Kitabı oku: «Пароход», sayfa 4
В общем, по словам лавочника Дюкре Тибо был из тех, кого в народе называют «Робином Гудом», и кого простой народ любит. А может быть, лавочник что-то и приукрасил.
Люси ждала Алябьева там, где и обещала, за углом ближнего дома.
– Всё нормально, – сказал ей Сергей Сергеевич. – Больше Мишель тебя не тронет. А если тронет – пусть пеняет на себя. Иди домой. Спасибо за помощь.
– Пойдём ко мне… – предложила она и смутилась, как не целованная ни разу девица.
– Как-нибудь в следующий раз, – пообещал он.
– Не придёшь ведь… – со слабым вопросом в голосе, но уверенно бросила она.
– Нет, – согласился он, думая о той девушке, которая его сейчас наверняка ждала.
А если не ждала, то он плохо знал женщин…
Действительно, свежий воздух ночного Парижа был лёгким и возбуждающим. После дождя фонари стали гореть как будто ярче, автомобили по улицам засуетились, людей стало больше – город истосковался от мокрого безделья и ожил. Точнее сказать, ожил в тех местах, где обычно: у ресторанов, синемы, кафе и у прочих публичных заведений. Где-то свистнули, где-то крикнули, где-то бабахнули, полицейские туда на велосипедах помчались…
Ожил великолепный Париж, ожил!
Глава II
Мадемуазель
Лиля действительно ждала Алябьева в вестибюле первого этажа своего доходного дома. Она была нарядно одета: чёрныё туфельки, чёрные чулки в сеточку, тёмно-красное платье, контрастно отторченное белыми полосками, и чёрная шляпка-клош. На руках – чёрные тонюсенькие перчатки и под мышкой сумочка под цвет платья. В общем, в три цвета: со вкусом и дорого. Косметикой она тоже пользовалась умело: ничего лишнего на её лице не было: чуть-чуть туши и чуть-чуть помады. Да и нужна ли была вообще косметика этому молодому девичьему лицу?
– У неё были, мсье? – спросила она с обидой в голосе, по-женски придирчиво оценивая его новую одежду, задерживая ревнивый взгляд на ослепительно белом воротнике сорочки, словно искала не нём предательскую помаду. Потом она прошлась этим ревнивым взглядом по его отливающим глянцем чёрным ботинкам и будто помои на них вылила.
А как же иначе? Он ушёл как дебитор, а пришёл как кредитор.
И в глазах Лилиан стояло: «Если ты с ней – убью!»
– Лиля, я уже тебе говорил, что Милана мне как родная сестра, – улыбнулся Алябьев.
Он протянул Лилиан зонт, но она не взяла его – раздражительно дернула плечом, и тогда Сергей Сергеевич вынужден был положить его на подоконник.
– Однако вы с ней спали, – девушка не верила ему, и это недоверие так в ней и клокотало.
– Спал один раз, – признался Алябьев. – Это было в 20-м году. У Миланы погиб родной брат и умер от ран любимый человек. Ей было очень плохо. Я лёг рядом с ней на кровать и обнял её, и она всю ночь проплакала в моих объятьях.
– И всё?
– А что ты ещё хотела услышать? Или я похож на человека, который по-другому относится к своей родной сестре?
Лиля так обрадовалась и засветилась, что Алябьев невольно залюбовался девушкой.
– Пойдёмте куда-нибудь, мсье! – воскликнула она. – Куда хотите!
– Лилечка, я устал, – ответил мужчина, увиливая от согласия «С тобой – куда хочешь».
– Не беспокойтесь, мсье, у меня есть деньги.
– Кстати, они у меня тоже сегодня есть. И, кстати, вот – возьми за квартиру, – он полез в карман пиджака.
– Я не мой папа, и ваших денег не возьму! – Она пронзительно взглянула на него карими глазами. – И тоже, кстати: он ваши деньги складывает в сейф и никогда не тратит, откуда я делаю вывод, что он берёт их от вас лишь потому, что вы ему их даёте, и он не хочет вас обидеть своим отказом.
– Вот как?
– Да, вот так!
– И всё же я устал. И мне надо подумать кое о чём.
– Я вам совсем не нравлюсь как женщина, мсье?
– М-м-м… Отчего же? Ты мне как раз очень нравишься. Но…
– Опять скажете, что старше меня почти на 23 года?
– Скажу, мадемуазель.
