Kitabı oku: «Животные в войнах древнего мира», sayfa 4

Рис. 24. Индийский боевой слон, несущий воинов в двух корзинах. Гравюра из немецкого перевода итальянского оригинала книги Людовико де Вартема (1515 г.), который путешествовал по Гуджарату, Малабарскому берегу, Декану и Виджиянангару в 1503–1510 гг. Воспроизведено по: Ludovico de Varthema. Reisen im Orient / Eingeleitet, übersetzt und erläutert von F. Reichert. (Fremde Kulturen in alten Berichten. Bd. 2.) Sigmaringen, 1996. S. 142, Abb. 29.

Еще один вопрос, на котором стоит остановиться несколько подробнее, – это количество воинов, сражавшихся со слона. Казалось бы, все ясно: на слоне, в башне или без нее, должно находиться несколько человек, чтобы не мешать друг другу, но источники показывают нам более сложную картину. На слонах армии Пора, как показывают дека- и тетрадрахмы Александра, было всего лишь два ездока: первый – корнак, знатная персона, удобно сидящая на шее животного, управляющая им и сражающаяся, и сидящий за ним воин, который на тетрадрахмах носит штандарт⁸⁰. Во времена Чандрагупты на индийском боевом слоне без башни размещалось наряду с корнаком три лучника (Strab., XV, 1, 52). Обломок терракотовой статуэтки из Таксилы из слоя, датированного IV в. до н. э., показывает нам как раз четырех ездоков на слоне⁸¹. Амарасинха, автор научного словаря санскрита (I в. до н. э.), указывает на такое же количество человек экипажа одного животного⁸². Писатель рубежа II–III вв. Клавдий Элиан оставил нам описание снаряжения слона эллинистической эпохи (Ае1. Nat. anim., XIII, 9): «Боевой же слон при так называемой «парапете» (Ocopaxiov) или еще и, клянусь богом, с голой и свободной спиной, носит бойцов, метающих на две стороны, третьего же – позади, а четвертого – держащего в руках крюк и им направляющего животное». Поскольку автор упоминает слонов, не снаряженных башней, то существует мнение, что данное описание взято из несохранившегося сочинения посланника Селевка к Чандрагупте Мегасфена, к которому восходит и вышеприведенное сообщение Страбона, а свидетельство о наличии башни просто добавлено Элианом, который, естественно, знал об этом элементе снаряжения слонов в эллинистическо-римскую эпоху⁸³. Возможно, это действительно так, ведь позади корнака сидели метатели, которые могли вести огонь на две стороны, а сзади, у хвоста, обычно располагался еще один человек, как это было в экипаже у индийцев. В Индии лишь к периоду арабского вторжения в Синд (712 г.) источники фиксируют кабину (howdah), устанавливаемую, в частности, на спине слона раджи⁸⁴.

Однако достаточно неожиданно «Первая книга Маккавеев» (6, 37), описывая армию регента Лисия на походе (162 г. до н. э.), упоминает и снаряжение боевых слонов Селевкидов: «и деревянные башни на них защищаются надежно, опоясывая каждое животное своими приспособлениями, и на каждом слоне сила в тридцать человек сражающихся, при них и инд этого слона». Поскольку данное свидетельство расходится с большинством известных нам данных, то исследователи просто объявляют его фантастическим преувеличением, тем более что Иосиф Флавий (Ant. Jud., XII, 371) в своем пересказе этой же информации просто опускает количество воинов экипажа⁸⁵.

