Kitabı oku: «Демоническая фабрика»

© Александр Макушенко, 2020

ISBN 978-5-0051-0151-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Надо было быстро писать и я написал все, что приходило в голову. У меня был опыт общения с самим дьяволом, и я нахожу его дьявольски красивым, хотя и несуразным. «Но причем здесь фабрика?», спросите вы несуразного капитана из Вечности, что пришел из неоткуда и уходит в никуда. Как в одной старой песне. А вот причем. Здесь Флатт бродит и демоны спят в колыбельке, словно никогда за ними не установил слежку, что сейчас снята и требуется внимание, чтобы не установить ее снова. Это еще здесь, в той еще Бездне. Хороший Юпитер.

Я снял слежку и стал собираться домой. Здесь было хорошо, но курили мало и исподволь гадили мне в душу. То окурки заберут, то в дом нагадят, словно никакого дома и близко не было. Но там то не было дома, а то, что я пишу, касается только нас двоих, читатель. Я демоническая фабрика, я. И начнем новую страницу нашей жизни.

Итак, что главного в демонизме? Это штаны до колен, демонический взгляд и полные штаны скорби о том, что скоро ты придешь до дома, а там ничего еще нет. Ни Флатта, ни тебя. И так было до тех пор, пока я писал эту книгу и бредил о том, что несбываемо и не требует вмешательства. И надо было свершиться тому, что свято и требует вмешательства. Это код, который требует просвещения.

И никакого кода на выходе. Только ты и я.

Она стояла на ветру, ее пальто было овеваемо пылью и пыльцой растений, которые цвели вокруг. Эта смиренная красивая девушка вышла из загса потрясенной. Ее молодой парень был ошеломлен случившимся. При всех взять так и поцеловать другого…. Это было важно для него, и она это понимала, и детский взгляд, полный скорби о случившемся…

Так и хотелось еще раз услышать Дженис Джоплин, звучавшую из церковного органа. Или Джимми Хендрикса. Она путалась в этих попсовиках. И сама стала такой, хоть и нехотя. И зачем? Надо было просто слушать варган вместе с бабушкой Катей, которая ее водила по лесу в поисках странных полевых цветов, странного мака и странного деревия, который пах ничем и собирался лишь раз в году.

А ее уродец уходил из зала и просто заметил меня, и поблагодарил меня за застенчивость обычным таким кивком головы. Странная ситуация. Я сидел в зале и просто ждал церемонии моих родственников. Они снова выходили замуж. Но я то был то зачем тут? Они выходили, а не я. И мне было просто скучно. Поэтому я вышел из зала, полный скорби о случившемся.

Это из зала вышло наружу, а звуки органа, вроде Хаммонда, стали стихать. А девушко стала рыдать, тихонько подзывая своих духов неуемным воплем тишины, которые она признавала своими только с трудом. Странно было подходить к ней, но я сделал это.

– Кто вы?

– Екатерина. Что вы делаете тут?

Вроде все нормально, да? Только послушайте ее снова…. Екатерина…. Какое странное имя. Нет, чтобы просто – Катя. Как все. И тут я прозрел – она просто захочет познакомится со мной в другой раз. И все хохочут вокруг, надо улепетывать. Она не такая. А мне нужна «такая» и все тут.

– Да так, проходил тут по одному делу.

– А, снова загс….

Она попыталась улыбнуться, что у нее получилось с трудом.

– Да какой там загс. Только молодые брачуются. И ничего серьезного, только в энный раз выходят замуж. Были уже такие. Так что нечего их благодарить за деланный праздник.

– А вы суровые, – попыталась снова улыбнуться Екатерина. На этот раз у нее это получилось, только из уголков глаз покатились две слезинки.

– Не надо так. – я снова взял дело в свои руки. По крайней мере, мне так искренне казалось.

– А что так?

Короткий разговор намечается.

– Ну, вы тут в прекрасном кроличьем пальто, а мерзнете так, словно тут зима, а не весна.

