Kitabı oku: «Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании»

Посвящаю книгу моим родителям – отцу Дзегузе Сергею Леонидовичу и матери Ципко Людмиле Еремеевне

© Ципко А. С., 2014

© ООО «Издательство Алгоритм», 2014

Вместо введения
Перестройка Горбачева и спор об особой русской цивилизации

§ 1. О главном празднике моей жизни

Десять лет назад, когда я заканчивал работу над первым вариантом этой книги, у нее было совсем другое название. Тогда я всего лишь пытался рассказать о переломной половине девятого десятилетия русского XX века как о чуде освобождения от советского тоталитаризма, о чуде, которого еще в начале 80-х никто не мог предсказать.

Ведь со всех точек зрения перестройка Горбачева была событием всемирно-исторического значения. В эти годы окончился начатый в 1917 году уникальный эксперимент по переделке всей природы человека, по уничтожению всех оснований человеческой цивилизации: частной собственности, частного интереса, разделению на классы, демократии, религии и религиозных чувств и т. д. И поэтому, само собой, казалось важным рассказать, как это произошло, какие идеи, человеческие мотивы, ценности стояли за этим чудом, переломным событием в истории человечества. Мне еще недавно казалось самоочевидным, что свободы, которые принесла перестройка Горбачева, которых были лишены советские люди на протяжении десятилетий, и прежде всего право «жить не по лжи», право говорить вслух все, что ты думаешь, право увидеть собственными глазами мир, семьдесят лет закрытый от тебя железным занавесом, свобода совести, свобода предпринимательства, все те блага демократии, которые посыпались на нас в конце 80-х как из рога изобилия, – право прочитать все, что было написано нашими национальными гениями, гениями русской общественной мысли, и прежде всего о гражданской войне, – должны восприниматься нормальными людьми как праздничные дары, как источник радости.

Как мог я, на протяжении десятилетий будучи невыездным, не радоваться тому, что наконец на 47 году жизни я сажусь в самолет, вылетающий из Шереметьево во Франкфурт-на-Майне? Чудо. Еще пять лет назад я этого не ожидал. На протяжении всей советской истории многие, очень многие и, как правило, самые талантливые и одаренные советские, русские люди всю свою жизнь мечтали об этом, о том, что наша страна наконец-то освободится от всех советских противоестественных запретов, от поразительной скуки и ложности всего, на чем держалась советская идеология. Но они так и уходили в мир иной со словами «а советский маразм все крепчает и крепчает». И единственной радостью в их жизни оставалось прочитать полученную от друзей перепечатку «Размышлений о русской революции» Николая Бердяева, «Котлован» Андрея Платонова или еще лучше – самиздатовский текст сборника «Из-под глыб». Мой друг и наставник Володя Кокашинский в 1978 году, зная, что он умирает от рака, во время нашей последней встречи подарил мне как раз запретную книжечку «Из-под глыб». Она до сих пор хранится у меня на полке книжного шкафа, где собраны самые ценные и важные для меня тексты. Рядом с «Вехами».

А здесь, когда еще перед глазами стоит на мавзолее Константин Устинович Черненко как олицетворение дряхлости и беспросветности всего нашего советского бытия, уже Горбачев, следующий Генеральный секретарь, говорит о гласности, говорит нормальным человеческим языком, говорит о нормальных человеческих чувствах. И самое поразительное, ошеломляющее, о чем я уже сказал, – доступность всего, что десятилетиями было под запретом.

Еще десять лет назад талантливая, красивая Ирина Балакина, сотрудница Института философии АН СССР, кончает жизнь самоубийством, не соглашаясь с запретом на публикацию своей книги, самой главной ее книги – книги о Николае Бердяеве. А тут, уже в первые годы перестройки, начинается издание не только все же страдавшего «левизной» Николая Бердяева, а всех без исключения творцов русской религиозной философии начала XX века. Издательство «Правда» печатает еще в 1990 году «Истоки и смысл русского коммунизма» Николая Бердяева, становятся доступными «Несвоевременные мысли» Максима Горького, «Окаянные дни» Ивана Бунина, «Дневники 1917–1919 годов» Владимира Короленко, Петербургские дневники 1914–1919 годов Зинаиды Гиппиус и т. д. Наконец-то, спустя семьдесят лет, соединились русские века, дореволюционная русская общественная мысль пришла в кончающую свою жизнь советскую Россию. Как тогда казалось, навсегда оканчивалась эпоха тупой советской образованщины.