– Мсье, тогда тоже мне скажите: почему вы вступились за моего отца, когда на него напали грабители?
– Так получилось, Лиля.
– Вас так воспитали?
Он пожал плечами.
– Две недели назад, – сказала Лилиан, – на бакалейщика Жака Бастьена, живущего на соседней улице, тоже напали. И никто за него не вступился.
– Видимо, этого никто не увидел.
– Видимо! – явно возмутилась она и с полицейской сухостью перечислила: – Пизо, Любен, Дюли, Ривель… Все почему-то вдруг взяли и ослепли! Видимо, потому что это случилось среди белого дня, сразу же после обеда. А на папу напали, когда уже темно было, и лишь вы один это увидели. Видимо, у вас хорошее зрение, мсье!
– Видимо, мадемуазель.
– Так мы идём?
Её настойчивость заслуживала внимания. Недаром Лилиан сказа ему: «Вы хоть и русский, но я – француженка!» И так нарядно она оделась, конечно же, тоже для него одного, и поэтому отказать девушке мужчина более не осмелился.
– Хорошо, – согласился Алябьев. – Куда мы отправимся?
– Только не в кабаре! – запрещающе ответила она. – Там слишком много голых женских ног, и вы забудете обращать на меня внимание.
– Куда же тогда? – улыбнулся Алябьев: голыми женскими ногами его было не удивить. Если его и интересовали чьи-то, то это были… Но он тут же одёрнул свои мысли и запретил себе думать о Лилиан с этой кобелиной стороны.
– Можно в «Белый шар» или же в «Купол». Я там никогда не была, – предложила девушка и задала вопрос: – Почему вы столь оценивающе посмотрели на меня? Я выгляжу как несовершеннолетняя?
– Отнюдь нет, мадемуазель. С косметикой вам вполне можно дать восемнадцать.
– То есть, она меня старит?
Алябьев вздохнул: да чего же она хочет-то? То ли старше быть, то ли моложе?!
– Нет, Лиля, она тебя не старит. Просто ты выглядишь более взрослой.
– Значит, идём?
– Пойдём, только я на минуточку поднимусь к себе.
Лилиан в его комнатушке похозяйничала: пол был вымыт, кровать натянута в струнку, у окна, высунув трубу в маленькую форточку, стояла переносная чугунная печка, называемая в России «буржуйкой». Она была уже капитально протоплена, отчего в комнатке было уже не влажно и холодно, а достаточно сухо и тепло. Бумажного пакета с провизией, принесённого Лилей, на круглом столике не было, но зато на нём стояла бутылка красного вина и высокий стакан. Алябьев убрал на верхнюю полку платяного шкафа Миланин «Смит и Вессон», взял оттуда свой стальной кастет – в Париже в это время суток всякое могло произойти, и вновь спустился в вестибюль.
– Подождём чуть-чуть, – сказала Лиля. – Пока вы отсутствовали, я послала Мари за такси. Вашу еду из комнаты я тоже убрала, а то она за ночь испортится. Ведь вы сегодня уже ужинали у своей Миланы, так? И сейчас тоже перекусим. Завтра утром я вам всё верну.
Алябьев покосился: в хозяйственности Лилиан было не отказать.
Минут через десять к дому подкатил синий автомобиль.
– Пожалуйста, в «Ротонду» – сказал Алябьев таксисту, решив, что в такие заведения, как «Ля Буль Бланш» или «Ле Дёмма» его спутнице ещё пока рано, и она тот час заметила это: по-кошачьи мягко стукнула его ладошкой по локтю, но более не возразила.
И что она в нём нашла? Ведь он ей в отцы годится!
Алябьев вспомнил их первую встречу, когда он с подачи мсье Мартена впервые пришёл в его доходный дом на улице Лепик. Войдя в вестибюль, он увидел с левой стороны открытую настежь дверь. За ней в крохотном кабинете за маленьким столом, со стоявшим на нём телефонным аппаратом, сидела молодая девушка, подперев ладонью щёку. Увидев Сергея Сергеевича, она встала и вышла ему навстречу. Он поздоровался и назвался.
– Здравствуйте, мсье, – ответила она. – Значит, это вы спасли моего отца от грабителей?
– Да, мадемуазель.
