Kitabı oku: «Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории», sayfa 2
Опричный воевода Дмитрий Иванович Хворостинин
Русский воевода на фоне осаждаемого ливонского замка. Рисунок XIX в.
Дмитрий Иванович Хворостинин происходил из старого, но захудалого рода ярославских князей. За сто лет до описываемых событий ярославский удел вошел в состав Московского княжества и теперь, вместе с отцом и тремя младшими братьями, Дмитрий Иванович верно служил потомкам Ивана Калиты.
В 15 лет князь начал свою военную службу. С тех пор он успел поучаствовать в отражении нашествий крымских татар на юг страны, воевал с немцами на севере в Ливонии, с литовцами и поляками на западных рубежах. Во всех военных кампаниях Хворостинин показал себя храбрым воином и искусным полководцем. Однако князь никогда не занимал посты главных воевод, поскольку все назначения в государстве на значимые посты делались в соответствии с местническими счетами, то есть по заслугам предков, а не по личным качествам служилого человека.
Когда царь стал отбирать людей в опричный корпус, в него сразу же записали всех Хворостининых, бывших хорошими военачальниками и не претендовавших на самостоятельные политические роли.
Сам Дмитрий Иванович длительное время жил в Александровской слободе вместе с другими опричниками. Несколько сотен специально отобранных царем незнатных княжат, бояр, боярских детей и дворян жило там длительное время, как настоящие монахи.
Рано утром игумен Иоанн забирался на колокольню и будил своих послушников звоном колокола, потом все шли на службу в храм. Кто пытался уклониться от посещения храма, наказывался строгой епитимьей, вплоть до отчисления из числа опричников.
После долгой службы в храме была совместная трапеза, во время которой игумен читал всем вслух Священное Писание.
Во время постов опричники не ели скоромного. Все пользовались деревянной посудой. Остатки пищи выносили на двор и раздавали жившим в слободе нищим. Носили простые монашеские рясы из грубой шерсти. Жили в кельях, в которых стояли только жесткие деревянные ложа. Нельзя было выставлять напоказ свою знатность и богатство. Называли друг друга братьями.
После завтрака все занимались решением государственных дел. В Александровской слободе располагалась своя опричная Дума, свои приказы. Был там и сыскной приказ, в котором допрашивали государственных преступников, творили над ними расправу.
После отправления государственных дел опять была долгая церковная служба, совместная трапеза братьев, новая служба – повечерня.
Весь распорядок жизни в Александровской слободе формировал у опричников чувство принадлежности к кругу людей, действующих с сознанием страха Божьего. Ведь страх Божий есть единственная преграда греху во внутренней духовной жизни человека.
Конечно, среди опричников были и те, кто использовал свое особое положение ради получения материальных благ, старался отличиться не на административном поприще и не в бою, а при проведении расправ над царскими противниками, поскольку иных талантов не имел.
Иван Васильевич знал об этих слабостях опричников, беспощадно избавлялся от тех, кто позволял себе воровство, творил по собственной инициативе насилие. Царь не останавливался перед показательными казнями высшего руководства ордена, если решал, что оно предало те духовные ценности, которые он пытался им привить.
Дмитрий Иванович и его родственники были хорошо осведомлены о мздоимстве и насилии части живших в Александровской слободе опричников, о том, что они стараются подобраться поближе к царю и представить себя в благоприятном свете ради обретения власти и богатств.
Сами Хворостинины перед царем не заискивали и милостей у него не выпрашивали, а старались проводить бóльшую часть времени за пределами Александровской слободы, в военных походах. Благо, такая возможность всегда предоставлялась.
Сейчас князь жил в Москве, в хоромах своего друга купца Никона Полесского – залечивал тяжелые раны, полученные весной прошлого года при обороне Москвы от татар.
Монашеская жизнь припомнилось Дмитрию Ивановичу, когда слуга Степан разбудил его среди ночи и сообщил, что прибыл гонец от царя. Это означало, что лечению князя подошел конец и надо возвращаться в строй.
