Kitabı oku: «Лабиринт»

Yazı tipi:

«Неопределённость, первоначально ограниченная атомным миром, преобразуется в макроскопическую неопределённость, которая может быть устранена только путём прямого наблюдения»
– Эрвин Шрёдингер

Дизайнер обложки Александр Ладнов

ISBN 978-5-0053-9408-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Доводилось ли вам видеть тени во мраке? Представьте тёмное помещение, часть которого окружают тени. Где бы вы предпочли оказаться тогда: в тени или во мраке? И вообще, что страшнее: тьма или тень? Не стану говорить за всех, но я бы выбрал очутиться в знакомом мне, пусть даже отягощающем, одиночестве или же пустоте – называйте то, как пожелаете – нежели рядом с тем, чего не понимаю – источником тени во мраке. Но мне, как, впрочем, думаю, и вам, непременно бы захотелось постичь то, что сосуществует со мной, но при этом не раскрывает своей природы. Любопытство ли причина тому или опасение – уже вопрос спорный. Однако заявлять о том, что подобные эмоции неуместны – было бы некорректно.

Что есть страх? – вот что действительно актуально в этом эксперименте. И я не смогу дать вам точного определения, поскольку первобытность сего чувства делает его сложным для понимания современным, поглощённым заботами и идеями, человеком. Зачастую не владеющими теоретической базой личностями утверждается, что страх вызван непосредственно обстоятельствами, но доказано, что это не так. Основанием кошмаров, тревожащих наше сознание, считается – опыт. Получая его за долгие годы жизни, мы в какой-то момент времени начинаем обнаруживать предпосылки того в повседневности и, следовательно, предсказывать последствия каких-либо инцидентов. Он – опыт – в свою очередь, может быть позитивным и негативным, а может быть и продолжительно удручающим, из-за чего появляется вероятность его восприятия нами с фаталисткой точки зрения. Так, пребывая в депрессии, мы неосознанно возводим негатив в идеал, создавая условия, для дальнейшего прогресса расстройств и неврозов. Всеобщего согласия с чем я, соответственно, не ищу, в отличие от следующего высказывания: беспокоит людей отнюдь не то, что ждёт их впереди, а то, что может их ждать.

Как же управлять своей судьбой и не погрузиться в меланхолию? В этой связи становится оправданным, наконец, ввести вас в курс событий, участником которых мне вышло фигурировать. Я, считая себя вполне адекватной персоной, попал в место, лишённое той самой адекватности – в антиутопический мир с высокой преступностью, жестокостью и неравенством в обществе, в дополнение ко всему, держащимся исключительно на религиозных убеждениях и догматах. Порядок в нём, если то можно назвать так, осуществлялся жестокой, тоталитарной партией, представители которой являлись фанатиками могущественного культа, наряду с этим имевшие не только духовные отличия с непосвящёнными, но и физические – отчего заметные глазу различия стали возводиться на пьедестал почёта и в какой-то миг достигли уровня гонения и притеснения, а по факту – истребления несовершенных. Это была реальность, в которой судьба гражданина определялась с рождения. Как же я оказался посреди сего безумства? – вопрос, который следует сохранить открытым. Во многом из-за того, что мне, по неизвестным, изначально, причинам, случилось лишиться памяти; но не рассудка, который стал единственным моим путеводителем по загадочным далям и в конечном счёте уберёгшим меня от коллапса, произошедшего в финале.

