Kitabı oku: «Флагман владивостокских крейсеров»
© Александр Чернов, 2020
© ООО «Издательство АСТ», 2020
Пролог
Порт-Артур, февраль – март 1904 года
24 февраля у моряков в Артуре случился двойной праздник. Во-первых, из Питера поездом прибыл долгожданный новый командующий. Во-вторых, как по заказу, в день его приезда наконец-то удалось снять с мели подорванный еще в первую ночь войны «Ретвизан» и ввезти его в гавань.
Эскадра ожила. Ведь Макаров потребовал от командиров своих кораблей невиданного – проявлять инициативу!
После объезда всех кораблей рангом выше миноносца Степан Осипович собрал у себя командиров и устроил разнос тем, кто до сих пор не сдал в порт мины заграждения и не установил дополнительные заслонки на амбразурах рубок. На робкие попытки возразить, что, мол, «приказа, точно регламентирующего ширину щели, пока не было», Макаров начал фитилить с главным лейтмотивом: «Вы здесь с лекарем с “Варяга” встречались на три недели раньше, чем со мной, и он вам об этом говорил. А командир корабля обязан сам делать выводы, как именно поддерживать вверенный ему корабль в боеготовом состоянии».
Увы, отложенных «до усмотрения» новым командующим вопросов было множество. По части обучения экипажей каждого корабля в отдельности тому, что предстоит делать в бою, на первый взгляд положение было не столь пугающе, как громадье навалившихся судоремонтных и модернизационных работ. Но при условии дружной работы всех – от командира до молодого матроса – можно было многое наверстать.
Адмирал в заключение и высказался именно в таком ключе:
– Успех наш возможен, господа, если каждый задастся целью работать не в силу только приказаний начальства, но из сознания, что, как бы ни была незначительна его личная роль, добросовестное ее выполнение может в иных случаях иметь решающее значение. Так, как это было при Чемульпо. Именно так в ситуации практически безысходной и безнадежной поступили наши герои с «Варяга». И победили!
Если простому, рядовому комендору внушить, что один удачный выстрел его орудия, разрушивший боевую рубку неприятельского броненосца, может решить участь боя, то ведь эта мысль наполнит все его существование! Он даже ночью, даже во сне, будет думать о том, как возьмет на прицел неприятеля! А в этом заключена вся суть дела. Уметь желать – это почти достигнуть желаемого. Теперь уж поздно нам вести систематические учения и занятия по расписанию. Каждый командир, каждый офицер-специалист, каждый заведующий отдельной, хотя бы и самой маленькой частью на корабле должен ревниво, как перед Богом, как на Страшном суде, выискивать свои недочеты и все силы отдавать на их устранение. В этом деле и начальство, и подчиненные – первые его помощники.
Нельзя бояться ошибок и увлечений. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. От работы, даже направленной по ложному пути, от такой даже, которую пришлось бы потом бросить, остается опыт. От безделья же, хотя бы оно было вызвано самыми справедливыми сомнениями в целесообразности дела, ничего не остается. Помните, что мы не знаем, как считать свое свободное время, данное нам на подготовку к решительному моменту, – месяцами, днями или минутами. Раскачиваться некогда. Выворачивайте смело весь свой запас знаний, опытности, предприимчивости. Старайтесь сделать все, что можете. Но обязательно думайте, предпринимая те или иные шаги. Безоглядного безрассудства война не терпит. Конечно, невозможное останется невозможным, но все возможное должно быть сделано. Главное, чтобы все, понимаете – ВСЕ – прониклись сознанием всей огромности возложенной на нас задачи. Осознали всю тяжесть ответственности, которую самый маленький чин несет перед Родиной! Дай Бог, в добрый час!
* * *
Адмирал, как ни быстро собрался в путь-дорогу, ничего не забыл, обо всем помнил и наперед многое предвидел. Вместе с ним приехали из столицы в Артур корабельные инженеры и мастеровые старшего помощника судостроителя Кутейникова с Балтийского завода, а также полковник Меллер и с ним целая партия рабочих и мастеров с орудийного Обуховского. В порту и мастерских все зашевелилось.