Степан пошел седлать коней, а князь стал торопливо одеваться. Он надел подрясник, перетянул его поясом с привязанной к нему кистью – символом метлы, которой следует выметать врагов из Московского царства, накинул поверх сначала суконную черную рясу, потом овечий полушубок кожей наружу, на голову надел островерхую, отороченную беличьим мехом черную шапку, поскольку на улице стояли январские морозы. На ноги князь натянул черные кожаные сапоги, в голенище засунул острый нож. Опоясался саблей.
При выходе из купеческого дома, возле самого крыльца его ждал уже с оседланным вороным аргамаком Буяном Степан. Рядом, на коне, сидел, ежась от холода, царский гонец.
Ехали долго, хотя до царского дворца было недалеко. Приходилось убирать и ставить обратно стоявшие поперек Ильинки рогатки и решетки, преграждавшие ночью путь лихим людям.
Дежурный наряд стрельцов пропустил ночных визитеров через Спасскую башню в Кремль.
Следующий наряд стрельцов остановил их перед воротами во внутренней стене, окружавшей собственно царский дворец. Тут Степан остался с лошадьми, а князь с посыльным пешком пошли к Постельному крыльцу. По широкой лестнице, ведущей к Золотому дворцу, он поднялся наверх и прошел по площадке для прогулок – гульбищу в Проходную палату, где его встретило еще два стрельца и дежурный дьяк. Здесь Хворостинин оставил свой полушубок, шапку, и Савва провел его в кабинет к Иоанну.
Хворостинин вошел, трижды перекрестился на икону, произнося каждый раз «Господи помилуй!», подошел ближе к царю, поклонился ему в пояс, а потом выпрямился и, глядя прямо в глаза, произнес:
– Дай Бог здоровья, Иван Васильевич!
На царя смотрел высокий богатырь, его ровесник; на красивом, открытом лице князя светились черные, озорные глаза, между которыми располагался немного курносый носом, а под ним – припухлые губы; лицо обрамляли длинные, густые русые волосы, курчавая борода и усы.
– И тебе здоровья, Дмитрий Иванович! Хромаешь еще? – приветливо спросил его царь, заметивший, что при ходьбе князь немного припадает на правую ногу.
Иоанн хорошо помнил, как весной прошлого года Хворостинин с небольшим отрядом, единственным из всего опричного войска, принял на себя удар татарской конницы и позволил ему отойти к Александровской слободе. Ближайшее же окружение царя из числа опричников убоялось татарских стрел и позорно бежало.
Хворостинин после этого эпизода участвовал в обороне Москвы вместе с земцами князя Воротынского, а потом преследовал уходивших татар до самой Оки. На берегу реки он и был ранен стрелой в не защищенную доспехами голень. Стрела занесла в рану заразу, князь проболел полгода и вот только теперь предстал перед глазами самодержца.
– Да я выздоровел, хоть сейчас готов на коня и в бой, хромота не помеха, – с горячностью ответил князь.
– Знаю-знаю, что ты храбрый воин, – успокоил его царь. – У меня для тебя есть более сложное задание, чем полк в бой водить. Поедешь наместником в Смоленск. Старого наместника – Шуйского арестуешь и пошлешь на дознание к главе сыскного приказа – Малюте Скуратову. Тамошний стрелецкий сотник Огнев написал, что Шуйский вошел в тайные сношения и с поляками, и с татарами. Возьмешь с собой несколько верных опричников, произведешь на месте следствие и отпишешь мне, что к чему.
Иоанн, видя, что Хворостинин переминается с ноги на ногу и непроизвольно кривит при этом уголки губ, пригласил его жестом присесть на лавку у стены, сел сам рядом и продолжил:
– Похоже, что татары этим летом поведут на Смоленск часть своей орды и попробуют оттуда ударить в тыл нашим заградительным отрядам, что вдоль Оки стоять будут. Они так уже в прошлом году делали, только поближе к Москве. Дай Бог, чтобы их поляки и литовцы во время налета не поддержали. Единственная надежда, что король Сигизмунд тяжело болен и ему не до войны с нами. Однако следи за тем, что в Речи Посполитой происходит и не пойдут ли татары в направлении Смоленска.