– Папа рассказал мне об этом, а поэтому вы будете жить здесь бесплатно. Жильцы этого дома, в общем-то, вполне спокойные люди, однако скрывать не стану: порой некоторые из них устраивали скандалы. Если опять кто-нибудь станет нарушать надлежащий порядок, и вы будете оказывать мне помощь в его восстановлении, то 10-го числа каждого месяца папа будет выплачивать вам по двести пятьдесят франков или же больше, в зависимости от того, что произойдёт. Вы согласны на эти условия?
– Согласен, – кивнул Алябьев.
– Хорошо, – в ответ кивнула дочка домовладельца. – На третьем этаже есть две свободные комнаты. Выбирайте любую. Пойдёмте!
Девушка Алябьеву сразу же приглянулась. Он любил таких худеньких и стройных, ростом ему по переносицу. Особенной красоты в её лице не было: тонкие губы, тонкий носик с чуть горбинкой, и треугольные карие глаза, но всё это было сложено в такой привлекательный рисунок, какой сразу же привлекал к себе внимание мужчин и привораживал взгляд. Идя следом за Лилиан по лестнице, смотря ей в спину и на то, что ниже её, он тогда честно подумал: «Встретилась бы она мне лет двадцать назад – не упустил бы ни за что!»
Алябьев выбрал маленькую угловую комнатушку и пояснил:
– Предпочитаю спартанскую обстановку. Я по жизни аскет, не люблю ничего лишнего. Шкаф, кровать, стол, стул, зеркало… Что ещё нужно мужчине?
– Любимая женщина, – рассудительно ответила Лилиан.
– Но с этим-то, мадемуазель, я как-нибудь и без вас разберусь. Теперь вопрос: сколько вы берёте в неделю за эту комнату?
– Я же сказала: для вас бесплатно.
– И всё же? Спрашиваю из любопытства.
– Семьдесят франков. Да, она маленькая, но здесь капитальные стены, соседей не слышно, недавно сделан ремонт, нет блох, клопов и тараканов, наводнивших пол-Парижа.
– А были? – вновь полюбопытствовал Алябьев. – Я их страсть как не люблю.
– Были, мсье. Но полгода назад я их вытравила, и до сих пор нет ни одной мерзкой твари.
– Замечательно! Мне у вас нравится. Даже не думал, что так хорошо устроюсь.
– И вы мне понравились, мсье, – вдруг сказала Лилиан. – Когда вы надумаете сделать мне предложение, вспомните, что я сегодня первая призналась вам в любви.
– Что-что?? – изумился Алябьев.
– Что слышали, мсье: я признаюсь вам в любви, – и это было сказано уже безапелляционно.
– Мы с вами знакомы пятнадцать минут, – напомнил Алябьев.
– А мне их достаточно, чтобы успеть разглядеть и узнать вас.
– Это как же? – спросил он, гадая: если она шутит, то это глупо, если говорит серьёзно, то у неё явно не в порядке с головой.
– Не считайте меня сумасшедшей, – сказала она, глядя ему в глаза. – Я серьёзно. Я знаю, что говорю. В середине нынешнего октября мне исполнится семнадцать, а через год я буду совершеннолетняя. И, верьте или не верьте мне, мсье, придёт тот день, когда и вы скажете мне, что любите меня. Тогда мы с вами сядем на большой пароход и поплывём в Америку. Я никогда не плавала на большом пароходе. А вы?
– Довелось, – ответил он, всё ещё обескураженный её словами.
– Много раз?
– Три раза.
– И какая поездка вам больше всего запомнилась?
– Из Крыма в Константинополь.
– Расскажите?
– Нет, не расскажу. Это было не весёлое путешествие.
– Да, папа говорил мне, что вы бывший русский офицер.
– Запомните, мадемуазель, раз и навсегда: русские офицеры бывшими не бывают.
Она посмотрела на него очень-очень пристально:
– Я запомнила, мсье. Но и вы мои слова тоже запомните, – и, сверкнув глазами, добавила: – Я такая: у меня все важные события в жизни с первого взгляда и с первого раза!
С тех пор с периодичностью в две недели Лилиан при встречах спрашивала его:
– Мсье, наш пароход ещё не пришёл?
– Нет, Лиля, пока не пришёл, – отвечал Алябьев, сначала насмешливо, потом серьёзно, а через полгода уже и у самого сердце стало щемить, говоря ей это, ибо он осознал, что сам к девушке давно не равнодушен. И это самое неравнодушие подтвердило одно происшествие, приключившееся три месяца назад, а именно произошло то, что Огюст Мартен, нанимая Сергея Сергеевича на работу, назвал «уроном репутации» его доходного дома.