Немецкий библеист А. Ральфе считал, что лучшим объяснением такого чрезмерного количества воинов в экипаже будет предположение об ошибке в греческой рукописи и вместо «тридцати» (Λ') в манускрипте первоисточника должно было стоять «четыре» (Δ'), которое отличается от первого лишь нижней горизонтальной линией, часто очень тонкой для их ясного различения⁸⁶. Альтернативную интерпретацию свидетельства Библии предложил польский антиковед Н. Секунда. Он рассматривает данное сообщение как аутентичное, но интерпретирует численность, приводимую Библией, как сам экипаж и приписанный к слону пеший отряд⁸⁷. Действительно, уже в Махабхарате (VI, 46, etc.) мы обнаруживаем «стражей стоп» – пехотинцев, прикрепленных к слону, задача которых состояла в защите животных во время боя от атаки врагов снизу. Каутилья (Артхашастра, X, 5, 10), в частности, рекомендует прикреплять по 15 пехотинцев к каждому слону и к колеснице и по три к всаднику. Согласно буддийскому наставлению для монастырей «Винайя-питаке», «Армия» обозначает слонов, лошадей, колесницы, пехоту. Слон имеет двенадцать человек, лошадь – три человека, колесница – четыре человека, пехота – четыре человека, что объясняется комментатором V в. Буддагошей, как четыре человека, сидящие на спине слона, и по два, охраняющие каждую ногу животного⁸⁸. «Агнипурана» (ок. 900 г.) сообщает, что на слоне ездило шесть воинов: по два с палицами, луками и мечами, а прикрывали животное три всадника⁸⁹. Даже намного позднее, в конце XIV в., закованных в броню слонов султана Дели сопровождали, судя по описанию Шараф ад-дина Али Йазди в «Зафарнаме», «ракетчики и метатели гранат»⁹⁰. Следовали ли сирийские монархи данной индийской традиции, не известно, во всяком случае, для поддержки слонов в битве к ним ставили легковооруженных воинов (Diod., XIX, 27, 5; 28, 2; 29, 6; 40, 1–3; 82, 3–4), которые ко времени Антиоха III стали постоянным отрядом при элефантерии (Арр. Syr., 83). Позднее, на третий день битвы при Кадисийе, персы были вынуждены приставить пехотинцев, защищавших слонов от срезания подпруг арабами (Tabari, 2320 (p. 109))⁹¹. Однако это была вынужденная мера, обычно подобное подразделение было небольшим по численности, что отличает его от отрядов, придаваемых слонам для развития атаки в ходе боя: последние состояли из всадников и пехотинцев и исчислялись сотнями и тысячами воинов⁹².

Если сведения Библии были бы уникальны, то можно было бы сразу их отвергнуть, но существует определенная группа источников, упоминающих большее, нежели обычное, количество людей, едущих на слоне. Софист Флавий Филострат написал жизнеописание философа Аполлония Тианского, жившего в I в. н. э., которому рассказывали, что «для сражение слоны оснащаются башнями, каковые получают одновременно по десять или пятнадцать индов, с которых эти инды стреляют из лука и метают дротики так, словно с ворот бросают. А само животное действует хоботом, как рукой, и использует его для метания дротиков» (Philost. Vita Apol., II, 12). По данному сообщению можно понять, что в Северо-Западной Индии на рубеже эр использовались по античному образцу башни, тогда как метание дротиков самим слоном было, скорее, индийским обычаем, хотя, возможно, местный способ езды на слонах, покрытых лишь попоной, в регионе преобладал, как это нам показывают кушанские изображения⁹³.

Рис. 25. Боевой слон с двухэтажной башней. Средневековая европейская миниатюра. MS. 22, F XIII, Westminster Chapter Library. Воспроизведено no: Druce G. C. The Elephants in Medieval Legend and Art // The Archaeological Journal. 2^nd Series. Vol. 26 (77). London, 1919. P. 43. Pl. VI, 2.

Следующая группа сведений относится к Эфиопии, где боевых слонов стали использовать по образцу Птолемеев. Гелиодор, рассказывая в своем романе «Эфиопика» о войне персов с эфиопами, упоминает между прочим, что «находящиеся на слонах в башнях, по шесть в каждой, стреляли по два на каждую сторону, только тыл оставался незадействованным» (Heliod., IX, 18, 5). Следовательно, всего с корнаком на африканском слоне оказывалось семь человек. Намного позднее, во второй половине XIII в., Марко Поло (гл. 193), сам, впрочем, не бывший в Абиссинии, сообщает, что в каждой башне располагалось 12, 14, а иногда 20 человек, тогда как испанец Луис дель Мармоль (1520–1600) пишет в «Общем описании Африки»: «Когда эфиопы идут на войну, они ставят деревянные башни на спины слонов, откуда десять или двенадцать человек сражаются стрелами, камнями и дротиками»⁹⁴.

