Kitabı oku: «Неизвестный Хлыноff», sayfa 3

Вятчане стали хлынами и слепородами исключительно по воле авторов этих концепций, поскольку эти допущения играли в них не последнюю роль. Как известно острие критики Верещагина было направлено против авторитета «Повести о стране Вятской», со страниц которой вятчане предстают благочестивыми наследниками новгородцев. Поэтому мысль о «Хлынове – городе хлынов» казалась ему одним и аргументов, опровергающих этот авторитетный источник. И он, действительно, преуспел. Если в «доверещагинских» изданиях по истории Вятского края⁷⁷ мы не встретим и слова о хлыновстве вятчан, то уже в начале 20 века благодаря, прежде всего, публикациям А.С.Верещагина, гипотеза о «вятчанах – шестниках, хлынах и изгоях» прочно утверждается в историографии Вятского края.

Важное место она занимает и в концепции Гомаюнова, усердного почитателя преп. Трифона Вятского, «земная миссия» которого, по мысли ученого, состояла в излечении вятчан от «родового греха» слепородства.⁷⁸ Эта мысль представляется вполне логичной для методолога, педагогичной – для учителя и богословски обоснованной – для священника. Поскольку все мы, отчасти, духовно слепы и тем самым доставляем немало бед, как ближним, так и самим себе. Вопрос в другом – насколько она исторична? Существуют ли, действительно, веские основания называть именно Хлынов городом хлынов и утверждать, будто именно это прозвище, в его отрицательном значении, предопределило название нашего города?

А что говорят источники?

Для ответа на этот вопрос историк должен обратиться к источникам. Важнейшими из них принято считать письменные, и среди них – общерусские летописи или памятники местного летописания. Однако, как было отмечено замечено выше, ни один из этих источников не называет жителей Хлынова хлынами или слепородами, но всегда вятчанами.⁷⁹ В том числе при описании битвы с устюжанами в Раздерихинском овраге, в которой, по мнению Гомаюнова, особенно ярко проявилось слепородство вятчан.⁸⁰ Нет этих слов в «Повести о стране Вятской», «Вятском времяннике» и «Летописце старых лет».

Казалось, следовало бы ожидать, что хлыновство и слепородство вятчан должны были бы получить соответствующую оценку в памятниках духовной литературы. Но ни в «Повести о Великорецкой иконе», ни в «Житии преп. Трифона Вятского», ни в его духовном завещании братии Успенского монастыря⁸¹ о них также нет ни слова. Нет этих слов и даже намеков на них и в древних богослужебных текстах (тропаре, кондаке, молитве), посвященных преп. Трифону или Великорецкому образу. В 8 икосе акафиста преп. Трифону упоминается исцеление от слепоты, но в прямом смысле, как исцеление от физического недостатка: «Радуйся, расслабленных укрепителю. Радуйся, беснующихся от насилия диавольского свободителю. Радуйся, слепым зрение возвращаяй. Радуйся, хромыя еже право ходити устрояяй. Радуйся, немым проглаголание даруяй. Радуйся, неисцельныя язвы дивно врачуяй». Также и при описании чудес от Великорецкого образа о слепоте каждый раз говорится в прямом, а не в переносном смысле – как о физическом недостатке.

Ни один из этих источников не называет вятчан хлынами в уничижительном смысле. Напротив, мы встречаем совсем другие примеры. Так составитель Жития преп. Трифона пишет, что жители Хлынова с любовью встретили старца —

«Преподобный же Трифон, видя их любовь нелицемерную и веру яже по Бозе имущих несумненну, всегда о них моляше Господа Бога, яко да подаст им милость Свою». Когда же вятчан достигло известие о полученном благословении на строительство монастыря, то, по слову Жития, «зело возрадовашася и прославиша Бога и таков си течаху о препдобному с радостною душею и примаху от него благословение».⁸²

Также и «Повесть о Великорецкой иконе» весьма уважительно отзывается о хлыновцах, называя их «православными и боголюбивыми людьми града сего». В другом списке «Повести» сказано, что, осознавая себя недостойными принять чудотворный образ, хлыновцы сравнивают себя с жителями Ниневии и потому налагают на себя для очищения церковный пост.⁸³

На этом фоне резким диссонансом звучат слова из посланий вятчанам московских митрополитов Ионы (1452—56) и Геронтия (1486—89) с «убеждением их покориться великому князю, прекратить грабежи и разбои и возвратить полон».⁸⁴ Как известно, эти послания полны резкой критики и упреков. Тем не менее, в них также нет слов о хлыновстве и слепородстве. Можно встретить критику в адрес вятчан и в других источниках. Например, в «Устюжском летописце», автор которого называет их «жестокосердечными», в том числе для того, чтобы превознести своих земляков устюжан – «усердных споборников и верных служителей московских великих князей».⁸⁵ Как и послания московских митрополитов эта оценка относится к конкретным событиям политической истории второй половины 15 века и на фоне остальных источников выглядит, скорее, исключением, чем нормой.