Тотчас энергично двинулась постройка кессона для «Цесаревича», до того бывшая под сомнением, поскольку пробоина не только находилась в корме, где корпус броненосца сам по себе имел сложную форму, но еще и в районе дейдвуда. В итоге пришлось делать еще и лекальную «пробку» между корпусом и дейдвудом, с установкой которой все сооружение достигало должной герметичности. При ремонтах «Полтавы» и «Пересвета» смогли обойтись без кессонов вовсе, а старый для «Ретвизана» признали негодным и выстроили новый. Самоотверженно трудились вольные техники и водолазы Ревельской спасательной компании, поменявшие лопасть винта на «Севастополе» с помощью кессон-колокола.
В артиллерийских складах, где в полном пренебрежении валялись орудия и части их установок, забранные еще в 1900 году из тянь-тзинского арсенала, начали разбираться. Кое-что, пропавшее бесследно, сделали вновь в мастерских порта и в итоге предоставили на сухопутную оборону до сорока орудий. На батарее Электрического утеса доработали станки, благодаря чему возможный угол обстрела орудий увеличился на 5 градусов.
После громадных нагрузок дневных работ и учений отдыхать приходилось урывками: чуть ли не каждую вторую ночь на внешнем рейде происходила локальная мясорубка. Макаров учел мнение Руднева и никогда не отправлял в дозор меньше четырех миноносцев одновременно. Кроме них, на внешнем рейде, как правило, дежурил минимум один старый, но опасный для миноносцев противника минный крейсер, «Всадник» или «Гайдамак». С них сняли минные аппараты и 47-миллиметровые пугачи и распихали вместо них по полдюжине трехдюймовок. Обычно на рейд выходила еще канонерка, а в готовности под парами каждую ночь стояла пара крейсеров.
Уже через две недели выяснилась разница в подготовке и характеристиках крейсеров, их командиров и команд. Идеальным борцом против миноносных судов оказался «Новик» под командой Николая Оттовича фон Эссена, закончивший ремонт пробоины от попадания в корму крупного снаряда в первый день войны. Высокая скорость, шесть скорострельных 120-миллиметровок, а также дерзость и бесстрашие его командира позволяли «Новику» занимать выгодное положение для расстрела миноносцев противника и вовремя уворачиваться от ответных минных атак. Вскоре он записал на свой счет два миноносца и минный катер.
Правда, после войны выяснилось, что на самом деле оба миноносца японцы дотащили на буксире до Чемульпо и после ремонта ввели в строй, но утопление тараном минного катера действительно имело место. Впрочем, японцы в долгу не остались, по докладам командиров миноносцев, достававший их «Новик» был потоплен самодвижущимися минами минимум два раза. На деле единственными повреждениями нашего лихого крейсера второго ранга были три пробоины от 75- и 57-миллиметровых снарядов. Никто на борту даже не был ранен.
Вторым по боевой эффективности оказался броненосный «Баян» под командой Роберта Николаевича Вирена. «Аскольд» проявил себя в единственном для него ночном столкновении вполне неплохо, но Макаров предпочитал использовать его в дневных разведывательных выходах. Он, так же как и «Варяг» с «Богатырем», был недосягаем для броненосных крейсеров японцев и слишком силен для их бронепалубников.
Зато «богиня» отечественного производства – «Диана» (ее сестра близняшка «Паллада» еще не вышла из дока, где ей не торопясь – в первую очередь работы велись на броненосцах – устраняли повреждения от минной атаки в первый день войны) – оказалась не слишком эффективной. Ее многочисленные 75-миллиметровки работали только на близких дистанциях, подойти на которые к миноносцам самому медлительному нашему крейсеру первого ранга было практически нереально. Правда, и японские миноносцы ее предпочитали обходить стороной.