Зинджи Занзибара, по описанию Марко Поло (гл. 192), опять же не бывшего там лично, ставят «теремки» на слонах, куда взбираются от 16 до 20 человек, вооруженных копьями, мечами и камнями. В Пегу, как рассказывает тот же Марко Поло (гл. 121), побывавший в Бирме, на слонах устанавливают деревянные башенки, в которых находится по крайней мере 12, иногда 16 и более бойцов.

Табари один раз замечает, рассказывая о битве при Кадисийи, что «на каждом слоне ездило двадцать человек» (Tabari, 2298 (р. 93)). При осаде Эдессы в 544 г. Хоеров I направил к башне города «одного из слонов, поднявшего большую массу наиболее воинственных среди персов бойцов» (Procop. Bel., VIII, 14, 35), однако данное предприятие диктовалось конкретной необходимостью при осаде вести наиболее эффективный огонь с высоты животного по защитникам крепости.

Как видим, данных слишком много, чтобы считать их простым вымыслом или передачей существующей традиции. Естественно, количество воинов в экипаже слона в первую очередь определяется конструкцией башни и простой «грузоподъемностью» животного. П. Арманди справедливо выступил против возможности использования в древности двухэтажных башен, которые показаны на многочисленных средневековых памятниках западноевропейского искусства, указывая на возникающие в таком случае проблемы балансировки груза при ходьбе, а также на отсутствие античных изображений подобного аппарата⁹⁵. По Р. Каррингтону, животное не может эффективно нести «поклажу много более, чем 600 фунтов» весом, то есть более 260 кг, однако данное мнение, похоже, минимизирует вес поклажи. П. Арманди считает, что максимальный вес груза животного может достигать 2000–2500 ливров (1000–1250 кг), в бою же для мобильности эту ношу следует уменьшить до 1000–1200 ливров (500–600 кг); с ним согласен и один из крупнейших специалистов по азиатскому слону Сендерсон, по мнению которого полтонны – оптимальный вес для длительных маршей слона, хотя кодекс Бенгальского комиссариата предписывал животному груз 1640 фунтов, к которым следует добавить еще 300, приходившиеся на погонщика и цепи (всего – ок. 840 кг); А. Гедоз по материалам английской кампании в Абиссинии в 1868 г. указывает, что на марше хороший артиллерийский гужевой слон из Индии носил ⁹⁶ груз в 1760 ливров (880 кг), тогда как прочие – 1300–1600 ливров (650–800 кг)⁹⁷. При этом надо иметь в виду, что для боевых действий отбирали наиболее сильных и выносливых животных, физические характеристики которых должны были превосходить их оставшихся в обозе сородичей, тогда как людей в экипаж, наоборот, набирали небольших и нетяжелых⁹⁸. Следовательно, в принципе, слон мог нести десяток людей в башне. И действительно, в описании элефантерии Делийского султаната XIV в. Аль-Умари отмечает, что боевой слон мог носить 6-10 человек в соответствии со своим размером⁹⁹.

Видимо, ключ к пониманию данных о многочисленном экипаже можно найти в рассказе Афанасия Никитина, бывшего в 1469–1472 гг. в Центральной Индии. Описывая боевых слонов государства Бахманидов в общем, он пишет: «А бои у них все на слонах… одевают их в булатные доспехи и делают на них городки; а в каждом городке находится по 12 человек в доспехах, с пушками и стрелами»; в рассказе о парадном выезде султана читаем, что там участвовало «300 слонов, наряженных в булатные доспехи с городками, а городки окованы. В городках же по 6 человек в доспехах с пушками да с пищалями, а на великом слоне 12 человек». Однако в поход против соседнего государства Виджиянагар отправилось 100 слонов «в доспехах и с городками, и на каждом слоне по 4 человека с пищалями», а на 40 слонах, облаченных в доспехи, индийского союзника султана было «по 4 человека с пищалями»¹⁰⁰.

