Kitabı oku: «Перед грозой», sayfa 10
23
«Расстрел»
Январь 1943
С улицы раздался непонятный шум, когда Подерягины ужинали консервами из сухпайка Ганса, который им вот уже три дня торжественно им вручал по банки тушенки. Акулина варила с нее суп, который с большим желанием наворачивали ребятня, да и дед Федька иногда просил добавки, хотя не принимал того, что их угощает враг.
После акции партизан Подерягин ходил весь день задумчивым и злым. Сорвал злость на Николае, обозвав его бездельником, отругал Шурочку за разбросанные куклы по хате, и только заступничество Акулины спасло детей от того, чтобы не быть отпоротыми. Заметно было, что Подерягин – старший волнуется, нервничает и уже жалеет, что не согласился на предложение Говорова и не пошел вместе с остальными. Ведь нет ничего хуже, чем просто сидеть и ждать результата.
И когда, прогремели первые оглушительные залпы, его лицо преобразилось, все морщинки разгладились, и его немного отпустило. Он согласился пообедать и сейчас с удовольствием наворачивал суп.
Непонятный шум во дворе сменился надрывным гулом мотора. Встревоженными немецкими голосами. Колька шустро выскользнул из-за стола и посмотрел в окно.
– Дед, кажись немцы едут!– сообщил он, отодвигая занавески в сторону.– Много!
– Ой, Господи!– схватилась за лицо испуганно Акулина. Нехорошие предчувствия одолевали ее сегодня весь день, но свое состояние она списывала на ворчание свекра.
– Тихо ты!– рявкнул Федор Алексеевич, подходя к окну, чтобы проверить правдивость слов внука.
Возле их дома затормозил грузовой «Опель», почти такой же, на каком их возил Василий смотреть на показательную казнь учительницы в город. Только теперь он был заполнен не местными жителями, а доверху забит военными, которые ловко начали выгружаться из накрытого брезентом деревянного кузова.
– Принесла нелегкая…– пробормотал он, глядя, как из кабины выпрыгивает сам комендант Бааде.– Акуля…Бери детей и к сестре огородами. Быстро!– нервно произнес он, не сводя глаза с толпящихся у забора немцев.
– К какой?
– К любой! У тебя их, слава Богу, три! Через окно! Огородами! Быстрее…
Невестка наспех укутала Шурочку в свой старый пуховой платок, Колька натянул на голую ногу валенки. Портянки скатывать было некогда…
– Быстрее…– дед Федька уже ждал возле распахнутого окна. Помог вылезти Акулине, принявшей у него детей.
– Батя…
– Нет времени! Сейчас они начнут окружать дом.
– Дедуля!– захныкала Шурочка.
– Бегите!
Краем глаза он заметил, как к калитке подошел Бааде в офицерском кожаном плаще и фуражке. На поясе у него висела расстегнутая кобура, и торчала рукоятка пистолета. Все это, было неспроста, как и то, что они заявились к нему сразу после диверсий. А может просто ехали мимо и решили спросить дорогу? Дед Федька ругнулся про себя и пошел открывать.
– День добрый, хозяин!– поздоровался Бааде со своим неизменным легким картавым акцентом.
– И вам не хворать!– откликнулся Подерягин, подходя поближе.
– Хворать? Не понял комендант.
– Болеть,– пояснил дед, выжидающе поглядев на фрица, сложив на груди свои сильные руки, всем своим видом показывая, что не таит никакой угрозы в себе.
– Понятно! Вам того же пожелать не могу, увы, товарищ Подерягин!– с улыбкой рассказал Эрлих.
– Это еще почему? Неужто, я попал в немилость к действующей администрации? Комендантский час не нарушаю, сказали поселить у себя двух солдат – поселил…
– Законопослушный гражданин прямо-таки…– задумчиво процедил Бааде.
– Мне наш бургомистр Василь Полухин, не поверите, тоже самое говорит! Тебя хоть на доску почета вешай!– пошутил дед Федька, немного успокоившись. Немцы агрессии не проявляли, топтались за своим комендантом, считая ворон.
– Повесить говорите…– улыбнулся скабрезно комендант.
– На доску Почета!– поправил его Федька с улыбкой. Мысль о том, что надо бежать, не проходила. Он оценил, как стоят фашисты, сколько из них готовы среагировать мгновенно и остался доволен. Секунд пятнадцать у него будет точно!
– А мы как раз только, что от него!
– От кого это?
– От Василия Полухина…– уточнил комендант.– Труп его жене привезли…
– Горе-то какое…– покачал головой Федор Алексеевич.– Я слышал звуки взрывов в стороне города. Это его так там?
