Kitabı oku: «Стихи. Песни», sayfa 4

Луали

 
Столица напялила темный колпак
И сбросила pret-a-porter.
Я пью, и меня развлекает толпа
Туземного варьете.
 
 
И гнется всех лучше красивая та
С коралловой дальней земли,
И мне говорит языком живота,
Что имя ее – Луали.
 
 
И видится в танце мне предок ее,
Не знавший ни букв, ни икон —
Он держит сегодня в руках не копье,
А сотовый телефон.
 
 
И если я в гости приеду к нему,
Не бросит меня на угли.
Про это танцует на сцене в дыму
Красавица Луали.
 
 
Ей белые снеги покажутся – бред.
И копьями с крыши – вода.
И ей не понять, как в России поэт
Не может щадить живота.
 
 
Не может ни сползать на нем, ни сплясать,
Ни даже сменять на рубли.
Лишь только в дуэлях его искромсать
За русскую Луали.
 

2003 г.

Лучший друг

 
Наша жизнь – река, в ней мы не всегда
По течению плывем.
Часто в ней бурлит мутная вода,
И не видно солнца днем.
 
 
Провожаем вдаль перелетных птиц
И встречаем их вновь,
Где назло волнам среди сотен лиц
Машет с берега любовь.
 
 
Если захотим, сможем доказать,
Что пройдем весь путь опять,
Но у той реки нет пути назад —
Реки не бегут вспять.
 
 
Лучший друг, помнишь вдалеке
Плыли мы одни по той реке.
Лучший друг, бьет река ключом,
Лучшее весло – мне твое плечо.
 

2014 г.

Любимая моя

 
То сорвусь к земле, то парю
Как в сюжетах из пришлых снов.
Про любовь тебе говорю,
А хватило бы двух слов.
 
 
Оторвать не могу глаз,
И кружится от них голова.
Говорю в сотый раз про нас,
А слово-то нужно всего два.
 
 
Про разлуку ни слова, чур —
Это давняя наша боль.
Я с тобой говорить хочу
Про любовь. Про любовь.
 
 
А выходит почти роман,
Почитаешь – захватит дух.
А рассыплется слов туман —
Так хватило бы только двух.
 
 
И останется тихой ночь,
Чтобы утро вдвоем начать,
А слова ни к чему, их – прочь! —
Про любовь лучше им молчать.
 
 
Тишина моя, тишина,
Как я много сказать хотел.
Только буква одна нужна —
Ласкогубая буква «л».
 
 
Любимая… Любимая моя.
 

2012 г.

Люблю сейчас

 
Ты помнишь, сорила осень
Золотом по углам?
И было нам двадцать восемь
Ровно напополам.
 
 
Ты ласково говорила:
«Всему настает пора».
И эхо тех слов парило
По уголкам двора.
 
 
Я это золото мешал к вину
И выпивал его зараз.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю сейчас.
 
 
Ты мне говорила грустно,
Но били слова, как кнут,
Что все золотые чувства
Когда-нибудь опадут.
 
 
Я думал совсем иначе.
И мир – золотой богач,
И осень – что нет богаче —
Дождями пускались в плачь.
 
 
Я в этом золоте топил луну
На дне твоих печальных глаз.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю сейчас.
 
 
Но что-то сменилось в выси —
На север умчался юг —
И все золотые кисти
Ненужными стали вдруг.
 
 
И сор золотой облезлый
Слетел под веселый свист.
А девочка та исчезла,
Как с ветки кленовый лист.
 
 
Я в этом золоте купал струну
И выставлялся напоказ.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю сейчас.
 

2007 г.

Мариночка

 
Учились мы с Мариночкой, когда при слове «рок»
Со страху залезали под кровати.
Ей школа образцовая открыла сто дорог
И выгнала ее за вырез в платье.
 
 
Кричал директор что-то о бедламе
И, тыча зло в Мариночкину грудь,
Публично оскорблял ее «битлами»,
А под конец вдогонку крикнул: «Блудь!»
 
 
Тогда словцо «эротика» считалось матерком,
А первый бард считался отщепенцем.
Катилась жизнь веселая на лозунгах верхом
И бряцала по бубнам да бубенцам.
 