Посмотрев на эту немощь, Макаров загадочно хмыкнул – «и тут не соврал варяжский врачеватель» – и приказал снять с «богинь» больше половины 75-миллиметровых пушек, заменив их на четыре шестидюймовки, взятые с берега. А освободившиеся 75-миллиметровки установить по одной на корме каждого миноносца. После этой простой, как табуретка, меры русские миноносцы наконец-то уравнялись в огневой мощи со своими японскими визави.
* * *
Макаров тотчас по прибытии в Порт-Артур объявил приказами диспозиции походного и боевого строя. В тех же приказах были им даны общие руководящие правила для действия артиллерией и маневрирования отдельных судов в тех или иных обстоятельствах боя. До сих пор подобного не было.
Немедленно был учрежден им из портовых судов и миноносцев «Тральный караван», в чем, несомненно, большая заслуга и флагманского минера эскадры Константина Федоровича фон Шульца, и информации о японских планах «минной войны», пересланной Рудневым из Владивостока. И теперь каждый день на тщательно протраленный спозаранку внешний рейд для отработки совместного маневрирования выходили по нескольку кораблей.
Но сразу заставить всех эффективно «крутиться» в новом ритме, да еще и принимать правильные решения в быстро меняющейся обстановке, не получилось. Убедиться в этом пришлось уже 27 февраля. В тот день – слыханное ли дело – вся порт-артурская эскадра впервые вышла на внешний рейд за время одной утренней полной воды в промежуток около двух часов. И вошла в гавань с шести до семи часов вечера по вечерней полной воде.
Неприятель скрылся бесследно…
Эскадра, выйдя в море, занялась эволюциями. Пользуясь отсутствием японцев, корабли усиленно маневрировали, вскоре выйдя на большие глубины, где мин можно было особо не опасаться. Причем адмирал сразу повел всю колонну на коротких интервалах, рассчитывая встряхнуть командиров, заставить почувствовать себя в строю.
Увы, результат получился довольно неожиданный и далеко не утешительный. Судя по всему, адмирал просто «загонял» отвыкших от такого ритма командиров. Когда эскадра уже подходила к Тигровке и Макаров приказал сбавить ход, три броненосца имели столкновение! Хотя сигнал был всеми принят, отрепетован и понят, но, как на грех, у «Севастополя» случилось какое-то повреждение по машинной части. В итоге ему изрядно попало в корму, но об этом приказано было не распространяться. Он был протаранен накатившим «Пересветом».
По счастью, настоящей пробоины не получилось, а только щель в разошедшихся листах обшивки, да еще была погнута одна из лопастей правого гребного винта, которую пришлось впоследствии менять при посредстве кессона-колокола. Однако и «Пересвету» столкновение не прошло даром – он слегка свернул себе на сторону таран и получил течь в носовой части. «Севастополь» не остался в долгу и ткнул «Полтаву», тоже наградив ее щелью под кормовой башней. Такими были наглядные результаты стояния в вооруженном резерве.
Можно представить душевное состояние Степана Осиповича, молча и сосредоточенно наблюдавшего весь этот «компот» с мостика «Петропавловска». О чем уж тут было говорить? Калек и хромоногих у нас прибыло. Полностью боеспособных броненосцев осталось два. А к этому нужно прибавить выход из строя многих шестидюймовок при проведенных стрельбах – сдавали то накатники, то подъемные дуги…
Кое-кто в крепости даже ожидал непоправимого: случись такое столкновение в мирное время, ответственный адмирал был бы отрешен от командования и немедленно отдан под суд. Будь он хоть трижды Макаров. Сейчас же наместник только крепко ругнулся, прочтя рапорт об инциденте, после чего, тяжко вздохнув, добавил:
– Коней на переправе не меняют. Или Рудневу с владивостокскими поначалу легко было?
