Kitabı oku: «Jazz-поэзия. Избранные произведения разных лет (1987–2019)»

Вместо предисловия

Само название «Jazz–Поэзия», как самостоятельное направление искусства слова, появилось только в 1987 году. Много лет до этого были просто стихи. И вот 33 года спустя, я попытался собрать в одну книгу многие, ключевые для жанра или просто важные для меня, произведения, написанные в этом стиле.

Что такое «Jazz–поэзия», как она устроена, и какие там действуют строгие правила, я уже писал, сначала в«Манифесте джаз-поэзии» и недавно, более точно, вэссе «Музыка формы».¹ Что же касается использования приемов «Jazz – поэзии», то об этом так же была статья— «Вдвоём с Сизифом».² Размышления об отличиях иклассификации направления по сравнению с общепринятыми стихотворными формами можно найти встатье «Разновидность боевого искусства».³

Все эти три статьи также включены в эту книгу. Стихи собраны в тематические коллекции, причем в каждой группе есть как и ранние, так и более поздние произведения на схожие темы. Мне было интересно просмотреть эволюцию джаз формы как во времени, так и по темам. Тем не менее, сделана попытка поставить все произведения в определенную последовательность так, чтобы они перекликались, создавая общее повествовательное полотно. Содержание ограничено хронорамками 1987–2019 годов.

Комментарии, отзывы, просто контакт через сайт: www.nomer.us

Ваш автор

Точка обзора

Ботаника

 
Калифорния – как ботанический сад.
Весь двор похож на отряд,
набранный из разных широт.
Тут растёт алыча из вяза, а в рот
попадает яблоко. Птицы клюют черешню.
Наоборот
в январе плодоносит вдруг апельсин.
И конечно,
из известных лесин —
красное дерево, эвкалипты, сосны.
но нет осин,
лиственниц и остального, что не выносит солнца.
 
 
Но я прижился. Одеревенение
происходит почти органически. Ему сопутствуют
редкие приступы вдохновения,
но больше помогает его отсутствие.
 
 
Только деревья чуть примиряют со временем.
Для секвойи тысяча лет – обычное дело.
Многие много старше.
А мы, кратко живущие, как умеем,
набиваем свежую память строчками на бумагу.
Иногда раскрашиваем
и так потом оставляем.
В наглую.
Потому что не можем жить в рамках предела.
 
 
Да, здесь прорастает всё. Лишь бы была вода.
Так человеку удается какая-нибудь карьера,
едва найдётся работодатель труда,
тогда всё равно, что делать
– долбить ли стену карьера
или мелом
писать на доске, повернувшись спиной к классу.
 
 
Года
собираются в плотную массу
и сливаются в, конце концов, просто в один.
 
 
Существуя, плодонося
в этой древесной толпе,
медленно распускаясь цветком седин,
иногда хочется мёрзнуть в краю осин
и бежать по тайге, ничего дождям не простя.
 

(01.09.13)

Швейцарская открытка

 
Циферблаты озер,
как текущее время Дали.
Секундная стрелка соборного шпиля под вечностью гор.
Корабли.
Их снастей перебор
у причала
переходит в тумана простор,
разрезаемый замком, где плечами
две башни
и над левой в дали —
«Маттерхорн»
сквозь альпийские кряжи.
 
 
Разговор
на немецком прохожих спотыкается в русский.
Туристы с востока на швейцарском курорте,
как будто опять девятнадцатый век.
Только блузка
по моде. Открытые ножки, и на отвороте
сапожек чуть стёрто.
Да солнце замедлило бег.
 
 
Водопады из рек
сходят в озеро возле отеля.
Здание в стиле прошедшей эпохи.
Бухта. Плёс.
Ледники набегают волной по прозрачной воде.
Силуэт Вильгельм Телля —
памятник у новостройки.
Белый лебедь скользит и балетною пачкою хвост.
Па-де-де.
 
 
И конечно, симфония просится
в нотную запись. Подыграть этой птице-царевне
мелодию снега и тему крыла.
В вышине гнутся горы колосьями.
Дует время сквозь щербатые гребни.
А про всё остальное история соврала.
 