 
Храня тебя, Марина, от разврата,
И миллион таких еще Марин,
Упорно не хотел кинотеатр
Показывать раздетую Марлин.
 
 
Ты нам тогда, Мариночка, мерещилась во сне —
Совсем как из нерусского журнала,
Где не регламентированы юбки по длине —
Как ты была права, что бунтовала!
 
 
Коль целый хор лысеющих мужчин
Кричал: «Длинней подол и круче ворот!..»
И миллион таких еще Марин
Ему назло с ума сводили город.
 
 
Бежали мы, Мариночка, на выставки картин
В аллеи, где художник чист и беден,
Где не сумеет высокопоставленный кретин
Угробить скрипку глупым ором меди.
 
 
Там на маэстро клифт с потертой фалдой,
Но сколько ты ему ни заплати,
Не нарисует женщину с кувалдой
На стыках паровозного пути.
 
 
Ты выросла. Все вынесла. А мой гитарный бой
Сыграл поминки дикостям запретов.
Мариночка, как нужен был твой с вырезом покрой
Для первых бунтовщических куплетов.
 
 
Прости меня теперь великодушно —
Я ни один тебе не подарил, —
Хотя б за то, что самой непослушной
Была среди бунтующих Марин.
 

1986 г.

Маэстро

Посвящается А. Я. Якулову

 
Я дома у Маэстро
Пью чай и дую сгоряча.
И рухну ниц на кресло,
Когда смычок сорвется от плеча.
И скрипка, за три века
Не раскричавшая души,
Луне поднимет веко
И тишину растормошит.
 
 
Я дома у Маэстро
Из трубки пробую табак.
Молчит, не скрипнет кресло,
И кольца дыма вязнут на губах.
Смычок все чаще, чаще,
То плача, то смеясь, то злясь…
Маэстро – настоящий.
И настоящий князь.
 
 
Я дома у Маэстро
Гоняю водку над столом.
Я с ним, как в ходе крестном,
За скрипкой этой лезу напролом.
Склоняюсь над гитарой,
Смычком его крещен.
Маэстро ведь не старый,
Мы поживем еще!
 
 
Я в полночь по столице
Уйду, сжимая воротник,
Чтоб в тишину ввалиться,
Как в бухту после шторма бриг.
Простимся на улыбках,
Он в гости снова позовет.
И горько мне, что скрипка
Его переживет.
 

1998 г.

Милосердная сестра

 
Милосердная сестра,
Излечи нас, иже спятим.
Словом Веры и Добра
Поднеси нам крест с распятьем.
 
 
Дай нам Слово. Слово – бог.
У казенной койки нашей
Не заглушит стук сапог
Тихой поступи монашьей.
 
 
Да отвадит боль от ран
Жест послушницы всесильной,
Чья душа – уже есть Храм,
Лучший Храм на всей России.
 
 
И раскаянья искра,
Может, вспыхнет в нас, как пламя.
Милосердная сестра,
Дай нам Веру. Веруй с нами.
 

1989 г.

Мираж

 
За этой девочкой скакать хотело лето,
Рвать удила.
Плясали волны в сто рядов кордебалета
Там, где плыла.
 
 
А в небе жило любопытно и бескрыло
Облако-зверь.
И самым сладким золотым крючком водило
Следом за ней.
 
 
И был над всем еще волшебный нощно-денный
Слепой удав,
Что нас так с этой летней девочкой сплетенно
Душил тогда.
 
 
Как тень ходил-бродил,
Ловил ночной кураж, —
Из нас из двух – один —
С той девочкой мираж.
 

2016 г.

Мне в детстве так хотелось папирос

 
Мне в детстве так хотелось папирос,
Но за прилавком злая тетя Зина
Упорно говорила: «Не дорос!» —
И прочь гоняла нас из магазина.
 
 
Нам было западло поднять бычок,
А своровать – недоставало духа.
Нас выручал один фронтовичок,
Подслеповатый и тугой на ухо.
 
 
Он нам давал, бывало, не одну,
И так волшебно звякали медали,
Что нам хотелось завтра на войну,
Хоть мы в глаза войны-то не видали.
 
