Kitabı oku: «Мой друг МПС и все, все, все… (Из записок старого опера)»

© Крупцов А.Н., 2021

Предисловие

 
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
 
 
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке…
 

А. С. Пушкин

Наша жизнь – это один из тонких пластов судеб, историй, событий, ситуаций, связанных с человеком. Этот пласт наслаивается на следующий, связанный с другим божьим существом. Словно хлебный батон, разрезанный на тонкие кусочки, – вроде бы они одинаковые, но приглядишься, а ноздреватая структура одного кусочка чуть-чуть отличается от другого. Так и тонкие пласты людских судеб отличаются между собой. И их изучение, описание увеличивают в разы житейский опыт, знание истории человечества, тонкости психологии взаимоотношений. Со временем приходит желание поделиться своим пластом жизни с другими, дабы помочь им избежать ошибок, увеличить, хоть немного, познания различного рода событий и ситуаций.

Хочется привести слова моего любимого писателя Паустовского Константина Георгиевича:

«У меня есть одна слабость: мне хочется большее число людей приохотить к писательству. Часто встречаются люди, пережившие много интереснейших вещей. Багаж прожитой жизни они таскают с собой повсюду и тратят попусту, рассказывая случайным попутчикам или, что гораздо хуже, не рассказывая никому.

Сожаления о зря погибающем великолепном материале преследуют меня непрерывно. К таким людям я обыкновенно пристаю с просьбой описать пережитое, но почти всегда наталкиваюсь на неверие в собственные силы, на испуг и, наконец, на ироническую усмешку. Плоская мысль, что писательство – лёгкое занятие, до сих пор колом стоит в мозгах многих людей. Большинство ссылается на своё исключительное пристрастие к правдивости, полагая, что писательство – это враньё. Они не подозревают, что факт, поданный литературно с опусканием ненужных деталей и со сгущением некоторых характерных черт, факт, освещённый слабым сиянием вымысла, вскрывает сущность вещей во сто крат лучше и доступнее, чем правдивый и до мелочей точный протокол»¹.

Таким образом, после долгих и мучительных раздумий я решился описать некоторые яркие события, происходившие при появлении на божий свет моего друга со странным именем, и всё, что было связано с ним в жизни, порой обыденное и курьёзное, а иногда и мистическое. Все описываемые события происходили в те далёкие годы, когда билет в кино стоил 10 копеек, мороженое в вафельном стаканчике – 13 копеек, всё было стабильно и надёжно. Весь советский народ строил коммунистическое общество и уверенно шёл к светлому будущему.

Глава 1. МПС (Министерство путей сообщения в Союзе Советских Социалистических Республик)

«Министерство путей сообщения СССР (МПС СССР) – государственный орган СССР, управлявший деятельностью железнодорожного транспорта Советского Союза в 1946–1992 годах».

Большая советская энциклопедия

Когда у хромого Касымхана появился первенец, времени на выбор имени он не тратил. Касымхан, долго не раздумывая, назвал его в честь своего родного ведомства – МПС. Да-да – именно МПС. Касымхан после демобилизации работал осмотрщиком вагонов на железной дороге. Звали его Хромым потому, что он сильно хромал после полученного на фронте ранения. Жена Касымхана, Айжаркын² – безграмотная и тихая, – перечить своему мужу не могла и, как истинно восточная женщина, смирилась с его выбором.

Хотя она не понимала, кто такой МПС, какие у него заслуги, да и вообще она не слышала, чтобы такое имя носил кто-то из ханов, военачальников и заслуженных в их жузе³ людей. Хромой Касымхан понимал, что с таким именем, данном даже в честь советского министерства, в ЗАГСе⁴ его сына никто не зарегистрирует. Но безвыходных ситуаций у Касымхана никогда не было. Конечно, он помнил, что в ЗАГСе работает его фронтовой друг, одноглазый Темиртас. Его имя переводилось на русский язык как «Железный камень», родители Темиртаса давали ему это имя в надежде, что сын будет иметь отменное здоровье и жить очень долго. К глубокому их огорчению, со здоровьем Темиртасу не везло – он рос больным и хилым ребёнком.