– Ай, тут действительно холодно. – Она запахнула подол и подобрала юбку, озираясь, в надежде куда ни будь присесть. И ничего не получалось, все сиденья были заняты. На лавочках сидели брачующиеся вместе со своими родственниками и весело обсуждали случившееся. Каждый о своем, но разговорился.

– Садись рядом со мной, – как можно вежливей предложил ей я, запахивая свою куртку. Было почему то весело, хотя она была все то же расстроена, что и раньше. И почему я даже не захотел знать. Надо было просто спросить, и все тут. Хотя зачем? Может просто?…

Я предложил ей закурить и она молча отказалась, отведя мою руку с сигаретой. Так мы и стали сидеть вдвоем. Было совсем не плохо, что бы там не говорили соседи о таком положении дел (так обычно говорила Дженни, но тут).

Мы расслабились и стали наблюдать за окружающими. Они тихо курили, кто то оживленно болтал и создавал нам атмосферу уюта и чего?.. не может быть. Убежища. Тут был тихий уголок, специализированный по созданию иллюзии семьи. Но чего уж там. Пару раз мне предложили закурить, и я отказался, сославшись, что еще свое не выкурил. Они обиделись и ушли, так и оставив нас практически без курева. Дымок то был хорош.

Тогда я закурил трубку. Она была не на шутку удивлена, когда я достал кисет с табаком и стал раскуривать длинную смоляную трубку, прикрываясь от ветра ладонью. Стало странно, когда у нее отвисла челюсть и она стала сморкаться так в странный расшитый серебром серый носовой платочек. Ну, странно так странно. А, чего уж там.

Высморкавшись основательно, она извинилась и стала прихорашиваться со своей маленькой пудреницей. Поправив нос и щеки, она стала осторожно озираться по сторонам. А, может, просто озираться. Мне то какое дело?

– Можно будет проводить вас до остановки?

– Я тут далеко живу. Может, проводите меня до дому? Мне стало что то совсем одиноко.

Я согласился кивком головы и помог ей встать. Ветер встал дыбом и пришлось немного побороться. Потом она была сильно удивлена, когда я велел ветру остановится. И еще больше удивлена, когда тот и вовсе затих.

– Странно, – пробормотала она. И остановилась полусогнутой. В этот момент она стала похожей на согнутую старушку, как всегда бывает в детстве у маленьких старушек, которые называют себя девушками. И так далее и тому подобное.

Я насладился паузой в застывшем ветре, окончательно раскурил трубку, и стал кивками указывать ветру, куда ему дуть. Тот послушно завращался вокруг спины. И мы пошли дальше. Она – несколько оробев, а я – несколько застеснявшись своего дара. Но то был древний дар, его надо было холить и лелеять хуже бывшей девушки, когда она выходит замуж. Но вернемся к бедной девушке, которой стало совсем уж плохо.

– Можно на вас опереться?

Я подставил ей свое плечо и она взяла меня за руку. «Романтично», подумал я и мы пошли в сторону остановки автобуса.

Да, и это было классно. Теперь она была моя, и я взял ее руку, и она отодвинулась.

– Ты уверен?

– Не вижу никаких препятствий. Я сейчас без девушки.

– Уже да.

– Что ты имеешь в виду?

– Я твоя. Твоя девушка. Мне одиноко.

Я удивился и потянулся в карман.

– Ветер, стой!

И стал раскуривать сигарету.

Она была потрясена.

– Что это?

И потянулась к моей сигарете. «Что это?», удивилась она и стал думать вслух. Я молча ее слушал и думал лишь о том, как девичьи мысли перебегают с моими рассуждениями о ней. Она была красива, умна и наивна. И даже не замечала, что размышляет в слух. Она просто вошла в транс! А я слушал ее и изумлялся.

– Ты не должна быть одинокой. Теперь у тебя есть я.

– А ты сбежишь.

– Почему?

– Они всегда все сбегают. Особенного после летнего вечера в выпускной.

– И давно он у тебя был?

