Kitabı oku: «Соборный двор»

Предисловие

Религия в России больше, чем религия

Лев Митрохин, академик РАН

После развала СССР тема религии стала одной из приоритетных. О ней высказывались, кажется, все – от серьезных специалистов до бойких журналистов, склонных к сенсациям. И вот книга А. В. Щипкова – если не ошибаюсь, первый сборник журналистских (не проповеднических, исторических или теоретико-философских) публикаций о религии. Это хороший повод для того, чтобы поразмышлять о роли mass media в создании религиозной ситуации, в которой мы сегодня пребываем.

Вспомним, как это начиналось. Политика гласности отозвалась потоком материалов о «белых пятнах» истории, которые проступали только цветом кровавым; произошел обвал всей системы официальных идолов и идеалов; с негодованием было отвергнуто репрессивное большевистское безбожие; в обществе воцарился тягостный духовный вакуум. В этой обстановке лишь религия могла восприниматься как мировоззрение, символизирующее полный разрыв с прежним тоталитаризмом, а вскоре и как панацея от всех социальных и моральных недугов. Не только религиозные, но и большинство светских авторов провозгласили лозунг «Без религии у России нет будущего». Наступило время страстного токования: «покаяние», «духовность», «святость». Сегодня мы живем в «светском государстве», где религия (прежде всего, православие) фигурирует как едва ли не как официальная идеология, как главный исток российской духовности и патриотизма.

Может показаться, что цепочка этих событий выстраивалась как бы автоматически, само собой. На самом деле, процесс, до сих пор безмятежно именуемый «перестройкой», уже на начальной стадии вышел из-под контроля его социологически малограмотных «инженеров». Поскольку сколько-нибудь ясное представление о том, как относиться к церкви и религии, у них отсутствовало, то официальная печать до последней возможности отстаивала догмы ленинско-сталинского атеизма.

Несколько забытых фактов. 30 июля 1986 года «Комсомольская правда» публикует статью И. Крывелева «Кокетничая с боженькой», в которой В. Астафьев, Ч. Айтматов, В. Быков торжественно уличаются в богоискательских грехах. Попытка Е. Евтушенко защитить коллег привела к появлению в газете (10.XII.86) статьи «Не вера, а знания» С. Калтахчяна, который зачислил поэта в число тех, кто «не в ладу с известными истинами марксизма-ленинизма и допускает мировоззренческую путаницу». Она вызвала острую дискуссию, и партия в своем директивном «органе» решает внести полную ясность. 28 сентября 1987 года «Правда» разразилась передовицей «Воспитывать убежденных атеистов», в которой говорилось: «Ленинский принцип классово-партийного подхода к религии как ложной от начала и до конца системе взглядов и сегодня остается в силе», и поэтому главная задача состоит в том, чтобы «наполнить все формы и средства атеистического воспитания глубоким политическим содержанием» (курсив мой – Л. М.). Ободренная такой поддержкой комсомольская газета публикует (21. Х. 1987) боевитую статью журналистки Е. Лосото, в которой И. Крывелев и С. Калтахчян предстают в облике бестрепетных рыцарей в борьбе с новоявленными обскурантами. Эта инерция «воинствующего атеизма» действовала вплоть до развала КПСС.

Так что решительные сдвиги в религиозной ситуации, определялись не кремлевскими мыслителями, а преимущественно давлением «снизу», энергией mass media, вырвавшимися на свободу. И если сегодня мы констатируем серьезные достижения в обретении религиозной свободы, то не грех с благодарностью вспомнить о журналистских выступлениях «Огонька», «Литературной газеты», «Московских новостей» и многих других изданий, во многом формировавших общественное мнение и ревностно подталкивающих власти к реформам государственно-церковных отношений. В эти годы свои первые шаги на журналистском поприще делает и А. В. Щипков.