Глава 1
Приходите, гости дорогие…
Владивосток, 20–26 февраля 1904 года
Закрыв на телеграфе первый пункт повестки дня, Петрович успел в Морской штаб к началу встречи корабельного и берегового начсостава. В пропахшем табаком, приземистом одноэтажном деревянном строении с крохотной мансардой, увенчанной сигнальной мачтой с Андреевским флагом, было тепло и как-то по-особенному, по-домашнему, уютно. В зале, а по нашим меркам – в комнате-тридцатиметровке, уже собрались все приглашенные, что само по себе внушало некоторый оптимизм. Но, как вскоре выяснилось, не вполне оправданный.
Бодро изложив господам офицерам свои мысли о грядущем обстреле крепости эскадрой Камимуры и идеи по борьбе с этой неминучей напастью, свежеиспеченный контр-адмирал и начальник отряда владивостокских крейсеров нарвался на глухую стену недоверия. Причем не на немую. Громче всех злобствовал начальник над портом контр-адмирал Гаупт. Отчасти его можно было понять: большинство работ по авральной колке льда и беспрецедентному доселе минированию обледенелого залива предстояло осуществить именно ему.
При этом Николай Александрович, конечно, не предполагал наперед, что свой пост и шанс дослужиться до вице-адмиральской пенсии сохранил только благодаря личной просьбе Руднева к Алексееву. Просьбе, поддержанной самим императором в приватной телеграмме к наместнику. В итоге Евгений Иванович решил не менять его на убранного Макаровым из Артура в конце февраля махрового бюрократа Греве, на время «осевшего» в походном штабе наместника, а в июле переведенного в Севастополь…
– Всеволод Федорович! Ну нельзя же так! – почти срываясь на фальцет, неистовствовал Гаупт. – Я понимаю: только с моря, еще не остыли, везде японцы мерещатся… Но кто же мне разрешит почти весь запас мин разом вываливать в море? Да еще и в Уссурийский залив, куда японцы, скорее всего, вообще до конца войны не сунутся! И притом вам ведь подавай именно крепостное заграждение1. У меня в порту столько проводов не найдется! Две сотни мин… Одними плотиками не управимся и за неделю. А еще льда в заливе полно. Да тянуть провода еще. И все за два дня? Портовые баркасы еще найду да угольные баржи дам. Две. Слава богу, крейсера погрузились. Но порожних больше не найду. А вот людей свободных у меня сейчас нет. Пусть крепостная рота и их инженеры сами все ставят… Помилуйте великодушно, но сроки вы задаете – ни в какие ворота! И что за фантазии такие, в самом деле?! «Он придет послезавтра!» Может, вы после вашей одиссеи слишком сильно боитесь Камимуры, но…
Но внезапно энергичная и эмоциональная речь командира над портом была прервана разлетевшимися во все стороны осколками блюдца. Глаза собравшихся метнулись от вошедшего в полемический раж Гаупта во главу стола, где сидел Руднев. Вернее, уже стоял. Раскрасневшийся и злой. Под его кулаком, которым он секунду назад попытался картинно грохнуть по столу, хрустели окровавленные осколки китайского фарфора. Теперь от боли он завелся по-настоящему.
– Я. Никого. Не боюсь! Я точно знаю, что Камимура придет обстрелять Владивосток. И придет скоро. Нельзя ему иначе! Иначе весь их флот потеряет лицо, а для японцев, самураев, это хуже смерти. А поскольку сам Того пока привязан к Порт-Артуру, нами заниматься будет Камимура. И это – без вариантов. Единственное место, откуда он сможет швырять в нас снаряды, не подставившись под ответный огонь, это бухты Соболь и Горностай. По Артуру Того неделю назад именно так и стрелял. Через горный кряж Ляотешань. Вы об этом не знали? Или уже позабыть успели?.. Поэтому: приказываю переставить «Россию», «Громобоя» и «Богатыря» так, чтобы они уже завтра к вечеру могли вести перекидной огонь по этим акваториям. Корректировать его будет дальномерный пост под командованием лейтенанта Нирода, который его как раз сейчас организовывает наеподалеку от форта Линевича. Это даст нам преимущество перед японцем, который будет стрелять вслепую…
– Простите, но… – неожиданно прервал Руднева каперанг Трусов.