После начала Великой Отечественной войны его и Касымхана, как и многих мужчин аула⁵, мобилизовали на фронт. Свою войну Темиртас и Касымхан закончили в один из июльских дней 1943 года на Курской дуге. Шли жестокие бои, и их позиции фашисты обстреливали из пулеметов и минометов. Темиртас, Касымхан и их друг Муратбек от обстрела спрятались за повозку, нагруженную пустыми ящиками из-под снарядов. Темиртас и Касымхан встали за повозку, а Муратбек присел. Вот тут-то по ним и ударила очередь из крупнокалиберного пулемёта гитлеровцев. Касымхану зацепило ногу, а несчастного Муратбека очередь сразила прямо в сердце. В этот же момент их ещё и накрыло миной, осколок которой и резанул глаз Темиртаса. Но так судьбе было угодно – оставить покалеченными, но живыми двух друзей, Темиртаса и Касымхана. Они долго лечились в военном госпитале, и после выписки два ещё довольно молодых друга были демобилизованы.

Об этом своём последнем бое они впоследствии рассказывали неохотно с тоской и слезами на глазах, вспоминая погибших товарищей.

* * *

Темиртасу работа в ЗАГСе нравилась, там он себя чувствовал большим начальником, от которого зависело очень многое. В его руках находилось ответственное документальное оформление судеб будущих семей, рождения и смерти.

Он приходил ранним утром на службу, садился за большой стол, накрытый зелёным сукном, затем с гордым видом надевал чёрные бязевые нарукавники, вытягивал руки на столе и долго молча сидел. Что он думал, известно лишь одному Аллаху, может быть, он благодарил всевышнего за то, что ему дарована жизнь и он не лежит в далёкой сырой курской земле как Муратбек, о том, что он работает в такой уважаемой конторе, о том, что его дома ждут любимая Айна⁶ и дети и накрытый женой щедрый дастархан⁷.

Но в душе иногда он чувствовал дискомфорт оттого, что большой бастык⁸, то есть начальник отдела ЗАГСа, дородная женщина бальзаковского возраста Вера Ивановна, ему говорила: «При изучении документов нужно смотреть в оба…» – она часто забывала, что у Темиртаса отсутствует глаз. Вера Ивановна ему так стала говорить после того, как он при регистрации новорожденного Мухамеджанова Маузе написал в свидетельстве о рождении: «Мухамеджанов Маузер». Но Темиртас, поблёскивая стеклянным глазом, уважительно продолжал называть её «Карандас»⁹, скрывая свою симпатию к этой женщине, которая потеряла на фронте мужа и жила одна. Иногда он вечерами приходил к ней на чай и частенько задерживался у Веры Ивановны довольно долго.

Так наш друг Муха стал на всю жизнь Маузером, что не мешало ему в детстве разорять соседские огороды и сады, а будучи уже взрослым, стать дальнобойщиком.

* * *

Но вернёмся к нашим баранам. Как я уже говорил выше, хромому Касымхану нужно было зарегистрировать в ЗАГСе своего первенца МПСа. Тут-то Касымхан и направился к своему другу и однополчанину Темиртасу.

Темиртас обнялся с ним и, широко улыбаясь, спросил:

– Халын калай¹⁰?

– Жаксы¹¹, – ответил новоиспечённый отец, поделившись с другом своей радостью – новостью о рождении первенца.

Темиртас, как опытный семьянин, у которого уже было три мальчишки, называл Касымхана «жас жигит»¹². Естественно, Темиртас, услышав такую хорошую весть, ответил:

– Жэне аузына май¹³! – что означает у казахов высокую степень благодарности за сказанное, и спросил о том, какое имя дал «жас жигит» своему сыну. После того, как хромой Касымхан сообщил ему о своём намерении, Темиртас плюхнулся в кресло, его единственный глаз округлился, и уважаемый работник ЗАГСа на некоторое время замер. Но когда Касымхан вытащил чекушку «Московской» водки, одноглазый оживился. В одно мгновение на зелёное сукно была положена газета, на которой появился куырдак, казы (конская колбаса), шужык (колбаса из упитанной конины с чесноком).