– Вчера вечером.

– Но сейчас же еще весна.

– Я из вуза.

Я молча поттиснул ее ладонь и мы двинулись дальше, поминутно любуясь на пламя, которое рвалось из облака на западе. Было хорошо. И надо было знать меру.

…Скоро пришел автобус. Мы на него сели и она даже удивилась, когда я сел рядом. «И зачем это?» прочиталось в ее взгляде, когда она увидела меня садящимся рядом с собой. С другой стороны, здесь не было ровным счетом ничего такого, за что можно было бы зацепиться. И в то же время довольно мило и романтично, в духе старых лет, когда мы садились в автобусе рядом друг с другом и даже не задумывались, есть ли в этом романтический подтекст.

Спустя несколько остановок она вышла. За это время я успел снова разговорится с нею, и взять номер ее телефона для связи. Это было и хорошо и плохо, ведь с одной стороны мы получили шанс увидеться вместе спустя какое то время, а с другой стороны, минута молчания могла затянуться на годы.

Поехав дальше, я и не заметил, как проехал свою остановку. Выйдя на почти нужной, я пошел дальше и окончательно запутал себя своей прогулкой. Потом я вернулся и обнаружил свою собаку спящей. Было довольно прохладно и сыро. Все как она любила. И ведь как всегда, в это время она спала и подергивала задними лапами,, словно за ней кто то гонится.

Выгуляв собаку, я вернулся к своему старому занятию. Раскурив древнюю, как мир, трубку, я стал взывать к древнему духу, который давно уже поселился здесь и вовсю веселился, называя меня по имени. Он называл меня своим другом и вечно матерился, когда дело заходило о других, но был отзывчив, когда речь заходила о других духах. В том числе и о девушках. Они ведь тоже были иногда духами. По крайней мере, умершие.

– …Ты уверен, что она та, которой можно было доверится?, – спросил меня Кариеномен, который вовсю веселился, спросив меня о том, какой длины была спичка и как быстро удалось разжечь сигарету.

– Да, поверь мне, она просто девушка.

– Да ну ты. А я думал, что она ангел во плоти.

– И вовсе никакой не ангел. Так, обычная проходимица.

– Не груби. С ее точки зрения это ты еще какой проходимец, который подцепил ее за милую душу. Теперь она будет печь тебе пироги и называть любимым.

– Ты меня смущаешь.

– Ты меня тоже. Ты уверен, что она точно та, за которую себя выдает?

– А что в ней такого, чтобы ей быть какой то тайной личностью?

– Ну, знаешь, в жизни многое всякого бывает. Так мы, порой, и сами догадываемся, кого пригрели в своем сердце. А там гляди, и переворотень.

Я не стал уточнять, о ком именно он стал разговаривать и просто попросил сменить тему. Тот не стал со мной спорить и попросил затушить трубку.

– Нет, в самом деле. Ты либо выйми ее из рта, либо затуши ее, либо разожги снова. ПО моему, она давно уже у тебя потухла.

Я послушно достал спички и стал разжигать потухшую трубку.

– А ты точно уверен в том, что хочешь узнать ее лучше?

– Да нет, что ты, – попытался успокоить я своего древнего (он просил называть его Новейшим) друга, которому не хотелось продолжать разговор, но который продолжал его из вежливости. – знаешь, когда ты узнаешь человека, то привязываешься к нему, и он начинает казаться тебе родным. Я же просто хочу завести себе друга.

– Так заведи себе девушку. – огрызнулся тот и стал прохаживаться взад вперед по комнате, прикуривая свой старый глиняный чубук и вовсю нахваливая трубку, из которой летели хлопья пепла.

Так мы писали, и не обычные заклинания, а колдовские книжки, которые продлевали Вечность и надо было заняться храбростью, чтобы писать такое дважды. Зато трижды – хоть куда, будет сериал, или цикл, который поведает всему миру о мыслях духа, который их и диктовал. А диктовал он их много, надеясь, что многое из них передадут без лишних правок.