Становилась зримой вся страшная правда о том, что на протяжении семидесяти лет мы называли «Великой Октябрьской революцией». Чудо? Конечно, чудо. И никто, абсолютно никто из тех, кто уже не мог жить по лжи, кто призывал не жить по лжи, не верил, что это чудо, распад советской, созданной Лениным и Сталиным системы, возможно. Погруженный целиком и без остатка в русскую историю Александр Солженицын, чем он отличался от многих диссидентов, всего за одиннадцать лет до начала перестройки готовит к изданию библию антисоветского сопротивления, самиздатовский сборник «Из-под глыб», пишет для него три статьи. Но ни в одной из них нет не только предчувствия, но даже намека на предчувствие, что уже через пятнадцать лет его основной враг умрет, умрет сам по себе, без всякой серьезной на то причины. Напротив, Александр Солженицын осуждает советскую оппозиционную интеллигенцию, что она плывет по течению, ждет «этой свободы… как внезапного чуда, которое без наших усилий вдруг выпадет нам…»¹ А как выясняется, все же чудо бывает.

Еще за десять лет до переломных 1988–1989 годов, когда основные скрепы советской системы разрушились, никто ни в СССР, ни в мире не верил, что все это будет возможным, что в один день без какого-либо насилия в СССР исчезнет и цензура, и политический сыск, и будет восстановлено право на эмиграцию, и будет покончено с государственным атеизмом, и будет покончено с монополией КПСС на правду. Еще в середине 70-х сажали в тюрьму за статью, опубликованную в самиздате, за статьи, рассказы, повествующие всего лишь о печальных итогах социалистического обобществления русского села, выгоняли из партии с «волчьим билетом» за участие в обсуждении на квартире Лена Карпинского статьи ортодоксального марксиста Отто Лациса о переломном XVII съезде РКП(б). А всего лишь через четырнадцать лет уже не только не сажали, но и не выгоняли из аппарата ЦК КПСС за статьи, легально опубликованные статьи в советских журналах о марксистских истоках сталинских репрессий.

Между историей разгрома в 1974 году редколлегии журнала «Молодой коммунист» за создание кружка для изучения работ «творческих марксистов», к примеру, работ Отто Лациса по истории партии, и публикацией моих статей в «Науке и жизни» под заголовком «Истоки сталинизма», где я открыто критиковал исходный аморализм марксистского учения о революционном терроризме, прошло всего четырнадцать лет. Но тогда, весной 1974 года, выслушивая рассказы Игоря Клямкина и Володи Глотова о суточном допросе без перерыва в КГБ, в кабинете Филиппа Денисовича Бобкова, я и мысли не мог допустить, что уже совсем скоро не будет ни всемогущего Филиппа Денисовича, ни КГБ, что можно будет вслух говорить о преступлениях большевиков, об организованном ими истреблении образованной, мыслящей и, самое главное, православной по культуре России. Казалось, что в духовном отношении произошла полная и окончательная революция, более точно – контрреволюция, что белые с опозданием на семьдесят лет все-таки взяли Москву, и ожившие колокола уже первых возрожденных за время перестройки церквей об этом напоминают в субботу по утрам своим громким звоном. Что-то подобное я писал в это время в своих статьях в «Московских новостях». Появилась возможность использовать моральный подход, моральные оценки не только при анализе сталинской эпохи, что было возможно уже при Хрущеве, но постепенно, уже к концу перестройки, при анализе всей советской истории, появилась возможность говорить о непомерной человеческой цене и победы большевиков и, самое главное, о человеческой цене сталинской социалистической индустриализации.

Все, чего ожидала советская интеллигенция десятилетия и в возможность чего никто не верил, свершилось как-то само собой, без крови, вообще без какого-либо напряга. Все блага свободы пришли к нашей интеллигенции как манна небесная. Поистине, как манна небесная. Не забывайте! Даже организаторы ГКЧП не намеревались отменить политические свободы. И это было и есть чудо. И в этом есть какая-то ирония истории. Ленин, который до последнего момента не верил в победу большевиков, назвал свою победу в октябре 1917 года чудом. Но, как оказалось, таким же чудом, неожиданным, непредсказуемым событием явился распад коммунистической системы сначала в странах Восточной Европы, а потом уже и в СССР.