Но, прежде чем положить это пищевое богатство, газета была по привычке изучена Темиртасом.

* * *

Это было связано со случаем, который произошёл с коллегой Темиртаса по конторе – Владимиром Сергеевичем – в 1947 году. Он как-то на столе разложил газету с фотографией Сталина и на ней стал резать хлеб. И надо же было такому случиться – разрезал ножом газетную фотографию Сталина. При этом присутствовали работники ЗАГСа. Через два дня за Владимиром Сергеевичем приехали, и больше его никто не видел. По слухам, он получил пять лет за антисоветскую деятельность и отбывал этот срок в Карлаге (карагандинские лагеря).

Темиртас проявлял бдительность и был осторожен даже после смерти «великого учителя» и с наступлением «оттепели». Касымхан знал об этом случае с Владимиром Сергеевичем и понимал проявление бдительности со стороны своего фронтового друга.

В конце тридцатых годов они подростками из своего родного аула привлекались к сельхозработам и были знакомы с агрономом-женщиной сорока лет по имени Степанида. Но все местные казахи звали её уважительно и просто Стёпой.

Перед началом очередной посевной Стёпа с работниками МТС (машинно-тракторной станции) вышла в поле и по приметам, известным только ей одной, сообщила:

– Да-а-а, нонче урожай будет плохой.

Естественно, через неделю-другую за бедным агрономом приехали на легковой автомашине чёрного цвета и Степаниду арестовали. Был суд, и за антисоветскую агитацию дали Стёпе три года лагерей. Она оказалась в АЛЖИРЕ (сокр. от Акмолинский лагерь жён изменников родины). После освобождения вернулась в родное село поникшей старухой, которую сразу никто и не узнал.

* * *

Много лет спустя после этих событий я изучал два уголовных дела по реабилитации. Одно состояло из десяти листов, второе – из четырнадцати.

Суть первого дела: в далеком 1935 году оперуполномоченного нашего маленького уездного казахстанского степного городка Акмолинской губернии Беляева Антона вызвали к руководству губернского НКВД. Высокие чины стали распекать оперуполномоченного за плохую работу. У него, согласно анализу, снизилась выявляемость японских лазутчиков.

Если хорошо задуматься, то можно сделать вывод – а на какой ляд японским лазутчикам нужны голые степи Казахстана. После долгого разговора Беляеву было заявлено, что если он не сделает соответствующих выводов, выводы будут делать руководители губернского НКВД. А какие выводы могли быть сделаны?! Это обвинение в халатности (в лучшем случае) и далее отбывание наказания в лагере (опять же, в лучшем случае), ну, а в худшем случае могли и довести по ст. 59.14 Уголовного кодекса до расстрела за контрреволюционный саботаж.

Антон почесал затылок и в задумчивости поехал в свой городок исполнять указания начальства. Через несколько дней он задержал старого еврея Ёську Мондалевича, который работал землемером, часто выезжал в районы, где делал межевание и другую сопутствующую этой профессии работу. По предположению Беляева, Ёська мог собирать разведывательную информацию для дальнейшей передачи проклятым империалистам, желающим гибели нашей страны. Что удивительно, в этот же вечер бедолага Ёська признался, что он работает на японскую и британскую разведки. Это дело было окончено, и Ёську через несколько дней расстреляли на окраине нашего городка на Галочьей сопке. Там приводили в исполнение все высшие меры так называемой социальной защиты. Через год случилась смена руководства НКВД СССР. К власти пришёл Ежов, сменивший на посту «врага народа» Ягоду. В подразделениях этого ведомства стали проводить «чистку» и проверку всяких сомнительных дел.

Так проверили и дело Мондалевича Ёськи. Что-то вызвало у проверяющих сомнение в этом «расстрельном» деле.