Столь же ненадежным аргументом является вятский герб, основной элемент которого – туго натянутый лук со стрелой – впервые появился на большой печати царя Ивана Грозного еще в 1577 году, то есть еще до прихода на Вятку преп. Трифона. Следовательно, не может считаться результатом осмысления вятчанами (с участием преп. Трифона или без него) их слепородства и хлыновства. Но, может быть, это произошло позже – после 1780 года, когда Хлынов стал Вяткой, центром самостоятельного наместничества, а позже и губернии? Однако и в письменных источниках этого времени мы также не встречаем суждений о хлынах. Как известно, именно в это время получила широкое распространение «Повесть о стране Вятской», в которой нет никаких хлынов и ушкуйников. Столь же уважительное отношение к вятчанам мы встречаем в сочинении П.И.Рычкова (1772)⁸⁶ и А.И.Вештомова (1808),⁸⁷ и также – никаких хлынов.

Особое место в концепции Гомаюнова занимает праздник Вятской Свистуньи, отмечавшийся в четвертую субботу по Пасхе. Праздник начинался панихидой, которая, по мысли ученого, являлась «и памятованием о всех живших на Вятской земле, и молитвой за неправедно погибших, и покаянием за свои собственные проступки, выдающие в современнике хлыновца-слепорода». И далее: «Такое начало праздника заставляло вновь и вновь вспоминать, кому вятчане обязаны своим душевным исцелением, благодаря чему они и способны приносить покаяние и убегать от бездны тьмы».⁸⁸ Золотые слова. И все же факты говорят о другом.

Прежде всего, напомним, что битва с устюжанами произошла, по разным источникам, в 1417 или 1421 г., а первые описания праздника Вятской Свистуньи известны только по документам XVIII – XIX веков. Ученому этот факт известен, но не смущает его. При этом на плане Хлынова 1759 г. овраг, в котором произошла битва и на склоне которого в память о погибших была поставлена часовня св. Михаила Архангела, назван не Раздерихинским (от слова «раздраться»), а Вздерихинским, так как по нему «вздирались», то есть взбирались от реки в город. Это свидетельствует о том, что в середине XVIII века праздник Вятской Свистуньи не осмысливался как актуализация слепородства вятчан, и место общегородской панихиды в календаре городской жизни было другим.

Эта общегородская панихида не начинала праздник Вятской свистуньи, а завершала цикл церковных и гражданских событий, приходившихся на четвертую неделю по Пасхе. Богослужебным и смысловым центром этой недели (седмицы) был праздник Преполовения Пятидесятницы, традиционно совершаемый в среду. Накануне его в Хлынов особым крестным ходом приносили «начальную» вятскую икону – местночтимый образ святых Бориса и Глеба из Никульчино – первого русского, православного поселения на Вятской земле. Согласно вятскому преданию, зафиксированному «Повестью о стране Вятской», именно выходцы из Никульчино основали город Хлынов и таким образом были прародителями вятчан. В среду, после праздничного богослужения в честь Преполовения Пятидесятницы, горожане, взяв этот местночтимый образ и другие иконы, шли крестным ходом к реке Вятке и совершали малое освящение воды. После чего в субботу – последний день церковной седмицы – в часовне у Вздерихинского оврага совершалась общегородская панихида, за которой вятчане молитвенно поминали своих прародителей.

По сути это была «общегородская родительская суббота». Такие бывают и сегодня. Причем гости г. Кирова всегда удивляются размаху этой вятской традиции, когда тысячи горожан отправляются на кладбища, и администрация города выделяет для этого десятки автобусов, перекрывает движение на главных городских магистралях. Местом же совершения этой общегородской панихиды Вздерихинский овраг стал не потому, что здесь когда-то произошло сражение, обличившее вятчан в их слепородстве и хлыновстве, а потому что такие панихиды принято совершать на кладбищах, и именно в верховьях этого оврага, за северной границей города, возникло одно из первых в Хлынове кладбищ, где были похоронены убитые воины – вятчане и устюжане. Но поминали не только их, а всех предков. Как это происходит и сегодня во время родительских суббот. Именно по этой причине в середине XVIII века овраг продолжал называться Вздерихинским, а не Раздерихинским.

