Kitabı oku: «Неуставняк 2», sayfa 3

Здрасьте, притопали

– Ты Куделин? – задал вопрос худющий невысокий капитан, который вышел из клуба.

– Я.

– Блядь, где ты шляешься!? Что, уже борзеешь?! Смотри, у нас здесь не курорт, на губу в три счёта, – проречитативил он, гоняя незажжённую сигарету в углу широкой кромки губ. – Давай заходи.

Понимая, что с офицером вступать в полемику бесполезно и даже опасно, тем более что особого повода для этого не было, я, подойдя быстрым шагом, шмыгнул в большой, человек на тысячу, клуб.

Клуб был высок и просторен. Одну четвертую зала занимала сцена. Я знал и видел многие сцены и снаружи, и изнутри, так что она была вполне полноценна, чтобы на ней мог выступать и театр, и хор. Зал был разделён на две части: партерную, которая занимала одну треть, и галёрную, между ними был широкий проход. Обе части находились под разным углом наклона, который давал каждому посетителю прекрасный обзор сцены и зала в целом.

Остатки нераспределённых сидели, скучковавшись по группкам, на галёрке. Посредине прохода стояли два письменных стола, на которых были разложены тощие картонные папки личных дел. Несколько командиров шептались и перебирали их, словно это были не наши судьбы, а всего лишь карты, которые сейчас перемешают, перетасуют и сдадут, чтобы начать игру по крупному – не в секу или очко, а как у них это водится – в преферанс! Ну а мы как прикуп или, скорее, как денежный банк, должны сидеть и ждать своей участи.

– Ну что, музыкант! – Серёга Целуйко, щурясь, улыбался. – Наигрался? Хотел спилить! Не удалось?! Всё? Выдули тебя из оркестра?

Нервный смех поддержал его подколку.

– Спокойно, пацаны, ща будет вторая серия! – Я, словно в подтверждение, выдвинул ладонь, успокаивая всех жестом.

– Саня, вечно ты в бутылку лезешь, – проскрипел Чалый. – Двоих уже куда-то увели.

Я огляделся – из нашей команды не хватало Бисса и Галочкина¹⁵. Скажем так, они мне были по барабану, так как моя дружба с первым взводом заканчивалась на Целуйке и Нерухе, но последний должен был попасть в Кировабад.

– Да?! – усмехнулся я. – А меня случаем не вызывали? А то дюже расстроенный капитан меня искать выходил!

– Кому ты нужен! – Сменив беспокойство на улыбку, подначил Смирнов. – Дрочи по клавишам, музыкант!

Все приглушённо засмеялись.

– Спокуха! Замерли и ждём! – Я пропихнулся к ним поближе и стал ждать дальнейшего разворота событий.

В зале оставалось человек семьдесят вчерашних курсантов, когда быстрый, маленького роста полковник вошёл в помещение клуба.

– Смирно! – Команда, отражённая стенами, взлетела под потолок и ударилась в нас.

Мы вскочили, наши кресла, подняв свои сидушки, захлопали, как аплодисменты.

– Вольно! – Полковник не стал ждать доклада старшего офицера. – Кто остался?!

– Спецы, товарищ полковник! – ответил майор.

– А а! Ну понятно. – Полковник повернулся и подозвал Саню, который стоял возле входной двери. – Как ты его назвал?

– Куделин! – Саня посмотрел на наши ряды и ткнул в меня пальцем. – Вот он.

– Так, сынок, – обратился ко мне полковник, – каким спортом занимался?

– Боксом, – сказал я удовлетворённо, понимая, что передо мной настоящий командир, которого все тут уважают.

– Очень хорошо! – Он наклонил голову вбок и оценил меня взглядом. – Так, этот будет мой! Где его дело?

– Не могу, товарищ полковник, он связист! – взмолился майор. – Начальник штаба приказал связистов больше не трогать!

– Ну так что же! Разведке что? Разве связисты не нужны?!

– Но он ЗАСовец! – настойчиво парировал майор.

Секундное замешательство, и полковник, словно оправдываясь, развёл руки в стороны и сказал, глядя в мою сторону: «Ну извини, сынок, тут уж и я бессилен». Затем он так же быстро ушёл, как и появился.

Саня вышел за ним, но перед этим показал жестом, что меня найдёт и ещё перетолкует.

– Ну ты, бля, даёшь! – изумился Димка, и все замолчали, в ожидании решения собственных судеб.