 
А поиграть в нее, задрав портки,
Не позволяла школьная опека.
И мы клевали у него с руки
За гильзой гильзу горького «Казбека».
 
 
Так время шло, сжигая каждый час,
Семнадцать лет настало под гитары.
Он почему-то помнил только нас,
Хоть мы свои носили портсигары.
 
 
Он закурить нам больше не давал
И потемну в гитарном горлохвате
Ни поперек, ни в тон не подпевал —
Сидел курил, как будто на подхвате.
 
 
Скумекать было нам не по уму,
Спросить бы раз – не надо дважды в реку —
Чего ж так горько курится ему,
Что поделиться хочется «Казбеком»?
 
 
В руках его наколочная синь
Нас ни теперь, ни в детстве не пугала.
Нам ничего не стоило спросить.
Но он молчал. А время убегало.
 
 
И как-то раз растяпа почтальон
Случайно синий ящик перепутал,
И все, что должен получить был он,
Попало в руки запросто кому-то.
 
 
Потом еще кому-то. И еще.
Казенный бланк и текст без кривотолка,
Что он не враг, что он уже прощен —
К тому печать, синее, чем наколка.
 
 
Потом попало наконец к нему —
Клочком, как этикетка от товара.
Он кашлял в упоительном дыму,
Скрутив в нее табак из портсигара.
 
 
Похрустывали пальцы на руке
Вдали от нашей ветреной ватаги.
Есть прелесть, несомненно, в табаке.
Но больше, видно, все-таки в бумаге.
 

1997 г.

Монашенка

 
Постригалась тихо, без апломба,
Без благословения в миру.
С корочками вузова диплома
Из полнометражки – в конуру.
 
 
– Монастырский хлеб, опомнись, пресен!..
– Чур! Сутана – вечно! – не фата…
Постригалась натрезво. Без песен.
Грешная все это суета.
 
 
Скорбное, без лейбл, сукно сутаны
Терто пересудами до дыр.
Приведись удариться в путаны —
Словом не обмолвился бы мир.
 
 
Ксения, послушница теперь уж,
Грех земной поклонами отвесь.
Поступай, как знаешь, если веришь —
Впрочем, смысл жизни в том и есть.
 
 
Бог тебе, монашенка, указка,
С легкой, значит, все Его руки.
Мы – другие, мы не верим в сказки —
Гордые без веры дураки.
 
 
Мы дерзаем, бьемся и воюем
Что-то в этом мире изменить:
То в огонь свечи истошно дуем,
То истошно силимся звонить.
 
 
С левого колена да на право —
Нам не до камней монастыря!
От роду безбожная орава.
В теменище. Без поводыря.
 
 
Ксения… Послушница всего лишь.
Безфамильна – имя в мире – тлен.
Может, часть и нашего отмолишь?
Если так, дай Бог тебе колен.
 

1986 г.

Монета

 
Брошу, брошу я монету —
Вдруг да выпадет «орел», —
Полетаю с ним по свету,
Где ногами не добрел.
 
 
Полетаю, полетаю,
Ворочуся из степей
И, конечно, напугаю
Ваших белых голубей.
 
 
Если выпадет мне «решка» —
Я не стану вешать нос.
Сяду я в тюрьму, конечно —
Понарошку, не всерьез.
 
 
Поворчу и поругаю —
Мол, судьбина – хоть убей!
И, конечно, напугаю
Ваших белых голубей.
 
 
Брошу, брошу я монету,
Будто по ветру перо.
Ну, а вдруг монета эта
Да и встанет на ребро?
 
 
Значит, будет жизнь другая,
Без полетов и скорбей,
Значит, я не распугаю
Ваших белых голубей.
 
 
Я вчера монету бросил
Из открытого окна
И заждался на вопросе:
Чем вернется мне она?
 
 
Из небес она мигает:
Мол, терпения испей.
И летает, и пугает
Ваших белых голубей.
 
 
Белых-белых, слава богу,
Что никто не изловил,
Что живут через дорогу
От любви.
 

2007 г.