Соберешь в Смоленске ополчение и возглавишь его, как воевода. Станешь со своими людьми весной на Оке – из Разрядного приказа придет бумага с указанием, в каком месте.
Царь тяжело вздохнул, поскольку переходил к проблеме, решения которой никак не мог добиться:
– Старшим над тобой назначу князя Михаила Ивановича Воротынского – он будет воеводой Большого полка. Я тебе такого высокого поста дать не могу, поскольку на тебя местнических тяжб уже и так было больше десятка за последние годы. Дал я тебе звание окольничий, но род у тебя незнатный и наместником смоленским тебе только во время войны оставаться можно будет. Про то будет прописано в моем наказе о назначении на должность.
Все полки в этой военной кампании будут смешанные – опрично-земскими. Вы вдвоем с Воротынским сумели дружно биться против татар в прошлом году под Москвой. Теперь должны всех остальных научить этому искусству.
Однако во время сражения присматривай за тем, какие команды отдает князь Воротынский. Знаешь, кругом измены, а береженого Бог бережет.
Хворостинин внимательно выслушал наказ самодержца и сразу же стал уточнять поставленные перед ним задачи.
– А много ли татар пойдет на нас в этом году, Иван Васильевич?
– Думаю, вместе с ногайцами и турками, больше ста тысяч соберется, князь.
– Так это в два раза больше, чем в прошлом году Девлет-Гирей к нам приводил, – озабоченно произнес Хворостинин. – А что за военные силы мне дашь, государь?
Царь стал обстоятельно объяснять:
– Стрельцов в Смоленске сейчас одна сотня. Наберешь еще три сотни по всему воеводству и обучишь их военному делу.
Земского ополчения числится по Разрядной книге тысяча человек, но надо проверить всех бояр на предмет, не изменники ли они. Коли измену найдешь, так отпиши – мы у тех бояр вотчины отберём и своим верным воинам, как поместья, те земли раздадим. Список кандидатов на дворянское звание и получение поместий мне представишь после военной кампании – у меня остро не хватает хороших ратников.
Ополчение тамошнее земское вооружено неважно и доспехов у него мало. Пищалей и зелья огненного я пришлю тебе для новых стрелецких сотен, а также пушек полевых с нарядом дам. У нас теперь хорошо работает Пушечный двор и мастерские, что порох делают.
– Не много войск против сил басурманских, – заметил князь. – Нельзя прислать еще сил, из других воеводств?
– Нельзя. Сколько можно сил, дам Воротынскому. Но я сам в других воеводствах набираю полки для войны в Ливонии. Нам надо за собой Ругодив, по-немецки Нарву, удержать, через которую сейчас вся русская торговля по Балтийскому морю идет. Если потеряем Нарву, то потеряем возможность продавать пушнину в Европу, с пустой казной сидеть будем.
Пробовал я с Англией торговлю устроить через Архангельск, да купцы их нас все время обмануть норовят. Вон, запросили монополию железные заводы устроить на Каме, где богатые руды в земле лежат, но ничего там не сделали. Мы железо, по-прежнему, из болотных руд плавим. Зато за счет нашего леса, пеньки, парусины англичане флот свой строят прилежно. Поэтому я английским купцам права на свободную торговлю урезал. Повторюсь, нам выход в Балтийское море позарез сохранить требуется.
– Деньги еще нужны на выплату жалования стрельцам, пушкарям, земскому ополчению, на обзаведение их оружием, доспехами и другим воинским снаряжением, – выслушав ответ царя, продолжал гнуть свою линию Дмитрий Иванович.
