаздывал, отдавали под суд. Таков был Указ. Под этот Указ попал в конце сороковых и Лёшка. Он тогда уже работал токарем на заводе «Линотип» и однажды опоздал на работу на 23 минуты. Народный судья определил ему наказание: шесть месяцев исправительно-трудовых работ по месту работы с удержанием из зарплаты 25%.

В соответствие с Указом от 26 июня 1940 года такое же наказание полагалось и за прогул. Таким образом, крикливые заявления либералов, что в Союзе за опоздание на работу, а тем более за прогул, сажали в тюрьмы и отправляли в лагеря – есть злонамеренная ложь.

Теперь нужно было перейти Карповку. Недавно через эту речку построили (вместо ветхого деревянного) каменный мост и назвали его Пионерским. Деревянный-то назывался Силиным мостом. Кто такой Силин, и почему в честь его назвали мост, никто не знал. Поэтому современное, мажорное название нового моста всем понравилось. И мост понравился: ну просто красавчик. Особенно хороша была решётка моста. Там на бронзовых пластинах пионеры играли в мяч, трубили в горны, запускали авиамодели. Лешка решил, что когда он подрастёт, то обязательно станет пионером. Это ж так интересно. Там у них и барабаны, и форма, и салют.

Мечта пацана сбылась. В пятом классе его приняли в пионеры. От пионерского периода в душе у Лёшки остался светлый след. Уже в пожилом возрасте он безмерно удивлялся тому, как либералы злобно чернили пионерию. Особенно доставалось пионерским лагерям. Почему? Ведь пионеров учили только хорошему. И оздоровляли, и прививали полезные навыки, и развлекали.

Барсуков решил, что теперешние либералы и в детстве были либералами (эгоистами, критиканами, склочниками), а это не нравилось пионерам и последние чмурили либераьчиков. Вот у них и остались темные воспоминания от пионерского детства.

Следующим после моста объектом на пути к керосиновой лавке была детская поликлиника. Она располагалась в красивом двухэтажном особняке, который власть отобрала у какого-то советника.

Лёшка это здание не любил. Там ему делали уколы, прививки и другие неприятные вещи. Да, в добавок, особняк был окаймлен большими гранитными шарами, на которых лежали черные чугунные змеи. А змей Лёшка очень боялся.

В особняке, выстроенном в стиле римской виллы, после детской поликлиники (её переместили на Левашовский), размещался кожно-венерологический диспансер, а затем врачебно-физкультурный диспансер. Из-за деятельность многочисленных хозяев особняк лишился внутреннего декора. А жаль!

Сразу за поликлиникой располагалось очень приятное заведение – большой кондитерский магазин. В дальнем зале торговали хлебом и булками и Лёшку он не интересовал, хотя там, наравне с караваями и батонами, продавались такие редкие в наше время хлебо-булочные изделия как сайки, калачи, французские булки, халы с маком.

А вот передний зал был для детворы местом обетованным. Там красовались роскошные торты, рядами лежали пирожные, горы конфет, колонны из баранок, сушек, сухариков, пряников.

Лёшка не утерпел и заглянул в магазин. Его волновали не кремы и не шоколад. Лёшку интриговали большие квадратные пряники, облитые глазурью. Он знал, что внутри пряников находится варенье и что пряники исключительно вкусные.

Пацану нестерпимо захотелось отведать аппетитных пряников. Чтобы свое желание удовлетворить, он решил провернуть авантюрную комбинацию.

В керосиновой лавке торговали не только керосином. Там можно было купить запасные части для примусов и керосинок, иголки для прочистки ниппелей, краску и мастику для натирки полов, разнообразные щетки и кисти. Но основным товаром был конечно же керосин. Им была наполнена большая прямоугольная ванна, вмонтированная в прилавок. Продавец мерной емкостью с рукояткой зачерпывал керосин и с помощью воронки заливал его в бидончики покупателей.

– Сколько тебе, парень? – спросил у Лешки продавец.

– Литр и еще половину литра, – ответил парень.

Продавец налил и отсчитал сдачу.

Вот в этом-то и заключалась Лешкина авантюра. Бидончик же жестяной, значит мама не увидит сколько керосина в него залито. А на полученную сдачу можно купить пряник. Авантюрист так и поступил.

И только на Пионерском мосту, когда пряник был уже съеден, Лёшку обожгла ужасная мысль: «Я ж у мамы деньги украл!» Подавленный и растерянный он пришел домой.

Мама сразу заметила, тревожное состояние сына, но ничего выпытывать не стала. Она решили выждать. И очень правильно решила.

Ближе к вечеру Лёшка весь в слезах и соплях захлебываясь и рыдая сам всё рассказал маме. Мама, успокаивая, нежно поглаживала его по голове и приговаривала:

– Успокойся заинька, успокойся. Это ты очень хорошо сделал, что во всем признался. Я надеюсь ты больше никогда не будишь присваивать чужие деньги, вещи.