Но уже в конце 90-х стало видно – то, что является чудом для моего, уже старшего поколения и для тех, кто шел по лестнице политического опыта за нами, не является чем-то сверхъестественным для поколений новой России. Им, детям эпохи компьютерных игр, уже не интересно то, что составляет смысл для нас, для тех, кто десятки лет прожил с этим ожиданием хоть каких-то перемен, хоть каких-то послаблений советской системы. И тут, конечно, ничего не поделаешь.

Наверное, они в этом не виновны. Во всех бывших социалистических странах Восточной Европы узники совести, борцы с советским тоталитаризмом стали не только героями, но и лидерами новых, постсоциалистических наций. Примером тому судьба Гавела, Леха Валенсы. У нас о тех, кто просидел молодость во Владимирском централе, никто ничего не знает. Герои антикоммунистического сопротивления, которые рождались в недрах православной церкви, как правило погибали в тюрьмах, они до сих пор мало кому известны. Странная особенность нашей якобы антикоммунистической революции состоит в том, что в стране не было и нет никакого интереса к судьбе наших узников совести, кто сознательно совершал подвиг сопротивления коммунистической системе. У нас сегодня не любят вспоминать об оборотной, теневой стороне советского образа жизни. У нас до сих пор нет памятников жертвам ленинского террора против православной церкви, жертвам сталинского голодомора, сталинских репрессий. Практически ничего. Даже РПЦ, ее иерархи в своих публичных выступлениях не вспоминают о мучениях православных священников, которые остались верны России, своей церкви и как герои шли на смерть. Им, этим мученикам, жертвам борьбы с богоборческой властью, не ставят памятники, в их честь не называют улицы.

И это грустно. Грустно не потому, что опыт сопротивления советскому тоталитаризму не имеет ценности для новой России. Грустно не потому, что наши поступки, наши скромные подвиги, наши усилия сделать страну свободной не имеют ценности в новой России. Ждать в России благодарности вообще смешно – тем более, когда к власти пришло поколение, не совершающее поступки, когда началась эпоха нормальных карьер. Слава богу, что мы, «дети революции», уцелели. Грустно потому, что на самом деле на забвении ближайшего прошлого ничего серьезного построить невозможно. Без знания о муках несвободы невозможно по достоинству оценить ценность самой свободы. Никогда не сможешь осознать сущность национального интереса, когда у тебя нет не только ощущения национальной истории, исторической памяти, но и интереса к тому, что было до твоей нынешней спокойной и все же свободной жизни.

Всеми этими, как мне казалось, нормальными мотивами я и руководствовался, работая над первым вариантом своего рассказа о перестройке, об ее идейных истоках. Но пока я шаг за шагом описывал идейные истоки, предысторию перестройки, создавал тексты об исканиях шестидесятников, литераторов-почвенников, идейная ситуация в стране поменялась коренным образом. Если еще в 90-е и в начале нулевых подавляющая часть интеллигенции (при всем негативном отношении к Горбачеву как к личности) воспринимала перемены конца 80-х – начала 90-х со знаком плюс, то уже к середине нулевых по крайней мере среди так называемых «государственников» росло и ширилось негативное отношение к перестройке. Конечно, и во время перестройки просоветская, прокоммунистическая интеллигенция негативно относилась к Горбачеву как к разрушителю советской системы, «могущественного советского государства». Но тогда те, кто поддерживал Нину Андрееву, автора статьи «Не могу поступиться принципами», опубликованной в «Советской России» 13 марта 1988 года, среди интеллигенции составляли ничтожное меньшинство, что и позволило Горбачеву обуздать протест части партийного аппарата против начавшихся демократических перемен. Но сегодня, напротив, позитивное отношение к советской системе в целом становится доминирующим. Сегодня многие, позабыв о Нине Андреевой и ее статье, вошедшей в истории советской общественной мысли, тем не менее повторяют ее слова о том, что «без государства диктатуры пролетариата нам сегодня и перестраивать-то было бы нечего».