Один постоялец – мсье Ламбер, встретившись в вестибюле со своим соседом по квартире мсье Перреном, вдруг без всяких причин затеял с ним скандал и отвесил ему пощёчину. Тот завопил на весь дом «Помогите!» – и тогда Ламбер, выхватив из жилетного кармана дамский пятизарядный «нансен», закричал:
– Заткнись, свинья! Не то застрелю!
Лилиан и Сергей Сергеевич в это время находились в кабинете девушки, где она делилась с Алябьевым своими впечатлениями о недавно прочитанной ей книге Бальзака «Озорные рассказы». Услышав крики мужчин, они выбежали в вестибюль. Ламбер одной рукой держал Перрена за лацкан пиджака, а другой тыкал ему стволом револьвера в лицо. Увидев Лилю и Алябьева, он отпустил своего соперника и наставил оружие сначала на Сергея Сергеевича, а потом почему-то перевёл его на девушку и крикнул:
– Убью! Не подходи!
Лилиан испуганно воскликнула «Ай!» и закрыла лицо ладонями. И это «Ай!» так резануло по сердцу Алябьева, что он в долю секунды рассвирепел. Одним прыжком он оказался около Ламбера и тут уж не стал церемониться: выхватил у него револьвер и врезал ему по зубам. Потом рывком подняв упавшего на пол скандалиста, Сергей Сергеевич взял его за шкирку, и как нашкодившего котенка потащил на второй этаж в снимаемую Ламбером комнату. Только после того, как брошенный на диван француз в страхе закрыл голову руками и заскулил, ярость Алябьева утихла, и он взял себя в руки. Такой ярости он за собой не замечал. Обычно была другая, пропитанная ненавистью к врагам, отнявшим у него Родину, погубившим его любимую женщину Арину, убившим его друга Дюшу Радеева и других его однополчан.
Нынешняя ярость была совершенно иная – испуганная, от мысли, что этот идиот может выстрелить в Лилиан и убить её. Так мужчины пугаются только за любимых женщин, и Алябьев понял это, понял и ещё раз испугался: он влюбился! Да не как-нибудь, а серьёзно! Казалось бы, обрадоваться надо, а его охватило сначала отчаяние, а потом безысходность. Но он справился, скорее всего, по привычке боевого офицера справляться со своими чувствами в самых безысходных ситуациях. Хотя вскрик Лилиан «Ай!» ещё стоял в его ушах, и сердце бешено колотилось, внешне он уже выглядел совершенно спокойным. Подняв трясущегося Ламбера с дивана, со словами: «Не бойтесь, больше я вас не трону», он усадил его за стол, налил из графина воды, дал ему выпить и велел успокоиться. В это время в комнату вбежала Лилиан. Увидев Алябьева, она облегчённо выдохнула, попятилась, и в буквальном смысле слова привалилась спиной к стене. Сейчас у неё был вид совершенно измученного человека.
– Я так испугалась за тебя… – прошептала она, глядя на Сергея Сергеевича и обращаясь к нему на «ты». – Даже ноги не держат…
– Всё хорошо, – успокоил её Алябьев, подвигая девушке стул. – Присядьте, мадемуазель. Сейчас мы закончим, и я вас провожу.
– Нет, спасибо, – отказалась она. – Я сама … Со мной теперь тоже всё хорошо, – помедлила и попросила: – Потом приходите ко мне в кабинет… Я вас буду ждать.
– Приду, – обещал Алябьев. – Я же вас не дослушал.
Она улыбнулась, ещё раз облегчённо вздохнула и вышла.
– Простите меня, мсье, – произнёс Ламбер после ухода девушки. – Но вы поймите меня: я знал этого человека десять лет! Десять! Он был моим компаньоном! И он обманул меня! Вы понимаете, мсье? Он обманул!
– Вы говорите о своём соседе?
– Нет! – слабо отмахнулся Ламбер. – Этот поросёнок просто под руку мне подвернулся. Вы знаете, мсье, не было дня, чтобы этот жирный тип, увидев меня, гаденько не улыбнулся. – И он опять возмущённо воскликнул о ком-то: – Десять лет он был мне другом! Десять лет! И сегодня он оказался предателем! Понимаете, мсье? Предателем!
– Все мы бываем предателями в приглянувшемся нам случае, – ответил Алябьев. – Ещё бузить будете, или с вами опять нужно по-плохому?