(22.01.17)

Юг Франции

 
А хочешь устриц, белого вина,
как поздним утром в городке
Коллюре?
Где ветки
яблонь прямо из окна
и препинание платья по – фигуре?
Где мы стояли, за руки держась,
не щекотали памятью заботы,
а под ногами был песок. Не грязь
иль слякоть подмосковного болота.
Как в нотах
нашей встречи плыл простор.
Как, не справляясь с солнечной картинкой,
бессильно щелкал камеры затвор,
и смех дрожал у глаза паутинкой.
 
 
Коллюр Матиса в обрамленье Пабло,
где башни римлян —
сторожа времен.
Тобой и ими
вместе полонён.
Спаси мя, Господи, чтоб память не ослабла.
 

(11.09.12, Collioure)

Пиренейская открытка

 
Когда трамонтана станет мотать ставень,
рассыпая сон. Когда плети
молний над морем,
что чуть на юге,
будут хлестать небо час, другой, третий.
 
 
Тогда в памяти на простыне странствий
проступит нить,
ровно
исходящая из северной вьюги.
Её проследить
и увидать: в слякоть
закопанную колею улицы,
сентябрьские грибы, что не собрать в корзину,
дёготь
вечера (водка пойдет и к устрицам).
 
 
Выбрав якорь,
яхта медленно перейдет середину
фарватера. На выходе из бухты
чуть проберёт морозь,
как на осеннем крыльце ранним утром.
Плащ, сапоги, пакет, ножик.
На разницу времён я составляю опись.
И это всё, что было, есть и быть может.
 

(160915, Montesqieue Des Alber)

Постимпрессионизм

 
Река Рона. Утонувший корабль
зацеплен лохматым канатом
за корму и притянут к причалу.
Сентябрь
погоняет туристов дождем из ваты
облаков, кое-где, нечаянно,
обшитой солнцем по кромке.
Городок Арль
в бесконечной печали
по Винсенту, заполнен коммерцией
из памятников его полотнам.
Остальное – обломки
Рима. Когда-то стоившие сестерции,
сегодня бесценны, судя по толпам,
их обступившим плотно.
 
 
Сувенирная лавка.
Остов Европы,
обираемый на продажу,
помещен в рамку
природы вдоль горной дороги к пляжу,
где постоянны:цвет воды
в Коллюрской бухте под скалой замка,
чаек восходящий крик,
укравших
недоеденное рагу,
Трамонтана, причёсывающая сады
ветра гребнем,
чтобы утром снег, запудривший Канигу,
сверкал, как масштабный штрих
на времени,
заодно заметая его следы.
 

(19.08.17)

Австрийская открытка

 
Ноябрь. Вена. Здание музея. Старший Брейгель.
Наряженная ёлка.
Зачем я здесь?
Гениальные панели,
взвесь
мороси, что воздуха барокко,
легла на спесь
фасадов, на кафедральных башен стебли.
Весь город разукрашен
к Рождеству, что длится месяц
из обветшалых дней.
Как пряна ночь искусственных огней,
когда над улицами люстры светят,
когда ступени лестниц,
не стыдясь граффити,
нарядных девочек ведут на пьедестал.
 
 
Дождь перестал.
В зените
красный шар – как есть намек.
Полотна площадей, холсты дворцов.
Под козырек
парадного подъезда забился фаэтон.
Зажаты тормоза.
Возница что-то мямлит —
немецкого стаккато сухота.
Кариатиде мокрое лицо
поможет вряд ли,
где каменных орлов отбеленный жетон
всё стережет
еврейского квартала воздух
от побега. Барух Ата.
Прижата глыбой память Холокоста
на Юденплац.
Давно ли Питер рисовал те кости?
Почти полтысячи годов тому назад.
 

(26.11.18 , Vienna)

Альпийская открытка

 
Долина гор, зажатая в теснину.
Деревня – ограничена плато.
Авто,
подвластное закону серпантина,
ползёт, не нарушая ни за что
режим, указанный дорожным знаком.
А сверху светят знаки зодиака
прорехами в ночном пальто.
 
 
Вершины белые над тёмным скальным торсом
в контраст с домами, где – наоборот —
белеет низ под чёрным контрфорсом
балкона, сдвинутого чуть впёред.
Народ,
гуляющий по скользким тротуарам,
цветных витрин манящая жара,
вдыхаемая узким кулуаром,
где ледопад блестит. Зимы пора —
наутро скалы поседеют снегопадом,
двора
гостиничного станет не узнать.
А склон, что ночью показался рядом,
Отступит далеко, не дошагать.
 