Из данных описаний ясно видно, что в общей информации о бахманидской элефантерии Никитин приводит максимальное количество воинов (двенадцать), размещавшихся в «теремках», да еще вооруженных тяжелым огнестрельным оружием, тогда как во время торжественных процессий на слонах оказываются по шесть воинов, также вооруженных «пушками», и лишь на самом большом животном разместилось 12 воинов. И, наконец, в реальную боевую операцию отправились те же бронированные слоны, но на каждом было лишь по четыре «пищальника», причем на мусульманском – в башне, а на индийском – без нее, поскольку «городок» не упомянут при детальном описании. Следовательно, можно так полагать, что во время торжественных шествий для демонстрации своей власти и мощи армии на слона садилось максимально возможное количество воинов, которое и запечатлевалось в свидетельствах путешественников, обычно не принимавших участия в боевых действиях, а на реальных военных слонах количество экипажа было более или менее стандартным – три-шесть человек, включая погонщика. Таким образом, сведения «Первой книги Маккавеев» о трех десятках воинов в экипаже одного боевого слона следует признать либо художественным преувеличением, делающим селевкидскую армию воинственнее и, соответственно, победы иудеев блистательнее, или же, в самом деле, порчей рукописной традиции, ведь аналогов подобному количеству воинов на слоне мы не наблюдаем. Также нельзя поддержать предположение Н. Секунды, что в Библии речь идет о приписанном к слону отряде, – источник прямо говорит об экипаже, а не об отряде сопровождения.

Итак, в целом можно сказать, что башня как элемент снаряжения слона появилась в раннеэллинистическое время и являлась одной из многочисленных инноваций эллинистической военной инженерии. Вероятно, она была придумана в армии Антигона Одноглазого в 318–317 гг. до н. э., когда Антигон уже знал о численном превосходстве слонов у его противника Эвмена. Это устройство позволяло лучше защитить воинов от огня вражеских стрелков снизу и от оружия воинов-элефантеристов. На индийском слоне в эллинистическую эпоху наряду с корнаком было четыре воина, а менее крупном африканском – три. Большее количество воинов в башне слона, видимо, можно представить, с одной стороны, как просто преувеличение источников, а с другой – как впечатление не от настоящих боевых слонов, а от животных, участвовавших в парамилитарных процессиях и парадах, когда для произведения впечатления на зрителей на слона сажалось большее, нежели обычно, количество воинов. Бойцы в башне сражались дротиками и сариссами, тогда как на Востоке, у Селевкидов в частности, были распространены лучники. Были ли прикреплены к каждому слону легковооруженные воины на постоянной основе, как индийские «стражи стоп», – не известно, но, по крайней мере, животные взаимодействовали со стрелковыми отрядами на поле боя. Башни оказались достаточно эффективным изобретением и состояли на вооружении элефантерии средиземноморских государств вплоть до исчезновения последней в I в. до н. э., а позднее, во время сасанидского возрождения элефантерии, стали использоваться вновь.

Глава II
Лошади, ослы и быки

4. Лошадь как оружие: методы тренинга коней в Ахеменидском Иране¹⁰¹

Традиция тренинга лошадей имела на Ближнем Востоке долгую историю. О развитой теории и практике тренинга свидетельствуют трактат митаннийца Киккули (XIV в. до н. э.), угаритская и ассирийская рекомендации по содержанию и акклиматизации животных. От более поздней ахеменидской эпохи (VI–IV вв. до н. э.) оригинальных восточных свидетельств не сохранилось, остались лишь разбросанные у античных авторов свидетельства. Сохранилось лишь несколько упоминаний о тренинге лошадей в Ахеменидском Иране, а также о том, что боевой конь мог сам сражаться либо с животным противника, либо с самим воином. Данный сюжет и будет предметом рассмотрения.