Мы с тобой увидимся не скоро

 
Мы с тобой увидимся не скоро.
Может так случится – никогда.
Дни твои бегут, дай бог им, в гору,
А мои – под гору, вот беда.
 
 
Прожит день – он крестиком на стенке.
Час еще – прогулка во дворе.
Я живу, где все вокруг – оттенки.
Ты – в большом цветном календаре.
 
 
Все мое богатство – папиросы.
Все мое имущество – тетрадь.
И допросы, долгие допросы.
Я б соврал, да нечего соврать.
 
 
И так жаль, что мне уже не 20.
Если б так – от счастья бы завыл.
Я умел, ты помнишь, улыбаться,
А теперь, вот, начисто забыл.
 
 
От того и маюсь, видно, лишку,
То ругаясь грубо, то грозя.
Я одной тебе скажу, малышка:
Я б поплакал, да ведь тут нельзя.
 
 
Где ты, поезд, пролетевший мимо —
По холодным рельсам не догнать?
Я не называл тебя любимой,
А теперь, вот, начал называть.
 
 
И когда за полночь мне не спится,
И мечтаю, ручку теребя,
Сотни строк, как бешеные спицы,
Водят хоровод вокруг тебя.
 
 
На душе свербит сверчок запечный —
Зря бедняга силится заснуть.
И к тебе отсюда только Млечный,
Самый долгий и неясный путь.
 

1984 г.

На балконе сходка птиц

 
На балконе сходка птиц
В предрассветном хоре.
Вам на кончики ресниц
Придыхает море.
 
 
Вас изжалила молва —
Разоренный улей, —
Вы пришли глотнуть тепла
И, глотнув, уснули.
 
 
И, состроив губы в клюв
Азиатской птицей,
Вы сказали вдруг: люблю,
Не сказав, кто снится.
 
 
Слово – бабочка в огне,
Полыхнуло, хрустнув.
Я подумал: это мне
Вы шепнули с чувством.
 
 
Я припомнил: этот звук
Я давно смешинкой
Милой девочке из рук
Выдувал пушинкой.
 
 
А она – сединки мне,
Чтоб быть жизни длинной,
Чтобы я ее во сне
Называл любимой.
 

2005 г.

На Восточной улице

 
На Восточной улице
На карнизах узких
Сизари красуются
В темно-серых блузках.
 
 
Тень ложится под ноги,
Я шагаю дальше,
Где клаксоны-окрики
Горло рвут до фальши.
 
 
Не спешу, как было, я
Два квартала выше,
Где такие милые
Три окна под крышей,
 
 
Где ронять мне выпало
Вздох обиды тяжкий,
Там сирень рассыпала
Белые кудряшки.
 
 
А еще два тополя
В побрякушках лунных
Мне листвой так хлопали
За лихие струны!
 
 
И в лады потертые
Вдавленное слово
Ветер мне развертывал
В переборы снова.
 
 
В песни да припевочки,
Словно ленты в косы,
Темноглазой девочке
Золотоволосой.
 
 
Буйствовал, досадовал,
Тенью – мимо окон,
Да к щеке прикладывал
Непослушный локон.
 
 
Лет-то сколько минуло:
Посчитать – потеха! —
Вроде как сединами
Потрясти приехал.
 
 
Да разве все упомнится —
Не прочтешь, как книжку:
Память – девка-скромница,
Слов у ней не лишку.
 
 
А быть может, блудница
Изменила напрочь?
Посредине улицы,
Оступившись – навзничь.
 

1984 г.

На могиле А. Я. Якулова

 
Друг мой старый,
Друг великий,
Вот и встретились
Как в старь.
Твой стакан опять
Не выпит,
И читаю
Как тропарь:
 
 
«Дом твой нынче
Не могила —
Не могила, а тюрьма.
Выходи, давай,
Друг милый,
Выпьем водочки.
Эх, ма!..»
 

2008 г.

На палубе горланят в караоке

 
На палубе горланят в караоке
Куплеты, от которых – лезть в петлю.
Но терпит ночь. И океан глубокий,
И я, на удивление, терплю.
 