Задержали Беляева Антона, и тот, долго не думая, признался, что он применял в отношении бедного Ёськи методы пытки «путём перегибания через табуретку и заламывания рук за ножки табуретки». Заключительный итог этой зловещей истории – Беляева расстреляли.

Первое дело – десять листов, второе – четырнадцать. Два дела, две трагические судьбы и жизни. Судя и по другим аналогичным делам, в те времена это было в порядке вещей.

* * *

Но вернёмся к столу с зелёным сукном, накрытому газетой с мясными деликатесами. Хотя происходящее далее за столом ответственного работника ЗАГСа можно не описывать. Единственное, что я скажу, – одноглазый Темиртас поставил свой «денгелек» (круглая печать) на составленное им свидетельство о рождении первенца своего друга хромого Касымхана. А затем, так же широко улыбаясь и щуря свой единственный и без того узкий глаз, хитро заметил:

– Жас жигит, а ты знаешь, как раньше подбирали имена новорождённым мальчикам?

Касымхан стал отвечать на его вопрос, немного поразмыслив:

– Ты же знаешь, что имена мальчикам обычно давали в честь предков и уважаемых людей. А я вот дал имя в честь уважаемого советского учреждения.

– Ничего ты, жас жигит, не знаешь, – парировал Темиртас. Тут же он, продолжая хитро улыбаться, обнял за плечи друга, заявив:

– Если рождался мальчик, то его брали за ноги и били о столб, и если он стойко выдерживал удар, то его называли Темур (что означает на казахском языке «железный»), если же он загибался за столб, то называли Канат, а вот если он обделался от удара, то называли Серик.

Далее Темиртас, как специалист по записям актов гражданского состояния, продолжил:

– Я вот недавно регистрировал рождение ребенка у Карабаевых – они его назвали Даздрапермом, это означает: «Да здравствует Первое мая». А вот в соседнем ауле девочку назвали Кукуцаполь – это «Кукуруза – царица полей». Но ничего, и у твоего балы¹⁴ будет хорошее и достойное имя.

* * *

Спустя несколько дней одноглазый Темиртас был приглашён своим фронтовым другом Касымханом в гости на «бесик той» – празднование детской люльки. Дастархан накрыли богато – чего только не было на нём: различные салаты, сушёные фрукты, мясные блюда и коронное угощение – бесбармак (казахское национальное блюдо из конины). Естественно, всё это запивалось большим количеством водки. Изрядно захмелев, два друга обнялись и стали, как могли и помнили, петь песни «Катюша» и «На поле танки грохотали». Тут хромой Касымхан – новоиспечённый отец – обратился с своему другу:

– Темиртас, ты же знаешь, что по нашему древнему обычаю «Аузына тукерту»¹⁵ в рот младенцу должен плюнуть уважаемый, грамотный, сильный и талантливый человек, чтобы всё это своё достоинство передать ребенку. Я хочу, чтобы «Аузына тукерту» сделал ты.

Пьяный Темиртас, громко икнув и широко улыбаясь, с радостью дал согласие своему другу:

– Базар жок! (Разговора нет!)

По указанию мужа смиренная Айжаркын принесла бесик¹⁶ к Темиртасу. Тот с трудом нагнулся над спящим МПСом, пытаясь сохранять равновесие, взял его за пухлые щёки и приоткрыл ему рот, в который затем смачно плюнул, следуя древней традиции своего народа.

Так рождённый мальчик получил своё необычное имя МПС, а также «силу», «грамотность» и «талант» уважаемого одноглазого Темиртаса.

Но, говорят, как корабль назовёшь – так он и поплывет. Вот и нашего МПСа, как корабль с несуразным названием, судьба бросала по бурному морю жизни.

А много лет спустя хромой Касымхан, зная, что его любвеобильный друг был «ходоком» и любителем крепких напитков, сокрушался о том, что древнюю казахскую традицию «Аузына тукерту» исполнил пьяный Темиртас, который со своей слюной, смешанной с выпитой им водкой, передал МПСу склонность к пьянству, блуду и другим недостаткам, проявившимся в его зрелом возрасте.