– С деньгами, Дмитрий Иванович, сейчас у государства нашего большая проблема. Нет их в казне.
Дам тебе двадцать сороков «седых» соболей, что намедни мне из Сибири братья Строгановы прислали. Продашь их и на вырученные деньги жалование служилым людям заплатишь, закупишь необходимый припас.
Густые русые брови Дмитрия Ивановича поднялись высоко верх.
Самодержец, все время смотревший на лицо собеседника и заметивший на нем недоумение, начал его увещевать:
– Знаю, что ты не горазд в торговле, но я предупреждал, что дело тебе поручается непростое. Изыщи возможность продать эту мягкую рухлядь полякам, пока у нас с ними перемирие, или лучше немцам. Да только через посредников это делай, а то они, бестии, присвоят наш товар и денег не заплатят.
Хворостинин, смирившись с предложенной ему ролью торговца, вернулся к вопросам, в которых разбирался получше:
– Иван Васильевич, в прошлом году у меня и князя Воротынского, совместно, было шесть тысяч воинов, и мы удержали Москву, которую атаковал Девлет-Гирей с двадцатитысячным войском. Но мы укрывались за стенами Китай-города. А в чистом поле татары издалека стрелами побили бы наших воинов, кто без доспехов были, а потом остальных саблями посекли, имея преимущество в живой силе в три-четыре раза. Как нам обороняться в этот раз, когда за стенами укрыться нельзя, а татар в шесть раз больше?
– Нет у меня ответа на твой вопрос, воевода. Тебе самому надо его найти. Нам, русским людям, можно уповать только на божью помощь в это тяжелое время, – сказал игумен земли Русской полным веры голосом.
После этого он подошел к висевшей в углу иконе Спасителя, трижды наложил на себя крестное знамение и стал истово читать в голос молитву:
«Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы на супротивныя даруя, и Твое сохраняя крестом твоим жительство».
Дмитрий Иванович подошел к иконе вслед за игуменом, перекрестился и стал повторять вслух слова молитвы.
После молитвы Хворостинин почувствовал, что Спаситель услышал их совместное с игуменом Иоанном обращение, и что они теперь смогут войти в сверхъестественную связь со множеством других русских людей, и те обязательно помогут им победить татар, ногайцев, турок и всех прочих супротивных. От этой уверенности на душе у князя стало легко и спокойно.
Иван Васильевич тем временем подошел к стоящем в углу сундуку, открыл его хитрый замок извлеченным из кармана рясы маленьким железным ключом, покопался и извлек наружу два небольших холщовых свертка.
Внутри одного оказался свернутый в несколько раз прямоугольный, с откосом понизу, стяг размером три аршина на аршин.
Царь развернул стяг в вытянутых перед собой руках и показал его Хворостинину. Полотнище было из плотного шелка – тафты; середина – лазоревая с каймой брусничного цвета, с изображением в круге Спасителя в белой одежде и на белом коне; по окружности золотые херувимы и серафимы, левее круга и под ним – небесное воинство в белых одеждах и на белых конях. В углу с откосом был вшит круг из белой тафты, а в круге – изображен святой архангел Михаил на золотом крылатом коне, держащим в правой руке меч, а в левой крест. И середина, и откос стяга были усыпаны золотыми звездами и крестами.
Царь бережно передал Дмитрию Ивановичу стяг со словами:
– Любимая жена Анастасия вышила его мне, желая, чтобы он развевался над русскими полками в момент всех их великих побед. Я под этим стягом войска водил на штурм Казани. Теперь ты поведешь под этим стягом русских воинов против крымских татар и турок. Как одержишь победу – вернешь стяг мне, чтобы передать его дальше – другим полководцам.
Дмитрий Иванович стал на одно колено, принял от царя стяг, поцеловал его, бережно сложил, обернул куском холста и прижал к груди.