При всём вышесказанном, центральная проблема этого произведения заключается отнюдь не в людских пороках, приведших общество к сегрегации, а, собственно, в мотивах моего погружения в это опасное измерение. Забегая вперёд, сообщу, что связующая нить у этих вопросов всё-таки имеется и будет раскрыта мною впоследствии. Но разобраться в происхождении душевных истязаний сейчас куда важнее, так как именно они приводят к деформации личности и, в итоге, к тирании или геноциду, как в данном романе, в условиях нашей с вами действительности. То есть речь пойдёт о природе ненависти и насилия. В связи с этим я смею заверять, что корень всех ужасов, что порой становятся явью, берёт своё начало в человеческих, а вероятно и животных, страхах. Так, подвластное ими, правящее меньшинство совершает глобальные и непоправимые ошибки, оправдывая их лживыми доводами, зачастую непонятными даже им самим, но принимающимися на веру, в связи с тем, что те стали результатом их печальной судьбы. Это то, что я бы назвал: «саморазрушением через всеобщее разрушение». Стоит отметить, что я не выделяю какое-то конкретное лицо или должность, располагающую к такого рода пагубным деяниям, и уж тем более никого не защищаю; это проблема, увы, присущая каждому индивидууму. И оттого закономерен следующий вопрос: как же уберечь окружающих от нас самих? И как, в конце концов, возобладать над спрятанными внутри наших умов фобиями?

Все вышеперечисленные аргументы доказывают актуальность исследования этой области души, но история, которую я повествую, несёт сугубо художественный характер, отчего её не следует принимать за психологическую литературу, хоть постулаты той и оказали влияние на структуру всей сюжетной линии. Ситуация, в которою мне выпало угодить, намного сложнее, в основном ввиду наличия обстановки и действий, отчего выводы, что я делаю, базируются на эмоциональных переживаниях главного героя, что могут, только по одной лишь случайности, совпасть с вашими. Лабиринт – не пропаганда каких-либо запрещённых теорий и ни в коем счёте не пособие по применению! Мной специально было проиллюстрировано то, что сокрыто в недрах наших с вами душ, исключительно для того, чтобы идентифицировать проблему, назревшую в экзистенциальной философии.

Как одолеть страхи будучи лишённым воспоминаний? – главная мысль, которая пронесётся через все страницы этой книги. И дабы ввести вас в основы затронутой мной темы, я приведу ещё одно, последнее, умозаключение: если вы думаете, что, скрывшись от страхов в беспамятстве, те улетучатся, то вы будете отчасти правы, но знайте: беспокойство не унять, а забытые притязания вернутся и куда в большем размере. И это так, потому что обнаружение пробелов неизбежно ведёт к их заполнению. В таких обстоятельствах мы начинаем жадно впитывать любую информацию, которую получаем от людей, из места, где находимся и времени, ища во всём этом хоть толику правды. А её, самое удручающее, может и не быть. Да и как узнать, что есть истина, когда твои знания основываются на чужих домыслах и изречениях, а всё, что ты можешь противопоставить им – это эмоции, которые, к слову, непременно сохранятся, независимо от наличия памяти, поелику вслед за негативным опытом исчезает и позитивный, такой как, в частности, контроль над собой и поведением. Кристаллизация данных в такой кондиции неосуществима. Ведя своё исследование, мы постепенно получаем плоды, тем самым возвращаясь в пункт, из которого вышли. Прискорбно признавать, но мы стремимся оказаться там, откуда некогда ушли и в первую очередь из-за того, что позабыли о причинах нашего ухода. Воистину: от прошлого не убежать. И то настигнет нас даже в неистовом забвении, сделавшись, вследствие, намного более устрашающим врагом.

Но выход есть всегда, и лежит он в плоскости, которую нельзя осмыслить в условиях современности целиком и полностью, но постижение той неизбежно, и заключена она – в подсознании. Лишь абстрагируясь от одной точки зрения – ведь трудно найти чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет – и сосредоточившись на категорически другой, возможно отыскать решение, казалось, неразрешимого вопроса, как и идентифицировать предмет отбрасывающий тень во мраке.