Глава 2. Детство

«Детство – период человеческого развития, когда человек учится понимать окружающий мир, тренирует необходимые навыки, усваивает культуру своего общества. При этом следует понимать, что детство – не просто фаза человеческого развития, а понятие, имеющее в разные эпохи и у разных народов неодинаковое социальное и культурное содержание».

Большая советская энциклопедия

Летний жаркий день. Я и мой друг и ровесник Муха бежим по пыльной улице, толкая стальным прутиком, закрученным на конце крючком, металлический обруч из-под селедочной бочки. На нас большие выцветшие ситцевые трусы с пришитыми нашими матерями карманами. Мы босиком выбиваем пыль, представляя, что мы гонщики и управляем спортивным аппаратом. В карманах у нас с Мухой лежат асычки и по десять копеек на киношку. Это для нас целое богатство.

Открытие сезона игры в асычки начинается ранней весной с таянием снега, появлением первых проталин на тротуарах и дворах и тёплыми солнечными днями, заканчивается этот сезон игр с первыми холодами поздней осенью.

Эта удивительная игра заключается в том, что в ней используются асычки – игральные кости из надкопытных костей мелкого рогатого скота, чаще всего бараньи. В этой игре, в которую можно играть в любом месте, мы использовали несколько видов костей – замухрышки, то есть старые, стертые мелкие асычки, простушки – рядовые асычки, сыромяски – свежие сырые асычки, на которых ещё остались маленькие кусочки мяса. За одну сыромяску мы меняли две простушки. И, наконец, самые «козырные» асычки – лобаны, это асычки-биты. Ими мы выбивали кон. Лобаны были больше простушек и тяжелее. Мы в лобаны заливали чаще всего свинец, который плавили с пластин старых автомобильных аккумуляторов. Для поиска этих аккумуляторов мы снаряжали экспедицию на автобазы, где на свалках их разбирали и кусочки свинца складывали в консервные банки, а уж затем плавили на костре.

Мне удалось выменять три пустых гильзы от автомата ППШ, высушенную тушку степного суслика и большой кусок гудрона на три лобана. Гильзы были найдены мной на старом стрельбище за городом, где мы с мальчишками часто проводили «поисковые операции». А вот кусочки гудрона мы использовали как жвачку. В начале шестидесятых годов не продавалась жевательная резинка, да многие и не догадывались о её существовании.

Я, Муха и МПС играли в одной команде с мальчишками из соседних кварталов. Карманы в наших видавших виды штанах постоянно рвались от асычек, за что нам частенько перепадало от матерей, а ещё за синяки и ссадины, полученные в драках после завершения игр по отстаиванию правоты.

* * *

Итак, мы с Мухой бежим по пыльной улице. Никаких забот, мы счастливы, никто нас не ругает за невыполненные уроки, и у нас куча времени – каникулы. И тут мы натыкаемся на идущих навстречу МПСа и Утю-Утю. МПС – рослый, довольно плотный, загорелый до темно-коричневого цвета мальчишка, с копной чёрных и жестких, как проволока, волос, не знавших расчески. Утя-Утя – худой, поджарый мальчишка, с такой же копной выгоревших на солнце волос, только жёлтого цвета. МПС, так же, как и мы, в ситцевых трусах и босиком. Утя-Утя в коротких холщовых рваных штанах и тоже босиком. Хромой Касымхан – отец МПСа – после его рождения не остановился на одном мальчишке и со своей тихой и послушной Айжаркын «сделал» ещё семь дочек. Так что на воспитание сына у них времени не было, и тот практически воспитывался улицей.