Так или иначе, а дух выписался, и заявил, что на сегодня писать не будет. И заявил также, что пошлет меня за коньяком, который выписали ему врачи, ведь он будет пить его рядом со мной. Деньги оказались в другом кошельке, и я пошел за выпивкой.

Надо ли говорить, как долго мы выбирали долженствующую марку виски? Коньяк оказался некудышним и надо было умело исправлять ситуацию. Дух был не против любого вискаря, однако меньше литра не отказывался выпить лишь в другой раз.

– Мы умрем, – воспротивился я.

– Значит, попадем в рай! – отрезал тот и мы пошли распечатывать чек. Потом мы закурили, и он радостно подытожил, что я стал настоящим магом. Что это значило, ума не приложу. Настоящего приворота я в жизни не видывал, а он, стало быть, значит и видел… С другой стороны, отчего бы и не выпить?, а на тот момент пусть подождет. Я соберусь писать книгу, и она будет чудная, эта книга! Ведь ее пишут Кариеномен и я! У меня было мало опыта в написании книг, и я пользовался духом с поиске идея, а иногда и просто позволял ему писать вместо себя. Вспоминая его первого автора, Авраама, я лишь вовремя подивился, что бывают такие древние боги. Это ж, стало быть, сколько ж ему лет?

– Многие миллионы, – ответил он и зашелся хохотом. Хохот ему шел похуже любого виски, он это знал и терпел. Но надо было писать дальше, и он скрепя сердце согласился на то, чтобы писать дальше вместо меня. – и еще раз помянешь Шекли и нам с тобой не сдобровать. Сколько он страниц написал?

– Многие тысячи в одной лишь пояснительной записке.

– Мы с тобой пишем вместе. А надо наловчиться, чтобы как у того получилось.

– Наверное, у него была какая то странная сила.

– Хорошо, хоть написал, какая именно. Странная… ты бы создал столько галактик, и понял бы, что из этого ничего не получится. Галактики пишутся медленно, по одна – две каждые два – три миллиона лет, а мы сколько пишем?

– Значительно меньше.

Тот хихикнул.

– Значит, пора писать меньше, чем когда либо. Ты записался. Сколько у нас романов?

– Всего на полторы – две книжки, плюс сборник рассказов.

– И это ладно. Ладно, теперь давай ты.

– А мы уже выписали норму!

– Так мы теперь уже и по норме пишем? Ну так ладно, стало быть, писать тебе надо, иначе выпишемся в срок.

Спустя пару часов он застопорился и потребовал виски уже покрепче. Так было ностальгировано по прошлому приходу, что он не знал уже, что и пить. И я предложил ему поесть..

Из еды была ветчина и кусок хлеба, который пах плесенью Делать было нечего, и мы снова пошли в магазин. Там нам позвонила та девушка… как ее? Катерина. Она спросила, свободен ли я вечером и моли ли проводить ее до дома. Она оказалась школьной учительницей младших классов, и уже всем растрезвонила о нашем знакомстве. И мне не оставалось другого выхода, кроме как кивнуть в трубку. И ее изображение растворилось.

Почему я сказал «да», я не знаю. С одной стороны, было противно выходить на улицу? Именно, там шел дождь. А преподавала она не так далеко, так что и машину взять было бы скучно и не так быстро. Пока еще заведется…

– И так или иначе, но мы пропали, – сообщил мне Кариеномен, который искал выдернутого в своих летописях. А нет. Было. Было пару раз, когда он выдергивал постояльцев за то, что вовремя не могли съехать. По крайней мере, так говорили люди, а кто мы такие, чтобы на них наезжать? Главное, чтобы меня не выдернул. А то он такое может. Только и всего, что путешествовали по миру посредством сновидений. И дело было плохо, когда я оказывался один.

– Ты уверен, что голоден?

– Я то нет, да только ты, вот, похудел уже. А надо весить свои кровные килограммы, которые делают тебя тучнее в глазах других но знакомым в глазах своих собственных. Что у тебя с ширинкой?

