Kitabı oku: «Исчезающий Север. Непридуманные сюжеты из жизни русской глубинки», sayfa 3

Гимрека

Гимрека – то место, которое всякий раз, когда туда приезжаешь, выглядит по-разному, и каждый раз открывается с другой стороны, не говоря уже о разном времени года. Осенью там особенно чудно, хотя осень любое место красит. Багряный лес и зеленая еще трава в сентябре, мирно пасущиеся коровы, – благодать, одним словом. Из столицы Карелии, города Петрозаводска, ехать сюда всего чуть больше сотни километров, и плохая грунтовка изредка переходит на еще более скудный асфальт. Не раз приходилось мне видеть лежащий в кювете транспорт – здешние повороты коварны, особенно в межсезонье.

Герань

Деревня Гимрека крайняя на северо-востоке Ленобласти, дальше Карелия. В войну здесь стояли финские войска, кто-то оставался в оккупации, а многие были угнаны в лагеря. Финны считали территорию своей родной землей и относились ко всему достаточно бережно, оставляли все для себя на будущее… Интересно было узнавать об этом от местных бабушек – самых стареньких из них уже нет, и эта народная история, рассказы и воспоминания уходят вместе с ними. Ведь, как было на самом деле, помнят они – те, кто жил в деревне в те годы. И оживают имена, мешки с мукой и казавшиеся такими вкусными для голодных детей в оккупации финские галеты. Здесь можно долго рассуждать о том, что происходит с исторической памятью, но стариков, помнящих войну, с каждым днем все меньше, и зачастую уже их дети не знают ничего об этом героическом прошлом, забывать которое мы не в праве.

Кончилась зима

Вепсская изба

Январские кружева

Парадоксально, но многое из уникального наследия деревянного зодчества Обонежья и Заонежья было сохранено именно в жестокие годы войны. Сохранено на фотопленку. Если бы не молодой 24-летний финский солдат, будущий профессор Ларс Петтерссон, многие из утраченных ныне старинных церквей и часовен мы бы не увидели никогда. В 1950-м году в Хельсинки была издана монография Петтерсона «Культовая архитектура Заонежья», где впервые были научно классифицированы в таком объеме все существовавшие на тот момент церкви и часовни Заонежья. А вот яркие цифры, только вдумайтесь. Из 242 обмеренных и сфотографированных церквей и часовен Межозерья (территория между Ладожским и Онежским озерами) на сегодняшний день сохранилось около 30, а когда вы будете читать эти строки, возможно, их число станет еще меньше. Впечатляющие цифры, не правда ли?! В России это издание было представлено только в 2020 году, когда в издательстве «Три квадрата» вышла книга «Ларс Петтерссон: Архитектура деревянных церквей и часовен Заонежья».

Крыльцо

А вот яркие цифры, только вдумайтесь. Из 242 обмеренных и сфотографированных церквей и часовен Межозерья (территория между Ладожским и Онежским озерами) на сегодняшний день сохранилось около 30, а когда вы будете читать эти строки, возможно, их число станет еще меньше. Впечатляющие цифры, не правда ли?!

Ансамбль Гиморецкого погоста до реставрации, XVII век

Вернемся в деревню. «Хийм» по-вепсски означает родной, родня. Выходит, что «Гимрека» есть Родная река, так просто и душевно. Интересно то, что река через саму деревню не течет, а находится немного поодаль, но, возможно, ранее там тоже стояли дома. В соседних Щелейках, по данным 1905 года, проживал 421 человек, а Гимрека тогда же насчитывала 342 человека и 75 домов! И весь этот путь, от парома через Свирь в Вознесенье, от домов в Щелейках, будто взбежавших на пригорок онежского берега, и пятиглавой церкви Димитрия Солунского, всей мощью своих куполов устремленной в просторы Онего, именно в Гимреке достигает своей кульминации. Дремучие леса разворачиваются, расступаются перед деревней, дорога проходит сквозь глядящие друг в друга избы, и вот на холме, на самом высоком месте деревни, взору предстает Гиморецкий погост, и онежский простор, словно песня, разносится по округе в весело-розовых макушках кипрея да темно-зеленой хвое благородных елей.