1

Вот моё первое впечатление от мира, в котором мне выдалось очутиться: резкий запах благовоний, тусклый свет вдали и, главное, невероятно низкого диапазона шум, шум, шум, что нарастал каждую секунду, пока, к моему удивлению, не превратился в осмысленную, но уж сильно настораживающую речь:

– И произошло Вознесение. И всякий: кто ходил, кто дышал и кто молился воспарили, устремив взгляд ввысь к привольям неба. И то разверзлось. И Всевышний царственно явился смертным, и своей крепкой десницей возымел каждого, чьё сердце было чистым, а помыслы невинными. Но, увы, не всем было суждено достичь небесных пределов. Ибо был задан вопрос – один единственный, абсолютный, безупречный вопрос – и тот, кто не мог дать ответа, возвращался обратно на землю обетованную, оставленный на вечные скитания и поиск смысла в уже бессмысленной и безнадёжной жизни. Так сказано в Пра́дхе – великом завете наших предков, видевших это событие своими собственными глазами.

«Где я? Что здесь делаю?» – как помню, думалось мне тогда. Но обстановка скрывала искомые мной сведения, принуждая сосредоточиться на происходящем.

– И предначертано прадханитам ждать часа следующего Вознесения, покуда взор Всевышнего вновь не падёт на наши никчёмные души. О Всевышний! Офд Зи́нтарус! Мы будем ждать! И, если потребуется, наши дети, и внуки, и дети внуков – все будем ждать этого сокровенного часа! Во имя тебя, о Всевышний! Ибо сказано, что это случится! Мы верим! И случится в тот день, когда последний человек на земле избавится от ра́гмы – проклятия, что ты ниспослал на нас, дабы не забывали мы былых ошибок. И мы помним! Помним, что каждый извергнутый по воле твоей падал с умопомрачительной высоты и приземлялся лицом вниз, обретая неизбежные следы уродства. И было то справедливым наказанием, поскольку сомнения, окутывающие наши умы, не давали нам дать ответа на заветный вопрос. Мы исправляемся, и мы помним, и мы ждём, и мы верим. О Всевышний! Да святится имя твоё! Да святится воля твоя! Да святится благое учения Прадхаизма! – такова была проповедь человек в красной рясе и белой маске, что гордо возвышался над сотнями восхваляющих его и ликующих последователей.

– Гротеск. Модернистская карикатура средневековой церкви, – привольно высказался я, озадаченный услышанным. Однако, в ту минуту отнюдь не содержание притчи волновало меня, а то, каким образом я оказался средь этой вакханалии беснующихся еретиков. Прошлое было как будто бы в тумане. Лишь никчёмные обрывки воспоминаний и то…

– Это го́нуки!!! – внезапно воскликнул повернувшийся в мою сторону и указывающий на меня кривым пальцем человек.

– Гонуки! – подхватила отступившая и взявшая меня в кольцо толпа. – Гонуки! Гонуки!

– Что вы вопите? – тщетно спрашивал я их. – Почему смотрите на меня?! Объясните!

Яркий свет прожекторов разрезал полумрак огромнейшего холла, и среди завесы дыма благовоний показались уставившиеся на меня, словно на какую-то диковинку на базаре, до жути обезображенные лики людей. И насколько сложно описать моё удивление произошедшим в тот вечер событиям, настолько безрезультатно пытаться передать невообразимую непривлекательность обступавших меня «существ». Черты лица, кожа, волосы – всё было искаженно. У всех без исключения! И они вдобавок продолжали непрестанно выкрикивать что-то грубое и оскорбительное в мой адрес на неизвестном мне диалекте и даже языке. Сказать, что я пребывал в ужасе – значит не сказать ничего. Единственная мысль, «колоколом» звучащая тогда в моей голове была: «надо бежать».

Но не успел я что-либо предпринять, как ревевшую толпу рассекли скользящие, одетые в коричневые маски и синие мантии, похожие на полицейскую форму, тени. В их руках были длинные копья, верхушки которых испускали электрические разряды.

«Схватить гонуки! Не дайте ему уйти!» Сотни рук устремились в мою сторону, но не настигли меня, так как я, попятившись назад, упал и, уже будучи на четвереньках, ускользнул от них, скрываясь за длинными одеяниями.

