Kitabı oku: «Смертельная сила любви», sayfa 3

Странный доктор, – отметила какая-то часть сознания Софьи, – он, похоже, больше охотник, чем врач, вопреки его собственному утверждению… И, как честный человек, он обязан на мне жениться, – подумала она с внезапны в её положении юмором, потому что доктор, постепенно раздвигая одежду, добрался уже до абсолютно неприличных участков груди, так что она плотно зажмурилась, не желая зрительного контакта в такой неловкой ситуации. – С другой стороны, тогда у него, при его профессии, был бы уже целый гарем. А может, у него и есть уже целый гарем, откуда мне знать? Или наоборот, вид женского тела для него привычен и ничуть его не соблазняет? Кажется, он не женат, хотя уже не слишком молод… Но как же мне всё-таки повезло, подумать только! А если б в ружье была не мелкая дробь, а на медведя? Хотя откуда у нас медведи. Но если б? Скажем, на случайного грабителя припасена? Зачем ещё нужно в доме заряженное ружьё? Но по моему глупому поведению – было бы только справедливо. Надо же, додумалась, целиться в Эдмунда! Да лучше бы я сама застрелилась, чем причинила ему малейшее зло! А я ведь и причинила! Ведь – как он теперь?..

Меж тем другая часть её сознания фиксировала каждое движение иглы и пинцета доктора. По мере того, как он обеззараживал ранки с уже извлечёнными дробинками, казалось, что не только новые ранки начинало жечь, но и уже ранее смазанные начинали гореть всё сильнее, так что боль, первоначально совсем незначительная, увеличивалась в геометрической прогрессии. Это переживание отнимало всё больше сил, чтобы не стонать, потому что стонать – и вообще обращать на себя дополнительное внимание – было стыдно. Вдруг, если затаиться, доктор сочтёт, что она не в полном сознании, а значит, уже не так стыдно будет? А по мере того, как она всё больше приходила к выводу о том, что послужила пусть невольной, но виновницей чего-то ужасного, что теперь грозило Эдмунду, боль начинала восприниматься ею как справедливое наказание, как своего рода средство очищения, чтобы она стала его достойной. От этой не то чтобы мысли, скорее, неясного впечатления, боль, казалось, становилась сильнее, что она, или, точнее, эта отчасти скрытая от неё самой часть сознания только приветствовала. В конце концов, Софья впала в какой-то почти что религиозный экстаз и обеспамятела вторично, а пришла в себя нескоро.

Меж тем Эдмунд не дождавшись полиции, решил, что доктору и, соответственно, Софье он ничем не поможет, если будет торчать в соседней комнате, и отправился в полицию сам. Начав с дежурного полицейского, он довольно скоро попал на приём к самому полицмейстеру, ибо случай был необычный, и, также удивительно скоро, если кто хоть сколько-нибудь знаком с бюрократическими процедурами, добрался и до судьи.

Судья воспринял молодого человека неприязненно и безо всякого сочувствия. Мало того, что Эдмунд излагал происшествие путано и невнятно, так что пришлось потратить много времени на уяснение, что же, собственно говоря, случилось, хотя тут наполовину уже постарался полицмейстер. Молодой человек осложнял работу судьи неуместными требованиями наказать его по максимальной строгости закона, чередовавшиеся со сбивающими с толку намерениями заботиться о пострадавшей. Как он себе, интересно, это представляет?! Он, к тому же, излагая свои просьбы, употребил неудачно слово «условный», что судья вообще принял в штыки. Условный приговор на его языке означал практически отсутствие наказания, когда преступник при сильно смягчающих обстоятельствах хоть и приговаривается к заключению, но фактически за решётку не попадает, а только в случае невыполнения некоего условия. например, вовремя отмечаться в полиции. И только если он пренебрегает этим условием, его можно, по отдельному постановлению суда, водворить-таки за решётку, где ему было самое место с самого начала. Прошло немало времени, пока судья понял, что молодой человек имел в виду совершенно другое. Ключом тут послужило другое выражения Эдмунда, который уже видел, что судья к нему плохо расположен, и, несмотря на известную замкнутость на своих переживаниях, сообразил, что сказал что-то негодное в данной ситуации. Теперь о выразился так: «приговор с развилкой». Эдмунд просил в случае, если пострадавшая умрёт, законопатить его в самую глухую щель елико возможно на дольше, и куда подальше, что там есть? Сахалин? А ещё лучше, повесить ко всем чертям, ибо тогда зачем ему жить? Но, в случае, если, паче чаяния, она выздоровеет, освободить его возможно скорее, поскольку он тогда непременно сделает ей предложение руки и сердца, и вообще будет всячески помогать и оберегать.