– Его убил я!– сообщил Бааде, с удовольствием наблюдая, как бледнеет лицо Подерягина.– И знаете за что?
– Боюсь даже представить…– Федор оглянулся назад, на свой дом, похвалил себя, что не запер дверь.
– За то, что он мне не рассказал о том, что вы связанной партизан! Взять его!– коротко скомандовал Бааде, но дед Федька его все же опередил. Он рванул к сеням чуть раньше. Пули, пущенные ему в след, впились в дверь намного выше его головы. Окно…Подерягин вылез через него, чувствуя, как забарахлило не вовремя сердце.
– Nimm Lebendig!– прокричал Бааде своим солдатам на немецком.
– Сейчас живым!– хмыкнул Федор, утопая по колено в снегу, уходя в противоположную сторону от того, куда вели следы Акулины и детей.
– Стоять!– закричал Бааде и выстрелил из своего пистолета. Колено, и без того давным-давно травмированное, обожгло жарким огнем. Нога подогнулась, потеряв опору. Дед Федор упал в снег, попытался ползти, понимая, что это безнадежно. Ему не уйти…
– Куда же вы, товарищ Подерягин?– комендант оказался первым возле него, обогнав всех своих солдат. Рывком поднял деда за шиворот и тряхнул, как тряпичную куклу. – Нам много о чем надо поговорить…
24
В плохо освещенном кабинете темно. Светит лишь яркая настольная лампа, целя прямо в лицо. Ноет разбитая губа. Судя по острой боли в пояснице, своими могучими сапожищами агенты тайной полиции отбили ему почки. Дед Федор поморщился, приходя в себя. Кабинет медленно поплыл. Лицо коменданта Бааде расплылось.
– Где прячутся партизаны?– снова спрашивает он, наклоняясь над Подерягиным.
– Не знаю…Ничего не знаю…
– Бей!– коротко приказывает Эрлих, уступая место перед дедом Федькой здоровенному солдату, одетому в черную эсесовскую форму с закатанными по локоть рукавами. Со всего размаху тот бьет по скуле. Голова откидывается назад, проваливаясь в блаженное забытье.
– Опять перестарался, Генрих!– качает головой Бааде, когда на деда Федьку обрушивается ведро холодной воды. В камере ужасно холодно. Мокрое нательное белье липнет к телу, заставляя дрожать от мороза. Кирпичные стены подвала, где его держат, покрыты капельками инея.
– Где партизаны?– снова задает надоевший уже порядком вопрос Федору Бааде, но тот только лишь улыбается беззубым окровавленным ртом, заставляя уже коменданта дрожать, уже не от холода, а от злости.
– Бей!– снова кричит он, снова отходя в сторону.
Теперь на Подерягина сыплется град расчетливых ударов. Один из них, наиболее болезненный, с хрустом ломает ему ребра справа. От боли хочется выть, но Федор пока держится, не давая возможности коменданту насладиться собственной слабостью. Далеко, ой, как далеко фрицам до настоящих волкодавов НКВД. Те работали не за идею, им просто нравилось видеть мучения жертвы, вид боли заставляли их испытывать нечто сродни оргазму, а вот в действиях эсесовца нет ни фантазии, ни выдумки.
Больно…А потом снова чернота.
– Встряхни его и посади на стул!– приказывает Бааде. Еще пару таких обливаний ледяной водой из колодца, и Подерягин превратится в генерала Карбышева. От этой мысли он улыбается, чем вызывает еще больший гнев коменданта города. Видимо, он находится в жестком цейтноте, ему срочно нужны партизаны, но, как ему объяснить, что на лесной базе у Говорова он ни разу не был, и даже если Эрлих его запытает до смерти. Он не сможет ему ничего рассказать.
Руку перетягивают жестким солдатским ремнем, прикручивая ее к столу. Иголки… Ноготь взорвался дикой болью, от которой потемнело в глазах, и потекли слезы. Дед Федька заорал, очумев от переносимых страданий. Рука дернулась, пытаясь вырваться. Бесполезно…
– Где партизаны?– еще раз спрашивает Бааде, наклоняясь поближе. Его лицо теперь видится смутно, как сквозь туман. Только неясное темное пятно, позади которой светится невыносимо ярка лампочка.
– Не знаю…– говорить получается с трудом. Мелкое крошево размочаленных зубов сыпется изо рта вперемешку с густой темно-бордовой кровью, но Подерягин этого не замечает. Сейчас весь его мир сосредоточился в указательном пальце, под ноготь которого вогнана металлическая булавка.