Моя встреча с ним приходится на начало 90‑х годов. В 1993 г. Д. Фурман и С. Филатов, уже издавшие два солидных сборника («На пути к свободе совести» – 1989, «Религия и демократия» – 1993), предложили мне стать ответственным редактором третьего и передали объемистую (более 3 а. л.) рукопись А. В. Щипкова «Христианская демократия в России». Это была первая обстоятельная работа на предельно актуальную тему (разношерстные религиозно-политические организации в эти годы росли как грибы). Автор обобщил громадный фактический материал, прежде всего интервью с лидерами соответствующих партий и союзов. При этом он проявил теоретическую грамотность в объяснении сложившейся ситуации, в том числе и непреодолимых трудностей, с которыми столкнулись христианские демократы в традиционно православной стране. Короче говоря, это была удачная работа, и я не только опубликовал ее¹, но и предложил автору подготовить на ее основе кандидатскую диссертацию, которую А. В. Щипков успешно защитил в Институте философии РАН. (В скобках замечу, что удивлен, почему он не включил эту работу в сборник: она украсила бы его.).

Переиздание публицистических материалов – дело рискованное. Журналистика – жанр оперативный, это определяет и ее преимущества, и ее недостатки. С одной стороны, она по горячим следам описывает и оценивает необычные, «отклоняющиеся» от нормы факты, рассказ о которых вызывает массовый интерес. С другой, они, так сказать, по своему определению недолговечны, их прежние оценки быстро теряют свою злободневность. Но в данном случае речь идет о религии, и здесь имеются некоторые тонкости.

Вот уже 15 лет мы живем в достаточно бестолковой религиозной ситуации. Кардинально меняется прежнее отношение к вере в Бога, выходят наружу десятилетиями копившиеся противоречия, лихорадочно, часто вслепую, без понимания долговременных последствий вводятся новые регламентации, которые вскоре отменяются, появляются, расцветают, а потом уходят на второй план ранее немыслимые религиозные образования, меняется сама география распространения религиозных объединений. Причем все эти сдвиги и противоречия далеки от завершения, и власти по-прежнему пользуются методом проб и ошибок. В этих условиях именно легкая на подъем журналистика способна не просто описать подвижную религиозную мозаику и ее причудливые метаморфозы, но и подсказать разумные, «цивилизованные» пути решения возникающих проблем.

И тогда далекие факты и эмоции вновь оживают, обретают злободневность в наших сегодняшних тревогах и размышлениях. Уже не новость, но еще не документ эпохи – в этом зазоре и живут сегодня, журналистские публикации, увидевшие свет за минувший десяток лет. Такое совмещение актуальности, предполагаемой самим жанром, с неактуальностью фактической дает эффект отстранения от них: мы смотрим не из той точки, в которой они были написаны, и невольно соотносим их с нынешней, уже изменившейся ситуацией. Тем более, что сегодня религия в России – нечто большее, чем просто религия, ее не отделить от многострадальной истории отечества, а поэтому вдумчивое описание недавнего религиозного прошлого – это рассказ о становлении нынешнего общества с ненавязчивыми подсказками на будущее. Так что публикация сборников лучших журналистских материалов – дело не только увлекательное, но и необходимое. Уверен, что это в полной мере относится и к книге Александра Щипкова.

В одном из своих писем ко мне А. Щипков не без добродушной самоиронии так повествует о предыстории данного сборника: «Меня немного потрепали власти советские. Но не смертельно. Пропустили через жернова мягкие: исключили из института, послали на перевоспитание служить в Туркестанский военный округ, обучили разным рабочим профессиям. Всё вещи полезные. А в конце 80‑х потеплело, и я стал пописывать статейки в разные издания. Да и пристрастился к этому занятию. А позже неожиданно пригласили работать на Радио России, программы о религии делать. Тут меня Вы и заметили и благословили пообщаться с людьми академической школы. Так и оказался я артистом разговорного жанра, с дипломом кандидата философских наук и непреодолимой тягой к письменным занятиям».

Во всех материалах зримо виден автор – самобытный, познавший по чем фунт лиха, но сохранивший какую-то детскую непосредственность и романтически-восторженное отношение и к жизни, и к своим делам в ней. Здесь, впрочем, мне особенно рассуждать нечего. В интервью «Огородников и другие: как это было» А. В. Щипков с подкупающей искренностью не только поведал о собственном пути в сочинительство, но и подсказал отличительные черты своего будущего стиля: категоричность оценок, лексическую изобретательность, сходную с игрой, чувство слова и юмора.

Я пишу не внутренний отзыв или рецензию, а что-то вроде доброго напутствия младшему коллеге, а поэтому удержусь от раздачи автору лавровых венков и розог. Каждый читатель волен распределять их по-своему. (Кстати, в примечаниях автор довольно трезво судит о качестве своих публикаций). Лишь несколько беглых дружеских соображений.