Часы уже давно протопали обеденное время и стали склоняться к полднику, правда в армии он отсутствует, но и этот жидкий перекусончик нам бы не помешал.

Даже в закрытом от посторонних клубе к нам подсаживались солдаты и старались произвести неравный обмен. Их интересовало всё, но в основном сигареты, часы, тельники, ну или ещё что-то типа перочинных ножей и даже нагрудные значки, которые они готовы были у нас купить, предлагая некий смешной денежный суррогат. Всё это выпрашивалось с мотивировкой «отдай земляку, а то по прибытии в часть всё равно заберут»…

Наконец, какой-то капитан, забрав документы, повёл нас через весь городок в сторону теперь уже нашего постоянного места службы.

Пройдя мимо магазина и чьего-то палаточного городка, мы вышли на пустырь со следами от недавних палаток и прямолинейных дорожек, приходящих из ниоткуда и ведущих в никуда. Пейзаж выглядел почти лунным, так как, снимая палатки с их насиженных мест, никто не позаботился о восстановлении прежнего ландшафта, и вполне заметные следы, как воронки после артобстрела, украшали местность. Там, вдали от основной палаточной суеты, находились два поставленных в линию модуля. Первый по нашему движению ещё достраивался и был, наверно, единственным во всей дивизии темно зелёного цвета, такого тёмного, что ещё темнее – уже не зелёный. Второй же модуль был голубым, не ярким, а просто голубым. С торца его на двух стенках от входа красовались два нарисованных плаката: на одном – крылатая пехота¹⁶ производила десантирование за спиной связиста с заплечной рацией. Он что-то докладывал, сжав сильной рукой передающее устройство. Второй плакат был более прозаичен, так как напоминал про героические свершения всеобъемлющей коммунистической партии Советского Союза.

Перед этим модулем располагался маленький бетонный пятачок размером не более чем пятнадцать на двадцать, а в трёх метрах от него по ходу нашего движения стоял караульный грибок. Одинокий дневальный, вооружённый штык ножом и автоматом, с надеждой оглядывал подступы, стараясь высмотреть врага, чтобы не подпустить его к этому бетонному пятачку.

Небольшое трёхступенчатое крыльцо приглашало вовнутрь. С правого боку от большой двухстворчатой стеклянной двери на стене висела табличка «Штаб войсковой части п/п 15831».

Построив нас в две шеренги на этом маленьком плацике, капитан углубился в модуль. Через неширокую из гранитного отсева дорожку располагался хозяйственный пустырь со столбами и перекладинами, которые соединяли меж собой бельевые верёвки. Сразу за ним находился автопарк. Сквозь его колючую проволоку можно было видеть границы других автопарков, содержавших настолько разную технику, что перечислить её враз не представляется возможным. Размеренное копошение озабоченных солдатиков, облачённых в бушлаты не первой носки, ковырявших тела всамделишных боевых машин, пугливо наталкивало на то, что рядом и вправду война – пушки крохотных танков, худые стволы тучных БТРов, худощавых БМП, веточки курсовых пулемётиков БРД пугали своим грозным молчанием.

Вообще, глядя на этот огромный, разделённый ключей проволокой автопарк, вдруг показалось, что, пробегая из озорства за опущенным на сцене клуба экраном, я нечаянно прикоснулся к нему и провалился в это невсамделишное бытие, которое высветил кинопроектор, стараясь показать новости армейских будней перед тем как начать цветное кино. Ещё вчера – мирно плачущая Литва, а сейчас – горы, лунный пейзаж и это изобилие орудий, вздёрнувших свои стволы в небо.

Там – на аэродроме, на плацу полчка и в клубе полтинника, когда нас ещё не распределили, ощущать себя вещью не приходилось – судьба была не определена, а чувства заморожены, но сейчас!? Мы стояли, как на витрине, и не просто стояли, а были буквально раздеваемы донага. Каждый солдат, каждый сержант, каждый прапорщик смотрели на нас как на некое приспособление, которое следует срочно применить, испытать и, разочаровавшись, за ненадобностью отбросить.

Одни лишь офицеры, не выказывая эмоционального интереса, проходили мимо, словно никого и ничего не замечая. Мы же стояли, как пятнадцать оловянных солдатиков, которым бояться нечего! а если и есть, то тому, кто сможет нарушить этот единый строй, наши отвердевшие сердца дадут действительный отпор!!!