– У вас что? Возражения?
– Нет, Всеволод Федорович. Соображения.
– Тогда давайте. Слушаем вас, Евгений Александрович.
– Я тут прикинул. Ведь что получается: нам стрелять-то кабельтовых на сорок пять – пятьдесят пять придется. Чтобы до них наши мортиры с Уссурийской батареи не доставали, ближе они скорее всего не подойдут. Так?.. – задал вопрос командир «Рюрика» и, дождавшись утвердительного кивка Руднева, продолжил: – Тогда мой крейсер, увы, вне игры-с. Не токмо таблиц стрельбы нет, мы просто физически не добьем-с2. Да и «России» с «Громобоем» не рекомендовал бы развлекаться таким образом – никто на такое расстояние не стрелял. Как поведут себя орудия – неизвестно. Попасть куда-либо проблематично. Пустая трата снарядов…
– Хм. Интересная у вас логика, Евгений Александрович. А если мы в море встретим Камимуру и он нас будет гвоздить с этих самых сорока пяти или пятидесяти кабельтовых, что нам тогда делать? Спускать флаг, ибо мы никогда не стреляли так далеко и делать этого не умеем? Или проще сразу сбежать с поля боя, потому что у нас у половины орудий подъемные дуги поломаются от отдачи, ибо подкрепления слабые? Если японец отпустит. А отпустит ли, если наш отрядный ход – это ход вашего «Рюрика»? Перспективка не комильфо-с? Чтоб не оконфузиться, завтра и проведем пробные стрельбы, заодно посмотрим, добьет ваша артиллерия или нет. Может, по букве-то, вы и правы – для рюриковских пушек по пачпорту сие далековато. На пределе. Угла возвышения на станке не хватает. Так давайте выкручиваться! Думайте, что можно сделать, чтобы эти десять кабельтовых добрать.
– Градусов пять нужно, не меньше, для каждого орудия. Барабаны под станки делать – времени нет. Не успеем…
– А если весь крейсер накренить? Я вас в море завтра не пошлю, можете считать себя на это дело плавбатареей. Зато вот трофеи наши достанут до супостата с гарантией, так что отправьте, пожалуйста, половину ваших канониров на «итальянцев», сделайте одолжение. Остальным командирам: всех от противоминной артиллерии туда же. Пока еще команды на них с Балтики и Черного моря доедут, дорога-то армейцами вся забита, сами знаете.
– Но если мы будем стрелять прямо с рейда главным калибром, в городе побьет кучу стекол. Градоначальник с ума сойдет, – в задумчивости нахмурив свой высокий сократовский лоб, подал голос командир «Богатыря» Александр Федорович Стемман.
Руднев на пару томительно долгих секунд форменно лишился дара речи. Но серьезный, сосредоточенный взгляд остзейца убедил его, что это не замаскированная подковырка и утонченное издевательство над горячащимся новоявленным командующим, а совершенно искренняя озабоченность основательного и рассудительного человека…
– Господи! Спаси и помилуй нас, неразумных… Идет четвертая неделя войны, господа. Мы успели потерять минзаг, крейсер второго ранга, канлодку и истребитель. Подорваны и небоеспособны два броненосца и крейсер первого ранга. У нас здесь на носу набег японской эскадры, которая будет обстреливать порт и город. Вот уж где стекла-то полетят… А капитан первого ранга Стемман больше беспокоится не о том, как лучше организовать ответный огонь и минные постановки. Он рассуждает о том, что подумает градоначальник.
Да мне плевать, что он там подумает! У меня, у вас – сейчас иные заботы. Начинайте думать о войне! И только о войне, господа офицеры. Не о карьере. Не о градоначальнике с его нервной супругой. Не о внешнем виде кораблей и не о сбережении угля. Думайте только о войне и противнике. Наша забота сегодня – чтобы после ее окончания у градоначальника физически сохранилось то, чем он сможет думать! И поэтому посылайте всех местных цивильных, недовольных вашими действиями, к чертовой бабушке со спокойной душой и чистой совестью. Или ко мне посылайте, что, в принципе, одно и то же.