МПС рано познал вкус табака и вина. Утя-Утя – Утянский Вовка – был не менее колоритной фигурой, он первый из своих ровесников начал курить и пить вино. Не доходя до нас несколько метров, оба приятеля остановились, и мы увидели, что их взгляды направлены на землю. На земле лежал окурок сигареты или, как мы их называли, бычок. МПС и Утя-Утя не стали себя отягощать лишними телодвижениями – Утя-Утя пальцами ног захватил бычок и, согнув ногу, взял его рукой. После этого он вытащил из кармана своих холщовых штанов коробку спичек. Таким образом, он закурил, закрыв от блаженства глаза, выпуская завораживающие круги дыма. Затем Утя-Утя передал бычок МПСу. Я был поражён увиденным, мне было противно смотреть на эту картину. С тех пор я даже и не пытался закурить, вспоминая, как грязными пальцами ног Утя-Утя поднимал бычок. Выкурив окурок, МПС предложил мне и Мухе:

– Пацаны, айда на «Виннету – вождь апачей».

Мы этот фильм смотрели несколько раз, но с каждым просмотром не переставали громко восхищаться удивительными трюками Гойко Митича и дикими скачками на мустангах. Естественно, мы были на стороне краснокожих индейцев-апачей и громко выражали своё возмущение несправедливыми действиями белолицых и команчей, которое выражалось криком, порой с крепкими словечками.

* * *

После многократного просмотра фильма «Виннету – вождь апачей» МПС предложил нам делать пирогу, на которой можно доплыть до северных берегов страны и затем по морям Северного Ледовитого океана вдоль берегов двигаться на восток к Аляске. А там уже и рукой подать до штата Оклахома, где проживают угнетённые индейцы апачи. После обсуждения этого плана встал вопрос: из чего делать пирогу?

И тут МПС сообщил нам, что у его соседа Олжабая-аги¹⁷ отелилась корова. Телёнка можно поймать и освежевать. Шкуру обработать и затем из неё пошить пирогу, а мясо завялить, засолить, и получится крутая заготовка для еды в дорогу.

Нужно сказать, что хромой Касымхан часто привлекал своего сына к «казни» баранов, которых они вдвоём под чутким руководством главы семейства разделывали, обрабатывали, заготавливая баранину для большого семейства.

Сам забой животного имел определённый ритуальный порядок, которого придерживались веками. Связывали путами животному ноги, затем валили его на бок головой к Кобле (Каабу) – мусульманской святыне, священному камню в Мекке, просили у него извинения и потом произносили краткую молитву:

– Бисмиллах, Аллах Акбар¹⁸!

После этого перерезали горло животного, спускали кровь и отрезали голову бедолаге. Тушу разделывали по суставам, не разрубая кости.

Так что МПС имел большой опыт освежевания животных и заготовки мяса.

Над несчастным телёнком Олжабая-аги нависла беда быть зарезанным и пущенным на пирогу и мясо. Но мне и Мухе этот план не понравился – у нас не было оружия, чтобы воевать с команчами и белолицыми колонизаторами. А тут ещё хромой Касымхан узнал про наши планы плыть в Оклахому выручать бедных и угнетённых апачей. МПС имел неосторожность довести под большим секретом нашу тайну одной из сестёр, которая и сообщила, также по секрету, отцу о намерениях старшего брата и его друзей.

На следующий день Касымхан выбивал этот план из МПСа своим широким кожаным ремнём, после чего тот несколько дней не мог комфортно сидеть на пятой точке. Так что нам не суждено было прибыть на помощь северо-американским индейцам.

* * *

Зато мы частенько доставляли много хлопот участковому – дяде Коле Белоножко – и сотрудникам уголовного розыска. Особенно в этом преуспевали МПС и Утя-Утя.

Наш район и рынок обслуживал инспектор уголовного розыска Сергей Носков, довольно крепкий, высокий, рыжеволосый парень. После окончания средней школы милиции он был принят в отделение уголовного розыска городского отдела милиции. Местная шпана Носкова побаивалась и вместе с тем уважала за его крутой нрав, смелость и справедливость, которую он проявлял при разборе различных критических ситуаций. Мы же, хулиганистые мальчишки, старались не попадаться ему на глаза, потому что знали: Носков обладал невероятным чутьём и раскрывал самые запутанные преступления, а нам частенько доставалось от него за шалости.