 
Так ветрено в душе. И парус белый,
Как платье на красавице, трещит.
Она вино вбирает неумело,
И взгляд её, как камень из пращи.
 
 
Циклоп большой, светящийся на глади —
Корабль под зуботычинами волн,
Сосватает нас с нею, на ночь глядя,
Под корабельных склянок перезвон.
 
 
И братия, галдящая у стоек,
Нарядна, показушна и хмельна,
Сойдётся в мненьи: дамочка-то стоит,
Испить её и залпом, и до дна.
 
 
А я, ныряя в синих глаз глубины,
Рассказ нехитрый слышу наперед,
Что дома её встретит нелюбимый,
Что он не тот. А я, конечно – тот.
 
 
И в небе, сплошь утыканном свечами,
Задувши только грешную свою,
Я как корабль прозябший на причале
Ей мачтами скрипучими спою.
 
 
О том, что мы в толпе так одиноки,
Что в жизни все подобны кораблю…
А палуба сгорланит в караоке
Куплеты, от которых – лезть в петлю.
 

1999 г.

На прощанье

 
Допьемте – и бывайте.
А время след залижет,
И всё – о вас.
Дворовый обыватель
По сплетням из Парижа
Вам долг воздаст.
 
 
Докурим, и пора бы
Вам к имени приставить
«Мэм», «фрау», «мисс» иль «госпожа».
Я верю: в оперении тетерки
Вы мне не повстречаетесь в Нью-Йорке.
Ни сумочной. Ни сумрачной.
Ни судорожно дрожа.
 
 
Сподобимся в альбомы
На желтые листочки
Скорбеть душой.
Где старые любови,
Я вам оставлю строчки
Как друг большой.
 
 
И обещаю точно
На памятную дату
Вам, «фрау», «мисс» иль «госпоже»,
Чтоб вы вконец Россию не забыли,
Послать вам башмаки с российской пылью.
Вам, лапотной. Вам, лаковой.
Вам, лайковой уже.
 
 
А цветы с названьем глупым «флоксы»
На балконе вашем, тут как тут,
Полночью подвыпившие хлопцы
Барышням в букеты оборвут.
 

1990 г.

Надо ж, встретились

 
Надо ж, встретились – не во сне, ведь! —
Вечер, мистикой не угробь:
И кафе было – «Черный лебедь»,
И в бокалах – «Медвежья кровь».
 
 
И в нагретом дыму перченом,
От которого спас – слеза,
Хохотали мы оба в черном,
Запуская глаза в глаза.
 
 
Две больших долговязых птицы —
Грудь – о грудь, чтобы клюв – о клюв,
Продолжали так хитро биться,
Чтоб не выронил клюв: «Люблю».
 
 
А потом была ночь темнющей,
И какие-то в ней «пески»,
Пальцы в пальцы вплетались плющно,
И луна – помереть с тоски.
 
 
И такси своим желтым гребнем
Разрезало, как скальпель, ночь
Там, где птицы прощались с небом,
Как в каком-то кино, точь-в-точь.
 
 
И на стрелках давно не девять.
И душа отбивала дробь.
И одна была – «черный лебедь»,
А другая – «медвежья кровь».
 

2000 г.

Напиши

 
Будь же умницей, не пиши
Слов надушенных, а в конверт
Положи мне чуть-чуть души,
А тирады потом – поверх.
 
 
Оближи, обласкай крыло
И заклей мне в конверте вдох.
Завтра штемпель пробьет число,
И помчит оно со всех ног.
 
 
О любви ни полстрочки, чур —
Это давняя наша хворь.
Я к тебе без конца скачу,
Да не свижусь никак с тобой.
 
 
А под утро коня – в расход!
Пешим драпом бреду в глуши.
Это редко – два раза в год.
Будь же умницей, напиши.
 
 
Собери, коль черкнуть решишь,
Перекрестков несносный шум.
Все, что хочешь. Но только тишь
Не клади между строк, прошу.
 
 
Изомни, изогни клочок,
Раскромсай его в конфетти.
Я б по букве его прочел.
Привези его мне. В горсти.
 

1988 г.