Рефреном всех нынешних разговоров и воспоминаний о советском прошлом являются слова о том, что как бы советский строй не был плох, мы сегодня проедаем то, что создали во времена СССР. И при этом само собой подразумевается, что по-другому, не по-сталински, без жертв и репрессий той эпохи Россия никогда бы не решила задачи индустриализации, не вошла бы в ряд «наиболее развитых стран того времени».

До сих пор живы, воспроизводятся стереотипы советского сознания, марксистско-ленинского восприятия русского XX века как чего-то изначально предопределенного, где все происходило так, как должно было происходить, где не было никакой альтернативы ни ленинскому Октябрю, ни красному и белому террору, ни ужасам сталинской коллективизации, ни репрессиям конца 30-х, ни позору 1991 года. Поразительно, что в советское время советские люди, подавляющая часть советской интеллигенции все же строила в своем сознании хотя бы мифологические альтернативы тому, что было. Примером тому – очень характерное для шестидесятников убеждение, что Сталин «изменил демократическим идеалам Октября», «извратил сущность марксизма», что если бы в 1929 году победил Бухарин, то мы построили бы другой, более человеческий социализм. И создавалась в сознании советской интеллигенции эта конструкция не столько для того, чтобы еще раз возвеличить Ленина, сколько для того, чтобы иметь основание, оставаясь в рамках государственной идеологии, все же сохранить за собой право на моральную оценку хотя бы сталинского этапа советской истории, иметь моральное право осудить очевидные преступления сталинской эпохи, к примеру, насильственную коллективизацию, репрессии против середняков, и самое главное, осудить репрессии 1937–1938 годов.

Кстати, начинал строительство этой идеологической концепции, которая давала бы возможность, «не поступаясь принципами марксизма-ленинизма», все же осудить преступления Сталина, Хрущев своим докладом о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Само по себе сочетание «культ личности» несло в себе допущение, что может быть Генеральный секретарь КПСС без возвеличивания и своей роли в истории, и своей личности. На самом деле реабилитация так называемой общечеловеческой морали, отказ от классового подхода к оценке исторических событий произошел уже тогда, в 1956 году, в тот момент, когда Хрущев читал свой доклад о культе личности Сталина.

Сегодня, в начале 2014 года, когда я уже в третий раз пишу введение к своей книге, альтернативный подход к советской истории, дающий возможность не только осудить преступления власти, но и просто сохранить в себе чувство совести, сострадания, не только не развивается, а откровенно осуждается даже деятелями культуры, кино. Несколько минут назад новый руководитель нашей телевизионной Академии настаивал, что нам нужны сериалы, рисующие положительный образ Сталина, что судить о его деяниях надо не с позиции нынешней «гуманистической эпохи», а исходя из тех представлений о добре и зле, которые были характерны для его эпохи, для эпохи социалистического строительства.

И этот на первый взгляд вполне интеллигентный деятель нашего современного телевидения не чувствует, что, настаивая на относительности морали и представлении о добре и зле, он отрицает не только гуманистические основания современной европейской (в своей основе христианской) культуры, но и вообще человеческую культуру, человеческую цивилизацию. Этот деятель культуры не понимает, что в рамках его философии нет места для нюрнбергского процесса и для осуждения всех без исключений преступлений против человечности, совершенных в XX веке.

И мне везет. В этот же день, 27 января 2014 года, на этом же телеканале Михаил Леонтьев, который в последнее время воспринимается, наряду с Александром Прохановым, как идеолог новой путинской эпохи, заявил, что история как наука несовместима с моралью, с моральной оценкой исторических деятелей, что в учебнике по истории СССР нет места для моральных суждений о советской эпохе. И это показательно для идеологической ситуации в современной России. Фаталистическое отношение к советской истории соединяется с отрывом морали от государственничества, и в результате российский патриотизм отрывается от морали, возникает разрыв между государственническими чувствами и моральными.

