Kitabı oku: «Богословка Авеню», sayfa 4
И вдруг шкафа не стало. Повинуясь мощной волне всеобщего движения в Новые Черемушки, шкаф исчез, растворился из моей жизни. Его место заняла странная блестящая полированная коробка, на которую залезать уже не разрешалось, да и не хотелось, потому как вид у нее был весьма шаткий. Тем не менее, коробка долго оставалась предметом внимания и когда кто-то приходил, то сразу оценивались ее достоинства. Опять произносились те же слова – "удобно", "компактно", "отдельно", "оригинально". Шкаф был всего лишь началом в целой цепи изменений, обрушившихся на наш дом. Вдруг, неожиданно все устарело: ложки, ножи, щетки для чистки обуви, вешалки, рубашки, куртки, кровати, стулья, окна, люстра, лепной бордюр на потолке – устарел весь дом. Если даже вещь сама по себе была еще вполне пригодна, не изношена, то устаревал ее цвет или форма. В углу маленькой комнаты у нас была давно не действующая печка, облицованная красивым старинным кафелем с изразцами. Печка стала подвергаться острой критике за свою бесполезность. Было решено, что поскольку места в квартире мало (хотя до этого его всегда хватало), нужно решительно избавляться от всего, что не выполняет никакой рациональной функции. Назначение, цель – не только человека, но и предмета – вот что превыше всего. Печка тоже испытала на себе мощное воздействие рационального сознания. Ее как-то затерли, заклеили бледными обоями, заставили мебелью. Печка ушла вместе с красивыми изразцами. Со стен стыдливо сняли старые пожелтевшие фотографии в рамках, а на их место повесили современные эстампы – полуабстрактные, прямоугольные изображения каких-то конструкций. Вместе с вещами движение захватило и наши взгляды и человеческие взаимоотношения. Появилась напряженность между отцом и матерью: из-за закрытой двери я часто слышал всхлипывания и резкие голоса. Что-то сдвинулось в привычном тесном треугольнике "отец-мать-дети".
Почти тогда же, затем лет через 20 и так все время
Я чувствую, хотя и не могу ясно объяснить, что идет какое-то движение в странную, непонятную для меня сторону. Оно ведет в холодный, слишком просторный, слишком плоский мир, где нет двориков, где нет дяди Толи и тети Поли с их шлангом для поливки цветов, где нет веселого гомона рынка по воскресеньям в семь часов утра и где детей держат дома между пластиковым потолком и таким же полом из-за страха перед машинами и хулиганами на улице. Оно ведет в мир, освещенный не солнцем, а голубым светом экранов, где постоянно что-то меняется, покупается и выбрасывается, где люди кричат друг на друга и торопятся, бегут то в одну, то в совершенно другую сторону. Этот вихрь всеобщего движения поднял и захватил с собой всю людскую массу. С тех пор я стал замечать, что даже гости, приходившие к нам и сидевшие на диване, не просто сидели, а как бы куда-то каждую минуту собирались. Человек поглядывал на часы и беспокойно ерзал. Невольно это ощущение напрасной траты времени передавалось и мне. Мне твердили, что мало осталось времени – надо сделать выбор специальности, надо поставить цель и добиваться ее. Цель, цель, цель – это слово просто звенело у меня в ушах. Его произносили с трибуны учителя и директор школы, родители, оно бросалось в глаза со страниц книг и журналов. Я инстинктивно сопротивлялся этой всепоглощающей цели. До этих пор мне было очень даже хорошо без этой самой цели. То есть, мне было приятно жить в настоящем времени и радоваться каждой прожитой минуте, и не было у меня никакой потребности думать о той весьма туманной временной категории, которая называется будущим. Мне говорили, что жизнь сурова, и нужно думать о будущем, в то время как я хотел думать только о настоящем или в крайнем случае о вчерашнем, вспоминая подробности футбольного поединка или то, как на меня посмотрела девочка Лена из нашего класса. Мне говорили, что придется зарабатывать деньги, что деньги – это очень важная вещь в нашей жизни, а достаются они нелегко и поэтому, чтобы их достать наиболее выгодным, нет даже не так мне говорили, наиболее интересным способом, нужно иметь четкую цель и не терять зря времени.
За 14 лет до юбилея
На центральной площади Тель-Авива, прямо у великолепного фонтана, расположилась группа хиппующих туристов из Австралии. Они спят на своих подстилках под открытым небом и громко смеются, когда звучит сирена воздушной тревоги и все израильтяне прячутся в свои герметичные комнаты и надевают противогазы от возможной газовой атаки и русских ракет «Скад». Меня лично ничуть не волнуют эти ракеты, но надо показывать, что ты серьезно воспринимаешь угрозу, иначе общество тебя отвергнет.
Возможно, в этот момент, а возможно, несколько позже, во мне поселился этот отвратительный вирус «страха», причем, это был не страх перед чем-то конкретным, а просто боязнь чего-то, что может произойти со мной или с кем-то из близких в будущем. Это совершенно омерзительное ощущение, это даже хуже, чем остаться без денег или быть в одиночестве, это даже хуже, чем тяжелая хроническая болезнь. Потому что это сразу ставит тебя в зависимое униженное положение. Это сразу проступает в выражении лица, и тебе сразу с легкостью отказывают, когда ты приходишь устраиваться на работу или просить какую-нибудь справку. Женщины это тоже сразу улавливают и теряют к тебе интерес. Есть некая смутная догадка о том, что этот страх – это фактически потеря веры в себя, веры в свое божественное начало. Это все равно как осознать, что ты появился в этом мире совершенно случайно, непонятно для каких целей, и так же бессмысленно и необъяснимо исчезнешь, отжив свои 60-80 лет. Наверное, большая часть людей так считает, несмотря на всю дикость и противоестественность такого отношения к своей жизни.