Фронтонный пояс

Двухвсходное крыльцо Рождественской церкви

Как органически вписывается она в местный ландшафт, как гармонично выбрана высота ее шатра на восьмерике, необычайно высоком и стройном, как удачно играет свою партию и шатер колокольни, словно две скрипки в оркестре. Эта музыка дерева уже больше 300 лет радует нас своей гармоничной мелодией.

Интерьер Рождественской церкви до реставрации, XVII век

Как же правильно наши предки умели выбрать место под храм, врожденным чутьем и «чувством меры и красоты» поставили церковь на самом высоком, лучшем месте в деревне. Как органически вписывается она в местный ландшафт, как гармонично выбрана высота ее шатра на восьмерике, необычайно высоком и стройном, как удачно играет свою партию и шатер колокольни, словно две скрипки в оркестре. Эта музыка дерева уже больше 300 лет радует нас своей гармоничной мелодией. Точная дата постройки церкви Рождества Богородицы неизвестна до сих пор, и разные источники называют цифры в диапазоне от 1650 до 1695 года, но чаще всего встречается 1659 год, еще до церковного раскола в 1666-м. В любом случае, почти три с половиной столетия стоит на Онежском берегу замечательный шатер Рождественской церкви. Из особенностей – двойной фронтонный пояс основного здания, такой же как у Никольской церкви в Согиницах. К слову сказать, фронтонные пояса вокруг четвериков и восьмериков выполняют не просто декоративную функцию, они отводят воду от сруба, и по специальным желобам она скатывается вниз. Интересна и форма крыльца, имеющего по два всхода с каждой стороны. Церковь реставрировалась в 70-е, ее раскатывали по бревнышку и собирали вновь. Тогда же и допустили ошибку – врезали окно, которого не было. В результате северную стену повело, и слава Богу, что храм достоял до реставрации, начавшейся в марте 2020 года, что не может не радовать.

Казалось, что сруб ее стал еще прочнее, бревна срослись меж собой, стали одним нерушимым целым, и нет в природе силы, способной расцепить их.

За счет того, что храм поставлен на возвышенности, с колокольни прекрасно видно не только всю деревню, но и синеющее вдалеке Онего-озеро, хотя до берега еще пяток километров. На колокольне всегда свежий ветер, все продувается. В том числе и сама колокольня, что способствует долгой сохранности деревянных срубов. Хорошая вентиляция, умело созданная руками деревенских зодчих, просто жизненно необходима дереву. Все устраивалось так, чтобы тяга способствовала быстрому просыханию всей конструкции, иначе не простояли бы эти храмы по несколько столетий.

К слову, о ветре. Как-то осенью, лет семь назад, в середине октября подходя к церкви, увидел возле ограды старенький «ГАЗ-69». Такие сейчас уже практически музейная редкость. Калитка в ограде была открыта. Поднявшись на колокольню, встретил там двух рыбаков с Петрозаводска. Проезжали по деревне и заглянули сюда. Разыгравшийся на Онего шторм не пустил их в озеро. «Лодку почти вертикально ставит, какая тут рыбалка, сейчас обратно поедем», – с досадой голосили они.

Рождественская церковь в деревне Гимрека предстала тем морозным днем совсем заснеженной, скованной морозом, стоящей, словно елка в зимнем лесу, – безмолвно, с тихою грустью и в то же время нерушимым величием. Казалось, что сруб ее стал еще прочнее, бревна срослись меж собой, стали одним нерушимым целым, и нет в природе силы, способной расцепить их.

Осенью

Прячась за покрытыми инеем тополями да березами, глядели на нас шатры колокольни и Богородицкой церкви, струившиеся ровным серебристым светом. Серебро было разлито повсюду. Казалось, что все на земле и воздухе было прошито невидимыми серебряными нитями, державшими пространство, и стоит только дотронутся рукой, как зазвенит стройным колокольчиком березовая ветка, в такт ей ответит тополь, отзовется сугробом застывшая ширь, эхом качнется морозный воздух и закружит все в удивительном ансамбле веков, которые вот прямо здесь проступают сквозь метельную пыль времен.

Когда я несколько лет назад искал коренных жителей Гимреки, которые еще помнят военное и довоенное время, многие указывали на дом Валентины Николаевны. На тот момент она была, наверное, старейшей из тех, кто родился и вырос в деревне.