 
Восход румянит белые косынки
далеких пиков. Светится река.
Краснеет фартук ледника.
Хребта чуть розовеет вязь.
Ты спишь. Подушка сбита. Свесилась рука
с простынки,
в ладошку луч пытается попасть.
Другая жизнь – красивая девчонка,
чьи волосы смеются на ветру,
не преступая смутную черту,
щемит в груди, улыбкою, нечётко.
 

(15.01.15)

Монтерей

 
А помнишь, тогда, в Монтерее,
на улице консервных фабрик,
в ресторанчике, имя которого я не запомнил,
ты у барной стойки пила сангрию?
Неторопливого лета фабула
раскручивалась сама и без предисловий,
и вечер отдавал вкусом рыбы на гриле?
 
 
Никуда не плыл привязанный накрепко рыбацкий
сейнер
к причалу, что скрипел костями,
как будто в бурю,
когда по нему носились дети, передвигались семьи.
Пахло водорослями.
Мы обнимались и глядели на даль лазури.
 
 
От ресторанчика тянуло другой эпохой.
Ветрами. Джазом.
Когда пианино в углу еще играло.
На прокуренных стенах едва держались
черно-белые фотки.
И мы пропустили, как вздрогнуло время и постояло.
 
 
А потом был закат.
Только мы не досмотрели,
как солнце пыталось придать размер океану.
Мы застряли в трафике на фривее.
Ты сомкнула глаза
устало, дыша туманом.
Надвигалась гроза.
Начало недели.
Ах, он был или не был, тот weekend в Монтерее?
 

(29.10.13)

Открытка из Хайфы

 
Здесь хорошо в вечернюю прохладу
пройтись под горку, выпить пива,
посидеть
с друзьями вкупе.
Глазам в награду —
виды на красиво
вознесённый купол
усыпальницы над портом.
В переплетении сетей
из рам подъёмных кранов курлычут птицы.
Рой у хранилища в расчёте на зерно.
Когорта
из террас
восходит от немецкой слободы
в порядке регулярном. Устремиться
вверх по ним и мне, но
не припас
заранее воды,
хотя бы флягу,
чтобы вблизи разглядывать узоры ваз,
внимать ручьям, шуршащим по ступенькам,
вдыхать цветы в вершинах водостоков
и помаленьку
размышлять, забыв напряги,
о равенстве людей от колыбели
и до мгновения, когда уже не храбры.
Сквозь мудрости, услышанные в речи,
смотреть, как волны запада мешаются с востоком
в бокале красного со склонов Галилеи
с пейзажем на кокетливую сабру.
Здесь пил предтеча,
Здесь бывал пророк.
 

(02.02.18)

1990

 
Голубая пора Сан Франциско.
Квартал педерастов.
Здесь без риска
гуляют девчонки, и низкий
туман.
Тут по швам
полинявшая краска
покрывает трамвай,
что чуток не доходит залива
у порта.
Дальше край,
где без смысла
протянулись на вырост
причальные пирсы.
Там крикливые львы
клянчат рьяно
съестное хоть что-то.
Да, на траверсе мыса
заходящая нота
розовеет, увы,
без обмана.
 

(09.90)

Зима в Сан-Франциско

«в притонах Сан-Франциско лиловый негр.»

А. Вертинский. 1916.

 
Притоны кончились.
Порт переехал в Окленд.
Квартиру снять —
не думай, в одиночку
не подступиться.
Дождь по закрытым окнам,
стенам, тротуарам струится
в водосток
под надписью «Течет в залив. Отходы не сливать!»
Бомж,
скорчившись,
везёт тележку: спальник, ну и прочее,
что так необходимо для свободы.
Листок —
дощечка «подайте ветерану».
И подают. Доходы
не велики. Но на марихуану
насобирать
за день – так это точно.
 
 
Ботинки горные,
топорщится «гортексом» куртка-свитер.
Надежда к ночи забрести в приют.
Под капюшоном видно, что небритый,
что кожа чёрная.
Плывут
авто неторопливой улицей в сорочке
из разноцветных домиков. Моторека,
где светофоры по фарватеру наперебой
моргают. Мы едем с дочкой
отыскать щенка,
чтоб в дом внести любовь.
 