– Нет-нет! Не буду! Мне стыдно, что я сорвался! Простите… Буду вам очень признателен, если полиция мной не заинтересуется! – он протянул Алябьеву деньги.
– Не нужно. Мне платят за мою работу, – ответил Сергей Сергеевич.
– Чаевые, – пояснил тот, смотря на собеседника с недоумением: дают, а он отказывается!
– Мсье, я не официант, – тоже объяснил ему Алябьев. – А мои чаевые – это ваш револьвер. И не вздумайте ещё раз направлять оружие на человека. Оно, к вашему сведению, стреляет и последствия бывают очень плачевными. И ещё знайте: если бы вы выстрелили в мадемуазель Мартен, я бы вас на куски порвал. Так что легко отделались.
– Я понял, мсье… – Ламбер убрал деньги, потрогал челюсть и заметил: – Хлёстко бьёте, – а потом пожаловался: – Револьвер мне покойная сестра подарила. Жалко…
Сергей Сергеевич разрядил барабан маленького «велодога», убрал патроны в свой карман, вернул оружие Ламберу и настоятельно посоветовал ему:
– Пойдите к мадемуазель Мартен, а потом к мсье Перрену и извинитесь перед ними за свой дурной поступок. Если желаете, я схожу вместе с вами. Но уж если они решат обратиться в полицию, то это их дело.
Ламбер встал перед Лилиан на колени, извинился и слёзно попросил на него не заявлять. Она ответила, что заявит в полицию только в том случае, если сначала заявит мсье Алябьев или рекомендует ей сделать это. Сергей Сергеевич поморщился, и девушка сказала:
– Тогда я вас тоже прощаю, но знайте: если бы вы выстрелили в мсье Алябьева, ваш бы револьвер меня не остановил! Я бы загрызла вас даже мёртвая!
И в тот момент, смотря на управляющую доходным домом мадемуазель Мартен, Алябьев нисколько не усомнился в её словах: загрызла бы!
Толстый мсье Перрен, сбежавший с места скандала, едва Ламбер отпустил его пиджак и направил револьвер на Алябьева, выслушал своего обидчика, кивнул ему, дескать, извинения принимаются, в полицию, так и быть, обращаться не стану и, действительно, улыбнулся ему на прощание весьма гаденько.
После того, как всё дело было по-хорошему улажено, мсье Ламбер сказал Алябьеву:
– Я ваш должник, – однако, спустя день, он съехал с квартиры в неизвестном направлении, видимо, передумав оставаться в должниках, ведь слово «должник» сродни слову «совесть».
Итак, Алябьев и Лилиан поехали в «Ротонду», где пробыли до двух ночи. Пожалуй, это можно было назвать их первым свиданием и, надо сказать, что дочь мсье Мартена вела себя очень достойно. Здесь каждый посетитель старался привлечь к себе внимание, хоть какое-то. Она же, совсем не стараясь, его привлекала. Как заметил Алябьев, минимум десяток мужчин положил глаз на невинную юность Лили и на её поведение в этом богемном заведении: ни капли чопорности в отношении к окружающему, ни малой толики обыденности к вокруг происходившему, ни грамма развязности после выпитого шампанского – ничего! Всё в нужных рамках! А глаз у Сергея Сергеевича был опытным. На его взгляд Лилиан допустила всего лишь одну ошибку, после того, как её пригласил на танец красивый молодой человек со стеснительным румянцем на щеках. Она взглянула на Алябьева: вы разрешаете? И когда он согласно кивнул, она всё равно резко ответила пригласившему её кавалеру:
– Нет! Я танцую только с тем, кто мне нравится, – и с вызовом посмотрела на Алябьева.
Молодой человек ещё больше зарумянился и отошёл к своему столику.
– Мадемуазель! Нужно было сразу же ему отказать, а не обнадёживать, интересуясь моим мнением и получая моё согласие, – шепнул Лиле Алябьев. – Сейчас он, обиженный вашим отказом, будет пить рюмка за рюмкой, затем снова подойдёт к вам и …
– Я буду танцевать только с вами! – Лиля обиженно и смешно оттопырила нижнюю губу. – И вообще, мсье: я всегда буду только ваша!