Переждав смешки, Руднев продолжил уже спокойнее:
– И… да. Кстати о стеклах. Спасибо, что напомнили… – Слегка поморщившись, Петрович вытащил наконец засевший под кожей осколок фарфора. – Надо бы нам в завтрашних газетах инструкцию по подготовке к обстрелам для горожан подготовить. Песок, ведра, багры, топоры и прочее. А стекла пусть обязательно проклеивают лентами бумаги. Или хоть теми же газетами нарезанными. Крест-накрест. На клейстере. Так высадит меньше, и осколками, даст Бог, народ не так посечет. Если нет погребов, пусть во дворах окопчики долбят. Снаряд, он ведь не разбирает, военный перед ним или бабушка с внучкой. У кого с мужиками проблема – пусть армейцы помогут. Но чтоб к вечеру завтра, хоть примитивные укрытия, а подготовить в городе… Теперь вернемся к нашим бар… делам то есть.
Я бы попросил командиров крейсеров отрядить минеров, часть офицеров и свободных от вахты нижних чинов для содействия крепостным в проведении минной постановки. Заодно сдайте с кораблей все мины заграждения в портовый арсенал, убьем двух зайцев одним выстрелом: разгрузим корабли от взрывоопасной гадости и пополним береговой запас. Я тут набросал примерно, где, по моему мнению, надо ставить мины. И откуда японцы планируют нас обстреливать. Вот, взгляните. И высказывайтесь, господа, у кого какие есть предложения? Что нам ждать и кого, вы знаете…
После эмоционального, но уже вполне делового обсуждения деталей подготовки к встрече дорогих гостей, которое закончилось принятием нескольких неожиданных, с точки зрения «нашей» реальности, решений, Руднев отпустил «накрученных» офицеров.
Одной из этих «неожиданностей» стал перенос места стоянки «Богатыря» и дежурного отделения миноносцев к самому горлу входного фарватера бухты. Предложил это сам Стемман, резонно заявив, что при перекидной стрельбе от его шестидюймовок нет смысла ждать особого толка, но вот если кто-то из японских легких крейсеров вздумает сунуться в Босфор, чтобы Камимуре корректировать стрельбу, тут-то они и могут пригодиться…
* * *
Наскоро перекусив, Петрович принялся за прочие неотложные дела. И начал он с просмотра принесенных штабными только что расшифрованных телеграмм за последние двое суток. Сверху в папке лежала самая свежая. Текст ее был краток и лаконичен: «Поздравляю блестящими успехами. Планирую быть Харбине 22.02. 12 час. Срочно телеграфируйте возможность прибытия Харбин. Макаров».
«Тыкс… Паршиво. Потому, что 22-го у нас японские гости. Получается, что придется отказывать командующему? Иными словами – не выполнять приказ. Хорошенькое начало взаимоотношений с непосредственным начальником, блин. А что делать? Тут ни на кого пока надеяться я не могу. Налажают. Однозначно… Обидится или нет Макаров, и чем это может закончиться – после разгребать. А вот Ками поймать – без пяти минут конец войне. Тут уж или грудь в крестах, или…»
Хоть кошки на душе и скребли, Петрович колебался недолго. И в адрес командующего ушла шифротелеграмма: «Агентурным данным 22 февраля ожидается атака японской второй боевой эскадры порта Владивосток. Прошу разрешения не покидать вверенный отряд».
Макаров отозвался сухо и по-деловому: «Выезд Харбин вам отменяю. Примите все необходимые меры отражению неприятеля».
На следующее утро город был разбужен грохотом орудий крейсеров, бивших поверх сопок в сторону Уссурийского залива. Многие обыватели были перепуганы, несколько стекол и правда вылетело – прав был Стемман, но у моряков были свои заботы и печали.