Поднявшись, я побежал что было прыти, сбивая любого, кто возникал на моём пути. То ли невероятный прилив сил, то ли страх вели меня вперёд, но финал, к сожалению, оставался неизбежным: до выхода было слишком далеко – зал казался ни много ни мало бесконечным – окружавшая же меня толпа, неистовствовав, раздавала нескончаемые тумаки по моей голове, и я, споткнувшись, повторно повалился на пол, вследствие чего незамедлительно получив от преследователей сильнейший удар током в спину.

Вскрикнув от боли, я на долю секунды потерял сознание, а очнувшись, ощутил, что моё обездвиженное тело поднимают, а после, взяв под лопатки, тащат в направлении сцены. Народ не умолкал: «Гонуки! Гонуки! Гонуки!» И тут кто-то вскрикнул: «гонуки, ка дур хали маф!», «хали маф!» – подхватили остальные. «Нет, нет, отпустите меня», – напрасно повторял я, осознавая, что ничего не мог противопоставить им – я был частично парализован.

И вот меня возложили на небольшой пьедестал перед кафедрой, и высокий человек в рясе, приблизившись ко мне, «уставился» на меня чёрными отверстиями своей белой маски.

– Тише! – наконец возгласил он хриплым голосом, сопроводив сей приказ соответствующим жестом руки. – Хали маф – достойная участь для гонуки. Но! Гонуки ли он? – кричащие исступлённо переглянулись меж собой.

– Дур брахм! – разом воскликнула толпа и вновь умолкла.

– Дур брахм, гонуки? – произнёс, снова обернувшись ко мне, проповедник в красном. И уразумев, что я нахожусь в замешательстве от услышанного, спесиво продолжил: – «дур брахм» означает: «испытать», «задать вопрос». Подобно Всевышнему, проверяющему грешника, я, как лидер прадханитов, отмеченный перстом его, имею права задать тебе – избранному иным миром – вопрос, чтобы проверить га́ннам ли ты, или же очередной искуситель гонуки. И если ты гонуки, то, во славу имя его, ждёт тебя ка дур хали маф. Смерть.

– Дур! Дур! Дур! – трижды прокричал агрессивно настроенный народ.

– Не понимаю, – со слезами, привстав на колени, вымолвил я, – почему? Что здесь происходит? Отчего вы меня судите? За что?

– Каждый гонуки подвергается испытанию – так гласит закон наших предков.

– Я не «гонуки», вы что-то путаете.

– Нет, всё истинно верно. Доказательство на твоём лице!

– Лице?..

– Вынесете зеркало, – повелел человек в маске, и меньше чем через минуту ко мне поднесли накрытое плащаницей, большое, овальной формы зеркало. Вслед за тем, установив его предо мной, прислужники сняли покрывало, и я увидел себя, в своём привычном виде. И всё было бы нормальным, если не брать во внимание того, что я – мужчина, обладающий чистым, обычным лицом – был единственный такой во всём помещении; ведь все вокруг имели ярко выраженные недуги или вовсе – откровенное уродство.

– Видишь? – говорил проповедник. – Ты – гонуки. Избранник потустороннего мира, целью которого является либо вести нас, подобно ганнаму, к очищению обликов наших, подготавливая к последующему Вознесению, либо, увы, как это всегда было, к осквернению, разрушению наших заветов и – убереги нас, Всевышний – полному истреблению.

– Гонуки, дур брахм! – крикнул кто-то, и толпа моментально поддержала его.

– Теперь ты понимаешь, почему мы схватили тебя и зачем проверяем? Слишком много было обманщиков на нашем веке. Тебе не провести нас своими жалостливыми речами. Можешь не прикидываться невинным! Ибо мы знаем кто ты. Револьвер мне!

– Револьвер – судья наш и страж! Отец порядка и правосудия! – воскликнули еретики. И стоящий поблизости тень-солдат достал из-под мантии маленький деревянный ящик, в котором лежал старый шестизарядный Кольт.

– Пулю!

Священнику подали одну пулю, и он вложил её в барабан. После, прокрутив его и дождавшись остановки, мужчина поднёс оружие к моей голове, отчасти прикрыв то своей ладонью.