Собранные в книге статьи не укладываются в какой-либо единый ряд – перед нами жанровая и стилистическая мозаика: статьи, в которых поднимаются вопросы теории, этнографические отчеты, интервью, эссе, жанровые зарисовки, назидательные сказки, в которых рассказчик как бы уходит в сторону и выносит на суд читателя своих героев, располагая их в некоем условном, не хронологическом времени – между стилистикой 19 века и фактологией конца 20‑го. (Такова, к примеру, зарисовка «Епископ и муха», основанная на реальном факте).

Не менее разнообразны и темы: религиозная ситуация в различных регионах страны, портреты примечательных людей, встретившихся автору, взаимоотношение государства и церкви, десакрализация политики и политизация религии, христианство и биоэтика, православный рок-н-ролл, комментарии к статистическим данным, суть и задачи религиозной журналистики и т. д. Разумеется, сегодня эти материалы не выглядят равноценными.

Наиболее удачны, на мой взгляд, основанные на личных встречах характеристики религиозной ситуации в различных регионах (на Украине, в Белоруссии, Грузии, Карелии, Якутии и т. д.), портреты видных религиозных деятелей, например, митрополита Иоанна (Снычева), архимандрита Зинона, критические выступления против людей, равнодушных к судьбам церкви (а значит и верующих) или искажающих православное кредо. Излишне инструктивной и не во всем убедительной выглядит статья (1993) «Тоталитарные секты» (едва ли главное средство против влияния религиозных культов – это «сомнение», Церковь Муна и Общество сознания Кришны существенно различаются между собой и т. д. Здесь, по-видимому сказался пафос православных авторов, которые и баптизм обличают как «секту»). В то же время материалы о Богородичном центре и Белом Братстве написаны живо и читаются с интересом.

Как председатель Гильдии религиозной журналистики А. В. Щипков чувствует себя ответственным за солидное теоретическое разъяснение дела, которым он занимается, за подъем престижа религиозной журналистики. Думаю, что он прав: пока эти «статьи несовершенны», в них «слишком много эмоций» и споры на эту тему следует продолжать. Я могу лишь пожелать ему успеха, хотя и сейчас автор выявил целый ряд содержательных тонкостей и нюансов.

Кстати сказать, внимательный читатель заметит, что взгляды самого автора за минувшие годы претерпели определенную эволюцию. Если раньше он ратовал за полную религиозную свободу, то теперь отстаивает необходимость разумного контроля и даже предлагает создать при администрации президента РФ светский Департамент по культам в качестве органа, вырабатывающего стратегию в области религиозной политики.

Можно согласиться с А. В. Щипковым: для регулирования сложных государственно-церковных отношений сама по себе регистрационная система недостаточна Ссылаясь на опыт Грузии и Армении, он выступает за «конкордатную» систему взаимоотношений между государством и религиозными организациями, при которой обе стороны берут на себя определенные обязательства. Против такой идеи возразить трудно. Однако, возникают опасения, не получится ли так, что власть получит возможность наделять правами (или отбирать право) у организаций по собственному усмотрению? Выведет ли подобное соглашение из тени все еще непрозрачные для общества отношения между светскими и церковными властями, или только послужит ущемлению прав «нетрадиционных конфессий»? Все эти вопросы надлежит решать юристам, но сама постановка вопроса, безусловно, перспективна.

Одним словом, А. В. Щипков – автор компетентный, искренний, увлекающийся, изобретательный, склонный к эпатажу и жанровому озорству; его материалы переносят нас в мир недавних «перестроечных» переживаний и эмоций, так или иначе перекликающихся с нынешними тревогами; в них много поучительного для каждого, кто всерьез озабочен будущим России.

28 августа 2002 года.

Академик Российской академии наук

Л. Н. Митрохин.

От автора

В книжку «Соборный двор» включены статьи, написанные в 1991–2001 годах. Они писались по горячим следам протекавших событий и потому с одной стороны отражают религиозную жизнь страны этого периода, с другой – сами являются частью этой жизни.

Статьи разные. По темам, по жанрам, по стилистике. Публицистика, социологические очерки, интервью, фельетоны, тексты сценарных планов для радиопрограммы «Во что верит Россия», которую я веду с 1996 года на Радио России.