… – Мужики, давайте договоримся. – Димка Смирнов собрал нас возле себя, чтобы сказать самое сокровенное, что болело и маяло каждого. – «К бою!» не падаем ни при каких обстоятельствах! Договорились!?!

– Да, мужики! Давайте вести себя как мужики! – подтвердил свои намерения Серёга Целуйко.

– Ну да…, – подтвердил каждый.

– Что молчишь? – Димка обратился ко мне.

По сути, Первых из наших было только трое: я, Димка Смирных и Серёга Целуйко – в равной степени от каждого взвода нашей роты. Остальные были Вторыми. Правда, кроме нашей роты, учебный батальон поставил ещё девять парней из других учебных рот, но мы были связкой спецов, которые должны были попасть в один батальон и в одну роту, так как нас роднила определённая специфика связи.

Я же отвлёкся и был в прострации, так что для меня суть вопроса пришлось повторить, что, вероятно, было воспринято как сомнение.

Поняв сам предмет обсуждения, я ухмыльнулся и заявил:

– Смотрите, мужики, я лягу последним, но вот вы то сами не лягте! А то я знаю одного полу-мастера спорта, который команду “К бою!” воспринимал как призыв к тренировке, а прицепив капральские лычки, вот уже всё позабыл¹⁷!

– Ты кого имеешь в виду? – почти с обидой выступил Дима.

– Успокойся, – парировал я с улыбкой, – иных уж нет, а те далече! Он своей самоотверженности остался обучать подрастающее поколение.

– Ну вот и ладно, мы за себя отвечаем! – словно купец, развеявший сомнения, подытожил Целуйко.

Манера Серёги была всегда примирительно соглашательской до той поры, пока ему не светил фингал или нож. Его лидерские качества были скрыты под личиной постоянного одобрения, но убеждённая упёртость никогда не покидала его лица.

«Сможет ли он так и дальше оставаться собой, проявляя свои противоположные качества?» – может, тогда я этого и не подумал, но оценка перспективы для себя и всех окружающих сидит во мне с ясельного возраста.

– Ладно. – Я пожал плечами и пошёл бродить по просторам заморозившего нас аэродрома.

Весь разговор состоялся именно в момент подъёма солнца над горой, что придавало этой договорённости некий статус одобрительной освещённости…

И вот уже почти вечер того же дня, и мы на витрине, и нет никого, кто бы укрыл нас покрывалом от назойливых глаз и поднёс нам хоть корочку хлеба.

Маятное стояние продолжалось минут тридцать.

Наконец, из модуля вышел бывший командир второй роты нашей учебки.

– Ну здравствуйте, товарищи солдаты! – Майор улыбался.

– Здравия желаем, товарищ майор!

– Я заместитель командира батальона связи! – Голос его был лишён красок и оттенков, так как всегда был сиплым, с надрывными нотками человека, попившего холодного пивка. – Тем, кто меня не знает, я Колпаков Анатолий Петрович. Хочу сразу ввести вас в курс дела. Вы попали в боевую дивизию, которая ведёт реальные боевые действия. Если вы заметили, городок окружают несколько рядов колючей проволоки, а за ней находится территория Афганистана. Здесь, в пределах охраняемого периметра вы дома, но там! – Он неопределённо кивнул в сторону модуля, который своим телом загораживал то, на что указывала его голова. – Там пощады не ждите. Посему в городке существует комендантский час. С одиннадцати вечера до пяти часов утра по территории можно перемещаться только в составе караульных групп. Если вы попадёте в периметр чужой части без знания их внутреннего пароля, то вам гарантирована смерть.

Среднего роста, слегка худощавый, с лицом, выражающим принципиальную решимость, он был в данный момент олицетворением неизбежности, какой и чего – не скажу, так как, попав сюда, каждый, по сути, был уже обречён на то, что должно было с ним произойти. Колючая проволока, охраняемая солдатами в бронежилетах, в касках и с автоматами, безвозвратно потерявшими лоск воронёной стали, лицо вот этого, теперь уже нашего замкомбата и то место на карте, где мы сейчас находились – всё это и было неизбежностью, которая уже свершилась!