Во время ионийского восстания греков против господства персов киприоты присоединились к восставшим. Киприотов возглавлял царь Саламина Онесил, а экспедиционным корпусом Дария I командовал перс Артибий. Войска встретились у Саламина в 497 г. до н. э. Геродот так рассказывает о тех событиях перед битвой: «Артибий скакал на коне, обученном вставать на дыбы перед гоплитом. Узнав об этом, Онесил сказал своему щитоносцу, родом карийцу, очень опытному в военных делах, а также преисполненному отваги: „Я узнал, что конь Артибия, становясь на дыбы, поражает копытами и зубами того, кто ему противостоит. Ты, подумав, тут же скажи мне, кого ты желаешь, оборонись, поразить: коня или самого Артибия?”. На что его спутник сказал: „О, царь, я готов сделать то и другое и одно из этих двух, и вообще то, что ты прикажешь. Однако я скажу то, что, мне кажется, более подобает твоим действиям: царю и полководцу следует, – говорю, – противостоять царю и полководцу… Нам же, помощникам, подобает противостоять другим помощникам и коню. Его уловок ты нисколько не опасайся. Ведь я обещаю тебе, что он более не встанет перед каким-нибудь мужем на дыбы…” На суше, когда войска, атаковав, сошлись, сражались, с обоими полководцами произошло следующее. Когда Артибий, сидящий на коне, двинулся на Онесила, Онесил по уговору со щитоносцем поражает направляющегося на него Ар-тибия. А когда конь ударил ногами щит Онесила, кариец тут же, ударив серпом, отрубил коню ноги. Так погиб полководец персов Артибий вместе со своим конем» (Hdt., V, 111–112; ср.: Tzetz. Chiliad., Ill, 988–999).

Вероятно, источником для данной истории послужило местное кипрское предание, связанное с обрядом ежегодных жертвоприношений Онесилу как герою в Амафунте (Hdt., V, 114–115). Ко времени данных событий Кипр уже почти полвека находился под персидским контролем, и иранское военное дело должно было быть тут небезызвестным. Поэтому, вероятно, подобное поведение коня Артибия не было типичным, для чего понадобился совет Онесила с оруженосцем, который знал, как надо действовать в данной ситуации. Кариец был опытным воином и понимал, что одному пехотинцу будет сложно одновременно противостоять и всаднику, и коню, ведь животное, пусть даже на короткое время, приковывало к себе внимание противника, предоставляя своему всаднику момент, во время которого он мог нанести удар. Поэтому-то оруженосец вызвался совладать с животным, оставив честь противоборства с полководцем Онесилу. Судя по писанию Геродота, бой между полководцами не был поединком, открывавшим бой, а произошел в начале боя, когда военачальники встретились, очевидно, находясь в центре своей боевой линии (Xen. Anab., I, 8, 21–22; Arr. Anab., II, 8, 11). В это время правитель уже не использовал для боя традиционную для Кипра боевую колесницу, а шел в тяжелом гоплитском вооружении в сопровождении оруженосца навстречу конному противнику. Артибий атаковал, подняв на дыбы коня, копыта которого ударили в выставленный для прикрытия щит Онесила. На последнего же было обращено внимание перса, скакавшего, видимо, без сопровождения, которое, впрочем, могло и просто отстать во время быстрой атаки. В это время оруженосец умелым движением серпа – обычного для Малой Азии кривого тесака с лезвием на внутренней стороне¹⁰² – отсек коню ногу (или даже ноги, как у Геродота), вероятно, те же ударные передние. Хотя нельзя исключить, что могла быть отсечена и задняя нога, когда кариец, нагнувшись, подскочил под жеребца¹⁰³, что повлекло бы к мгновенному падению животного и наездника¹⁰⁴.

Рис. 26. Сражение персидского конника с пехотинцем, вооруженным, видимо, серповидным мечом. Цилиндрическая печать ахеменидского времени.