– Застегнута.

– Давай исправим! – и он потянулся за ножницами, которые висели на потолке аккурат в том самом месте, где спала моя голова. И в самом деле – муторно. И как ему сказать, что спать под ножницами далеко не так приятно, как казалось поначалу?

– Кариеномен, ты прав, они там пока еще висят. Быть может, сменим дислокацию ножниц?

– Да нет, ты прав в другом. Это опасно ровно в такой степени, чтобы тебе было страшно. И спать приходится под прицелом лезвий ножниц, и тем не менее, спать уже пора без них.

Он встал из за стола и снял ножницы, которые висели там более суток. Это был странный ритуал и после него хотелось как рыть носом землю, чтобы снова найти себе острых ощущений. Позвонить, что ли Кате? Она скоро уже будет ждать и тем не менее…

Я перезвонил. Было муторно выслушивать ее извинения, что сейчас она на педсовете, и что не может говорить. Я повесил трубку. Больше она лежала бы там, где висел тот Дамоклов меч, сиречь ножницы, которые меня волновали своим размахом и остротой лезвий. Теперь там будет висеть телефон. И зачем мне это.

Я быстро собрался и вышел ее встречать. Было холодно. И чуждо. Это был чужой мне город, который сиял огнями по ночам и волновал душу поэта, который встрепенулся из меня и, вышедши наружу, обнаружил там пустоту и сияющие камни, мимо которых ходить было ну очень приятно. Только зачем так ярко включать свет, когда до вечера еще пару часов было?

Дождавшись у школьного входа Катерину, мы распрощались с консьержем и стали наяривать круги в близлежащем парке. Вокруг суетилась малышня и тем более, чем сильнее шел мокрый дождь. Благо, я прихватил с собой зонтик.

– Ты меня любишь? – вдруг спросила она.

Я поперхнулся.

– Я полюбил тебя сразу, как только я тебя увидел.

– Значит, будешь моим парнем!, – хихикнула она и, задрав носки, стала ходить так, словно опиралась на одни только кончики пяток. – Так легче, пояснила она, увидев на моем лице то еще недоумение. Так ты будешь моим другом?

– Буду, – решительно заявил я и пригласил ее домой на чашечку кофе. Она отказалась, но тогда лишь из за того, что верила, будто кофе вредит рассудку. Кто знает, может она и права, а, может, и о своем чем то подумала…

Мы пошли в тишине мимо груды опавших когда то листьев, которые собирали всю осень, а потом и весну. Сколько же можно их еще жечь? Пусть горят синим пламенем!

Она изумленно обернулась.

– Кто ты? Умалишенный что ли?!

Я не заметил, как стал говорить вслух то, что думал. Я постарался успокаивающе улыбнуться, но получилось довольно криво. Она это заметила сразу и стала гадать. Чем же таким меня приворожить, чтобы и магия удалась и любовного треугольника избежать. И гадало то она вслух, что меня тем более опечалило.

– Нет, так не стоит! – попросил я и пропел ей одно старое заклинание. Оно было заклинанием распятья христова, и действовало на ура, только пластинки успевай менять. Оно заклинало демонов и требовало большой сноровки, чтобы справиться с тем, что вы сейчас увидите.

Загорелась куча листьев. Мокрых и сухих листьев, которые никто из нас не поджигал. Катя замолчала, весьма довольная эффектом.

– Так значит, я становлюсь ведьмой?

– Мы же хотели чистый парк, не так ли?

– Да, но не таким же образом… ты проведи меня в тумане! Вот мой дом, видишь? – и она указала куда то вдаль, где едва проглядывались контуры старых домов. И мы туда повернули, в надежде, что туман не слишком сильно осядет на нашу одежду и волосы. Или шел дождь? Я уже, по праву, ничего не замечал вокруг, что творилось там, за нашими спинами.

Аккуратно приобняв ее за талию, я ощутил тепло ее тела. Давно же у меня не было подруг, которые бы вот так позволяли себя обнять! Она слегка отстранилась, и поцеловала меня в щеку.