– Кроме того, – он продолжил свой монотонный монолог, – предупреждаю каждого, что ваше личное место нахождения постоянно контролируется. Если вы отсутствуете в месте вашего назначенного нахождения более пяти минут, то следует доклад командиру роты. Если вас не нашли, то доклад идёт уже командиру части. Далее, ваше неоправданное отсутствие в течение двадцати минут – это доклад командиру дивизии, который через двадцать пять минут обязан доложить командующему ВДВ. Так что, молодцы, с этим прошу не шутить. Завтра вас отведём на экскурсию в морг, а сейчас вас распределят по подразделениям.

Пока он говорил, на крыльце образовалась некая стайка офицеров, которая курила и с этого импровизированного балкона оценивала нас, как гладиаторов перед началом представления. Движения их были просты и игривы, они, как дети, друг друга подначивали и, не стесняясь, смеялись. Тяжесть речи, переданная замкомбата, никак не согласовывалась с настроем этих офицеров.

Из их окружения вышли три капитана – два почти худых, но разного роста, и плотный. Замкомбата словно почувствовал, что к нему приблизились наши будущие командиры и, не оборачиваясь, как оракул, проговорил: «Это ваши теперешние командиры рот, под крылом которых вам придётся проходить дальнейшую службу».

Три капитана выстроились по мере убывания веса. Первый – плотный, рядом с ним – высокий, потом – обделённый их достоинствами.

– Прошу любить и жаловать! – Он, не меняя положения, лишь поворотом головы указал на первого. – Командир первой роты капитан Падолга.

Коренастый капитан приподнял правую руку до брови и опустил. Этим ленивым жестом он изобразил воинское приветствие, которое разительно отличалось от приветствия, которым нас одаривали в учебке.

Следующим был капитан – выше на полголовы и в пол обхвата шире, в почти новой полевой форме. Что-то неумолимо подсказывало – его служба в Афганистане только началась. Из него изливалась некая усталость, которую я успел ощутить и заметить у престарелых мастеров производства, работая на большом уральском заводе.

– Командир второй роты капитан Сазонов. – В этот раз Колпаков не стал поворачивать голову, а представил следующего, как только Сазонов опустил свою руку от козырька.

Создавалось впечатление, что они это тренировали – замкомбата, не глядя, угадывал движения каждого, а каждый из них и все вместе успевали между паузами начальника сделать всё, что от них требовалось. Правда, и требовалось то мало, но всё же…

– Командир третьей роты капитан Хряпин! – Замкомбата повернулся к нему и даже улыбнулся.

Хряпин был в выцветшем до бела ХБ¹⁸ с загорелым лицом и нестриженой головой.

К слову, причёски практически у всех, увиденных мной, были достаточно коротки, а у некоторых их вообще не было. Нет, волосы были, но причёску ещё следовало обрести, одним словом – заросший ноль.

В образе Хряпина была некая небрежность, которая никак не состыковывалась с образом командира роты. Если б я его увидел на улице, то сомнений бы не было – передо мной стоит бывший зэк, причём не какой-нибудь фраер самомеченый, а минимум – авторитет, а то и вор. Небрежные складки его одежды были не простым неряшеством, а неким подчёркиванием его атлетизма. Фуражка сбита на затылок, под ней – лицо бойца со скулами интеллигента. Серые глаза с прищуром приколиста буквально раздевают и стараются проникнуть вовнутрь – в душу.

Капитаны, командиры рот: 3-й – Хряпин, 2-й и дежурный по части Сазонов¹⁹.

Он довольно долго смотрел на меня, но даже из почтения к его боевому разгильдяйству я не стал отводить взгляд, чтобы начать сражаться за себя, вернее, за своё место под здешним солнцем. Что-то подсказывало, что наглостью его можно завоевать быстрее, чем послушанием.

Наше противостояние прервал Колпаков.

– Так, солдаты, слушайте, кто в какую роту приписан…

Что ж, мне не повезло – я хотел бы попасть под крыло Сазонова, уверенная лень которого явно просвечивала и давала надежду на быстрое продвижение в сержанты. Карьерный рост меня интересовал всегда. Пусть моё офицерство – это дело решённое и оно не за горами, но права пословица: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!». Конечно, лычки сержанта – это не генеральские лампасы, но всё же не общий строй рядового состава.

Оставшись на месте, наша пятёрка перегруппировалась, чтобы продолжить свою службу вместе. Остальные были уведены в пределы этого же плаца, но на разные его концы.

Могу ошибиться, но всё же из нашей роты были и в неё же попали:

Я – ефрейтор Куделин, который сорвал лычки в самолёте, чтобы не срамить своим званием чести погон.