– Ты же понимаешь, что это не предел? Может быть еще больнее?– вкрадчиво интересуется комендант. Он не садист, в отличие от эсесовца, стоящего позади него. Ему совсем не нравится вид измученного и избитого старика, но у него слишком мало времени…Час назад пришла шифрограмма, что русские начали новое наступление, направленное на его город, а значит, нельзя было оставлять за спиной такого противника, как настоящий партизанский отряд.
– Жаль, что не понимаешь…– качает головой Бааде, кивая своему подчиненному. С азартной улыбкой тот склоняется над рукой Федора, легонечко постукивая по головке булавки.
– Ааа! АА!– тело Подерягина изогнулось дугой. Он уже не мог терпеть. Кончик булавки упирался в кость, заставляя терпеть просто адские муки.
– Прекрати-ка! Будем говорить, Федор Алексеевич?– бросается к его столу Бааде, тут же брезгливо отскакивая в сторону. Под измученным человеком растекается небольшая лужа мочи.
– Герр комендант,– отзывает его в сторону эсесовец. Их голоса Подерягин слышит, будто в тумане, откуда-то издалека.
– Да. Генрих!
– Я могу его мучить до смерти, но он ничего не скажет…– наконец-то! Обрадовался дед Федька, хоть один нормальный человек. Бааде морщится. Тяжело признавать свое поражение. Долго решает, как поступить дальше.
– Убей его! Просто убей…Без всяких своих штучек!– приказывает Эрлих. Он умеет признавать свои поражения и уважает настоящих, серьезных противников.
Спасибо тебе Господи…Шепчет дед Федор, улыбаясь. Совсем скоро это закончится. Дверь камеры хлопает. Бааде ушел. Эсесовец с сожалением достает пистолет, приставляет его ко лбу Подерягина, подавшегося, несмотря на острую боль в пальце, жадно вперед. Ему хочется умереть! Спасибо тебе Господи… Акуля…Дети…
Взгляд старика проясняется на секунду. Он видит огромное запястье, поросшее жесткими русыми волосами. Черное дуло девятимиллиметрового «Вальтера», упирающееся ему прямо в лоб.
Спаси Господи…Щелчок. Тьма. Покой.
25
– Куда ты поедешь?– старшая сестра Анна, разозлено выхватила пуховой платок из рук Акулины, метающейся по избе, стремительно собирающейся в дорогу. Колька и Шурка смотрели на обезумевшую мать испуганными глазами из-за занавески. Женщина вернулась домой к вечеру, захватив с собой сестру, обнаружив на огороде капли крови, истоптанные самотканые половики в горнице и полную разруху. Казалось, немцы уничтожили все, что можно и что нельзя. Побили посуду, изломали стол и табуретки, вскрыли половицы, совершая обыск дома. Ее встретил на пороге Ганс, виновато опустивший голову, собравший уже свой вещмешок.
– Ганс, миленький,– бросилась она к нему,– помоги мне! Они забрали…Забрали деда Федьку…Увезли на машине…
Немец кивал сочувственно головой, не понимая ни слова. Обнял ее, погладив по непокрытой голове.
– Ганс! – умоляла она. Анна до сих пор не понимала, как сестре удалось достучаться до немца, ни слова не понимающего по-русски, но уже через полчаса возле их дома стояла бургомистровская подвода, с наваленной на ней охапкой сена и сидящим на ее краешке Вилли. Они вдвоем терпеливо ждали пока Акулина соберется. Ганс гладил каурую лошаденку, конфискованную из колхоза, а его напарник грустно смотрел на опустевший и какой-то слишком уже тихий двор, за полгода ставший ему родным домом.
– Я должна…Понимаешь обязана!– Акулина вырвал из рук анны платок обратно и начала натягивать валенки.
– О детях подумай!– воскликнула Анна, пытаясь ее остановить.– Ведь едешь в никуда, вместе с врагами! Где ты будешь искать свекра? В комендатуру пойдешь?
– Может, и пойду!– гордо вскинула растрепанную голову Акулина.
– Там они тебя только и ждут!– съязвила Аня.
– А дети…Если что со мной случись…
– Акуля!
– Ань…– Акулина села на чудом уцелевшую лавку рядом с сестрой.– Пойми, что они мои семья! Как я буду глядеть в глаза Петру, когда он вернется? Что я ему скажу? Что даже не попыталась узнать судьбу его собственного отца, в доме которого я живу?
– Петру еще вернется надо…– осеклась Анна, поняв, что сболтнула лишнего.