Темы меня интересовали разные, но все они, так или иначе, были связаны с религиозной тематикой: церковь и общество, новые религиозные движения, национальное язычество, христианские партии, государственно-церковные отношения, проблемы русской религиозной журналистики.

От разношерстности тем – и название книжки. Если меня спросить, какой бы эпиграф я выбрал к «Соборному двору», то я бы, пожалуй, остановился на цитате из замечательного армянского поэта и богослова Григора Нарекаци:

«Добрым и злым,

Боязливым и храбрым,

Мужчинам и женщинам,

Повелителям и подвластным,

Дьяконам благонравным,

Священникам благочестивым,

Епископам неусыпным и попечительным,

Наместникам Божьим на престоле патриаршем,

Кои раздают дары благодати и рукополагают.

Всем им подношу я книгу свою.»

А.Щ.

Огородников и другие: как это было

Интервью журналу «Истина и жизнь»²

Опубликовано: Журнал «Истина и жизнь». – 1998. – № 8.

Свящ. Александр Хмельницкий: Как и когда возник Христианский семинар?

Александр Щипков: Семинар был организован в первой половине семидесятых годов. Не за один день, не за один месяц. Инициатива исходила от Александра Огородникова, студента ВГИКА. «Семинаристы» в основном рекрутировались из круга духовных чад отца Дмитрия Дудко. В то время все было проще, нежели сейчас. Нам не требовалась регистрация, печать, «крыша». Мы организовались простым самопровозглашением, «печатью» нам были длинные волосы и троекратное целование при встрече, а «крышей» – Господь Бог.

Вокруг отца Дмитрия Дудко крутилось довольно много православной и околоправославной молодежи. Надо сказать, что его приходская община не была так четко организована и структурирована, как, скажем, общинные группы отца Александра Меня. Мы съезжались в подмосковные деревни Кабаново, затем Гребнево, где служил отец Дмитрий, на субботу и воскресенье, порой до ста пятидесяти человек набивалось в избушку. Вечером долго вычитывали правила, исповедовались, наутро – литургия; основное общение протекало за трапезами, переходящими в долгие разговоры. Здесь мы знакомились, здесь завязывалась дружба, возникали симпатии и антипатии, здесь рождались всевозможные идеи. В том числе и идея создать некий «семинар» для самообразования. Ведь для большинства из нас дорога в духовную семинарию была закрыта, так как на всех чадах отца Дмитрия стоял «антисоветский» штамп.

Ну, а вы-то в это время в Питере жили?

Нет. В Питер мы с семьёй вернулись в 80‑м году, а в то время жили в Смоленске. И попал я к отцу Дмитрию совершенно случайно. Услышал по «вражьему голосу», что есть такой замечательный священник в Москве, который не боится советской власти, и мне было очень любопытно. Я был школьником-десятиклассником и на зимние каникулы приехал в Москву, погостить у маминой подруги, поболтаться по Кремлю, Третьяковке, ну, что положено делать примерному мальчику из интеллигентной семьи, а сам потихоньку поехал в Кабаново. Просто посмотреть на «антисоветского» батюшку. Все антисоветское привлекало меня, усиливало юношеские романтические устремления и давало ощущение свободы. Я был совершенно нецерковный, нерелигиозный мальчик, но наша семья была критически настроена к советской власти, и я восхищался всякими героями, которые боролись и которых сажали в тюрьмы.

Приехал я в Кабаново в зимний солнечный, морозный день. Маленькая деревянная церковка. Попал на венчание немолодой уже пары, почти пожилой, как мне казалось тогда, – им было лет по сорок. К моему удивлению, меня не выгнали. Отец Дмитрий спросил, крещен ли я и, получив утвердительный ответ, сказал: бери венец и становись за женихом – шафером будешь. Я взял венец и навсегда остался в Церкви. Конечно же, позже пришлось пережить крутую ломку. Ощущение Бога давило меня, пугало. Это случилось так внезапно, что я пытался стряхнуть с себя веру и вернуться в прошлое привычное состояние. Потом понял, что это невозможно, и мне стало страшно – я осознал нутром, что стал другим. Никакие сформулированные богословами термины, ни «преображение», ни «метанойя», ни «рождение свыше», не могут передать того состояния, оно не поддается рефлексии. Сочетание несочетаемых ощущений – блаженной полноты существования, ужаса от присутствия рядом некой громадной божественной силы и полного раскрепощения, полной свободы. Той свободы, к которой рвался, и которую получил совсем в ином облике.

