Kitabı oku: «Газета в селе», sayfa 5
– Что это он сердитый какой? Когда это с ним бывало?
– С несчастьицем, должно, с каким-нибудь!..
Послышалось сдержанное женское всхлипывание.
– Православные! – громко вскричал дьячок. – Вот, смотрите, что пишут из нашей губернии и что из столицы.
При этом он отрекомендовал народу и присланный лист и столичную связку.
– Мы на это не согласны! – возразил некто Григорий Петров, сапожник и первый запевало на сходках, но тут же был остановлен всем миром:
– Тише, тише! Что ты, оголтелый, в экую пропасть суешься?
Григорий Петров благоразумно юркнул в середину, всхлипывание бабы раздавалось все громче и громче, а дьячок властительно продолжал:
– Пишут мне видите как – не скорописью, а печатью: «Господину исправляющему должность разгоняевского наставника, почтеннейшему клирику Архипу Вифаидскому».
– Вот так-то! – позавидовал кто-то дьячковским титулам.
– Пишут так: исстари Европа… а посему внушите мирным селянам вашего прихода, дабы… потому что умственная пища… потому что лекарство душевное… и так как тьма и вообще недостаток просвещения… а посему к искоренению… употребить все меры. Поручаю себя и всегда есмь и прочее… Поняли? – спросил дьячок, прочитавши лист.
– Как не понять…
– Изъявляйте желание и несите деньги.
В толпе поднялся глухой гул, над которым царствовал тонкий плач бабы. Григорий Петров снова выступил вперед и торжественно произнес:
– Мы на это не согласны!
– Она вон, Лукашка сказывал, учить нас всех поголовно сбиралась, – дружно поддерживала толпа Григория Петрова.
– А когда нам учиться-то, сам небось знаешь?
– Мы таких книг сроду и не видывали, живых-то! И кто только делает их, о господи?
– А приказные и делают, – господа. Это недавно выдумали.
– Жили и без них!
– Ро-о-димые! Со-о-ко-лики! – громче всего наконец разнесла по толпе сокрушенная баба. – Ш-што-о нам теперича, сиротам, с ей делать?..
V
Разошлась толпа и, словно пчелы в ульях, загудела по избам.
– Что это дьячок читал вам? – спрашивала молодая красивая бабенка своего угрюмого мужа.
– А то и читал, что баб теперь, все равно как мужиков, будут в солдаты брить. Вот что!
– Ну уж! Слова никогда нельзя сказать, сейчас лаять примется.
– Тебе только дела-то, что лаять.
– У тебя много по кабакам-то делов…
– Ты у меня, сейчас умереть, замолчи лучше, баба! – прикрикнул муж, и баба убралась за перегородку.
А другой мужик, молодой еще, рассказывал совсем иначе:
– Вынес он ее, матушку, грамоту-то, а она большая такая да белая… Только я и вижу сейчас, что мне ее не изнять, взял да ушел. Онисья там, я с огорода слышал, в голос кричала: должно, что жалостно выходило.
– Что же ты сам не послушал? – укорил его большак-дед, ковырявший лапоть в переднем углу. – Нам бы тогда сказал; а еще грамотный.
– А не в догадку стало, – закончил молодой, пробираясь на полати.
– А это опять к тому подбираются, чтобы назад… По воле штоб… Слухи такие ходят… – таинственно шептал в своей убогой каморке двум-трем мужикам отставной солдат. – Беспременно фальшь какая-нибудь. Я видал в Питере настоящие газеты, – те не такие. Эта ишь смурая какая-то, ровно бы свита старая.
– Не такие те?
– Не такие! Те так… просто… – И при этом солдат сделал какой-то поясняющий жест.
А на пчельнике, густо засаженном березками и липами, тоже шел тихий, едва слышный разговор – и все про нее.
– Говорят: по ночам будет шастать…
– Я ее беспременно тогда расшибу, так-таки вдребезги и расхлопну, потому я их, ведьмов-то, не очень боюсь. Я как схвачу ее за язык-то, – длинные у них языки, красные, – у меня не вот-то скоро вырвется…
Две бабы затесались к самому дьячку. Одна из них, подавая ему старинный пятак, говорила:
– Продай, Архип Петрович, газетки мне на пятак!
– На что тебе? – спросил обрадованный было дьячок. – Ведь ты грамоте не знаешь?
– Я от живота… Сказывали, что с вином ее дюже будто бы хорошо от живота…
– О, дура! – ответил ей дьячок и потом обратился к другой: – Тебе что?
– А Лукашка сказал мне вчера: вот бы тебе к Архипу Петровичу, Марфа, сходить…
– Зачем?
– А ему, говорит, прислали энту, а в ей, солдат сказывал, все моря описаны…
– Никаких тут морей не описано, – осердился дьячок. – И что тебе за охота пришла глядеть на них?
– А как же, кормилец! Там мой Ефимушка стоит у моря-то. Онамедни он так в письме прописал: а стоим, говорит, мы, родимая матушка, у самого Черного моря.
– О, дура! Ступай отсюда, и без вас мне до смерти тошно!.. Она у меня у самого вот где сидит, – и при этом дьячок указал на свою собственную шею.