Фактически это была «вторая Радуница», совершать которую в 9 день по Пасхе не всегда было возможно, так как снег в наших северных широтах сходит довольно поздно – в середине апреля. Особенно, когда Пасха была ранней и приходилась на последнюю неделю марта. В такие дни весенней распутицы было не то что до кладбища не добраться, но даже дорогу не перейти. К последней декаде апреля земля обсыхала. Теперь можно было выйти в поле и на большую дорогу. На четвертой неделе после Пасхи в Хлынов приходил первый и самый древний на Вятке крестный ход из Никульчино, приезжали крестьяне из соседних сел, и горожане собирались на праздник. Спустя еще неделю другую начинались полевые работы, а затем уже и пора на Великую – поклониться месту явления чудотворного Великорецкого образа святителя Николая. Всему – свое время, и все – вовремя: и труд, и молитва. Никакого слепородства и хлыновства.

Косвенным свидетельством того, что такой перенос поминовения усопших с 9 на 27 день по Пасхе был уместен для наших широт, является Покровская родительская суббота, которая широко отмечается на Вятке несмотря на то, что ее нет в общецерковном календаре. Фактически – это перенос Дмитровской родительской субботы с конца октября на его начало. Так как, бывает, что на память святого Димитрия Солунского на Вятке уже сугробы – по пояс и на кладбище без лопаты не пройти. Кстати, шаг переноса здесь – те же без малого три недели, что и в случае со Свистуньей. Наверное, неслучайно.

Вообще, поверить в то, что праздник Вятской Свистуньи являлся «актуализацией слепородства вятчан» можно только в том случае, если будет обнаружено богослужебное последование панихиды с конкретными прошениями и молитвами, где присутствует подобное понимание праздника. Возможно, в будущем этот текст будет обнаружен. Но пока его нет.

Таким образом, ни общерусские летописи, ни памятники вятского летописания, ни богослужебные тексты, ни сочинения первых историков Вятского края, ни вятский герб, ни праздник Свистуньи – ни один из этих источников не дает оснований говорить о слепородстве и хлыновстве вятчан и утверждать, будто Хлынов был городом хлынов, отчего и получил свое название.

Мы проделали довольно большую работу. В принципе можно было поступить проще. Так как название Хлынов впервые появляется в летописях под 1457 годом, то произойти от прозвища хлын, оно могло лишь в том случае, если в более ранний исторический период в источниках было бы зафиксировано бытование этого прозвища. Но таких источников нет.

Кроме того, приведем еще два немаловажных факта. По данным списка населенных мест Вятской губернии⁸⁹ в середине XIX века в ней было всего три населенных пункта с корнем «хлын» в названии – это город Хлынов, а также пригородные Хлыновская слободка и село Хлыновское. Не встретим мы прозвище хлын и «Материалы для объяснительного словаря вятского говора» Н. М. Васнецова (1908). Все это говорит о том, что слово «хлын» в прошлом не получило распространения в Вятской губернии. Не надо его навязывать вятчанам и сегодня.

Чем же тогда можно объяснить происхождение названия города Хлынова?

«Хлынов», «Хлыновица», «хлынуть»

Все современные исследователи, рассуждающие о хлыновстве вятчан, в той или иной степени повторяют, развивают мысли А.С.Верещагина, высказанные им в конце XIX – начале XX века. Но, если указанная им дорога, завела нас в тупик, может быть, следует вернуться к тому, как объясняли название Хлынова предшественники Верещагина?

Все они, как правило, основывались на «Повести о стране Вятской» писали, что «град был назван Хлыновым по имени реки Хлыновицы» (Рычков).⁹⁰ Следовательно, ключом к объяснению названия города является название реки. Но здесь-то и подстерегала их определенная трудность, так как в ПСВ сказано, будто Хлыновица получила название оттого, что «в то время по реке оной летевше птицы и кричавшее хлы-хлы».⁹¹ Это сообщение мы встречаем в списках наиболее ранней, Толстовской редакции «Повести».⁹² В списках более поздних редакций – Миллеровской и Синодальной – его уже нет. Вероятно, переписчики сочли это объяснение несерьезным.

Л.Д.Макаров заметил, что эта гипотеза о происхождении названия реки Хлыновицы от крика пролетавших мимо птиц, аналогична легендам слободских удмуртов: «Пролетает коршун и кричит „кылно-кылно“. Вот сам Господь и указал, как назвать город: Кылнов» (М.Г.Атаманов, запись 1971). Однако, заметим, что и сам вятский книжник не считал эту гипотезу единственной. Неслучайно он пишет – «иные реша», то есть «как говорят некоторые люди». Таким образом, сам составитель ПСВ дал повод к дискуссии. И ученые откликнулись.