А меж тем молодой человек «накидывался» спиртным и после каждого фужера нехорошо посматривал на Лилиан и Алябьева. Похоже, что дело близилось к драке – этот «богемщик», видно, совершенно не привыкший к отказам женщин, со всей серьёзностью единственного и неповторимого любовника «клюнул» на Лилю, и теперь, выпив, и выпивая всё больше и больше, считал, что девушка должна ему, как земля крестьянину.
Алябьев не видел в нём соперника, а вот трое других мужчин, с которыми он находился в компании, и верзила под два метра, ему не нравились. Особенно верзила. Доводилось ему «списывать» таких как этот в 16-м году в ходе рукопашной, но то был единичный случай. Тогда вражескую позицию надо было взять непременно и до неё совсем «ничегошеньки» оставалось, какая-то сотня метров. Алябьев скинул шинель, чтобы не мешала, взял у убитого солдата «трёхлинейку», и, увлекая за собой подчинённых, побежал под огнём неприятеля к его рубежу. За спиной он услышал отчаянное и злое «А-а-а-а-а!!!» – это его солдаты пошли за ним. В голове промелькнуло: «Держитесь, гансы! Сейчас будет вам и «кофий и какава»!» Германский огонь превратился в бешеный. Как Алябьева тогда не настигла пуля – один Господь знает. Добежав до вражеского окопа, он спрыгнул в него и оказался перед огромным унтером с винтовкой. Прикреплённый к её стволу однолезвийный штык-нож, на самом конце двухлезвийный, кровожадно глянул на Сергея Сергеевича: «Ты готов к смерти, иван?!» Издав «Х-х-ха!», германец сделал стремительный выпад, ударив русского офицера штыком в живот. Алябьев подался назад, в последний момент отбив винтовкой штык и, интуитивно понимая, что ударить прикладом унтера – это дело бесполезное, такого кабана вряд ли свалишь, бросил винтовку и в кошачьем прыжке кинулся на германца, клещом вцепившись в ворот его шинели. Тот выпрямился, завертелся влево-вправо, пытаясь сбросить Алябьева и освободить свою винтовку, елозившую где-то в районе алябьевского ремня. Но Сергей Сергеевич ударил унтера лбом в лицо: раз! два! три! Германец попятился, колени у него как будто бы подломились, но он всё равно устоял, выдохнув: «Тойфель!» А «дьявол» в лице Алябьева, всё так же вися на германце, кинул руку к голенищу своего сапога, выхватил трофейный кинжал и вонзил его под кадык противника. Унтер выронил винтовку, захрипел и грохнулся на спину, в агонии колошматя русского офицера кулаками по вискам и по затылку, да так каменно, что в голове у него помутилось.
Кто-то обхватил Сергея Сергеевича за пояс и стащил с убитого немца – это был солдат из его роты Сергей Метёлкин. Буквально накануне боя Алябьев спросил его: «Ну как, тёзка? Дадим сегодня фридрихам жару?» «А как же, ваш бродь? Не сомневайтесь!» – уверил солдат. Теперь он, оттащив Алябьева, у которого в голове стоял гул, лицо, грудь и руки были в чужой крови, крикнул ему: «Живой, ваш бродь?!» И тут в окоп сверху свалился германец, за ним ещё один, и Метёлкин со штыком наперевес рванулся к ним… Когда Алябьев пришёл в себя, Метёлкин сидел перед ним на корточках, намачивал из фляги какую-то грязную тряпку и заботливо вытирал командиру лицо. «А где немцы, тёзка?» – прошептал Сергей Сергеевич. «Немцы-то? – переспросил Метёлкин и небрежно кивнул в сторону: – Да вон валяются…»
Потом они встретились в марте 1918-го в станице Березанской. Поручик и два солдата конвоировали трёх пленных красноармейцев. Среди них был и Метёлкин. Алябьев остановил поручика и спросил: «Куда их?» «В расход», – ответил тот. «Дайте мне этого», – попросил Алябьев, указывая на Метёлкина. «Не положено, господин капитан», – возразил поручик. «У меня с ним старые счёты», – уверил Сергей Сергеевич. Поручик махнул рукой: «Забирайте!» Алябьев повёл Метёлкина в сторону. Они спустились в неглубокую балочку, где уже лежало шесть-семь убитых. «Здравствуй, тёзка», – сказал Алябьев, доставая из кобуры револьвер. «Здравствуйте, Сергей Сергеевич», – ответил Метёлкин. Он выпрямился, готовясь к смерти, и сказал: «Петь или плакать не буду…» «Знаю, – ответил Алябьев. – Даже не сомневался ни капли». Он дважды выстрелил в воздух и сказал: «Тёзка! Беги вдоль балки, а там найдёшь куда». «Почему?» – спросил Метёлкин. «Потому что «немцы-то, да вон валяются», – напомнил капитан, убирая «наган». «Спасибо, ваше благородие! И я должен буду!» – сказал солдат и, пригибаясь, побежал вдоль овражка.