– Это испытание досталось нам от наших отцов, оно старое, как жизнь и верное, как сама истина. Впрочем, хватит демагогий. Настало время вопроса! Гонуки, сколько пуль в барабане?

Я был удивлён такой банальной задачей и уже чуть было не сказал: «одна», но остановился, по причине того, что почувствовал подвох. «Быть может, патронник изначально не был пустым, – спонтанно подумалось мне тогда, – а значит, это коварная ловушка! Как же поступить? Попытаться угадать? Если исключить, что машина не заряжена и что в ней есть один заряд, то остаётся пять возможных вариантов, а это в принципе неплохо». Я приступил к разгадыванию этой головоломки, однако, как бы ни старался, не мог определиться с решением. В моей голове начали возникать различные, доходящие до абсурда идеи, к примеру: количество пуль равных количеству стоящих на пьедестале людей, равных количеству произнесённых притчей за сегодня, даже равных количеству букв в слове «брахм»… У меня не было ответа. Да и ствол перед моим лицом не способствовал здравомыслию. И вдобавок – эта вопящая толпа… она никак не унималась. От сего мои мысли, очевидно, пошли в неверном направлении. Клянусь всеми своими знаниями, у меня не было ответа! И я, склонив голову, заплакал.

– Что же ты медлишь, гонуки? Разве ты не помнишь моих слов о Вознесении? – я взглянул на человека в маске, и тот продолжил, но тише и злораднее: – чем больше ты думаешь, тем выше поднимаешься, а чем выше поднимаешься, тем дольше падаешь.

– Имею ли я права сказать, что не знаю их количества? – произнёс я. – Что число зарядов неизвестно? Да, ну конечно! Оно неизвестно. Мой ответ – неизвестно.

Проповедник опустил револьвер, и на моём лице воссияла широкая улыбка. Но она была отнюдь не продолжительной, ведь мужчина в красном вновь, быстро и совершенно неожиданно, поднял оружие и, шипя, озвучил: «правильный ответ – три».

– Три, – промолвил я, и почувствовал, как пуля вонзилась в мою голову.

2

«Элайджа, Элайджа», – ласково звал я светловолосого мальчишку лет пяти, что беззаботно резвился на лужайке. Но тот не откликался и даже, как нарочно, принялся отходить в противоположную от меня сторону. Ничего не оставалось делать, кроме как направиться к нему. И вот он побежал, при этом постоянно меняя темп, словно вот-вот остановится и обернётся – но по факту он лишь непоколебимо удалялся, скрываясь в густой чаще садовых роз. «Элайджа, мама зовёт к столу, будет тебе», – добавил я, но тот, перепрыгивая с ноги на ногу, точно играя в классики, снова ускользал, издавая тонкий мальчишеский смех. Вынужденный следовать за ним, я никак не мог догнать его – признаюсь, это была забава, участвовать в которой у меня не было ни малейшего желания, так что я двигался не спеша. И в конечном итоге, возможно, устав, мальчик перешёл на шаг и, слегка повернувшись ко мне вполоборота, но скрыв лицо, медленно исчез за оштукатуренным углом летнего домика. «Элайджа, сынок!» – всё кричал я, подходя к краю белой стены. А затем, настороженно прислушавшись, замер и, поймав себя на мысли, что более не слышу его звонкого смеха, слегка отступил назад…

Внезапно, как раскат молнии, перед моими глазами возникла совершенно другая реальность: я смотрел на серый, обшарпанный потолок, с разбитыми флуоресцентными лампами и тонкими алыми лучами заходящего солнца на нём. Мне пришло понимание того, что то, что случилось до этого момента было всего-навсего сном.

«Кем был этот ребёнок? – думал я. – Неужто меня навестили воспоминания о днях минувших? И то, что я видел – было частью моей собственной, позабытой ныне, жизни?» Чем бы то ни было, помимо этих никчёмных обрывков, мне, к сожалению, ничего более не удавалось вспомнить; да и эти «круги на воде» были столь размытыми, что в очень скором времени начали восприниматься мной, как безобидная фантазия. «А может быть, я до сих пор сплю?» – иронизировал я. Но несмотря на подъём духа, тревожное неведение не покидало мой рассудок.