Во втором свертке оказалась обитая синим бархатом деревянная коробка с двумя двуствольными пистолетами с колесцовыми замками и пластинами, прижимающими порох-затравку к полке. Стволы пистолетов были богато украшены серебряной насечкой, а рукоятки отделаны слоновой костью, и заканчивались большими металлическими шарами, предназначенными для балансировки веса длинного ствола в руке.
Помимо пистолетов в коробке были все принадлежности для их заряжания: кожаная пороховница с дозатором, шомпол, кожаные мешочки с пулями и пыжами, запасные кремни, форма для литья пуль.
– А это в подарок тебе пара двойных пистолетов из Германии, – прокомментировал Иван Васильевич свой подарок. – Наши мастера такие пистолеты делать еще не научились. Это оружие тебе в бою пригодятся или при случае какой иной опасности.
Хворостинин принял пистолеты, поцеловал их и негромко сказал:
– Благодарствую, Иван Васильевич, за ценные подарки. Насмерть стоять буду, защищая веру православную и народ русский от супротивных.
– Живой ты мне нужен, Дмитрий Иванович. Нам Господь Бог еще многое поручил сделать, вручив власть над Святой Русью. А теперь ступай – у меня еще дел много впереди, – царь поднял вверх правую руку с раскрытой к собеседнику ладонью в знак окончания встречи. Рука была похожа на мягкую, даже бархатную, лапу рыси.
Князь трижды перекрестился на икону Спаса Ярое Око, поклонился в пояс царю, отошел на несколько шагов спиной, а затем повернулся и пошел к двери, прижимая к груди царские подарки. При ходьбе он уже больше не припадал на больную ногу, видимо, забыв о своем ранении.
Иван Васильевич перекрестил повернувшегося к нему спиной нового смоленского наместника и тихо прошептал:
– Храни тебя Бог, Дмитрий Иванович!
После этого царь вернулся к бюро, просмотрел и подписал подготовленные Саввой приказы, касавшиеся Хворостинина.
Затем игумен собрался взять из левой пачки очередную бумагу для изучения, но тут колокол позвал на заутреню. Иоанн перекрестился в знак окончания дел, и пошел в церковь Рождества Богородицы.
Купец Конон Полесский
Русский купец. С. Герберштейн. Середина XVI в.
Выйдя из Золотого дворца, Хворостинин пошел к воротам во внутренней стене, у которых его ждал совсем замерзший Степан, сел на своего черного аргамака, и они поехали к хоромам купца Конона Полесского. Решетки и рогатки с улиц городская стража уже убрала, и ехали они быстро.
На Ильинке открылись лавки калашного ряда, и оттуда доносился запах свежеиспеченного хлеба, булок и баранок. Посадские спешили в открывшиеся лавки за ароматной выпечкой со всех концов города.
С Кононом Дмитрий Иванович был знаком уже шесть лет. Купец принадлежал к московской суконной сотне и занимался поставками заморских тканей в Москву и другие города страны.
Сам Конон был родом из Смоленска, держал там торговые лавки, но бóльшую часть времени проводил в столице, поскольку поставлял сукна для обмундирования государевым стрельцам. Права быть казенным поставщиком он добился за счет того, что не задирал цены, тщательно следил за качеством товара и не допускал обмана покупателей при расчетах. За эти деловые качества его даже включали от смоленских купцов представителем на собиравшийся в 1566 году Земский собор.
Князья Хворостинины случайно купили у Конона несколько кусков черного сукна для ряс, когда поступали в опричники. Пошитые рясы понравилось другим членам ордена и они, через Дмитрия Ивановича, пригласили Конона с его тканями торговать в Александровскую слободу.
Сначала торговые дела купца шли там успешно, но потом один из опричников не захотел платить за поставленный товар и огульно обвинил Конона в том, что он отсылает своему торговому агенту в Риге письма, в которых рассказывает о планах наступления московских войск в Ливонии.
Военные дела в Ливонии тогда шли плохо и многие участвовавшие в войне опричники искали повод снять с себя за это ответственность.