Я попытался в ответ поцеловать ее в губы, но она с хохотом ускользнула и побежала вприпрыжку вдаль, по тенистой алее. Я помчался за ней вслед. Так мы бежали минут пять, пока не выдохлись. Она приостановила шаг и я добежал до нее прежде, чем она успела прихорошить волосы. Это было счастливое время….

– …Так что же ты ждешь? – голос в трубке был пронзителен и уныл. Это была все та же Екатерина, только уже пять недель спустя. – ты выйдешь меня встречать, или как?

– Выйду, выйду… попытался успокоить ее я, да только толку мало было. Она была все время нервная, эта моя подруга. Нервная, словно в нее сзади зарядили порохом с перцем. Та еще дробь. Младшекласники уже разбежались по домам, и оставалось всего два месяца каникул. И она нервничала, что не вынесет такого позорного лета. Все никак не выберется на дачу!

Я успокаивающим тоном голоса заверил, что уже сейчас выхожу и повесил трубку. Надо было выходить. Дух смеялся и приказывал мне ждать, чтобы снова там не сидеть в вестибюле. И надо сказать, хороший совет был, да как его воплотить? Я уже боялся ее. Простая, властная, без каких либо украшений скажу, что я снова захотел быть холостым. И это все, как мне казалось, из за ее тона голоса. Он стал пронзительным, как сирена скорой помощи. Но не сам же я такую выбрал.

Одевшись, я пошел в школу. Вот уж не знаю, чего там добивался директор, когда назначил ей на каникулах рабочее время, однако он знал толк в математике. И доплачивал ей регулярно, чтобы она могла носить стринги под полупрозрачное платье и завивать волосы так, словно она древнегреческое божество. И это было мило, я знаю, но я уже понемногу ее ревновал из за этих самых стринг.

Она была одета ослепительно. Наши свидания пошли ей на пользу – сразу улучшилась кожа, за которой я и так прежде не замечал никаких дефектов. Волосы немного выгорели на солнце, но это было, как я полагал, из за наших с нею прогулок.

Взяв меня под руку, она радостно заболтала о своей работе. О, Бог ты мой, какая же скука! И надо было бы ей сказать это прямо, но что делать, если у человека кроме его работы больше ничего попросту нету?

Я поддакивал ей, когда она пыталась вызвать меня на откровенный разговор. Больше у меня ничего не получалось, но ведь надо же знать меру и в своих молчаниях. И я начал с ней говорить на отвлеченные темы. В основном это касалось нас обоих. То шубку ей подарил, то вот кольцо то ей зачем то вручил.

Было ли это моим раскаяньем? Я уже давно перестал понимать, что тут вокруг меня происходит. И предложил ей снять с себя обувь. Она смутилась на пару секунд, но я подал ей пример и первым снял туфли. Было приятно чувствовать под босыми ногами теплый асфальт, а ей было непривычно вдвойне. И она обрадовалась как ребенок, которому только что подарили новую игрушку.

Гулять по парку в столь погожий день было особенно приятно. И надо же, я приучил себя к прогулкам! Быть может, и к семейной жизни когда ни будь себя приучу. Но голос… главное, чтобы голос был столь же хорош, как в первые минуты знакомства. Однако освежить память…. Это было такой редкостью в наших жизнях.

Вступив в кучу песка, которую недавно накопали тут ремонтники, я остановился и предложил Кате сделать то же самое.

– Холодно, – пожаловалась она спустя несколько секунд.

– Ничего, главное, чтобы было приятно!

– Да, но мне все равно холодно!

– Тогда пошли на асфальт.

И взяв ее за руку, я спустился с кучи песка и помог ей самой. Она надела туфли и шла некоторое время не произнеся ни звука.