(06.01.16)

Сан-Францисский романс

 
Два белых шарика взлетают над Сансетом.
Цветные ленточки не прижимает груз.
Тянусь
за ними взглядом, за сюжетом,
в котором вместе счастье есть и грусть.
Под ветром
высоту глотаю с ними.
Смеюсь на празднике, оставшемся внизу.
Мне виден океан, сегодня синий,
не то что давеча в осеннюю грозу.
 
 
Цветные домики, спешащие под горку,
вдоль сетки улиц, где с краёв туман,
и зайчиков пускающие створки
распахнутых оконных рам,
где шторки
разлетелись. Видно тесно
им обниматься было в полный штиль.
Два белых шарика. Ещё покуда вместе
проходят церкви утончённый шпиль.
 
 
Две тёмных точки исчезают в отдаленье.
О чём бишь я? – Давно зелёный свет.
Лишь груз от ленточек в портфеле на сиденье
да трафиком задушенный проспект.
 

(01.11.14)

The wine trail

 
Намек на свет. Так розовой полоской стиля
запущен день. Бежит строка из под портьеры
ночи
и произносит птица, сдвинув крылья,
заклинание восхода. И ты не прочь бы,
пославши всё, отправиться, к примеру,
на пляж, забраться на вершину,
вместо того, чтоб складывать и что-то умножать.
Там в полной мере грудью задышать
вдали от смога,
но бытие в контраст природе беспричинно.
 
 
Пирога
памяти, где арифметика – весло,
сгребет людей в коллекцию записанных нейронов
и так оставит. Расставанья на перронах
и встречи в аэропортах. И, если повезло,
картинка чёткая надолго сохранится.
Как хорошо, когда всплывают лица,
в подробностях, событиям назло.
 
 
Я помню столики и зонтики —
цвет голубой
на фоне неба, тоже голубого.
Винарню, лето, мы с тобой
в Сономе.
Под ломтики
поколотого сыра
вино поэзии, налитое в бокал.
Оскал
 
 
оставленного мира
за стеклом.
И мы вдвоём.
 
 
Как просто жить, когда б коротким мигом
являлась жизнь!
Душа растет, сменяются вериги —
под них пляши.
 
 
И я пляшу. И даже, если часто
в сомненьях
серый,
проржавевший день,
надежда-свет, что память неподвластна
изменениям —
есть вера.
Ну, хотя бы веры тень.
 
 
Темно. Восход ещё в намёке.
Когда вдруг мозг
как вспыхнет, вспомнив
(какая блажь
зажжет нейронов токи?) —
Неважный тост,
бокал вина в Сономе.
И весь пейзаж.
 

(16.07.17)

Сан-Франциский трамвай

 
Я снова живу в городе звенящих
трамваев,
скрипяще
огибающих угол, где магазин, аптека,
оживших, игрушечных, сошедших с фотографий
прошлого черно-белого века.
Я опять на коленках
джинсов
наблюдаю дырки. Билли она или Ленка?
Подножке вагончика это безразлично,
железно, по-фиг.
Сжато время площадкой до степени “спешите”.
Мне к доктору. В очередь.
«Дышите, не дышите».
Без завтрака на анализ крови.
 
 
Только кровли
у этого города:
черепица,
плитка или, до сих пор, дранка.
То ли память, распорота
запахом шпал,
то ли лица
в стеклах,
знакомы по тому, как спозаранку
зевают.
То ли я тебя уже провожал.
Людям не отведено столько,
сколько могут прожить трамваи.
 

(15.10.19)

The 49-er

 
Золотоискательский городок,
застроенный офисами хай-тека.
Отрог
горы. Паркинг.
Электромобиль мордой у перевязи —
кормится через провод.
Арка.
Старенькая библиотека,
подающая повод
вспомнить о книгах, как способе связи
с первобытной культурой ушедшего века.
 
 
Старатель, не ведающий одиночества,
ковыряет айфон – но переходит к компьютеру,
когда становится нестерпимо.
На экране, как фон, бежит незакрытый чат.
Равнодушный к почерку,
он стучит пальцами.
Слушать муторно
как строчат.
 
 
Пилигримы из туристов-скитальцев
чириликают фотки
викторианских зданий
на фоне
вывесок мировых фирм.
Залив. Порт. Высотки.
Боевик-фильм.
Герой. Конечно же, герой-одиночка.
Благородный, непобедимый.
Где-то это уже было.
Сюжет, убедительно
проходящий через точку
невозврата
из азарта
погони за золотой жилой.
 