– Никогда, мамочка, никогда!

– Ну, и очень хорошо. Ты знаешь, приходила доктор Радченко. Она осмотрела наших больных и сказала, что они уже не заразные. Так что можешь идти на коридор и играть с ними.

Лёшка радостный выскочил в коридор «на новенького», где народ с азартом играл в прятки.

Кстати, Барсуков уже в перестроечное время заглянул в Вику и узнал, что Силин, в честь которого назвали деревянный мост через Карповку, был кабатчиком. Он около моста держал питейное заведение. А заинтересовался Барсуков этой личностью по той причине, что либералы-демократы переименовали Пионерский мост. Теперь он снова зовется Силиным мостом, то есть кабатчик для либералов оказался более приятной фигурой, чем вся советская пионерия. Каз-з-злы!

Каждый мост в Петербурге историей дышит.

Каждый мост весь в легендах, в стальных кружевах

Но чиновников это сосем не колышет

Им, что Силин, что Мылин, что бес олигарх.

Комсомольский мост стал Харламовым мостом, Пионерский мост стал Силиным мостом. Мост Гриневицкого – Конюшенным мостом. Кировский мост стал Троицким мостом.

ВАСО-КОЛБАСО

На всех этажах красуются греческие вазы

В комнате возле кухни проживала грузинка Кукуладзе с сыном Васо. Разумеется, на коридоре и во дворе сын Кукуладзе был никакой не Васо, а Васо-колбасо, гога, а еще – гоголь-моголь. Ребенок любил это кушанье, и мама каждое утро сбивала ему два желтка.

Может от избытка белков и углеводов, а может из-за наследственности был Васо не то чтобы жиртрестом, но довольно пухленьким мальчиком. Мама одевала сына в просторные белые рубашки, а на шею повязывала черный бант, из-за которого изливались на бедного гогу потоки мальчишеского ехидства.

Васо несколько раз пытался избавиться от банта, но мама такие попытки резко пресекала. Она видела своего сына поэтом или писателем, а для таких людей бант – это то, что надо.

Мамины надежды на поэтическое будущее сына зиждились не на пустом месте. Васо посещал детскую секцию Творческой студии при Промке. Он, побуждаемый мамой, сочинял стихи типа:

 
На улице дождик идет.
Мама мне кушать даёт.
Чаю немного попью,
Лягу в кроватку свою.
 

Мама взахлеб читала стихи сына на общественной кухне и женщины солидно соглашались: «Да, у мальчика есть талант».

Год от года навыки стихосложения крепли и однажды Васо выдал стихотворение о своей коммуналке. Понимая, что оно не вполне совершенно, он отнес его для правки к Зинаиде Яковлевне. Она считалась в квартире большим филологом и интеллектуальным авторитетом.

После правки стихи не потянули на классику, а очарование детскости потеряли. Тем не мене жильцы с интересом знакомились с виршами, которые начинались с описания потолочной лепнины:

Сел на стул, как барин, глянул в потолок

Слева голый парень, справа пара ног

Стены из фанеры – это не уют:

Слева жрут эклеры, справа водку пьют.

Заглянул на кухню, примусы ревут.

Слева рыба тухнет, справа редьку трут.

Руки не помыты: двое держат кран.

Слева дед Никита, справа Марь Иванн…

Коридор покатый, весь исшаркан пол.

Слева самокаты, справа бой в футбол.

Потерпи немного, занят туалет.

Слева мнется Гога, справа – Лисабет.

Раз, два, три, четыре.

Нечего тужить.

Хорошо в квартире коммунальной жить.

Васо хоть и не очень поэтично, но кратко и точно выразил суть коммуналки, созданной в бывшей генеральской квартире и вместившей в себя четырнадцать трудовых семей.

Коммунисты путем «уплотнений» и выселения «лишенцев» образовали в Ленинграде тьму коммунальных квартир. К 1926 году только 24% отдельных квартир занимала одна семья, остальные квартиры были коммунальными. Хотя в народе все эти квартиры назывались одним словом – коммуналки, все они были разными, каждая имела свой характер. Однако, грубо их можно было разделить на две группы: злокачественные коммуналки и доброкачественные коммуналки.

Символом злокачественной коммуналки, где все против всех, была кастрюля, крышка которой крепилась к корпусу с помощью петли. В передней части кастрюли имелись накладка и пробой для навешивания замка. Такая кастрюля защищала суп от плевка соседки или от подсыпания «доброжелателем» какой-нибудь гадости.

Признаком злокачественной коммуналки было большое количество электрических лампочек на общественной кухне (по числу семей). Каждый, входя на кухню, зажигал свою лампочку, даже если на кухне уже горело несколько лампочек.

Символом доброкачественной коммуналки, где все против одного, служила одинокая кнопка на входной двери, которую визитеры, для вызывания звонка, нажимали столько раз, сколько хотели.

Признаком доброкачественной квартиры были дети, играющие на коридоре.