Я всегда вспоминаю отца Дмитрия с любовью и благодарностью. Надо сказать, что он никого не принуждал, ни на кого не давил. Авторитаризма не было. Сейчас некоторые говорят, что он был достаточно жесткий человек, но на себе я этого никогда не испытывал. А параллельно шла совсем другая жизнь: школа, затем институт, субботники, танцы, стройотряды…

Тогда же вы познакомились и с Александром Огородниковым?

Да. К тому времени Саша уже был воцерковленным христианином и прошел свой путь. В юности он был убежденным ленинцем, комсомольским лидером в маленьком татарском городке Чистополе, но всегда находился в каком-то энергичном поиске своего места. Учился в разных вузах страны. Он всегда был склонен к самоорганизации и к организации вокруг себя людей, в нем есть некая административная жилка. По крайней мере, была тогда. И когда он проделал свой сложный путь и попал в Церковь, то и здесь он пытался что-то организовать. После комсомола он увлекся движением хиппи, путешествовал по стране автостопом, ездил на хипповые тусовки в Прибалтику. Снимал фильмы о хиппи. За это его, если я не путаю, и выгнали из ВГИКа. Все мы тогда были немного хиппи, немного монархисты: носили длинные волосы и косоворотки, не очень понимая, где в нас русская часть, а где – западная.

Именно Саша предложил организовать семинар для самообразования и для того, чтобы осмыслить собственное появление в Православной церкви. Это был первый шаг, на который довольно много народа откликнулось, потому что учиться нам было негде. И мы читали друг другу лекции. Все это имело на первом этапе доморощенный вид. Прочитает человек книжку, и как в институте на семинаре: прочитал – рассказал товарищам. Но на самом деле на нашем семинаре это было не главное, это была только форма. Главным же было общение, бессонные чаепития, притирка друг к другу. В действительности мы были втянуты в процесс организации христианской общины, и сами не сразу это осознали. Это был процесс воцерковления и опыт христианской любви. Опыт, который наложил на нас отпечаток на всю последующую жизнь.

Но община наша жила без священника. Формально мы все были около отца Дмитрия Дудко, но он относился к инициативе чрезвычайно моторного Огородникова с некоторой настороженностью. Может быть, тут отчасти ревность была, отчасти – опасение за наши судьбы. Помню, как отец Дмитрий долго уговаривал меня не лезть под колеса системы, завершить учебу в институте, получить образование и диплом, чего так и не получилось в конце концов – выгнали перед госэкзаменами. Возможно, он чувствовал свою ответственность и пытался нас удержать от излишней горячности. А мы, конечно, лезли на рожон, и нам хотелось лезть на рожон, доставляло удовольствие. Кроме того, отца Дмитрия не могли не шокировать наши юношеские проделки. Например, в дворницкой на проспекте Мира, где работал и жил Саша, по его сценарию был поставлен балет «Ленин – супер стар». Негры, перепоясанные пулеметными лентами, изображали большевиков. Они танцевали с большевичками – большевички были одеты в красные колготки и густо дымили «Беломором». Па‑де‑труа Ленин‑Крупская‑Дзержинский доводил публику до истерического хохота, а заключительный вынос тела вождя сопровождался пуском сероводорода из специальных пузырьков. Говорят, что в аду преобладает именно этот запах…

В конце концов у нас сформировалась настоящая община. Мы собирались достаточно часто, минимум раз в месяц, из разных городов: из Минска, из Смоленска, из Витебска, из Петербурга, из Уфы, из Москвы. И у нас было ощущение кипения жизни и ощущение, что вся Россия вместе с нами.

Реально всех находил и собирал Огородников. Он невероятно талантливый, яркий и артистичный человек. Если он передает тебе «поклон от почаевских монахов», так это не на словах поклон – падает на колени, и бах! – лбом об пол. Тут, вам покажется, элемент театра, но это не было театром, это не было искусственным или наигранным, это все было живо. Мы входили в новые роли, потому что мы пришли в Церковь, в совершенно иной мир, где люди иначе разговаривают, иначе ходят, иначе одеваются, иначе думают, они не такие, каков окружающий нас «красный мир». Вот эта антисоветская, а за ней скрывалась неотрефлексированная антиэтатисткая, составляющая была для многих не менее объемна, чем религиозная. И в этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. Вспомните, ведь и православные катакомбники, и баптисты-инициативники идею советского антихристова государства поднимали до религиозного уровня. Мы ощущали, что наше призвание – не походить на окружающий нас мир.