И самое поразительное что не только далекие от политики и философских размышлений люди, но и нынешняя интеллигенция не чувствует, что за ее фатализмом, убеждением, к примеру, что без «голодомора», без гибели шести миллионов людей мы бы не построили Днепрогэс, стоит духовное поражение, признание того, что мы ненормальная, неполноценная нация. Ведь финны, к которым в царской России относились снисходительно, называли «чухонцами», без всяких расправ и гулагов смогли стать одной из самых развитых стран мира. А русские, получается, обязательно, прежде чем построить «Уралмаш», должны были уничтожить на корню крепкого русского крестьянина, основу русской нации.

В рамках вводной главы у меня нет возможности подробно описывать негативные последствия убеждения нынешних новых русских патриотов типа Михаила Леонтьева и Александра Проханова, в том, что история и мораль несовместимы. К примеру, тот же Александр Проханов не осознает, что марксизм и марксистская историческая наука при всей своей претензии на научность, основывается все же на моральном осуждении эксплуатации человека человеком как чего-то несправедливого, несовместимого с идеалом равенства.

§ 2. В «русской цивилизации» не нашлось место Горбачеву

Все эти примеры из нынешних дебатов о том, что должно быть и чего не должно быть в едином учебнике о русском XX веке, мне понадобились только для того, чтобы объяснить причины угасания в современной России позитивного отношения к победам демократии, которые связаны с именем Горбачева. Перестройка, политика гласности стала враждебна нынешним патриотам и нынешним государственникам, ибо ее фундаментом, напротив, было возрождение, кстати, характерное для великой русской литературы и русской религиозной философии, нравственного подхода к советской истории и к советской системе, напоминающего о самоценности человеческой жизни, о ценности свободы. Перестройка стала враждебна многим нынешним патриотам, ибо для нее было характерно то, с чем они воюют, т. е. доведение до логического конца нравственного осуждения преступлений сталинизма, начало которому положил XX съезд КПСС. Кстати, по этой причине в нынешних ура-патриотических текстах негативное отношение к Горбачеву соседствует с негативным отношением к Хрущеву. Даже скромный гуманизм Никиты Хрущева, его желание улучшить быт советского человека, многими идеологами патриотизма вне морали воспринимается крайне негативно, как подрыв советской морали соблазнами сытости.

И достигается эта негация, дискредитация перестройки, как чего-то изначально враждебного и русской душе и русской истории, за счет выведения всего, что лежало в основе перестройки, всех ценностей эпохи гласности, за рамки так называемого русского культурного кода. Из русскости враги перестройки выкорчевывают все, что было дорого Горбачеву, и ценность свободы, и ценность человеческой жизни, и права личности, и счастье полнокровной жизни. И в основу этого концептуального осуждения перестройки как чего-то изначально враждебного русской нации берется учение Николая Данилевского об особой русской цивилизации, якобы во всем противоположной западной.

И за нынешним осуждением перестройки как попытки дать новую жизнь всем тем ценностям, которые каленым железом выжигались из советского сознания и советского образа жизни, стоит уже целая философия. Если в советское время ценности христианской, общечеловеческой морали, ценности гуманизма, ценность человеческой жизни, ценности свободы, религиозной терпимости, ценность права, частной собственности приносились в жертву учения о классовой борьбе и классовой морали, то сегодня ценности гуманизма уже приносятся в жертву так называемому учению об особой, русской, во всем противоположной Западу цивилизации. И получается, что, если ты хочешь быть русским, то ты должен забыть и о свободе, и о своих правах, и о простом человеческом достатке и т. д. Русскость у нас сегодня, о чем дальше, жестко связывается с требованиями мобилизационной экономики в стране, окруженной железным занавесом.

По сути, считает Сергей Кара-Мурза, родоначальником советского, большевистского проекта был не Карл Маркс, а Н. Я. Данилевский, который как раз впервые в развернутой форме описал черты русского культурного кода, отличающий русскую цивилизацию от западной.² Из чего якобы следует, что перестройка Горбачева, демократические реформы и, самое главное, ставка на рыночные реформы были изменой не столько идеалам коммунизма, сколько национальным русским идеалам, идеалу общинности.

Если общинность и солидарность, убеждение, что человек человеку брат, является выражением русского культурного кода, настаивает Сергей Кара-Мурза, то перестройка со своей политикой гласности была не только демонтажем советской системы, а «демонтажем народа». «Удар, – пишет он, – был нанесен по всей мировоззренческой матрице, на которой был собран человек – носитель русской культуры XX века, человек советский».³ Вот и весь сказ.