(10.07.14)

Закат

 
Есть день в сезоне, вставленный особо
в цепочку дней, идущих до и после.
По обе стороны заботы, неотложные
столь строго,
что мысли о другом и вовсе
невозможны.
Но день уже плывет неторопливо.
Он дан, чтоб слушать красоту гармоний,
чтоб не грустить о той, быстротекущей,
он вносит с медленным приливом
аммониевый
запах водорослей, и этот запах глушит,
времени шумы, пронзив до первобытного начала.
 
 
Покинуто компьютерное кресло.
Оставлены тревожные событья
без вниманья. Всё замолчало.
Я ли та отчаянная
белка, застывшая в зените
поворота? Я человек или оркестр?
Кутить на все,
чтоб, отразившись от небес,
земли коснувшись, став вторичным, став бездушным,
стыть в суетливом колесе?
 
 
Сказать честнее,
чаек беспокоит только рыба,
в подплечья скал вносимая прибоем.
А мне дарован день – живу его, прощенный,
и проживаю напрочь как задаток,
чтобы следить за красной глыбой,
медленно влекомой на закланье
на водяном щите.
 
 
И пусть пока в моем кармане
лишь чешуя, при пересчёте —
весь остаток.
Финальный такт заката в океане…
Всё умолкает в нищете.
 

(30.10.18)

Французский квартал

 
Снимаю шляпу.
Электрогитара, ударник, контрабас
и сакс.
По трапу
клапанов пальцы —
это почерк синкопы.
Баритон – шрапнелью звука
тянется вязь танца.
Его стопы
по сцене в резонанс с моими,
что по палубе зала.
Труба, подстрелившая мысль
о бегстве,
мимо
узоров решеток домов квартала,
взорвала
мотив, что почти на бис
обвил балконы плющом из детства.
 
 
«Нью Орлиинс»,
твои женщины прибывают в гробах
для продолжения рода.
Твои пираты спасают отечество,
Слушая свой пах,
им диктующий мысли.
И даже сирена полиции, как часть природы,
попадает в такт
тромбону беспечности,
играющему – ах,
как бессильны числительные!
 
 
«Нью Орлиинс»,
джаз твоих мини-юбок
отплясывает вниз
по улице в параде «Марди Гра».
Принц,
поднимающий бутафорский кубок,
как приз
за лучшую роль. С утра
декорации из галерей в кованых решётках
и в живых цветах,
реальностью подтверждают прошедший вечер.
Дешёвых
бус убранство на проводах,
на ветках. Сердечно
вторящий джазу старый колесный пароход
времени вопреки
и по влечению
капитана берёт низкую из нот.
Гудок плывёт
ветром, дующим по течению
величественной реки.
 

(07.02.16)

Открытка с Ки-Веста

 
Черепаха ползёт по песку в направлении корма.
Мент штрафует водителя за высокую скорость —
лицо истекает потом, безупречная униформа
скрывает толстое тело, как протез прикрывает полость.
Жара, отражаясь от солёной воды, мешает мысли.
Надежда лишь на кондиционер в питейном баре,
где рубашка, наконец отлипнув от тела, повиснет
освобождая подмышки для участия в перегаре.
 
 
Домик великого писателя в цветных шляпах —
кишит туристское развлеченье.
Кошки, переступая на шестипалых лапах
клянчат бутерброд, печенье
или просто ласку.
История, затасканная,
в коммерческих целях обрастает сюжетной прытью,
когда экскурсовод, декламируя неизвестные факты,
излагает её, как сказку.
Как корабль во фрахты,
музей сдаётся под свадьбы или бизнес-события.
 
 
Отпуск, протекающий на Ки-Весте, пропах сангрией,
катанием на водных лыжах и тому подобным.
Так и хочется приказать мгновению: замри и
остановись.
 
 
Но приходит электронная почта. С утробным
звуком айфон выплёскивает на пляж
реальность быта.
Гамак у моря больше не вписывается в пейзаж,
составленный из хижины рыбака и его корыта.
Так что пора отправляться и залатывать сеть —
Какая проза.
И только светило сумеет по-королевски сесть,
остужая закатом воздух.
 