Спустя минуту, полностью придя в сознание, я обнаружил, что лежу на койке посреди четырёхместной палаты, в каком-то старом, заброшенном госпитале. За окном смеркалось и было весьма тихо и умиротворённо, вопреки тому, что мне ясно виделись высокие дома большого города, которые, в свою очередь, тоже выглядели покинутыми. Не считая меня, в помещении никого не было, кроме, как мне показалось вначале, тени возле дверного проёма – и всё же это была не тень, потому что, раскрыв себя, та принялась неспешно плыть в мою сторону, разрезая холодный, пустой сумрак. И вскоре она, приблизившись едва ли не вплотную, произнесла на удивление нежным женским голосом: – с пробуждением.

– Кто вы? – прошептал я.

– Не говори. Ты ещё очень слаб, – молвила в ответ мне таинственная девушка. Её лицо по-прежнему было скрыто от взора тьмой, но мне отчётливо представилось, что та была молода, поскольку голос той был мягким и высоким, и к тому же поистине успокаивающим. Возможно, что это была медсестра.

– Где я? Это больница? Почему?.. – в моей голове «выстрелом» пронёсся вчерашний день, если он, конечно, был вчерашним, ведь неизвестно сколько я здесь пролежал. – Почему я до сих пор жив? Я ничего не понимаю! – я поднёс ладони к голове и стал сосредоточенно ощупывать себя. Не знаю, что хотел найти, наверное, отверстие от пули или хотя бы повязки – мои мысли путались – но ни того ни другого там не было.

– Тише. Я вижу, что у тебя много вопросов. Увы, я не могу дать ответы на их все. По крайней мере – сейчас. Лишь скажу, что отныне ты в безопасности, – и она подступила ко мне, исторгнув полумрак со своего лица. Оно оказалось прекрасным, чистым и здоровым – никакого отклонения или чего-то подобного тому. У неё была ангельская внешность.

– Вы ангел? – удивленно произнёс я. – Вы из тех, кого называют ганнамами?

– Отнюдь нет, – она, улыбнувшись, присела рядом. – Мне видится ты всё ещё пребываешь во власти вчерашних событий. Забудь то, что было и то, что услышал. Просто ты очутился совсем не там, где тебе было предначертано. Хотя, вероятно, именно такое появление, в самом опасном из возможных мест, и делает тебя особенным. Быть может, ещё есть надежда…

– Надежда? О чём ты? Где я должен был очутиться?

– Моя задача попечительствовать над тобой, оберегать тебя, – своевольно разъяснила та, невзирая на множество заданных мной вопросов. – Можешь считать меня ангелом-хранителем, если тебе это будет удобно. Главное, знай: я сделаю всё, что в моих силах, дабы не дать тебе погибнуть. Ты слишком важен, чтобы из-за какой-то нелепой ошибки уйти в небытие.

– Я польщён таким вниманием, но ты так ничего и не ответила. Как мне удалось выжить, если я ясно помню свою смерть? И… Нет. Не это волнует меня… скажи лучше почему мне ничего не удаётся вспомнить из моего прошлого, до появления в том треклятом храме? Я потерял память? Кто я? Пожалуйста, открой хотя бы это.

– Всему своё время, поверь. Ты ещё не готов услышать всех без исключения сведений о произошедшем с тобой. Но всё же скажу, что оказался ты здесь и сейчас неслучайно. У тебя есть миссия. Важность которой станет тебе очевидна прежде, чем ты выйдешь из этого здания, обещаю.