Наблюдавшие за стрельбами с оборудованого на сопке дальномерного пункта командиры крейсеров были неприятно удивлены тем фактом, что два снаряда из трех, ошибочно выпущенных артиллеристами «Громобоя» по слишком низкой траектории и поэтому не долетевших до залива, не взорвались. Английские же снаряды «гарибальдийцев» взрывались все, даже падая в воду. Однако Руднев не только воспринимал это как должное, но и зловеще предрек:
– Погодите, господа, вот вернетесь по кораблям, тогда по-настоящему расстроитесь…
Пробная стрельба «Рюрика», как и ожидал Руднев, прошла не на ура. Нет, его восьмидюймовые снаряды в принципе долетали до района предполагаемого маневрирования японцев. Но вот для того чтобы предсказать, куда именно снаряд соблаговолит упасть, надо было быть не артиллеристом, а скорее астрологом. Рассеивание боеприпасов, выпущенных из устаревших короткоствольных восьмидюймовых пушек, было на такой дистанции слишком велико даже для стрельбы по площадям.
По результатам учений Руднев предложил иметь на каждом корабле копию карты, разбитой на заранее пронумерованные квадраты. Тогда с дальномерных постов достаточно было передавать только номер квадрата, в котором находились японские корабли, не заморочиваясь с передачей дистанции и азимута. Упрощение организации огня было настолько очевидным, что господам офицерам осталось только развести руками, почему до Руднева никто до этого не додумался.
Насчет расстройства по прибытии на корабли – так и вышло. Пока команды минеров и моряков с полутора десятков разнообразных плавсредств и шести миноносцев под общим надзором лейтенанта Зенилова, старшего минного офицера «Рюрика», соединяли их взятыми на крепостных складах и реквизированными на телеграфе проводами, командиры «России» и «Громобоя» столкнулись с новой бедой. Почти треть шестидюймовых орудий, выпустивших всего-то по пять снарядов на ствол, пришла в негодность. Они беспомощно уставились в небеса, и не было никакой возможности их опустить – подъемные дуги были переломаны отдачей при выстрелах на больших углах возвышения. На возмущение офицеров, что теперь их крейсера потеряли часть боеспособности, Руднев хладнокровно отвечал: «Лучше сейчас, а не в бою». И приказал за три дня заменить поломанные дуги, а в течение полутора суток – подкрепить исправные орудия. А чтобы господа командиры напрасно не гадали, успеют ли починить до боя поврежденные пушки на их кораблях, Руднев с улыбкой предложил им перетянуться на верпах, встав к предполагаемому направлению появления противника не стрелявшим сегодня бортом. Оказалось, что «Надежный» и пара буксиров в помощь «России» и «Громобою» именно на этот случай были посланы контр-адмиралом еще с утра.
Возмущение Гаупта, который сетовал по поводу непредвиденного расхода металла и отвлечения рабочих от «более срочных задач» и вопрошал, «откуда господину контр-адмиралу известно, что в низкой кучности виноваты именно подкрепления орудий», было уже привычно проигнорировано Петровичем. Он начал привыкать к манере Гаупта сначала истерить и гнать волну, а потом, ворча и чертыхаясь, делать что велено.
В общем, весь Владивосток стараниями Рудева напоминал разворошенный палкой пчелиный улей. Во дворах стучали ломы и кирки: рыли щели-убежища. Провели учебную стрельбу береговые батареи. Команды четырех номерных миноносцев аврально перебирали машины, готовясь к выходу для добивания поврежденных на минах японцев.
Подумав насчет «Рюрика», все-таки решили, что восемь шестидюймовок и пара старых, но мощных орудий будут весьма нелишними, а учитывая, что шанс на пробитие брони на такой дистанции был только у крупных снарядов, стариком решили не пренебрегать. По пробитому «Надежным» каналу он втянулся в Гнилой угол Золотого Рога и встал на якоря так, чтобы свободно бить в направлении Уссурийского залива обоими восьмидюймовыми и всеми среднекалиберными пушками правого борта.