Вот такие события были в военной жизни Алябьева. А молодой красавчик, отвергнутый Лилиан, что-то наговаривал своим соседям, и те то и дело посматривали на девушку. В сущности, ничего обидного она этому молодому красавцу не сказала, а то, что он и его собутыльники последние четверть часа поглядывают в сторону Лили, может ничего и не значить. «Наверное, я сам себе надумал», – решил Сергей Сергеевич, но нет: красавец и двухметровый мужчина встали из-за своего стола и подошли к столику Алябьева и Лили.
– Пошли танцевать! Что ты ломаешься? – сказал красавчик девушке в приказном порядке. Теперь стеснительного румянца на его щеках не было. Теперь, видимо, от выпитого вина на них горел наглый пожар.
– Простите, мсье, но она не пойдёт с вами танцевать, – вежливо ответил Алябьев.
Он поднялся, готовый к любому исходу.
– Тебя, дядя, не спрашивают, – начал петушиться молодой человек, и тогда в разговор вступила Лилиан, проявив женскую дипломатию, называемую лисьей хитростью:
– Простите, мсье, я стесняюсь танцевать с незнакомым мужчиной. В следующий раз, когда мы придём сюда, я, может быть, с вами и станцую.
Верзила, недоуменно посмотрев на неё и на Алябьева, обратился к красавчику:
– Жермен, что-то я не вижу, чтобы эти достойные люди отличались хамством. Ты ничего не напутал?
– Видимо, за хамство он принимает мой отказ идти танцевать с ним, – сказала Лиля.
Молодой красивый человек открыл рот, желая, вероятно, возразить, но верзила развернул его на месте и толкнул в сторону своего столика:
– Иди-иди! И не мешай людям отдыхать! – а потом протянул Сергею Сергеевичу ладонь со средних размеров сковородку: – Меня зовут Клод Ришар.
– Серж, – коротко назвался Алябьев, осторожно пожимая ладонь верзилы, готовый в любое мгновение вонзить в неё хоть вилку и избавиться от рукопожатия.
Но верзила отнюдь не собирался скандалить. Он наклонился к Алябьеву и Лиле и сказал:
– Мадемуазель! Мсье! Простите моего младшего брата. Он чересчур избалован дамским вниманием, и любой отказ воспринимает очень болезненно. Такая уж у него дурная натура, – а потом отвесил в адрес Лилиан искреннюю похвалу: – Вы прелесть, как хороши.
Поцеловав девушке руку, верзила отчалил.
Молодую девушку ещё несколько раз приглашали танцевать, но она сразу же вежливо отказывала всем приглашавшим и танцевала только с Алябьевым, танцевала очень хорошо и легко, и он несколько раз ловил завистливые мужские взгляды. Она всё больше и больше нравилась ему, но он всё жестче и жёстче запрещал себе привязываться к ней, помня о том, что старше Лили почти на 23 года.
Домой их отвозил уже знакомый нам русский таксист Михаил Царёв. Видимо, зная со слов Краснова, как он погулял с Алябьевым последний раз – вряд ли Коля удержался, чтобы не рассказать – поручик на прощанье озорно подмигнул Сергею Сергеевичу и шепнул:
– Как-нибудь нужно нам всем собраться, – и добавил, имея в виду дочку домовладельца: – А она весьма хороша собой, Серёжа! У тебя губа не дура! Только не очень ли молодая?
– Молодая, Миша, – шепнул в ответ Алябьев. – Но у меня с ней ничего нет, мы друзья.
– Да хоть бы было и не так. А если даже и так: не упускай её!
Перед расставанием девушка посмотрела на Алябьева по-женски выжидающе: «Что вы ждёте? Целуйте!» И тогда он взял ладонь Лили в свои руки и вынужден был напомнить ей:
– Нет, наш пароход ещё не пришёл.
Однозначно, Лилиан обиделась, потому что на следующее утро еду ему принесла не она сама, как обещала, а консьержка Мари.