Дальнейшие её слова ввели меня в недоумение, но, так сложилось, что те были правдивыми: «видишь ли, ты долгие годы пребывал во сне, как, к несчастью, и большинство таких, как ты, отчаявшихся индивидуумов. Однако тебе суждено было быть разбуженным нами – организацией „Свет“, с одной целью – восстановление баланса на Земле, – девушка отвернулась и, многозначительно посмотрев в окно, печально продолжила: – мир, такой каким ты его представляешь, изменился в начале третьего тысячелетия. Изменилось общество. Изменилось всё. Человечеству выпало столкнуться с тяжёлыми испытаниями, вроде: кризиса, голода и войн. Вследствие чего к власти пришли настоящие диктаторы, что сумели жестокими методами возобладать над хаосом. И никто не сумел противостоять им – да и не желал – из двух зол всегда выбирают меньшее. Многое, что когда-то считалось правильным, сегодня подвергается критики и осуждению. Достижение всеобщего благополучия, в своём идеальном воплощении, путём строительства и созидания, ныне отвергается правящим меньшинством в угоду насильственного его получения. Горожане обязаны соблюдать законы, принимаемые без их одобрения и согласия. Принципы демократии мертвы. Всё, что было до Вознесения – изжито. А то действительно произошло и явилось отправной точкой деградации политики и религии. Не случись бы его, нас бы не постигли все эти страшные беды. Лучшие ушли, а мы – потерянные души – остались брошенные на съедение волкам. В это отчаянное время пришедшие к власти прадханиты, отмеченные с рождения уродством рагмы, провозгласили свой культ абсолютным и стали жестко навязывать свои правила и убеждения другим людям. И самое прискорбное, что многие, пребывавшие в нищете и меланхолии, поверили им, а кто не поверил всё равно последовал за ними, потому что те давали им простые ответы на терзающие их вопросы, а главное – пищу. Комитет правления огромной корпорации, производящей на сегодняшний день фактически все продукты питания и именуемой „Та́нко“, почти что наполовину состоит из представителей правящей верхушки, а другая половина преследует свои собственные, исключительно капиталистические, цели и выгоды. Оставаясь влиятельными монополистами, они искусственно сдерживают рост цен на продукты, чтобы потребители, не получая излишек, отдавали им все свои кровно заработанные деньги. Да, как понимаешь, свободной и счастливой такую жизнь уже не назовёшь. И случилось всё меньше, чем за три века после Вознесения. Религия стала разрушительным оружием, особенно, когда попала в руки лицемерных тиранов и убийц, которые, воспользовавшись ей во зло, в итоге поработили целый мир. И не осталась более у граждан ни прав, ни достоинства и даже желания повернуть процесс уничижения вспять – настолько глубоко заползли в людские умы щупальца прадханитов. Но не всё так плохо, поскольку есть и другие, в большинстве своём, конечно, тайные, группировки, самая могущественная из которых – Свет, поставившие перед собой задачу – помешать разрастанию влияния жестокого культа и приближённых к ним, дабы уберечь нашу планету от дальнейшего надругательства, а человечество от власти лжепророков».

Закончив свою речь, огорчённая девушка протёрла лицо рукой, незаметно вытерев с глаз слёзы. Очевидно, что всё вышесказанное коснулось её лично. Я хотел было утешить её, но она остановила меня, вновь продолжив говорить.

– Перед тем, как ты чуть было не почил тогда, в тот злополучный день, я забрала тебя из их мрачного храма и поместила сюда, возможно, в не менее мрачное, но, по крайней мере, безопаснее того, в котором ты материализовался, место. При всём этом ты ещё совсем слаб – суток на восстановление недостаточно. Но я знаю, что стоит мне уйти и ты сразу же попробуешь встать, так как чувствую, что в тебе возрастает энергия. Побереги себя – всё о чём прошу. Потому как, быть может, в следующий раз мне не удастся прийти вовремя, и пуля всё же настигнет тебя, хоть я и молюсь, чтоб тебя миновала эта участь.

– Не уходи, – сказал я, протянув к ней руку, когда та уже встала с кровати.

– Я должна. Не ты единственный умер вчера вечером.