Дмитрий Смирнов – младший сержант, специалист телефонной связи ЗАС с правом допуска к секретным документам и к оборудованию ЗАС.

Сергей Целуйко – младший сержант, специалист радиорелейной связи.

Виктор Чалый – солдат, телеграфист механик, имеющий допуск к секретным документам и к шифрующему оборудованию ЗАС.

Иван Хвостов – солдат, телеграфист, имеющий допуск только к секретным документам без права допуска к шифрующему оборудованию ЗАС.

Валентин Романов (Рома) – солдат, телефонист, имеющий допуск только к секретным документам без права допуска к шифрующему оборудованию ЗАС.

Конечно, была ещё пара тройка статистов, но память совершенно отказывается придавать их теням лица и тем более имена.

– Ну что, недоростки? – Вот так вот без всяких объяснений заровнял нас наш будущий командир роты. – Вот вы и прибыли в землю, которую ваш воспалённый ум мечтал обрести. Предупреждаю, что здесь не курорт, а война. Если ваши сраные душонки будут раздавлены, то каждые полгода у нас идёт пополнение. Так что не пытайтесь юлить и ёрничать. Вместо связи быстро переплавитесь в курки и будете, подставляя спину, месить своими лаптями говённую жижу Афганской пыли.

… Не вчитывайтесь в нагромождение фраз, произносимых этим офицером. Он всегда был многословен, и в потоке его речи трудно было найти ядро. Основным смыслом было всегда одно – вы недостойные подонки, которых зачали по средствам связи, доведя телефонным разговором или азбукой Морзе до оргазма. И не надо обольщаться – вас зачали не естественным путём, а посредством симплексной связи. Ну что, поймал Гамадрил себя за яйца?! Вот теперь потяни себя за них и понюхай! Чем пахнет!?!.

А пахло ну никак не отцовской любовью и теплотой встреч.

Небольшие отряды численностью не более двух наших (по сравнению с учебкой) взводов стали напитывать плац части. Вот этот бетонный пятачок и был плацом части.

Совсем не торопящуюся кучку (строем её никак нельзя было назвать) солдат к месту нашего стояния привёл младший сержант.

Когда эта кучка разместила свои тела с правой стороны от нас, изобразив некую видимость строя, тот самый младший сержант отдал череду команд без разрывов на их выполнение.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на средину! – Его голос был немного тонок, а произношение шло через нос, словно он был обижен на весь мир и в особенности на командира, которому следует сейчас доложиться. – Товарищ капитан, третья рота с ужина прибыла! Заместитель командира первого взвода младший сержант Кучеренко.

– Ну ты, Кучеренко! – Капитан словно взорвался. – Ты что изображаешь? Ты что себя десантом возомнил что ли!?! Это что за строй насравших в штаны?!

Во время его самобытной ругани ухмылки прибывших были нескрываемы.

– Кучеренко! – Редкий смешок сослуживцев подстегнул словоохотливость их командира. – Ты что тут из себя лебедя корчишь?

– Какого лебедя? – обиженно огрызнулся Кучеренко.

– Ух ты, а я ошибся! Ах! У тебя же ремень на яйцах! Ты, наверное, дембеля изображаешь?! – Офицер явно радовался теме, которая зацепилась за его язык. – Значит, всё!! Пришли Слоны, и Фазаньё перья скинуло?! Да?! То есть, вы бросились в линьку и на службу враз забили штырь??!

– А чё не так-то, товарищ капитан? – Кучеренко обиженно выпятил нижнюю губку и слегка ссутулился.

– А я скажу тебе, что не так! – Лицо капитана стиснуло скулы, брови свелись к переносице, веки сузились до момента прицела. – Кругом!

Кучеренко без рвения, но вполне расторопно выполнил приказание командира.

Строй, маемый командой «Смирно!», уже стал ослабевать в своём чинопочитании, но изменение в расстановке вновь напрягло коленные суставы, свело лопатки и выпятило грудь.

Хряпин сделал три шага и разместился в интимной близости от младшего сержанта.

Кучеренко взволнованно оглянулся, но быстрые руки капитана подняли нижний край его бушлата и выудили из-под повседневного кителя парашютную резинку. Штаны младшего сержанта потеряли упругость и распустились вокруг бёдер мешком солдатского галифе.