Часто на нашем большом рынке собирались различного рода так называемые джентльмены удачи – карманные воры, сбытчики краденого и прочий сброд.

Рынок был своего рода своеобразным клубом по интересам. Туда же по воскресеньям (а в те времена суббота была рабочая) и праздничным дням, помимо этих «флибустьеров», приходили аксакалы, которых мы называли «саксаулами». Аксакалы целый световой день пили кок-чай (зелёный чай), жевали насвай¹⁹ и обсуждали различные местные новости и события, насвай старики закладывали за губу или за щеку. Вокруг них вся земля была оплёвана остатками этого «дьявольского зелья» к явному неудовольствию старого дворника дяди Миши.

На рынке можно было встретить людей различных национальностей и веры: казахов, узбеков, киргизов, уйгур, таджиков, русских. Гортанные крики зазывал, громкие рыночные споры между торговцами и покупателями, блеяние продаваемых баранов, хрюканье свиней, крики домашней птицы – всё это смешивалось в один сплошной базарный экзотический гвалт. А у входных ворот рынка много лет постоянно играл на своей старенькой, латаной во многих местах гармошке безногий дядя Ваня – бывший фронтовик. Он передвигался на деревянной тележке, отталкиваясь от земли двумя деревянными колотушками. Рыночные торговцы часто его подкармливали, давали лепешки, солёный курт²⁰. Базарком (директор рынка) – здоровенный, пузатый дядя Шолкар – иногда наливал фронтовику немного водки, отчего тот быстро хмелел, потом залихватски играл на гармошке и громко пел матерные частушки. Деньги, в основном мелочь, ему бросали в лежащую на земле выцветшую матерчатую офицерскую фуражку с треснувшим козырьком.

Сергей Носков на рынке часто задерживал карманников, «гастролёров», сбытчиков краденого. На рынок он иногда ходил, надевая для маскировки парик черного цвета, который был несколько меньше размеров его головы, и сзади из-под чёрного парика торчали рыжие вихры Носкова. Пистолет он «надёжно» прятал за пояс брюк под рубаху, но он был всем виден. Когда Сергей приходил на рынок, то аксакалы щёлкали языками и с уважением говорили:

– Бастык²¹ Носок идёт на задание, – при этом делая вид, что они его не узнают.

Много лет спустя при задержании двух вооружённых бандитов Сергей был тяжело ранен. Ему за проявленное мужество вручили орден Красной Звезды и отправили на пенсию по болезни.

* * *

В этот день я и МПС прибежали на рынок, где его мать Айжаркын торговала кумысом. Этот напиток, сделанный из кобыльего молока, мы любили.

Когда мне и МПСу было чуть больше полугода, наши отцы часто поили нас кумысом. Мы с жадностью пили, потешно жмурились от кислого напитка, а отцы смеялись над нами. Позже они говорили, что мы вскормлены молоком матерей и кобылы хромого Касымхана.

Мы напились кумыса, съели по пресной запечённой лепёшке «жука нан» и уже было собрались бежать по своим мальчишечьим делам, как увидели Носкова Сергея. Он вёл за руку Рината Шкандыля. У Рината не было родителей – он был круглым сиротой, его воспитывала уже довольно пожилая бабушка. Мы его беззлобно дразнили Шкандылём потому, что он сильно прихрамывал на правую ногу, она была заметно короче левой. Но Ринат не комплексовал по этому поводу, играл с нами в футбол – стоял всегда на воротах, участвовал во всех наших шалостях. Увидев, что Шкандыля конвоирует строгий инспектор уголовного розыска, мы поняли, что пацан что-то натворил, и его Носков ведет в милицию. Но тут мы заметили, что Сергей зашёл с Ринатом в пельменную. И затем нас поразил дальнейший ход событий. Носков посадил Рината за стол, заказал большую тарелку пельменей со сметаной и стал кормить Шкандыля. На всю свою жизнь я запомнил этот случай. Уже много лет спустя я узнал, что заработок у самого инспектора был мизерный, и, несмотря на это, он подкармливал голодного сироту. Причём, как оказалось, так он делал довольно часто.