Низенький заборчик, ухоженный старый домик под стать своей хозяйке – милой старушке с добродушной улыбкой и теплым сердцем. До сих пор в памяти ее добрые морщинки и живые глаза. На тот момент Валентине Николаевне было 87. Держалась она тогда бодро, говорила своим быстрым северным говорком и радушно встречала меня на пороге своей родной избы. Тогда наша встреча вышла почти случайно, и всякий раз, когда я оказывался в Гимреке, был то не сезон, когда ее увозили в город, то просто не было возможности найти ту калитку. И вот спустя пять лет одним августовским днем я вновь оказался в деревне, зашел на удачу в тот самый домик, где меня встретила дочь Валентины Николаевны, уже сама в возрасте, потому как маме ее было 92. Радостно было вновь встретится с ней в столь почтенном возрасте. Вот только не было уже того блеска в глазах, все же годы берут свое. А может быть, просто шалило сердце… В какой раз жизнь напомнила простую истину о том, что все нужно делать вовремя. Дай Бог ей здоровья, а нам памяти. Привожу ее рассказ, записанный в 2015 году.

Валентина Николаевна. О годах окаянных

«Мы же всю войну здесь и прожили в деревне, в школу ходили. У финнов мост понтонный был через Свирь. Стали отступать, они и взорвали мост. А нашим-то как – бедные. А когда раньше Маннергейм был в Финляндии, он сюда приезжал. Мы жили вверху, а финны внизу. Днем все спят, а ночью ни одного финна дома нет. Все в дозоре. Спали все вповалку, низ-то ведь большой у нас. Полевая кухня была с другой стороны. Они питались не как бедные наши русские. Галеты-то какие вкусные, а наши, бедные, черные сухари ели. Одежда у них вся с иголочки. А кухня полевая была. Мама мне даст кастрюлю, они спят, а я через них перешагиваю. Повару подам кастрюлю. Ничего не говоря, он полную нальет, и обратно. Вот мы и жили так. Потом, когда все стали отступать, а утром мама вышла: винтовка в углу стоит на крылечке, а потом еще сковорода лежит круглая, и под сковородой русские деньги. Они отступали и деньги оставили. Русские деньги, красные десятки-то были. Скажут: куда нам деньги в Финляндию везти? А потом наши пришли».

Валентина Николаевна

Александр Андреевич

Еще одним коренным оказался Александр Андреевич, говорил он тихо, с тоской и какой-то обреченностью в голосе. Мы разговаривали в его доме, а из окна с одинокой красной геранью, на выкрашенном охрой подоконнике, и старой банкой из-под кильки с окурками бодро глядели ряды сложенных аккуратно полешек, которые гнали прочь тоску и говорили о том, что здесь собираются зимовать. Мне часто кажется, что былое составляет лучшую часть жизни этих стариков, прошлым живут, дышат, и даже лихая военная година предстает в памяти яркими лоскутами какого-то красочного покрывала, которое вдруг кто-то изорвал на эти самые лоскуты с неровными краями и выбросил в давно не мытое окно с крепкими стеклами. Знаете, есть такие стекла ударопрочные, как в автомобилях, и когда, приложив немалые усилия, их все-таки разбиваешь, стекла эти разлетаются на кучу мелких осколков, но, в отличие от обычного стекла, осколки не острые, они не ранят, наоборот, края у них мягкие, точно шлифованные. Также и память доживающих свой век стариков, равно как и память страны, разлетелась вдребезги, а ты проводишь по ним ладонями, прижимаешь к себе в надежде хоть что-то собрать, не потерять последнее, но осколки лишь только ранят душу, как не может не ранить свое прошлое, история своей страны, которая в этих стариках, в этих покосившихся домах и храмах, пусть далеко не всегда приглядная, но такая до боли родная.