Случившееся преображение совершенно не тронуло командира, так как его внимание привлекла именно эта резинка.

Красная, с вплетённой в неё чёрной чересполосицей, она была основным механизмом для открытия одного из клапанов основного или запасного парашюта. Желанная вещь, которую мог достать далеко не каждый.

Дело в том, что парашюты в десантных войсках держатся всегда в боевом положении. Их переукладку обуславливают только тренировочные прыжки или долгое лежание на складе, которое не может превышать более двух месяцев одного сезона. Весь учёт ведётся по паспорту парашюта, находящемуся в маленьком карманчике парашютного ранца. В этот паспорт вписываются данные его хозяина и дата последней укладки. Там же стоит роспись проверяющего качество укладки и данные последнего укладывающего.

Как видите, всё прозрачно и учтено. Так что своровать эту резинку, не убив чужую жизнь, невозможно. Парашют уложен, проверен и не обезличен.

Конечно, наша армия полна всевозможными продуктами списания, но надо быть в ней в нужное время и в том самом месте. А так как потребность миллионов армейских штанов не может быть обеспечена наличием резинок всех вместе взятых десантных парашютов, то эти отрезки счастья достаются самым избранным, изворотливым, проворным и офицерам. Сейчас то каждый рынок имеет эти разноцветные стяжки, кончающиеся двумя крепкими стальными крючками. А вот тогда это был определённый шик, а главное – дефицит!

Зацепив крючки за вторые от краёв петли поясного ремня, можно мгновенно подогнать брюки под объём собственных бёдер, не прибегая к ушиванию армейского стандарта.

Радвила на прощание пожертвовал мне свою резинку, и она честно дожидалась своей участи на дне моего РД.

Сами же мы были одеты в парадную форму с подшивой под берет. Этот шик мы навели на себя все, когда ожидали прилёта самолётов на аэродроме Гайжюная. За полгода на нашей груди появился ряд заслуженных значков. Сапоги, тщательно подготовленные к исходу, сверкали умеренной новизной, которой добивается каждый, уходящий из учебной части. Тельник, нагло выпячиваясь среди двух белоснежных лент подшивы, сползшей с воротника на линию лацкана, словно звал наши сердца в атаку, для которой и переродила нас наша учебка.

Одним словом – мы были реально красивы, чего не скажешь о наших поношенных сослуживцах, форма которых была выцветшей до белизны.

– Вот! Вот то говно, которое сжирает каждого! – Он толкнул Кучеренко в спину и дал команду: «Встать в строй!»

Кучеренко насупился и проследовал на правый край строя.

– Вот оно, – продолжил ротный, не дожидаясь восстановления строевого порядка, – говно, от которого вы никогда не уйдёте! Зачем оно вам это надо!? – Он сделал паузу, которая тут же заполнилась подобной речью других командиров рот, которые также вели бурный диалог со своими подразделениями.

– Именно с этого и начинается ваше опускание! – продолжил Хряпин, поняв, что паузой сердца не растопить.

– Что вы так расстроились, товарищ капитан? – дерзнул Кучеренко.

– Я чего?! – Казалось, будто он сейчас бросится избивать этого сержанта. – Я чего! Да ты ещё вчера ходил, как хряк из подворотни. А сейчас вот уже и на преступление пошёл! Где ты взял эту резинку? У тебя же её не было! И я сомневаюсь, что тебе её подарили! Слишком уж она ценна для вашей де́санской души!

– Ну почему, товарищ капитан? – Входя в полемику, голос младшего сержанта Кучеренко стал менять оттенки, напитываясь упругостью железа, хотя и оставался писком осипшего ребёнка. – Мне её действительно подарил земляк. Их, слава Богу, вон сколько прибыло.

Стоя во втором ряду строя, мне было трудно наблюдать за этой сценой со стороны, но я думаю, что он довольно махнул головой в нашу сторону и улыбнулся, не скрывая триумфа и наслаждения.

– Значит так! – Капитан сунул резинку в карман своих брюк. – Я спорить не буду. Вы же тупорылые и в своём рвении к старшинству совершенно забываете, что год назад стояли в этом же строю, изнемогая от взглядов возжелавших вас дембелей. Смотрите, если узнаю хоть о малейшем проявлении неуставных взаимоотношений, определю в штрафбат без промежуточного звена. Ясно?!!