* * *

На рынке у центрального входа стояла лагманная, представлявшая собой старое небольших размеров кирпичное здание. Говорили, что там когда-то продавали керосин для жителей города.

Мы называли её «лагманная Миклухо-Маклая». Так звали уйгура, который являлся и поваром, и рабочим, и владельцем этого заведения. Ему было немногим больше сорока лет. Миклухо-Маклай был высокого роста, широкоплечий, с большими мускулистыми волосатыми руками, широколицый, с небольшой окладистой чёрной бородой. Глаза его были до того узкие, что невозможно было увидеть его зрачки. Всегда казалось, что он на мир смотрит с прищуром и насмешкой. Он был всегда одет в просторную марлевую белую рубаху и шаровары из тонкой белой ткани. На ногах потёртые кожаные шлёпанцы. Мы с МПСом и Мухой любили приходить в эту лагманную и слушать бесконечные увлекательные рассказы Миклухо-Маклая, который обошёл много стран и многое повидал. Он нам увлечённо рассказывал о своих приключениях, при этом замешивая тесто для лагмана или разделывая большие куски мяса. Мы слушали его и представляли места, которые этот прекрасный и удивительный рассказчик посетил: пустыню Такламакан, которую он называл пустыней смерти в Уйгурском районе, монастыри Тибета, заснеженные перевалы Гиндукуша, Горного Бадахшана, экзотические чудеса Центрального и Восточного Китая.

Мы помогали нашему старшему товарищу, открывшему нам удивительные дальние края, о которых мы никогда не слышали: носили воду в лагманную, кололи дрова, разгружали телеги с продуктами. За это Миклухо-Маклай накрывал нам стол-дастархан, и мы отъедались вкуснейшим лагманом с пресными жареными лепёшками. А потом с наслаждением пили кок-чай (зелёный чай) вприкуску с маленькими кусочками коричневого сахара. А этот замечательный и добрый повар сидел рядом, с удовольствием и вечным прищуром смотрел на нас, поедавших вкусно приготовленную им азиатскую пищу. Пока мы с удивительной проворностью поедали еду, он нам с грустью рассказывал, что у него где-то на просторах Китая остались жена и два таких же, как и мы по возрасту, сына, о судьбе которых он ничего не знает. Он нам показывал маленькую пожелтевшую фотографию, которую хранил в деревянном пенале с красочным драконом на крышке. На ней была изображена молодая очень красивая женщина в уйгурском национальном головном уборе. До сего времени я, к своему стыду, так и не знаю, какое имя носил Миклухо-Маклай.

* * *

Через несколько дней меня и МПСа наши отцы отправили на «джайляу»²² в деревню, где жила моя бабушка Екатерина, коренная казачка. Каждый год летом нас двоих отвозили сначала в нашу деревню, а потом, через две-три недели, уже одичавших, загорелых, отъевшихся на деревенских харчах моей бабушки, увозили ещё на три недели в родовой аул хромого Касымхана Донгулагаш.

Мы ехали на «ГАЗ-69», который называли «бобиком», за рулём был мой отец. Рядом с ним сидел отец МПСа Касымхан-ага²³. Я и МПС расположились на заднем сиденье и в открытые окна автомашины подставляли лица встречному горячему воздуху. Касымхан-ага всю дорогу, а путь в деревню был не близкий, негромко пел бесконечную песню. Но иногда он замолкал – это происходило, когда мы проезжали старые мусульманские кладбища и древние, порой полуразрушенные, мазары²⁴. Касымхан-ага ладонями проводил по щекам и тихо произносил молитву по усопшим. Потом он вновь продолжал свою длинную заунывную песню. Отец спросил его:

– Касым, о чём ты поёшь так долго и печально?

Касымхан-ага прервал пение, повернулся к моему отцу и, похлопав его по плечу, сказал:

– Колюшка, лесом еду – лес пою, степом еду – степь пою!