Для подобного поведения жеребца нужно было специально приучать вставать на дыбы по повелению всадника. Обычно ведь конь стопорится перед препятствием в виде рва или забора (Нот. IL, XII, 49–53; Ael. Nat. anim., VI, 6). Артибий как знатный перс мог позволить себе подобный тренинг коня, вероятно знаменитой нисейской породы, о взращивании которой иранцы особенно заботились (Ael. Nat. anim., Ill, 2; Amm. Marc., XXIII, 6, 30). Причем сами воины не занимались дрессурой – они учились лишь верховой езде (Hdt., I, 136; Xen. Cyr., I, 3, 15; 4, 4–5; Strab., XV, 3, 18) – очевидно, существовали профессиональные берейторы.

Метод тренинга коня Артибия не был типичным для персов, ведь Клавдий Элиан (ок. 175 – ок. 235 гг.) сохранил нам процедуру тренинга персами своих животных: «Персы, чтобы не были у них кони пугливыми, приучают их шумом и медным бряцанием, а еще они звонят в колокольчики, чтобы никогда они не боялись в битве шума паноплий и стука мечей о щиты. И чучела мертвецов, наполненные соломой, они им подкладывают, чтобы они приучились мертвых в битве топтать и чтобы не боялись этого, словно чего-то страшного; однако потом в гоплитских делах они будут весьма полезными» (Ael. Nat. anim., XVI, 25).

Рис. 27. Бой персидского всадника и греческого гоплита. Греко-персидский халцедоновый скаробеоид из могилы в Больсене в Италии. Музей Вилы Джулия. Воспроизведено по: Boardman J. Greek Gems and Finger Rings: Early Bronze Age to Late Classical. London, 1970. P. 353. PL 881.

Как считается, данное сообщение Элиана восходит к труду Ктесия, лейб-медика царя Артаксеркса II (404–359 гг. до н. э.)¹⁰⁵. Ясно, что обычно специальное обучение коней велось у персов по двум направлениям – сделать их невосприимчивыми к шуму и приучить их топтать лежащих на земле людей. Ведь конь особенно восприимчив к шуму и пугается вида незнакомых предметов (Hdt., VII, 88; Plut. Marc., 6; Procop. Bel. Pers., I, 18, 48), его может ослепить блеск вражеского оружия (Polyaen., VII, 8, 2) ¹⁰⁶. Военный теоретик Ксенофонт специально рекомендовал обучать коней не пугаться различных шумов и вида чужих людей (Xen. De re eq., 2, 5; 9, 11)¹⁰⁷. Персы в первую очередь приучали коней не бояться шума. Особенно ценились лошади, которые были маловосприимчивы к шуму и виду различных предметов. Мавританские кони, к примеру, отличались в древности тем, что их не пугали внешний вид копий и звуки труб (Hipp. Cantab., I, 14).

Рис. 28. Бой персидского всадника и гоплитов. Греко-персидский мраморный коноид. Частное собрание, Базель. Воспроизведено по: Boardman J. Greek Gems and Finger Rings: Early Bronze Age to Late Classical. London, 1970. P. 353. PL 883.

Другой особенностью «стандартного» тренинга было приучение животных топтать тела павших воинов. Как указывали кавалеристы XIX в., лошадь обычно перескакивает через лежащего человека¹⁰⁸. Поскольку последний мог быть как мертвым, так и притворившимся, то животное обучали специально топтать тела, чтобы лежащий не вскочил и не напал на наездника с тыла или чтобы просто добить раненого. В общем, достаточно ясно, что обычно персы приучали своих лошадей к стандартной обстановке боя, а не к ударам копытами. По крайней мере, конь Кира потоптал упавшего пешего противника (Xen. Суг., VII, 1, 37).

Кроме того, битва при Сардах в 546 г. до н. э., в которой персидские верблюды напугали лошадей лидийской конницы (Hdt., I, 80; Front. Strat., II, 4, 12; Polyaen., VII, 6, 6; ср.: Xen. Суг., VI, 2, 18; 3, 33; VII, 1, 27), имела свои последствия для персидского коневодства. Тот же Элиан рассказывает: «Персы после сражения Кира в Лидии верблюдов выращивают вместе с лошадьми, чтобы, стараясь растить животных совместно, изгнать страх лошадей, возникающий у них от верблюдов» (Ael. Nat. anim., XII, 36). Очевидно, речь идет именно о боевых конях, которые после совместного с верблюдами выращивания не боялись появления верблюдов в обозе армии или в войске врага. В первую очередь так могли обучать коней на государственных конюшнях вместе с «царскими» верблюдами, которые, в частности, упоминаются в табличке из Персеполя (PF, 1787)¹⁰⁹.