И, честно говоря, мне очень помогла в осмыслении произошедшего в последние годы переворота в сознании посткоммунистической России как раз упомянутая выше, вышедшая в издательстве «Алгоритм» в 2013 году книга Сергея Кара-Мурзы «Крах СССР». Обращает на себя внимание, что эта книга была издана как труд Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования, возглавляемого руководителем Фонда Андрея Первозванного Владимиром Якуниным. И, наверное, не случайно учение об особой русской цивилизации в интерпретации указанного центра, научным руководителем которого как раз и является историк Сергей Кара-Мурза, стало официальной доктриной Всемирного русского народного собора. Все дело в том, что Фонд Андрея Первозванного, руководимый Владимиром Якуниным, является как раз организационной структурой Всемирного русского народного собора. В результате учение об особой русской коммунистической цивилизации из особого мнения группы ученых превратилось в идеологию русского народа.

Конечно, за идеализацией и даже сакрализацией «советского строя», стоящего за негативным отношением многих россиян к Горбачеву и к его перестройке стоят и объективные причины. Утрата советского бедного, относительного, но все же равенства, вызывает духовный дискомфорт, вызывает, с одной стороны, негативное отношение к Горбачеву, разрушившему «советский строй», а, с другой стороны, веру в то, что действительно равная бедность составляет сущность русскости. Отсюда, наверное, и благодатная почва для пропаганды учения об особой русской «нестяжательской» цивилизации. И при этом утрачивается всякий интерес и к объективным причинам перестройки, и, самое главное, к причинам гибели «советского строя».

И совсем не случайно учение об особой русской коллективистской цивилизации все чаще связывается с психологией заговоров, поиском явных и скрытых врагов «русскости» и «русского народа». Настроения психопатии окрашивают, как правило, все разговоры об особой русской цивилизации.

Никого сейчас в России не интересуют ни объективные причины (и прежде всего экономические), которые заставили Горбачева искать пути совершенствования «построенного в боях социализма», ни идейный и политический кризис, в котором оказалась мировая социалистическая система в середине 80-х, в момент прихода Горбачева к власти, и который заставил по крайней мере часть партийной номенклатуры думать о путях приспособления сложившейся политической системы к новым идейным реалиям. В результате все беды нынешней, уже постсоветской эпохи в сознании многих людей, даже далеких от политики, связываются прежде всего с Горбачевым, который якобы по своей злой воле, а некоторые говорят, что и за деньги, лишил русского человека советского рая, когда якобы «люди во что-то верили и у них были идеалы».

Если еще недавно Горбачева критиковали за непрофессионализм при проведении реформ, за поспешность, за дефицит воли в борьбе с противниками перестройки, то сейчас, как я уже говорил, его обвиняют в национальной измене, в том, что он посягнул не просто на основы советской системы, а на саму русскую нацию, на ее мечту, на русский культурный код, который якобы и был воплощен в жизнь большевиками, был воплощен в советской системе. Можно было только пожимать плечами, когда в прошлом даже от талантливых российских литераторов приходилось слышать, что я, «Ципко, работал на масона», что якобы Горбачев «с молодых лет состоял в одной масонской ложе с Маргарет Тэтчер, через тайных агентов с ней общался, пока наконец в 1984 году не встретился с ней с глазу на глаз и пообещал, если придет к власти, то разрушит СССР». Некоторые молодые священники, ссылаясь на историка Фурсова, совсем недавно рассказывали мне, что дело все-таки не в Маргарет Тэтчер, а в кавказской мафии, которая якобы еще во времена Ставрополя, когда он был Первым секретарем крайкома, «имела на него компромат и дергала его за веревочки, когда ей это было нужно». Впрочем, и в претендующих на научность работах, к примеру, в упомянутой выше книге Сергея Кара-Мурзы «Крах СССР» говорится, что субъектам перестройки, народу с «частью номенклатуры и прозападной интеллигенцией» был и «преступный мир».