Натурщица любви

 
Нарисован акварелями портрет:
Взгляд красивый, взгляд печальный, взгляд упрямый, —
А натурщицы уже простыл и след —
Убежала. А куда бежать из рамы?
 
 
Нарисован, как теперь не прекословь,
Чудо-кисти по холсту скользили бойко,
И казалось, что рисую я любовь,
А она была натурщицей и только.
 
 
Натурщица любви.
Я был плохой художник —
Ты сходства на портрете не лови.
Я молод был, спешлив,
Я был большой безбожник.
А ты – натурщица любви.
 
 
Нарисован. Чист, прозрачен, как стекло,
А в губах мой поцелуй еще не выстыл.
Как мне было хорошо. И как везло —
Сладко, ветрено и коротко как выстрел.
 
 
В листях клена раскаленных докрасна
Без огня и дыма выгорело лето.
Рисовал любовь – и вот же, вот она —
Встрепенется и слетит ко мне с портрета.
 

2013 г.

Не Джоконда

 
В напыщенном бомонде, где люди – пузыри
И табели о рангах – как «Отче наш»,
Где места нет Джоконде – художник, посмотри,
Не надобна ни кисть, ни карандаш.
 
 
А дым – он как кулиса: то нет, то есть.
Поднимется – и тоже упасть спешит.
Она – хоть не актриса –  но тоже здесь.
Оставь бокал, художник, бери, пиши.
 
 
Прольется свет. Но вместо  огня – как душ.
И к ней гуляка тоже пойдет, польстит.
А купленный оркестр сыграет туш.
Ах, что же ты, художник, не упусти!
 
 
Здесь с нее не напишет никто —
У нее не манто, а пальто.
У нее как от ветра кудряшки,
И на пальцах смешные стекляшки.
И поэтому с ней два седых дурака —
Свысока.
 

1997 г.

Не пиши мне в Порт-Артур

 
Не пиши мне в Порт-Артур —
Нету адреса.
Пуля – дура. Но из дур —
Мне досталася.
 
 
Прямо в сердце с высоты
Бойной силою
Наотмашь. А в сердце – ты,
Моя милая.
 
 
Не пиши мне в Порт-Артур
С каждым случаем —
Не дойдет мне в темноту
Светлым лучиком.
 
 
А ударит залпом в тыл
И сердце по клочкам
Разметет. А в сердце ты,
Моя ласточка.
 
 
Не пиши мне в Порт-Артур —
Нету адреса.
Пуля – дура. Но из дур —
Мне досталася.
 
 
Сердце цапнет, и – кранты,
И не встать с ничка
По весне. А в сердце – ты,
Птичка, птичечка.
 
 
Бескозырочки как блюдца
На заоблачном пруду.
Ленты черные так вьются
Ай, на малом, на ходу.
 
 
Ай, на малом, самом малом,
По воде крапленой алым.
Да – под серую плиту.
 

2010 г.

Не узнаю

 
Расставались ненадолго
Без печали и труда,
Оказалось, как осколки —
Навсегда.
 
 
Возвратились в светлой вере,
Как в окно вчерашний луч,
А у двери, а у двери
Новый ключ.
 
 
Вспоминали все – так проще.
Ночь настанет, и – найдем.
Что было тыща первой ночью,
Стало – днем.
 
 
Было пламя, да сбежало —
Не от ветра и воды, —
И от нашего пожара —
Только дым.
 
 
Я уже не узнаю по короткой юбке
Лучшую мою, прежнюю мою, первую мою.
И по майской воркотне голубя голубке,
Вышло, что себя в этих голубях я не узнаю.
 

2010 г.

Нечаянная милая

 
Ты моя нечаянная милая —
Жизнь тобой вернула мне должок, —
Не сирень, не хмарь в душе жасминная,
А на сердце ласковый ожог.
 
 
Что толпа? Она дика и мелочна,
Ей плевать, и ей не до того,
Как целует ласковая девочка
Лучшего случайного его.
 
 
Хрупкая, отчаянная, беглая,
Цепких рук накинувши петлю.
И влезаю через губы в пекло я —
Эй, откройте, я ее люблю!
 

2011 г.