– Молодая хозяйка сегодня хмурая, – как будто между прочим сказала она. – Кусаться не кусается, но шипит. А Дезире выговорила за его нерасторопность, что, впрочем, поделом.
– Спасибо, Мари, – пряча улыбку, поблагодарил её Алябьев. – Сегодня я попытаюсь не попадаться мадемуазель Мартен на глаза.
Глава III
Один Бог ведает, как зарождается мужская дружба
Итак, утром следующего дня Сергей Сергеевич отправился на улицу Муфтар в кафе «У друзей». Пришёл без семи минут девять, заказал чашку кофе и сел в углу за самый дальний столик, лицом к двери. Народу было немного, всего шесть-семь человек. Алябьев нарочно выбрал это кафе подальше от тех мест, где, по его мнению, мог «работать» Тибо-Колотушка, и где его могла знать местная публика. Но Алябьев ошибся. Едва Тибо появился на пороге заведения, а он пришёл с завидной немецкой пунктуальностью, ровно в девять, как пожилой владелец кафе приветливо поздоровался с ним, а двое молодых мужчин окликнули его:
– Привет, Тибо! Каким ветром в наших краях?
– Привет, парни! Случайным!
Заметив Алябьева, он неспешно подошёл:
– Здравствуйте, мсье. Давненько не виделись.
– Здравствуйте, Тибо. Я смотрю, вы в Париже известная фигура, не какой-нибудь дешёвый уличный хулиган, – ответил Алябьев, теперь как следует рассмотрев грабителя – крепкого шатена лет 32-х – 33-х, с тёмными проникновенными глазами, одетого с хорошим вкусом, даже чуть-чуть щеголевато, что выдавало в нём совершенно уверенного в себе мужчину.
– Не дешёвый, – согласился Тибо. – Зачем меня звали, мсье? Мишель сказал мне, что у нас с вами какое-то дело. Что за дело?
– Присаживайтесь. Выпьете кофе?
– Не откажусь, – снова согласился француз. – Не выспался.
Алябьев сделал заказ, потом достал из кармана пиджака нож бандита, завернутый в газету, и протянул ему:
– Как и обещал, возвращаю ваш рабочий инструмент.
– Благодарю. Я скучал по нему. Так зачем я вам понадобился? И какие ваши обязательства, мсье, я должен взять на себя? – спросил Тибо, сделав маленький глоток кофе из принесённой ему чашечки.
– Об обязательствах чуть-чуть позже, а сейчас меня интересует некто Дмитрий Иванович Тетерин – русский коммерсант, покупающий и продающий всё, что приносит ему прибыль. Мне нужна вся информация о нём, известная в ваших кругах.
Грабитель секунд десять размышлял над тем, что ему сказал Алябьев, затем произнёс:
– Как я понимаю, вам это очень нужно.
– Очень! – не стал отрицать Сергей Сергеевич.
– Это будет вам стоить, мсье…
– Назовите вашу цену, Тибо. Но учтите, что информация мне нужна уже послезавтра.
Представитель преступного мира оскалил в открытой улыбке квадратные зубы:
– Для вас, мсье, ещё две чашки кофе и три эклера. Я, видите ли, в последнее время что-то подсел на сладкое.
Подождав, пока Алябьев закажет кофе с пирожными, Тито-Колотушка продолжил:
– Мсье, я знаю, что вы не из наших, не легавый пёс и не фраер лопоухий. Как-то недавно я случайно увидел вас около гаража мсье Дюпона и мне кое-что нашептали о вас на ушко. Да и Мишель рассказал, что вы не из робких сопливых, о чём, собственно, я и без него знаю. Однако пятьсот франков ему нужно вернуть.
– Четыреста. Через неделю. Сто франков вычту за грубость.
– Это приемлемо. Он, действительно, грубиян, за что однажды я дал ему в морду.
– Будем считать, что мы познакомились ближе, – улыбнулся Алябьев. – Так что с моей просьбой относительно Тетерина, Тибо?
Тот не торопясь расправился с кофе и с эклерами, отодвинул чашки в сторону и склонился к столу, заставив Алябьева тоже ниже опустить голову.
– Сам я лично с ним не знаком, – поведал Тибо, – но слышал от знающих людей, что его в основном интересуют золото и камушки. Действует через третьих лиц, платит достойно, по мелочам не разменивается. Но, в общем-то, по нашим понятиям, тёмная лошадка.