(29.04.15)

Открытка из Константинополя

 
Немного осталось камня стоять на камне от тех времён,
в которых летописи историю в буквах жмут.
Когда эллины с персами тут сражались.
Кто из них убиён, кто пленён,
кто потом продан в рабство.
Крут
спускающийся берег, где разбежались
волны, бороздя сонное царство -
Золотой Рог.
Внезапен басовый звук-гонг
корабля в проливе сближающихся
континентов.
Ночь над Бизантиумом,
покрытая болтовней чаек в стадии
поиска корма.
Стебли подсвеченных минаретов,
у глыб мечетей в оттенках серого с ярко жёлтым.
(Жёлтый – здесь вообще норма.)
Я, ничейной страны турист,
оторванный непониманием языка,
гляжу, как, наверное, рыбы смотрят на мир людей,
шевеля ртом.
Это истории твист -
Христиано-Исламия, спущенная свысока
на Эллино-Персидский дом.
 

(01.05.19)

Новозеландский пейзаж

 
Навигируя асфальт по Зеландии,
переосмысливаешь размеры земного шара
и его движение по орбите. Мантию
суеты, сотканную из жара
работы,
заменяешь на плавки.
Северные широты
используешь лишь для справки
о финансах при оплате за кров
в местах постоя,
там, где поголовье овец и коров
численностью превосходит людское.
 
 
Удивляешься на Млечный Путь
из светящихся червяков,
живущих во тьме пещер,
где своды и тишина не давят на грудь;
на водопады из ручейков,
несущиеся через щель;
на апрель
в Квинстауне
в жёлто-зелёных пирамидках из тополей.
Берёшь паузу на печенье-брауни
с чашкой латте
у озера, где уходит в плавание
пароходик, которого не дождаться обратно.
 
 
Потому что ты одноразовый гость,
с перспективой мотеля
в сотне километров к югу отсюда.
И уже давно пора катить из апреля
в май фьордов, толкая трость
переключения скоростей, подспудно
сожалея
о краткости срока,
то есть о плотности впечатлений
в единице времени.
От этих мест не хочется проживать врозь.
но столько
человеку не отпущено в одном поколении.
 

(09.05.14)

Гавайские открытки

1

 
Развалины русского форта Елизаветы.
Крики диких петухов, клюющих по кромке пляжа.
Островок Кауаи. Дым твоей сигареты
по правилам – криминальная часть пейзажа.
Влажность
такая, что подъём по тропе
мало чем отличается от посещения парной.
Лиана, как популярное канопе,
преобладает и в архитектуре пивной,
где за стойкой ставни на раскрытом окне.
Картинка: вид на школьное футбольное поле,
сбоку обрезанное стеной,
на поле – памятник победе в японо-русской войне.
Больно.
 

2

 
Я смотрю на огонь первобытной душой в обрамлении
страха.
Он течёт, не спеша, и по капле спадает на пляж.
Закипает волна, исчезая, мешается с прахом
вулкана.
Остров движется в море. И растёт остывающий кряж.
Панорама
из пальм и древесных хвощей,
где шумит водопадом река,
неизменна.
Лишь теряется ценность привычных вещей,
когда время – синоним песка.
 

3

 
Полвека спустя после окончания большой войны
посреди бухты – полузатопленный корабль
стоит памятником её началу.
Но говорит больше о её тщете.
Посетители Оаху, в основном, влюблены
друг в друга. Судя по толпе у причала,
очень многие вообще
из Японии.
Медовый месяц.
Широченный песчаный пляж.
Зеленоватый теплый океан.
Если
каждая семья, как ветка, пускает свой корень,
то кто здесь чужой, кто наш?
Баньян.
переживший войну, растущий с эпохой вровень.
 

(22.02.15)

«Все дело в недостатке солнца…»

 
Все дело в недостатке солнца.
В засилье серого оттенка.
В дожде
по стенкам,
по стволам и кольцам,
нарисованным на флаге.
И вообще,
в избытке влаги
во всем: в движении,
в словах и в мыслях,
в их отраженье
на бумаге,
в песнях, в истинах
в непостиженьи их.
 
 
Не света мало, но тепла.
Про жизнь подмечено – текла.
и масса правды в наблюденье
о связи осени с любовью,
точнее с тенью
любви былой.
И назначенье
«Октября»
не в том, чтоб мы с календаря
читали слово под картинкой.
А в том, что, строго говоря,
зовется «нонсенс» —
оторвавшись от блондинки,
заметить недостаток солнца.
 

(10.87)