За 4 месяца до юбилея
Автоматически, думая как всегда о чем-то другом, набираю пин-код в банкомате на улице Прествик, в графстве Хартфордшир. Машинально беру пачку купюр и бреду по улице, стараясь не смотреть на стандартные выражения лиц, одинаковые витрины, надписи и однообразную спокойную благополучную толпу, растекающуюся в переулки и в пространства за витринами. Внезапно чувствую что-то липкое в руках. Смотрю на деньги и кошелек: все покрыто пятнами и кучками птичьего помета. Смотрю вверх: никаких птиц или деревьев, где они могли бы спрятаться, не видно. «Грязные деньги», – думаю я. Причем, не абстрактно грязные, а именно покрытые дерьмом. Но что же делать? Ведь они все-таки нужны, нужны, чтобы жить. Иду в ближайший паб, чтобы отмыть бумажки в туалете. Я «отмываю» деньги, но делаю это так плохо, что, думаю, надолго они у меня не задержатся и не прирастут. И точно – прошло несколько месяцев, и я лишился почти всех денег, мне перекрыли финансирование, я влез в долги, и вернулся к тому же состоянию, с которого начинал свой амбициозный поход в бизнес.
Через 10 дней после
Встретил в картинной галерее старую знакомую – никогда не мог определить ее возраст. Также и в этот раз не смог определить – она как будто законсервировалась. Она что-то почувствовала в моем напряженном взгляде, и когда я ей сказал, что только что отпраздновал юбилей, она сочувственно покачала головой. Оказывается, такие юбилеи вообще нельзя праздновать, нужно тихо и незаметно пройти мимо этой даты, сделав вид, что ничего не происходит. Лучше залечь на дно и не высовываться. Она еще сказала, что такие юбилеи обычно сопровождаются большими неприятностями и обидами. И действительно – так и произошло со мной: в глубине души я был обижен на многих, но несмотря на то, что я это никак не показывал, эти многие, оказывается, были обижены на меня. Подобно кафкианскому Йозефу К., я был (и до сих пор считаюсь) в чем-то виноватым перед всеми. Как и чем искупить эту вину? Все смотрят осуждающе, но никто не говорит. Еще моя знакомая сказала, что в моем возрасте естественны и необходимы резкие спады и подъемы. Иначе можно застрять на одном уровне, а это уже признак близкой смерти. Не знаю, я бы предпочел обойтись без резких взлетов и падений. В одном современном романе мне понравилась ссылка на высказывание некоего древнего самурая из провинции Цэмамото: «…не надо все время быть настороже, надо просто думать, что вы УЖЕ умерли…». Взаправду, общаясь со многими людьми, выбившимися в подвижный эфемерный материально-прагматический мир, меня не покидает ощущение, что они уже перестали жить, а только потребляют какие-то стандартные супер-блага: виллы, машины, яхты и т.д., не успевая ими наслаждаться и испуганно озираясь все время вокруг.
Через неделю после 50-летия
Все делают вид, что все прекрасно и ничего особенного не происходит. При этом все продолжают ремонтировать квартиры, отстраивать дачи, покупать машины, искать дополнительный заработок, обманывать жен и детей, подставлять партнеров, разыгрывать благородство там, где нет ничего, кроме расчета, сидеть часами, тупо уставившись в телевизор и жаловаться на нехватку времени, обжираться и обпиваться, а потом тратить кучу денег на лекарства, которые никому не помогают, загрязнять окружающую среду, плевать в подъездах и бросать бутылки в парках, ругать правительство и народ, который ворует и не хочет работать, а на работе создавать видимость бешеной активности, жаловаться на заработки и на цены, завидовать иностранцам и богатым странам, игнорировать выборы и ненавидеть всех вокруг. Но если встретишь кого-нибудь, кого давно не видел, то наверняка услышишь: «Да все по-старому, живу нормально, ничего нового». В общем, все, как всегда, и поговорить даже не о чем.
Сегодня прочитал у Лермонтова: «жизнь не стоит того, чтобы о ней так беспокоиться». Действительно, чего я так переживаю из-за этой круглой цифры. Ну хорошо, ну знаю я, что старость не за горами – так что я могу с этим поделать? Кстати, старые сейчас чаще улыбаются, чем молодые. Молодые вечно чем-то озабочены, вечно куда-то спешат, чего-то приобретают, не успевая почувствовать вкуса жизни. В общем, я перестал беспокоиться и решил заняться научной деятельностью. Конечно, я понимал, что выбрал самое неудачное время для научной деятельности, но меня интересовали не деньги и не карьера, а скорее желание понять, почему люди не замечают, как меняются их взаимоотношения друг с другом. Почему никто не видит, что мы постепенно переходим из обычного реального мира в мир виртуальный. Причем реальный мир теперь представляется плоским и скучным, как старое немое, черно-белое кино. Я написал несколько эссе, статей и даже что-то вроде магистерской диссертации на эту тему. Что-то было опубликовано, несколько социологов и философов прочитали, – и на этом все закончилось. Все эти труды до сих пор лежат в моих столах и шкафах. Иногда я стряхиваю с них пыль и просматриваю, перелистываю десятки страниц, со множеством ссылок и цитат из работ известных ученых, с таблицами и статистикой, с графиками и диаграммами. И я вижу, что все так и есть – переход продолжается, но никто этим не интересуется, все варятся и барахтаются в информационном бульоне, но никто не хочет поднять крышку кастрюли и посмотреть, что же из этого сварится.