Так первый историк Вятского края Александр Вештомов в своей «Истории вятчан» повторив рассказ автора ПСВ, в сноске к основному тексту своей работы замечал: «Я догадываюсь, не спруживали ли сию речку, которая прорвавшись стремлением своей воды выражается ныне у простолюдинов словом Хлынуть. Причину же в спруживании оной могли они иметь по нужде в большом количестве и глубине воды по тогдашним их, в диком сем месте, обстоятельствам нужной».⁹³ Далее Вештомов объяснял, зачем первым жителям Хлынова понадобилось спруживать реку – по его предположению, переселившись с Никулицкого городища на Кикиморскую гору они вскоре уже не могли удовлетвориться одни только источниками, истекавшими с этой горы, которые первоначально так их обрадовали. А что же река Вятка?

Вештомов писал:

«Река же Вятка текла тогда довольно далеко от подошвы той горы, на которой выстроили город Хлынов, о чем свидетельствуют по изустным преданиям сами нынешние вятчане, а более доказывает тот оставшийся поныне след от прежнего течения расстоянием от нынешнего ее при подошве горы Кикиморки течения же около 2,5 в самой большой излучине верст, изображающие дно речное в виде впадины идущей поясом мимо села Макарья и Архиерейской Богородской дачи».⁹⁴

Итак, Вятка в те годы, прорываясь за Заречным парком к слободе Макарье и делая там поворот, возвращалась в современное русло только в районе старого моста. Примечательно, что А.Г.Тинский, сопоставив известия письменных источников с данными геофизиков, также пришел к выводу о том, что в те стародавние времена река Вятка текла по своему старому руслу за Заречным парком, на расстоянии примерно 3 километров от Боляскова поля (Вечного огня). Тогда, во-первых, понятно, почему новгородцы не смогли сразу оценить преимущества Боляскова поля, и причина тому вовсе не в их слепородстве, как писал об этом Гомаюнов. Идя рекой Вяткой, новгородцы просто не смогли подойти к нему, так как в районе Кикиморской горы река резко поворачивала вправо в свое старое русло. Сходить же на берег было не безопасно, так как места были населены вотяками, враждебно настроенными к новгородцам после утраты Болванского городка.

Увидев Кикиморскую гору с ее источниками, новгородцы сделали свой выбор, решив основать новый город именно на этой горе, на берегу небольшой реки – притока Вятки, которая пока еще не имела своего названия. По версии Вештомова, вскоре, когда население города умножилось, им пришлось спруживать эту речку, пока однажды вода не хлынула и не прорвала плотину. После чего речка стала называться Хлыновицей, а город на ее берегу – Хлыновом. Добавим, что причиной прорыва плотины могли стать обильные дожди, которые вместе с источниками, истекавшими с Кикиморской горы, вызвали быстрый подъем воды в реке, протекавшей под ее склонами. Скорее всего, такие прорывы плотины случались не однажды, и именно это обстоятельство подсказало новгородцам название для реки и города.

Эта гипотеза не противоречит авторитетному мнению В.И.Даля, который, как мы уже отмечали выше, упоминает в своем словаре глаголы хлынуть или нахлынуть в значении «натечь, набежать, налететь во множестве, потоком, толпой» – вода хлынула с гор, дождь хлынул как из ведра, народ хлынул из церкви на площадь. Причем в той же статье, где говорится о хлынах. Но Верещагин оставил это без внимания.

И хотя составитель «Повести о стране Вятской» не упоминает глагол хлынуть для объяснения названия реки Хлыновицы, в рассказе об основании Хлынова он представляется вполне уместным. Приведем этот рассказ по Толстовскому списку:

«… И по общему согласию во уреченную годину сошедшеся народи мнози новгородцевъ на оной горе начаша къ созиданию града место устрояти древеса готовити располагающе како созидати градъ. И заутра воставше обретоша некако Божиимъ промысломъ все изготовлению принесено по Вятке реке ниже на высокое жъ пече пространнейшее место и широкое поле иже въ то время нарицашеся Балясково поле. Новогородцы жъ со всею дружиною своею моляся Господу Богу и Его Богоматере пресвятей Богородицы о показании места къ созиданию града хвалу возсылающе и молебная пения воспевше. И на томъ благоизбранномъ месте вначале поставиша церковь во имя Воздвижения честнаго и животворящаго креста Господня и градъ устроиша и нарекоша его Хлыновъ градъ речки ради Хлыновицы».