Совершенно недружное «так точно», вывалившееся из-под носа большинства сослуживцев, удовлетворило его и привело в спокойствие.

Три офицера, не мешавшие игре двух актёров, стояли с края роты и ждали, когда ротный обратит на них внимание.

– Значит так! Молодёжь! – Ротный повернулся к нам и улыбнулся, так как дружный ржач роты поддержал его определение. – Сейчас вас распределят по взводам. Но помните, что ваше достоинство в ваших руках! Если хоть один недоносок из этой толпы позарится на вашу личность, то я даже и не прошу, а требую, чтобы вы обращались прямо ко мне или, по крайней мере, к своим командирам взводов. Ясно?!?

– Так точно!!! – проголосили мы в уставном рвении.

– Вольно! – ротный только сейчас подал эту задержавшуюся в его голове команду.

В принципе, все кроме нас, давно уже стояли, ослабив одно из колен.

Все три взводных были выше среднего роста и худощавы: старшина роты (прапорщик) – лысоват, коренаст и дюже плечист, а два начальника аппаратных (прапорщик и старший прапорщик) в возрасте – один худой, как дрыщ, чернявый и с упавшими на нижнюю губу усами, а второй – приземистый, вида новоявленного деда, у которого, кроме внука, есть ещё и младший сын второгодник. Ни старшина, ни эти два прапорщика опаски не вызывали, а вот офицеры, спустившись с высот, изучающе сверлили нас глазами.

Я, Смирнов, Чалый, Рома и Ваня Хвостов (я, с вашего позволения, буду называть его по имени, иногда смягчая обращения, хотя все его звали просто Хвост) попали в третий взвод, командиром которого был старший лейтенант Юрий Кубраков, а Целуйко был воткнут во второй. Его взводный был интересен внешностью, так как в нём просматривались отдалённые черты Хомы, попавшего в историю с Гоголевским Вием. Нет, волосы его ещё не поседели, но вот лицо уже наполнилось некой отрешённостью, а глаза были озабоченно пытливы, словно он в любой момент ожидал взрыва.

Недолгое знакомство было прервано командой ротного: «Разойдись!» Он дал её скорее для себя, нежели для всей роты, так как взводные в свободной форме общения каждый удержали свои взвода возле себя, чтобы отчитать нерадивых и раздать указания на вечер и завтрашнее утро.

Некая сутолока возле наших судеб отвлекла моё внимание тем, что на плац со стороны основного подхода из глубин дивизии следовала фигура солдата, взорвавшая мою память. Это был и не солдат вообще. Скорее тень ребёнка, который вытянулся до размеров взрослого, но остался таким же, каким и покинул меня, мою душу и этот мир.

Нет, ни в коем случае не хочу сказать о нём ничего плохого, и ни одно из поколений не имеет права применить к нему то прозвище, которое я произнесу сейчас!

«Понос!» – Волна страха и возбуждения поднялась от лопаток к затылку и медленно, холодя спину, стала спускаться в сапоги.

Сердце ёкнуло и защемило, и я буквально впал в прострацию…

… Мальчик, раздавленный передним колесом нового железного зелёного грузовика ГАЗ-57, был моим другом и, если хотите, поводырём. Он ел свои козявки, кормя меня мороженым. Он читал мне названия на товарах из магазина и возвращал сдачу, не утаивая ни копейки. Он был до самой его смерти мне больше, чем братом, он был моей частью – он был мной. Странный симбиоз пяти шестилетнего меня и его, который закончил первый класс и был раздавлен машиной, двинувшейся в тот момент, когда он бросился ко мне.

В тот день, день моего рождения, он ждал меня во дворе, и я вышел. Меня интересовал грузовик, а он жаждал общения со мной. Мама называла его «Горюшком», а дворовые «Поносом». Он был единственным беспредельным счастьем матери, опека которой превратила его в овощ, и только в тени моего авторитета он мог раскрываться в личность. Уже в том возрасте я был полноправным членом дворовой команды, куда были зачислены не все, даже не мой старший брат. В тот неблагополучный день Лёня, уйдя из моей жизни, переместился в сны. Его ватное тело издевалось над своими руками и ногами. Они могли тянуться и гнуться в разные стороны…

Вот и сейчас он, словно выйдя из детского сна, напялил на своё несуразное тело военное обмундирование и вытянул себя до нижнего предела солдатского роста.

«Лёня!?!» – похолодел я до вопроса: «Как!?!».