Она быстро зашагала в сторону выхода, но тут, остановившись в дверном проёме, обернулась и промолвила: «не верь словам представителей культа Прадха, они заблуждаются во всём, что говорят. Их умами правят страх и глупость. Это главные враги людей. А наши враги – их друзья. Но и наши друзья могут быть их друзьями… Их власть велика. Их агенты повсюду. Никому не доверяй. Держись тени. И не пускай в себя чужие суждения. Истина должна идти изнутри нас. Ведь всё, чему мы внимаем, неизбежно станет нашей частью. Слушай свои собственные слова и не дай никому пошатнуть истину, наличествующую в них».

И та ушла, оставив меня одного посреди большой, пустой комнаты, окутанного вечерним мраком и завесой новообретённых мной вопросов.

Разумом овладела тягостная дума. В голове был настоящий кавардак. Что мне следовало думать? Как следовало поступить?.. Решать проблемы по мере их поступления, вероятно. Приподнявшись, я сел на кровати и осмотрел пространство вокруг. Это было обветшалое, неприглядное здание – место явно не предназначенное для операции или реабилитации после неё. Невозможно было даже представить, каким образом ей (или им) удалось вытащить меня из той передряги и, помимо того, не дать мне распрощаться с жизнью. Не иначе как чудом это не назовёшь.

Рядом с постелью, на пыльном столе, лежала аккуратно свёрнутая одежда. Не вставая, я схватил её и потянул к себе. На пол с грохотом упал лежащий под ней металлический предмет. Сперва, будучи в полумраке, я не разобрал чем тот являлся, но затем, когда глаза начали привыкать, я узнал в нём очертания оружия. Это было нечто похожее на пистолет, однако слегка отличное от него, наверное, даже модифицированное полуавтоматическое ружьё – не берусь судить, я не был осведомлён в сей области. Поднеся его ближе, у меня не осталось никаких сомнений насчёт этого предмета. «Надеюсь, что оно оказалось здесь сугубо по ошибки и не пригодится мне», – думал я. Во всяком случае, оставлять такую вещь на виду не было рациональным. И единственное, что мне пришло в голову – сунуть его в рюкзак, лежащий возле меня. Не считая вчерашнего дня, мне прежде не доводилось видеть оружие и тем более держать в руках. Хотя, учитывая, что память подводила меня, не стану утверждать однозначно. И всё же интуитивно я чувствовал, что это так, ведь леденящий страх, от зная того, на что оно способно, неумолимо сохранялся.

Наступила ночь.

Одевшись, я вышел из палаты и проследовал по тёмному коридору до, как предполагалось, лифта. Вручную приоткрыв сломанные двери, того я не заметил, за ними, в сущности, не было ничего: ни тросов, ни света… только бездонная, пугающая шахта. Мне пришлось воспользоваться лестницей. Спуск длился достаточно долго – госпиталь был не менее двенадцати этажей высотой. Все остальные площади здания не отличались друг от друга – всё та же разруха и запустение. Повсюду были разбитые окна, а стены покрывали плесень и граффити. Это здание пустовало уже очень и очень давно. Но самое удручающее было то, что, выйдя на улицу, я лицезрел, что и все прочие сооружения в городе не отличались от него.

Оказавшись посреди длинной, пустой улицы, уходящей на десятки километров в обе стороны и окружённой высокими, современными зданиями, я почувствовал себя одиноким. Бредя среди нескончаемых свалок мусора и разбитых автомобилей, я тщетно искал хоть какие-либо признаки людской деятельности, но не находил их. Это был настоящий антиутопический пейзаж, в котором, сдавалось, человеку уже не было места; как и умиротворению, поскольку за кажущимся спокойствием определённо скрывалось что-то непостижимо опасное – я осязал это при каждом дуновении ветра или шорохе под ногами. Над этим городом повисла «абсолютная тьма». И это была не тьма от отсутствия электричества или солнца, это была социальная тьма, сотворившая реальность, в которой порядок априори не был возможен – настолько глубоко та застряла в этих «бетонных, умирающих коробках».