Нина, Ниночка, Нинель

 
У учительницы младших классов Нины
Ногти в лаке и напудрен нос рябой.
Ей сегодня не смотрины – именины,
И детишки поздравляют всей гурьбой.
У учительницы младших классов Нины
Поздно заполночь погашена свеча,
И отмерен ей зарплаты рубль длинный:
На помаду, на конфеты и на чай.
 
 
У учительницы младших классов Нины
Под ресницами тепло и бирюза,
А в эту ночь её глаза – аквамарины,
От которых отрывается слеза.
И купаются в ней лебедями двойки,
И квадраты превращаются в круги.
А потом она дотянется до койки
И забудет про зарплаты и долги.
 
 
У учительницы младших классов Нины
Все – от ласточки до певчего сверчка.
И доска за ней черней, чем гуталины,
Пишет: «С днем рожденья, Ниночка!»
И когда к груди притянет все букеты,
И расставит в банки все до одного,
Вдруг захочется давиться сигаретой —
Не хватает только от него.
 
 
Ах, Нина, Ниночка, Нинель…
Страна направит и заплатит.
Есть три пути: один на паперть,
Другой – на сирую панель.
А третий, Ниночка, Нинель?
Душа кричит истошно: «Хватит!»
Но дети празднуют капель…
Ах, Нина, Ниночка, Нинель.
 

1999 г.

О женском атлетизме

 
Не тронь гантели, Клара —
Тебе еще рожать! —
Не надо этим марам
В журналах подражать.
Ты, видимо, забыла,
Что «торс» – не значит «бюст»,
И что избыток силы —
Не есть избыток чувств.
 
 
Не надо, Клар, железа
И в три обхвата грудь —
К тебе и так не лезут,
Ты это не забудь,
Что в Древнем Риме бабы,
Хоть с гирей не дружны,
Хоть телом были слабы,
Зато в любви нужны.
 
 
А ты забыла это
И превращаешь дом
В отвалы вторчермета,
В сплошной металлолом,
Пуляешь эти ядра,
Метаешь молота —
Ах, Клара, нам не надо
Такая красота!
 
 
Соседских-то лелеют
И холят мужики,
И все меня жалеют —
Мне это не с руки.
И сравнивают хмуро,
Чуть только подопьют,
Мою с твоей фигурой —
Того гляди, побьют.
 
 
А взять твои подруги —
Таким не крикнешь: «Цыц!»
Надень на них подпруги —
Ну, чисто – жеребцы!
Они-то не за мужем,
Им, по всему видать,
Мужик не больно нужен —
Им с гирей благодать.
 
 
Меня же балерины,
Неровен час, прельстят —
Хожу, как на смотрины,
Один в Большой театр.
Там насмотрюсь – убиться. —
А как приду домой,
Пощупаю твой бицепс —
И весь как неживой.
 
 
Ну, что ты за подруга?
Ну, что за красота?
Тебе быстрей кольчуга
Подходит, чем фата.
Чугунная булава
И прочий инструмент.
Ах, Клара, моя Клава,
Прости за комплимент.
 
 
Во сне и то нет сладу,
Кидает в дрожь и пот:
Ко мне, как к спортснаряду,
Любимая идет.
В одиннадцать подходов
Берет меня на грудь…
Не дайте стать уродом,
Спасите, кто-нибудь!
 

1986 г.

Одиночество

 
Все равно этот час настанет,
Мы простимся с тобой и, вот, —
Даже парой одной не стали,
Просто даже – наоборот.
 
 
Попрощаемся и уедем —
Мало ль разных на свете стран, —
Будем жить с тобой как соседи,
Но уже через океан.
 
 
В журавлином большом полете,
В белых крыльях укором – весть:
То, чего на земле не найдете,
В синем небе не значит – есть.
 
 
Что искали в заморской дали,
Что уверили в облаках,
Так и знайте: вчера держали
Так привычно в своих руках.
 
 
Летит по небу белым-белым журавлем
Живое одиночество
И кличет: родину за все благодари
И небо возвеличь.
Что все мы встали на крыло и улетим,
А улетать не хочется.
И потому так грустен этот клич.
 

2011 г.