Конона без всяких расспросов посадили в тюрьму, которая находилась там же, в Александровской слободе и стали пытать. Дмитрий Иванович вступился за своего знакомого и доложил о происшедшем недоразумении царю.
Провели дознание и выяснили, что, наоборот, торговый агент Конона писал письма царю и жаловался в них на то, что лютеране закрыли церковь Святого Николая Чудотворца в Риге, предварительно разграбив ее, что порубили православные иконы на лучину, что пограбили товары русских купцов и насильно захватили их дома. Эти факты Иван Васильевич приводил в своих посланиях к ливонцам перед началом войны.
Князь Андрей Курбский, перебежавший к полякам, раскрыл всех русских агентов влияния в Прибалтике. Рижские ратманы посадили приказчика Конона в тюрьму, где он вскоре и умер. Произошло это за пять лет до появления Полесского в Александровской слободе. Так, что Конон писем писать в Ригу приказчику никак не мог.
Опричника-должника пытали, и он признался, что оклеветал купца, поскольку не желал платить за две полученные от него штуки сукна, а также хотел присвоить себе его дом на Ильинке. Должника-опричника тут же повесили на высокой крепостной стене, окружавшей Александровскую слободу.
Денег Конону за потерянный товар никто не вернул, но он и сам их не требовал, предпочтя поскорее убраться из опричной тюрьмы домой в Москву.
После этого случая купец привечал князя Дмитрия Ивановича как родного сына, тем более, что им с женой Марией бог детей не послал.
Князь со Степаном проехали мимо храма во имя пророка Илии, который был в строительных лесах, мимо примыкавших к храму, сильно обгорелых срубов монастыря, мимо обширного монастырского кладбища и остановились возле купеческих хором.
Двухэтажное каменное здание, в котором жил купец, сохранилось после прошлогоднего пожара только потому, что вокруг него не было деревянных пристроек, столь любимых всеми москвичами, а на обширном дворе не росли деревья и кусты.
Конон пережил один московский пожар за несколько лет до этого и предпринял после него ряд действенных мер, чтобы уберечь свое немалое имущество от этой страшной погибели.
Степану было велено немедленно известить двух живших неподалеку опричников о том, что, по указу царя, им надо будет немедля ехать с князем в Смоленск. Сам же Хворостинин поднялся в светлицу, находившуюся на втором этаже купеческого дома.
В небольшом помещении было жарко от выложенной изразцами печи и сумеречно, поскольку через оконные стекла только чуть брезжил утренний свет. Неяркий свет шел также от нескольких восковых свечей, стоявших на специальной медной подставке посреди светлицы.
За большим столом, расположенным посредине помещения, князя ждал Конон. Это был высокого роста крепко сложенный пожилой мужчина с рыхлым мясистым лицом, сплошь заросшим черной бородой и усами. На лице купца выделялись глаза зеленого цвета, которые, казалось, способны были просверлить собеседника насквозь. Все неспешные движения Конона были спокойны и уверены.
На купце была синяя шелковая рубаха, поверх нее зипун из красной хлопчатобумажной тафты без рукавов и малиновые суконные порты, заправленные в высокие черные сапоги; голову покрывала маленькая тафья синего цвета. Яркая многоцветная одежда демонстрировала достаток и приверженность хозяина русским обычаям.
Конон поздоровался со своим постояльцем и велел Марии нести еду. Жена поставила на застеленный белой скатертью стол горшок с гречневой кашей, только что вынутый из печи, плошку меда, каравай свежеиспеченного пшеничного хлеба и кувшин парного молока. Рядом с принесенными блюдами хозяйка расставила оловянные миски, кружки и ложки. Сама хозяйка завтракать не села, поскольку, по господствовавшим тогда обычаям, замужним женщинам сидеть за столом с посторонними мужчинами, пусть даже названными сыновьями, не полагалось.