Рис. 29. Снаряженный конь в персидской попоне и собака. Греко-персидская гемма. Британский музей. Воспроизведено по: Imhoof-Blümer F, Keller О. Tier- und Pflanzenbilder auf Münzen und Gemmen des klassischen Altertums. Leipzig, 1889. S. 103. Taf. XVI, 52.

Еще одно свидетельство о «силовом» поведении коней в бою находим в описании Аррианом битвы при Гранике в мае 334 г. до н. э. В начале сражения кавалерия Александра Македонского атаковала персидскую конницу, занявшую позицию на противоположном высоком берегу реки Граник: «И была битва коней, чем-то более напоминавшая пешую битву. Сойдясь, кони боролись с конями, а люди с людьми; одни, македоняне, стремились совершенно оттеснить персов от берега и на равнину, а другие, персы, – сдержать их восхождение и опять столкнуть в реку» (Arr. Anab., I, 15, 4). Чуть выше Арриан рассказывает об этом же эпизоде несколько подробнее с точки зрения элементарной тактики: «И был и натиск всадников, когда одни выходили из реки, а другие – препятствовали выходу, и сильное метание пальтонов персами, а македоняне сражались копьями» (Arr. Anab., I, 15, 2). Вероятно, оба описания базируются на разных, хотя и на похожих, источниках. Канадский антиковед Э. Бэдиен полагает, что описание битвы Аррианом основывается на компетентном свидетельстве Каллисфена – участника событий, который как придворный историограф сосредоточил свое внимание на действии царя в битве¹¹⁰. Плутарх, как считается на основании свидетельства другого участника похода – инженера Аристобула¹¹¹, похожим образом описывает атаку всадников Александра, которые «теснили врагов с криком и, бросая коней на коней, использовали копья и мечи, когда копья ломались» (Plut. Alex., 16, 6). В данном случае источник отмечает, что кони не сами бросались на животных противника, а их направляли всадники, чтобы сразиться с вражеским наездником.

Как видим, описания боя хотя и обобщенно-эпические, но в то же время достаточно конкретные, чтобы понять ход сватки: македонская кавалерия, форсировав реку вброд, стремительно атаковала конницу персов, которая занимала крутой берег реки и препятствовала воинам Александра взойти на противоположный берег, интенсивно метая свои легкие копья-пальтоны¹¹². Американский историк Р. Гейбел на основании описания Арриана полагает, что лошади македонян были специально обучены ударам плечами, которое он сопоставляет с приемами, применяемыми в современных бегах и в поло (shoulder barging). Тем самым он подчеркивает, что воины Александра и их кони были лучше приспособлены к рукопашной битве, превосходя в этом персов с их метательной тактикой¹¹³. Если исходить из самих описаний источников, то можно понять, что схватка возникала спонтанно и в определенной мере неорганизованно, когда верховые македоняне взбирались наверх, а персы сталкивали их вниз, вероятно, направляя своих коней на только что взошедших или восходящих и поэтому находящихся в неустойчивом положении. Поэтому и Арриан сравнивает подобное использование коней с «пешей битвой», которая, по его стандартному мнению, представляла собой столкновение двух строев фаланг.

В общем, данную тактику персов нельзя считать столь обычной для них – она появилась у них в конкретных обстоятельствах данного боя и диктовалась выбранным ими способом противодействия македонской кавалерии. Персы, впрочем, иногда использовали тактику обороны за рекой (Xen. Anab., IV, 3, 3) ¹¹⁴. Данный способ обороны мог применяться в подходящих условиях, и он был знаком персам.