И надо признать, что после появления книги Сергея Кара-Мурзы «Крах СССР» спор о причинах и сущности перестройки стал спором о природе русскости, о природе того, что Сергей Кара-Мурза называет «русским культурным кодом». Все дело в том, настаивает Сергей Кара-Мурза, что Ленин с его политикой коммунизации России на самом деле пытался воплотить в жизнь не марксистский проект, а русскую народную мечту, мечту об обществе полного равенства, где человек человеку брат, где не будет «свободного рынка», «конкуренции», «свободного индивида».⁴ Народ России, настаивает Кара-Мурза, всегда мечтал о «жизни без разделения на избранных и отверженных», мечтал о том строе, где на «хищников будут надеты намордники»⁵

Кстати, обращает на себя внимание, что Сергей Кара-Мурза, настаивающий на непримиримости русских и западных ценностей, постоянно восстает против «заемных западных ценностей», строит свою теорию, согласно которой советский строй был не воплощением марксистского проекта, а воплощением русской крестьянской мечты, на основе, как видно из текста его книги, воззрений близкого ему по взглядам западного, итальянского марксиста Антонио Грамши. Практически все интерпретации большевистской революции и последующего социалистического строительства в СССР, строятся в книге Сергея Кара-Мурзы на утверждении А. Грамши, что ленинский Октябрь – «это революция против «Капитала» Карла Маркса. «Капитал» Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата. Он неопровержимо доказал фатальную необходимость формирования в России буржуазии, наступления эры капитализма и утверждения цивилизации западного типа. Но факты пересилили идеологию. Факты вызвали взрыв, который разнес на куски те схемы, согласно которым история России должна следовать канонам исторического материализма. Они доказали делом, своими завоеваниями, что каноны исторического материализма не такие железные, как могло казаться и казалось»⁶

Ленин, настаивает Кара-Мурза, на самом деле руководствовался не марксистским учением о пролетарской революции, а требованиями «русского культурного кода», основными ценностями особой русской антибуржуазной, антизападной цивилизации. Русский человек, русский крестьянин, как общинник, отличается от западного человека, настаивает Сергей Кара-Мурза, не только тем, что он является противником обособленности, «атомизации человека от человека», что он чувствует себя полноценным существом только тогда, когда он «включен в солидарные группы (семьи, деревенской и церковной общины, трудового коллектива)», но и тем, что он, в отличие от западного бюргера, «не любит сытости».⁷ Реализацией этой русской народной мечты, где не было сытости, считает Кара-Мурза, как раз и был созданный Сталиным советский строй.

И самое главное. Советский строй, настаивает Кара-Мурза, возникший в результате сталинских коллективизации и индустриализации, не только соответствовал традициям российской крестьянской общины, мечте русского крестьянина о «жизни без разделения на избранных и отверженных»,⁸ мечте о полном равенстве, мечте об обществе, где «один за всех, все за одного»,⁹ но и был результатом его свободного, самостоятельного выбора. Более того. Сергей Кара-Мурза настаивает, что не только сталинская коллективизация и индустриализация были результатом свободного выбора, но и даже культ личности Сталина.¹⁰ Якобы Сталина, большевиков любили за то, что они создали строй, в котором на «хищников были надеты намордники»,¹¹ который создавался на основе «принципов сотрудничества и солидарности».¹² Согласно концепции Сергея Кара-Мурзы «Советский строй – это реализация цивилизационного проекта, рожденного Россией в русле ее истории и культуры».¹³ И именно по этой причине, настаивает Сергей Кара-Мурза, советский строй был не только результатом «духовного порыва народов России», но и результатом выбора большинства, представляющего абсолютно все классы дореволюционной России. «Развитие капитализма в России побудило крестьянство, – пишет он, – и значительную часть других сословий искать антикапиталистический проект будущего».¹⁴ Более того. Сергей Кара-Мурза настаивает на том, что даже половина «состава Генерального штаба» дореволюционной царской армии «пошла именно за большевиками», ибо ей были чужды ценности Западной Европы, ибо они «отвергали западнический либерально-буржуазный проект», по которому Россия жила после революции 1905–1907 годов. Вообще, если верить Сергею Кара-Мурзе, «в целом большинство населения России подошло к 1917 году охваченное великим преобразованием мифа через революцию».¹⁵ Что же касается крестьян, оказавшихся в окопах Первой мировой войны, то они, как настаивает Сергей Кара-Мурза, все эти годы «обдумывали проект» некапиталистического будущего.¹⁶