Александр Андреевич и далекие предки

«Здесь были финны, но мы здесь не жили, в Карелии мы жили. Матушка местная, отец с Костромы. Матушка 1898 года, еще царя застала, а отец на год старше, 1897 года, погиб на войне. Отца перебрасывали из леспромхоза в леспромхоз. Перед войной мы жили там, за Шолтозером еще. А война началась, отец ушел на третий день сразу на войну с директором леспромхоза Михеевым. Подъехала военная машина. Мне шесть лет еще не было. «Быстренько собирайтесь, вам здесь оставаться нельзя, вас расстреляют, финны наступают. Поджидает вас баржа в Шолтозере». Вот нас в машину, бабушка собрала что могла, и сестренка была младше меня на два года. Погрузили на баржу и толкнули на тот берег, на Вытегру. А с баржи нас в поезд и повезли. В конце июня нас увезли, а на место прибыли только 1 декабря. Все составы шли на фронт, на фронт, на фронт. Июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь. Четыре месяца нас везли. Приехали в Молотовскую область, нынче Пермскую, вот там мы и жили до 44-го года. Потом письмо пришло отсюда, что ваша местность освобождена. Матушка говорит: «Останемся, может быть?» Я говорю: «Не, поехали домой». Вот так приехали мы обратно 30 сентября 1944 года. Здесь не было ничего разрушено, а вот Вознесенье все было разрушено, осталось только несколько домов. Все было сожжено и разрушено там…»

О прошлом

«Дед тоже здесь жил, лошадей держал, а прадед у меня поляк. У него мельница здесь построена была, только два жернова оставши большущих. Людям молол муку, он нахальным не был, никого не обижал. Поэтому со всех волостей к нему сюда молоть, молоть, он никому не отказывал. Там с километр от дороги мельница была. Как прадед здесь оказался, не знаю, видно, не из бедных был, раз мельницу построил. Раньше скрывали, кто откуда, это церковные книги надо, узнать можно чего-нибудь. Дом у него тут был, где сейчас магазин. Большой дом был. Вепсы, русские, евреи были, жили люди. Начинается весна, он лодку на плечи и пошел на речку, на мельницу, отмолол, – все сделал. Потом опять лодку на плечи и домой. Старики, которых уже нет, рассказывали, что он здоровенный был, на медведя ходил один с рогатиной, хоть и ружья были у него, и все было, пистоли были, а ходил для интереса, видимо, кто кого. Возьмет медведя – приходите все, мясо раздаст всем. Он был Иоан Казимирович. А потом ему сказали: Иваном будешь. Стреленский был, польская фамилия. А велели переписать на Стрелин и стал Стрелиным. Вот так.

Золотая осень. На горизонте Онежское озеро

Саминский погост

Погост, согласно словарю Даля, состоит из «нескольких деревень, под общим управлением и одного прихода». В Древней Руси – место, где останавливались и торговали купцы.

Волшебство летнего заката

В ожидании весны

Оно стало для меня неким символом быстротечности времени, хрупкости всего нашего деревянного зодчества. Но дело не в Ильинской церкви, стройной свечой рвущейся в небесную высь, этой вселенской вертикали, собирающей пространство реки и ближайшего леса в единое целое. Без нее мигом рухнет округа, сожмется ландшафт, станет плоским и скучным пейзаж.

Ильинская церковь, конец XVII века

Рядом с шатровой Ильинской красавицей до недавнего времени располагалась поставленная здесь в конце XIX века церковь Тихвинской иконы Божьей Матери, остатки которой еще были здесь с десяток лет назад. Каждый приезд оказывалось, что руин на месте бывшей церкви становится все больше, и сама она превратилась для меня в образ безвозвратно уходящего от нас храмового деревянного зодчества. Конечно, сложно сравнивать столь разные исторические периоды, ведь Ильинский храм возводился на рубеже XVII и XVIII веков, а к концу XIX века даже сами бревна, строительный материал значительно отличались от того, что было за два века до. Тем не менее спасти Тихвинскую не удалось. Так и стоят бок о бок эти два храма – порушенный и сохраненный, словно показательный образ северного зодчества и назидание нам: дескать, смотрите, как может статься с нашим наследием.

Река Саминка

Спокойное и удивительно тихое место, если учесть, что современная трасса проходит совсем рядом с деревней. Умиротворенная речка и старые избы рассыпались, как бусинки, по берегу. Саминский Погост умеет удивлять и почти всякий раз кажет свои красоты путнику. И ядреными закатами белых ночей, и белоснежными сугробами в солнечный зимний день, и стремительным разбегом осеннего листа, кружащим вальс торопливой северной осени.