Жизнь показала, что чем больше семей живет в коммуналке, тем коммуналка доброкачественнее.

Генеральская коммунальная квартира была очень доброкачественная. Главным достоинством этой доброкачественной квартиры было то, что жильцы не лезли во внутреннюю жизнь своих соседей. Например: Зак Лев Моисеевич хранил в своей комнате в трех посылочных ящиках двухсотграммовые толовые шашки и никому до этого дела не было. Или Витька Иванов, который сооружал в своей комнате разборный плотик для побега из СССР, совершенно никого не интересовал.

Не обращали внимания жильцы генеральской коммуналки и на гостей Наны Кукуладзе. Усатые дяди прибывали по одному. Нана представляла их как своих двоюродных братьев.

Прибывший брат гостил два-три дня и исчезал. Гость никому не мешал. Он уходил рано утром, а приходил поздно вечером. Чем он занимался в течение дня, никто не знал. После отъезда гостя Васо угощал детей коммуналки чудными фруктами: хурмой, инжиром, виноградом без косточек.

В коммунальной квартире вся жизнь на виду, особенно на кухне. Там всем было известно, кто, что варит, кто чем питается. Наверное, лучше всех в квартире питалась Кукуладзе. Она очень часто готовила грузинские мясные кушанья, от которых аппетитный дух витал не только на кухне, но и в коридоре. Женщины интересовались:

– Нана, что ты такое душистое варишь?

– Это чанахи. Баран и овощи. Все тушится.

– Вкусно?

– Очень. Особенно с красным вином.

– Нана, научи и нас готовить такое блюдо. Дай рецепт.

– У вас не получится.

– Почему?

– Нужно много специй, травок. Кинза, хмели-сунели, базилик, чабер, перец.

– Ну мы попробуем без травок.

– В чанахи главное – это соус. А без травок – нет соуса, а без соуса – нет чанахи. А есть просто вареный баран.

Нана покупала много фруктов. Когда она их мыла, женщины, находившиеся на кухне, с любопытством поглядывали на янтарный виноград, на налитые соком персики, на загадочные гранаты. У них-то на такие излишества денег не было.

Нана, скорее всего, нигде не работала. Хотя она и говорила, что работает лаборанткой, но большую часть времени она проводила дома, а не на работе. А если и работала бы, то на зарплату лаборанта гранатов не на покупаешься. Жильцы связывали благополучие Кукуладзе с визитами её «двоюродных братьев».

В этот раз приехали два «брата». Они пожили два дня и незаметно уехали. На следующий день после их отъезда, женщин обеспокоил факт непоявления в общественных местах ни Наны, ни Васо. Постучали в дверь их комнаты. Никакого ответа. Толкнули дверь и присели от ужаса.

Посреди комнаты в лужах запекшейся крови лежали тела Наны и Васо.

Вот вам и доброкачественная квартира!

Это было давно. С тех пор в Неве утекло много воды, но генеральская коммуналка как и тысячи других коммуналок, все еще существует. Казалось бы при Хрущеве и позже, когда понастроили уйму пятиэтажек и панельных зданий можно было бы расселить коммуналки. Действительно, с 66 по 70 годы 809 000 человек вселились в новые дома. Ан, нет.

Чтобы получить новое жильё нужно, чтобы на каждого члена семьи приходилось не более то ли 6, то ли 8 квадратных метров. У большинства жителей коммуналок этих метров было более, поэтому, как сидели коренные ленинградцы в своих унылых коммуналках, так и остались в них сидеть, а спальные районы стали обживать лимитчики из общежитий.

В капиталистическом Петербурге тоже много строят, но для жителей коммуналок цена новых квартир – вещь неподъемная. А поэтому Вика информирует, что если в 1996 году в Петербурге было 200 625 коммунальных квартир, в которых проживали 587 099 человек, то в 2011 году число жильцов коммуналок увеличилось до 660 000 человек. Таким образом, изобретение коммунистов цветет и пахнет.

Тогда – не сейчас! В связи с убийством Кукуладзе и её сына была поставлена на уши вся милиция. Преступников поймали в Поти. В соответствии с гуманными советскими законами (гуманными по отношению к законопослушным гражданам) приговорили их к расстрелу, чтобы они больше никого и никогда не убили.

Судили негодяев в Грузии. Никого из жильцов на процесс не пригласили, но допросили всех. Когда люди спрашивали следователей, за что зарезали женщину и мальчика, те отвечали: «Тайна следствия». Так и не узнали жильцы генеральской коммуналки, в чем провинилась Нана перед «двоюродными братьями».

Целый год простояла комната, где была убита Нана, пустой. Никто не хотел селиться в страшной комнате. Тогда, по согласованию с управдомом, поставили жильцы в этой комнате дополнительные батареи и превратили её в сушилку для белья.

Когда мама посылала Лешку в сушилку снять высохшее бельё, он шел туда с неохотой. Снимая белье, он все время посматривал в темный угол. Ему казалось, что там стоит Васо.