Нас оттеняло лишь шелест ветра и пение птиц. Было одиноко, но вот почему я побоялся сказать и себе самому. А спутнице рядом все, казалось, шло на пользу. Она сияла вечной улыбкой и шла так радостно, словно вокруг не было никакого зла. Вообще. Вообще ничего не было. Только она и ее суженый.

Мне стало лестно от таких мыслей. Потом мы завернули ко мне домой. Я жил на другом конце парка. И еще немного через дорогу. Она редко у меня бывала, только вот зачем? Убирать было лень, да и не до этого было: надо было сдавать очередную книгу, а Кариеномен только читал и шутил про маленькие объемы. Зато за пару месяцев получался солидный сборник историй.

В доме у меня часто шли магические ритуалы. Остановить ветер, это был минимум, на который я стал способен. И повелительство ветру было одним из главных способов привлечь девушку. Она давно уже считала меня чудаком, но вот напрямую заявить об этом не могла. Это и так читалось в ее взгляде.

…Сев на кресло, она зажмурила глаза и попросила добавки. Это был солидный бутерброд, но она хотела еще. И было странно намазывать ей кусок хлеба снова, словно она не видела, с чем он. Это было довольно странное масло, с перекрошенным мясом, почти чечевица на вкус и она же такая же и на вид. Только синяя. Синяя колбаса была таки редкостью в нашем районе, но я таки нашел магазинчик, где продаются деликатесы. И там и была она, странная колбаса с луковичным запахом. Потом было это… чай. Обычный такой крепкий простой чай, который ни с чем не смешивался, ни с медом, ни с таинственными луковичками чумных докторов. И все таки она была хороша. Странное приданное. Все при ней. И голова и шерстка. Фигура чуть сухощава, но это убирается легко. И я закормил ее бутербродом.

– И себе намажь, – велела она, притираясь поближе к бутерброду. Поближе, дальше, повкуснее. Все было при ней. Только бедра суховаты. Поэтому я намазал ей на всякий случай еще пасты, что сделал сам при помощи мясорубки. И потому притирка пойдет еще лучше, если я нарежу еще хлеба.

– Так тонко.

– Я люблю делать бутерброды.

– Так сделай еще.

– Располнеешь. Их надо есть потихоньку, вечно матерясь и делая вид, что ты тут совсем ни при чем. И после раскуриваешь длинную сигару…

– … Панателлу?..

– Не совсем такую. Скорее, халф – корона.

– Совсем дикая. Она солодит мозги и набираешься грюйта, чтобы там не говорили монахи. Говорят, они сами пить запрещали, и собирать грюйт.

– Ну, собирать то да. А вот пить, так сам продавали. Пропала бы баснословная сумма из казны, если бы они не запретили собирать грюйт.

– Так это все ради денег?

– И разнотравье тоже. Это уже потом научились добавлять в солод хмель и использовали его вместо пива. Потом варка усугубилась и стало есть зазорно. Все полнели. А с того пива толстели лишь монахи, коим дозволялось пить по четыре литра в сутки, чтобы не пьянели.

– Это немного для пьянки…

– Ну так они пили через вечер. Иные монахи старались пить реже, и обращали внимание на воду. И так они толстели, пока не приходила лысина. Потом они начинали читать чаще и садилось зрение. И ведь во всем виноваты монахи, которые добавляли грюйт вместо пива.

– Я бы тоже научилась варить пиво.

– Эль. Эль, моя дорогая, иначе ты была бы сожжена за колдовство.

Она вздохнула с облегчением. Что ж, хоть готовить не научилась. В наших отношениях поваром был я. Это и хорошо и плохо в одно и то же время, ведь отнимало немало сил и, опять таки, времени. А время я ценил больше всего. С каждым дуновением ветра я постился насчет того, что стал старше еще на один день и пришла моя морозная старость. Я был совсем молод, если не сказать, чтобы юн. И все таки старость настойчиво ощущалась за порогом дома. Почти тридцать лет. Мне стало почти за тридцать лет и я ни разу ни с кем не бывал в ЗАГСе. Что ж, будет шанс все это исправить. Но как ни будь потом.