Никакой жесткой структуры в Семинаре не было. Никакого членства. Большей частью мы собирались по разным квартирам в Москве. Иногда в Питере, иногда в нашей смоленской квартире. Будущий историк вправе будет написать, что в Смоленске находилось отделение подпольной православной организации «Семинар». На самом же деле живая жизнь гораздо милее и прозаичнее. Просто в нашей квартире собирались мамины ученики (она преподавала французский язык в педагогическом институте), приходили мои друзья-студенты, к Любе, моей жене, приходили подруги. То мы занимались латынью, то читали «Лебединый стан» или «Реквием», а попутно шли разговоры. Позже устраивали библейские чтения. И все это по-домашнему, попросту. В общем, это были традиционные кухонные посиделки, но мы остро ощущали причастность к общему делу. Семинар был не столько организацией, сколько общением. А вот когда во второй половине 70‑х мы купили дом, это уже, конечно, был серьезный шаг в организационную сторону.

Дом покупали в складчину, но основную сумму нам дали монахи Почаевского монастыря. Дом находился в Калининской области, теперь Тверской, на станции Редкино. Это был очень интересный дом: старый, большой, рубленый деревенский дом, на котором висела мраморная мемориальная доска с надписью, рассказывающей о том, что в этом доме жил художник, если мне не изменяет память, академик Творожников. Это обстоятельство придавало нашему дому какой-то определенный шарм. Мы мечтали повесить на коньке трехцветный российский флаг и объявить маленькую свободную территорию в 15 соток, где мы живем сами по себе. Вот наш дом, вот наш забор, вот наш сарай, огород, малина, и здесь мы собираемся на наш Семинар. И с тех пор мы собирались только в этом доме.

В тот период вот это и была наша Церковь – наша община. Все мы были православными, все ходили в храмы, все причащались, но поскольку реально-то приходской жизни в Церкви не было, то вот это и была такая наша молодежная форма приходской жизни. Хотя среди членов Семинара были и зрелые люди. Например, моей маме было уже за сорок…

Саша мечтал поднять уровень нашего семинара, скажем, пытался пригласить С. Аверинцева, И. Шафаревича в Редкино читать нам лекции, но они уклонились от приглашений. Позже, уже в начале 80‑х в Москве и Питере появились группы, где образовательная работа была поставлена более основательно, была более законспирированна, с нормально разработанными учебными программами. И издание самиздатской богословской литературы в 80‑е было налажено почти профессионально. А в первой половине 70‑х это все еще только назревало. Огородников был одним из первых. Именно он придумал сам термин «семинары», и мы себя в шутку называли «семинаристы», хотя, повторяю, образовательный момент был далеко не главным. Для меня самое главное было – форма православной общинной жизни. А в церковь мы ходили пешком в соседнюю деревню…

И власти вас, похоже, не трогали?

Постепенно стали трогать. Так или иначе возникали какие-то неприятности то у одного, то у другого. Больше всех, конечно, у Саши, поскольку он был организатором. Задним числом, четверть века спустя, нужно смотреть на ситуацию более трезво. Конечно, власти нам дали попрыгать какое-то время. То была «хельсинкская» пора, и власти вынуждены были дать стране маленький люфт…

Вторым по значимости человеком в Семинаре был ленинградский филолог Владимир Пореш. Он родом из Смоленска и учился у моей мамы. Затем переехал в Питер и работал в «бане», т. е. в Библиотеке Академии наук. С Огородниковым они познакомились при следующих обстоятельствах. Стоял Пореш на Невском проспекте: борода, длинные волосы и джинсы. Навстречу идет человек – тоже борода, тоже длинные волосы, тоже джинсы. Подходит и спрашивает Пореша: «Вы антисоветчик?» – «Да». – «Можно у вас переночевать?». Это был Огородников. Они с Порешем стали большими друзьями. Это Сашина черта – он умеет находить людей.

Просто вот так интуитивно, по внешности?

А почему нет? Сегодня труднее, но все равно православного и кришнаита вы выделите из толпы без большого усилия. А в 70‑е годы ошибиться было практически невозможно…