Хозяин прочитал вслух молитву «Отче наш» и трижды перекрестил пищу двумя сложенными вместе пальцами. Потом мужчины сами перекрестились, взяли ложки и неспешно принялись за трапезу.
– Далече собрался, Дмитрий Иванович? – через пару минут после начала еды спросил, как бы невзначай, Конон.
– Поеду в Смоленск, – ответил князь. – Иван Васильевич назначил меня туда наместником.
Занятые едой, мужчины помолчали еще пару минут.
Потом Хворостинин отодвинул миску с недоеденной гречневой кашей и спросил купца:
– Ты, Конон Федорович, смоленский же. Помоги решить задачу, которую передо мной поставил царь. Надо мне на месте новой службы продать двадцать сороков соболей полякам или немцам для того, чтобы жалование заплатить служилым людям, а я, как ты знаешь, в торговых делах знаток небольшой.
Теперь уже купец отодвинул миску с недоеденной кашей, сделал большой глоток молока из кружки, вытер лежавшим рядом полотенцем бороду и усы и начал делиться с гостем тайнами своего ремесла:
– Живет в Смоленске меняла еврей, которого зовут Йосиф Шафир. Он не только деньги меняет, но и дает их в рост, торгует всем, что доход приносит. Живет он при своей конторе, возле храма во славу Иоанна Богослова. Храм стоит аккурат на вершине невысокого холма, на берегу Днепра.
Тот Йосиф у тебя всю мягкую рухлядь с большим удовольствием купит и продаст ее потом в Польше или в Германии. На соболиные меха сейчас там большой спрос, поскольку из-за войны поставок давно не было. Только ты ему товар без залога не давай и цену держи высокую. Какой соболь-то у тебя?
– Иван Васильевич сказал, что соболь какой-то «седой», из Сибири, от братьев Строгановых, – ответил Хворостинин.
– «Седой соболь» это когда шкурка зверя черная, с серебряным отливом. Редкий и очень дорогой мех. Такой может сейчас стоить до десяти рублей или, иначе, трех золотых за шкурку. Это, примерно, как пять хороших лошадей стоят. Йосиф в Варшаве за них на четверть больше возьмет, так что ты цену не опускай, даже если очень жалостливо просить будет.
– А может Йосиф на часть выручки закупить и привести в Смоленск сабель турецких, шлемов иранских, доспехов и пистолетов немецких, другого огнестрельного оружия разного для моих воинов? – продолжал допытываться князь.
– Может, почему нет? – ответил Никон и непроизвольно почесал рукой свой рыхлый нос, что было верным признаком больших барышей, которые можно было извлечь из описываемой купцом сделки. – У евреев торговые связи по всему миру есть: и в Турции, и в Иране, и в Германии. Я слышал, что они даже в Новую Индию, иначе Америку, путь по морю проложили, везут сейчас оттуда золото и серебро в Европу. Так много его привезли, что цены на все товары поднялись.
Сейчас с поляками у нас перемирие, и они торговле препятствовать не будут, надо только не скупиться на посулы таможенным кордонам на границе. Йосиф как раз хорошо этим искусством владеет.
Только ты, князь, железные доспехи заморские ему не заказывай – они очень больших денег стоят. У тебя после их покупки на жалование служилым людям средств не останется.
Конон немного помолчал и потом добавил:
– Смотрю, Дмитрий Иванович, что ты серьезно к войне готовишься с татарами. Не пропускай на нашу землю больше басурман окаянных – от них много смертей и страшное разорения идет. Вон, Москву в прошлом году дотла спалили, множество людей в округе побили или в полон увели. Мы тут на тебя надеемся и будем молиться, чтобы победил во всех сражениях. Сами подсобим, чем сможем».
Хворостинин промолчал, поскольку был занят усвоением советов, которые ему надавал его друг.
После недолгого молчания купец сказал:
– У меня для тебя, княже, есть подарок в дорогу.