Чтобы представить, как конкретно сражались кони в ходе боя, обратимся к более поздним источникам. Подполковник РККА А.П. Листовский (1903–1988) в романе «Солнце над Бабатагом» рассказывает о стычках конных красноармейцев и ополченцев с басмачами на границе современного Узбекистана и Таджикистана: «Наши мусульмане хорошо дрались… а лошади у них прямо звери. Все жеребцы. Так вот, я видал, один жеребец как хватит за холку басмаческого, повалил, подмял под себя вместе с басмачом и давай ногами топтать… Это они на байге приучились…» В другом столкновении «все закружилось в сабельной рубке. Завизжали, поднимаясь на дыбы, жеребцы. Они сталкивались грудью и, как на байге, хватали один другого зубами… – Ур! Ур! – подхватили локайцы, врубаясь в самую гущу и топча лошадьми труп выбитого из седла Хурам-бека… Но не оглянулся Кондратенко и рухнул на землю, опрокинутый копытами поднятого на дыбы жеребца»¹¹⁵.

Рис. 30. Стела Аминты, сына Стратона, из окрестностей Верой (IV в. до н. э.). Всадник в шлеме фригийского типа одет в панцирь и хламиду, держа два копья. Перед воином стоит слуга или мальчик, держа коня под уздцы. За слугой, видимо, мальчиком, стоит жеребенок. Воспроизведено по: Cormack J.M. К. Unpublished Inscriptions from Beroea // The Annual of the British School at Athens. № 29.1938-39. P. 94. Pl. 30, 2.

Хотя А. П. Листовский рассказывает о столкновениях в художественной форме, но он сам тогда был командиром второго эскадрона 61-го Речецкого кавалерийского полка 11-й кавдивизии и участвовал в борьбе с басмачеством в Средней Азии в 1922–1926 гг. В частности, смерть Хурам-бека – курбаши кунградских басмачей – относится к 1926 г. Красным кавалеристам помогали местные конные ополченцы на своих лошадях, в особенности узбеки-локайцы. В точности описаний реалий эпохи, составленных по дневникам автора, сомневаться не приходится. Автор упоминает «байгу» – в современном понимании – спортивную скачку у среднеазиатских народов¹¹⁶, но А.П. Листовский называет «байгой» игру, известную сейчас под общим названием «козлодрание». Последнее было распространенной в Центральной Азии силовой конной игрой между двумя командами с тушей козла или другого животного. Именно для этого соревнования специально отбирали крупных коней, которые обучались в течение длительного времени. Правила игры в первой четверти XX в. разрешали подымать коня на дыбы и даже топтать упавших, о чем упоминает сам А.П. Листовский¹¹⁷. Автор не случайно указывает, что для данной силовой игры отбирались именно жеребцы, то есть обычно наиболее крупные и сильные животные, которых специально обучали сталкиваться друг с другом грудью, видимо, с целью выбить врага из равновесия. Чтобы выбить противоборствующего всадника из седла, конь вставал на дыбы и бил копытами наездника, после падения которого жеребец победителя топтал упавшего копытами. Очевидно, при обучении этим действиям развивали естественную агрессивность у отобранных жеребцов. По природе она возникала на основе ранговой борьбы за кобыл, во время которой жеребцы не только кусали друг друга, но и наносили сопернику мощные удары передними ногами¹¹⁸. О том, что и македонские кони могли так действовать, упоминает и Оппиан в своем «Кинегетике» (ок. 215 г.): «Конь воинственного македонского царя Букефал сражался копытами с противниками» (Орр. Суп., I, 229–230).

Рис. 31. Скифский всадник. Золотая бляшка из кургана Куль-Оба (Керчь, первая половина IV в. до н. э.), Эрмитаж. Воспроизведено по: Ковалевская В. Б. Конь и всадник. М., 1977. С. 69.

Другую ситуацию при похожем поведении коня находим в кратком описании римского натуралиста Плиния Старшего (ок. 23–79 гг. н. э.), рассказывающего о разных интересных фактах, касающихся лошадей: «Скифы же известны славой коней у их конницы: когда был убит царек, вызванный сражаться, враг подошел, чтобы снять добычу, но погиб от ударов и укусов его коня» (Plin. Nat. hist., VIII, 156; ср.: Solin., 45,11).