Как Хлыновица хлынула

Итак. Решив построить город на Кикиморской горе, новгородцы сошлись на ней и стали рубить лес для строительства города. Однако, «заутра воставше» неожиданно обнаружили, что все приготовленное ими перенесено ниже по течению – на следующий увал, называемый Болясковым полем, где ныне располагаются «Вечный огонь», Преображенский монастырь и Александровский сад. Но как это могло произойти? Составитель ПСВ, опиравшийся на устное предание и не знавший подробностей этого удивительного события, не стал ничего выдумывать и потому написал просто и ясно: «Некако Божиим промыслом». Мы же дерзаем предложить следующую реконструкцию этого события:

В ПСВ не сказано, в какое время года новгородцы сошлись на Кикиморской горе. Но известно, что на Руси строительный лес начинали рубить в январе, после Крещенских морозов, выжимавших из дерева максимум влаги, после чего оно становилось сухим, легким и прочным и долгое время не гнило. Исходя из этого, можно предположить, что новгородцы начали заготовлять лес еще зимой, причем непосредственно на Кикиморской горе или под горой, чтобы не транспортировать его затем по реке Вятке или Хлыновице до места будущих работ.

Как известно, здания в то время возводили без фундаментов. Однако, новгородцы строили не хлев, а, как сказано в ПСВ, «замок крепкий во утверждение от супостат-иноверцев», то есть крепость с опоясывающим ее частоколом из заостренных вверху бревен. Такой частокол невозможно соорудить без земляных работ, а работы эти, как известно, нельзя вести зимой, так как почва в нашей местности глубоко промерзает. Это заставляет предположить, что, срубив лес под будущий город, новгородцы были вынуждены на какое-то время оставить его, а сами возвратились в «град Никулицын», расположенный всего в 10 км. от Кикиморской горы. Сделать это пришлось еще до того, как лед на Вятке станет тонким и опасным для человека.

Когда же Вятка вскрылась, то, придя по большой воде на Кикиморскую гору, новгородцы с удивлением обнаружили, что заготовленный ими лес перенесен ниже, на соседний увал. Как именно? Составитель ПСВ пишет: «Некако Божиим промыслом». Самым же простым и очевидным представляется следующий ответ: с тающим снегом часть бревен сошла с Кикиморской горы к реке, которая затем вскрылась, хлынула и перенесла бревна к Боляскову полю, которое в те годы находилась вовсе не на берегу Вятки, но на берегу Хлыновицы. Поскольку, как отмечал Вештомов, Вятка в те годы текла по старому руслу, под Макарьем, и Хлыновица впадала в нее в районе старого моста. Таким образом, весь город оказывался стоящим на берегу не Вятки, а Хлыновицы, отчего и был назван Хлыновым.

Не здесь ли кроется разгадка двух названий нашего города. Когда позже Вятка вернулась к Боляскову полю (не позднее 1615 г., так как в Дозорной книге за этот год уже сказано «Город Хлынов древян над рекою над Вяткою») оказалось, что называющийся Хлыновом, в действительности, он стоит на другой реке. Название же реки в те годы было не пустой формальностью, но важным ориентиром, поскольку реки служили путями сообщения. Какое-то время оба названия бытовали вместе. Но в 1780 году императрица Екатерина II положила конец этой путанице, и город на берегу реки Вятки стал Вяткой.

Подводя итог поискам ответа на вопрос, вынесенный в заголовок нашей статьи, мы проделали большой путь, коснувшись многих тем и загадок. Рассмотрев гипотезу, которую условно можно назвать «Хлынов – город хлынов», мы не нашли ей подтверждения в письменных и других источниках по истории Вятского края. Мы также не нашли оснований для обвинения наших предков в хлыновстве и слепородстве, и предлагаем считать эти рассуждения за гранью серьезного научного разговора о предках вятчан.

Наиболее же приемлемой гипотезой происхождения названия нашего города мы предлагаем считать точку зрения, высказанную еще Вештомовым: Хлынов получил название по имени реки Хлыновицы, а та, в свою очередь, от глагола хлынуть и хранит тем самым память о каком-то удивительном событии, произошедшем при основании города. Для Вештомова – это было разрушение построенной на реке плотины. Для кого-то – крики пролетавших над рекой птиц. Но также вполне возможно, о чем мы говорили, размышляя над рассказом ПСВ, что названия реки и города сохранили память о чуде, с которого началась его история и о котором мы не вправе забывать.

Слава Богу, что мы не хлыны!