Для увеличения дальности стрельбы на нем по максимуму забили углем все ямы левого борта, на правом опорожнив от котельной воды отсеки двойного дна. Это дало кораблю крен в четыре градуса и соответственно повысило углы возвышения артиллерии. Таким образом, Петрович, использовав известный ему по нашей истории опыт «Славы» у Моонзунда, добился того, что все его броненосные крейсера могли участвовать в предстоящей игре с Камимурой.
Пока команды минеров с помощью «Надежного» аккуратно топили мины, Гаупт вновь высказал свое сомнение насчет «этой затеи». На его предупреждение, что до четверти мин не сработает из-за того, что провода могут быть порваны льдом, Руднев хладнокровно приказал через зону прибоя провести их внутри старой пароходной трубы и установить не две сотни, а двести пятьдесят мин, ровно на четверть больше, чем окончательно ввел начальника порта в ступор. И когда поручик-минер пожаловался Гаупту, что треть мин при использовании на морозе такой изоляции может не сработать, тот просто приказал ему молчать об этом…
Не мытьем так катаньем настырный адмирал добился-таки своего. Последняя галочка в списке стала кружочком: вечером 21-го успели оборудовать на сопке подле дальномерного поста Нирода хранилище аккумуляторных батарей для запитки минного заграждения. Работавшие как проклятые матросы, солдаты и офицеры не могли понять лишь одного – почему упертое начальство требует, чтобы работы были завершены именно к 22-му числу?
* * *
22 февраля 1904 года японских крейсеров в окрестностях Владивостока замечено не было. Так же как 23-го. Как и 24-го…
Вечером 24-го, после очередного дня, проведенного в полной готовности к отражению несостоявшийся атаки японцев, Владивосток засыпал. В номере гостиницы, за закрытыми дверями слегка пьяный контр-адмирал Руднев изливал душу лейтенанту Балку.
– Ну как? Как я мог ошибиться? Это же одна из основных дат Русско-японской войны! Двадцать второго февраля по старому стилю – набег Камимуры на Владивосток… Ну? И где эта скотина косоглазая? У меня весь день ощущение, что на меня все пальцем показывают, вот, мол, тот самый контр-выскочка, который заставил всех двое суток вкалывать без сна зазря. Вася, мне же теперь никто не поверит в этом городе!
– Петрович, погоди. Ты что, кому-то обещал, что японцы придут именно двадцать второго?
– Не помню… Кажется, нет. Но что это меняет? Я весь город гнал, как лошадь, чтобы поставить мины и быть готовыми стрелять именно двадцать второго! Где этот Камимура? И Макарова я, получается, просто обманул, когда отказался к двадцать второму быть в Харбине. И сволочь какая-нибудь уж точно настучит, что я был с похмелюги и что…
– Уймись! Что ты психуешь? У Камимуры сейчас по сравнению с нашим миром проблем добавилось, броненосных крейсеров стало на один меньше, а у нас на два больше. Может, он бункеруется? Может, ему надо больше времени, чтобы собрать свои корабли. Ведь если его крейсера посылали ловить «Варяга», а больше посылать некого, то они были в разгоне по одному-два. Пока все собрались в Сасэбо, пока забункеровались, пока дойдут сюда – вот тебе и денька два-три задержки. А может, они вообще операцию отменили? Тогда я точно тебе не завидую, когда пред очи Степана Осиповича предстанешь… Или наоборот – возьмут, да и усилят Камимуру парой броненосцев. И попробуют в стиле Нельсона или Нахимова утопить нас всех прямо в гавани. Это тебе урок, Петрович…
– На какую тему урок? Не въехал…
– Не полагайся больше на свои знания нашей истории войны. Ты ее уже переписал. Непонятно только, в какую сторону… Думай головой, теперь тут все точно пойдет не так, как у нас. И все даты по ходу боевых действий можешь смело забыть. И лучше скажи, почему у меня на телеграфе отказались принять телеграмму в Питер Вадику, сослались на твой приказ? Это ты из-за того прикола нашего дражайшего юного графа Нирода?