Конон ненадолго вышел и вернулся с толстой рукописной книгой «Русский хронограф», купленной им недавно у переписчиков в Иосифо-Волоцком монастыре. Книга была в переплете из телячьей кожи, с тонкими серебряными застежками.
– Свободного времени у тебя на новой службе будет мало, – сказал купец, передавая книгу князю. – Однако ты на ночь глядя изредка читай повести, что в этой книге собраны. В Хронографе, помимо библейских, античных и византийских историй, есть повествования по истории русского народа.
Хворостинин принялся рассматривать иллюстрации Хронографа, а Конон продолжил делиться с ним своими мыслями:
– К нам с Запада идет не только ересь латинская, но и разного рода неправды про то, кто были наши предки и как они жили. Знаю, царь Иван Васильевич собрал русские летописи и велел их все подряд в тетради переписывать, да иллюстрации к ним делать, чтоб вся история в лицах предстала. Эти тетради так и назвали – Лицевой летописный свод.
Свод этот сейчас в Александровской слободе пишут. Мне говорили, что в нем не только про царя, его воевод, послов иностранных прописано, но и про простой люд. В тетрадях миниатюры нарисованы, как наши купцы торгуют, мастера шьют одежду, как работают ювелиры, как художники иконы пишут. В тех малых рисунках нам дается новое видение мира.
Раньше на иконах писали только лики Иисуса Христа, Богоматери и Святых. Это для того, чтобы мы могли их чествовать и были способны возвести душу от мира Дольнего к миру Горнему.
Святитель Григорий Нисский так писал про иконы: «Иконы есть грамота для неграмотных… Святые иконы суть те же книги, написанные, вместо букв, лицами и вещами. В них неграмотные усматривают то, что должны по вере следовать. На иконах христиане учатся».
По инициативе царя, Стоглавый церковный собор разрешил изображать простых людей доброго поведения на иконах. Эти иконы люди в храмах теперь лицезреть могут и их примеру жизни следовать.
Я вот думаю, а нельзя ли миниатюры из Лицевого свода или из Хронографа большого размера писать на досках или на холсте в рамках, как это в латинских странах художники делают. Мы бы с купцами такие заказы нашим художникам сделали, да потом эти картины людям показывали, для их вразумления. Не в церквях, конечно, а в специально построенных для того палатах.
Мне в Александровскую слободу пути нет, ты знаешь. А ты, как татар побьёшь, туда наведайся, да испроси у царя дозволения на открытие таких палат.
– Хорошая мысль, Конон, – ответил Хворостинин, продолжая листать страницы «Хронографа». – Помогу. Только мне еще живым надо вернуться с этой битвы.
– Вернешься, Дмитрий Иванович и будешь еще царю Иоанну и народу русскому долго служить на воинском поприще, а про твои подвиги в Лицевом своде напишут летописцы. Господь Бог таких праведных людей как ты, хранит и милует.
Затем, специально меняя тему разговора, купец продолжил:
– Ты тут не ел ничего с утра за разговорами, так хозяйка тебе немного в дорогу еды собрала.
Купец показал на гигантский мешок с едой, который вынес из кухни в светлицу, уже выполнивший все поручения князя в городе Степан.
Посидев еще немного и поговорив о том, о сем, мужчины встали из-за стола, прочитали благодарственную молитву и, по православному обычаю, трижды обнялись перед расставанием.
На глазах Конона навернулись предательские слезы и он, устыдившись этой слабости, отвернулся в сторону и сказал, что провожать князя на крыльцо не пойдет, поскольку ему срочно надо устраивать дело с ремонтом церкви во имя пророка Илии, пострадавшей во время прошлогоднего пожара.
Купец восстанавливал на свои деньги купола построенного полвека тому назад итальянцем Алевизо Фрязиным храма, стоявшего недалеко от его хоромов. И его действительно ждали нанятые артельщики на предмет согласования конструкции новых куполов. Однако артельщики спокойно могли подождать такого серьезного заказчика еще пятнадцать минут.