– Тем более…– Акулина с трудом удержала слезы, тотчас навернувшиеся на глаза. Резко успокоилась, что-то внутренне решив для себя окончательно и бесповоротно.– Я вернусь! Обещаю! Побудь с ними до моего возвращения…– она кивнула в сторону Шурки и Кольки.
– Побуду…– кивнула Анна, удивляясь отваги своей собственной сестры. Она с детства была такая боевая и упрямая, за что нравилась всем без исключения мужикам.
– Спасибо!– они обнялись, стараясь не плакать при детях. Они за сегодня и так много навидались.
– Иди!– махнула Анна.– Ищи своего свекра…
Акулина выскочила на крыльцо. По глазам Ганса стало понятно, что, услышав непонятные крики, он уже начал волноваться, но когда женщина вышла на крыльцо, заметно обрадовался. Молча подал ее рук, помогая забраться на высокую подводу. Негромко причмокнул губами, пуская лошаденку рысью. Куда ехать? К кому обращаться? Этого ничего Акулина не знала…Она, не глядя, доверяла свою судьбу в руки двух немцев, которые не понимали ни слова по-русски и соотечественники которых были причастны к похищению деда Федьки.
Телега ехала медленно, но уверенно, преодолевая наметенные снегом заносы на дорогах. Легкий морозец неприятно холодил кожу, заставляя ежиться и прятаться в пуховой платок. Ледяной колкий ветер дул прямо в лицо, щипая покрасневшие щеки, нос, покрывая инеем длинные ресницы Акулины. Всю дорогу ехали молча. Только в самом начале их пути немцы что-то горячо обсудили между собой на повышенных тонах. Акулина ничего из их разговоров не поняла, но была не на шутку встревожена:
– Warum bist du Krankenschwester bei diesem Russen? (Зачем ты нянчишься с этой русской?)– спросил Вилли, когда Ганн в очередной раз встревожено посмотрел на задумчивую женщину.– Sie ist deine Mutter und Schwester …( Она тебе ни мать и не сестра…)Es ist notwendig, es genau hier zu werfen..( Надо ее бросить прямо здесь.) Nichts als Ärger bringt uns diese Idee nicht!( ничего кроме неприятностей эта затея нам не принесет!)
– Sie ist süß zu mir …( Она мне симпатична)– коротко бросил Ганс, наблюдая за тем, как равномерно колышется холка каурой лошадки.
– Sie hat einen Ehemann, er ist vorne, er tötet Leute wie dich!( У нее есть муж.Он на фронте, убивает таких как ты!)– возразил ему Вилли.
–Das heißt nicht, dass wir keine Menschen bleiben müssen! (Это совсем не значит, что не нужно нам оставаться людьми)– разозлился Ганс.
– Wohin bringen wir sie?( Куда мы ее везем?)
– Sie erzählten mir, dass der Mann ihres Vaters gestern erschossen wurde. Ich möchte zeigen, wo er begraben ist …( Мне рассказали, что мужа ее отца расстреляли вчера. Я хочу показать, где он похоронен…)
–Er wurde begraben … Es wird leise gesagt. Partisanen wurden wie Hunde in die gemeinsame Grube geworfen!( Похоронен…Это мягко сказано. Пособников партизан бросали в общую яму, как собак! )– недовольно пробурчал Вилли и умолк окончательно.
Через полтора часа они уже были на месте. Это была самая окраина города, расположенная на возвышенности. Отсюда открывался прекрасный вид на затянутый густой пеленой снежных облаков город. Высились черные трубы заводов, редкие многоэтажки в центре города и чадящее паровозное депо. Чуть в стороне от дороги виднелась протоптанная широкая тропинка, ведущая в небольшой лесок, сиротливо чернеющий своими многовековыми стволами дубов и тополей. Никогда в жизни Акулина сама не нашла бы этого места. Она с благодарностью посмотрела на серьезного и сосредоточенного Ганса, достающего из-под соломы большую саперную лопатку.
– Lass uns gehen!( Пойдем!) – поманил он ее рукой, призывая следовать за ним. Путаясь в полах длинной юбки, Акулина шагнула на тропинку. Снег был хорошо утоптан. Было заметно, что здесь проходили и не раз. Женщина с ужасом разглядела след босой ноги, оставленный чуть в стороне и следы крови.
– Lass uns gehen!( Пойдем!)– прикрикнул на замешкавшуюся женщину немецкий солдат и через пару минут вывел ее к длинному узкому оврагу, кое-как забросанному землей. На его краю отчетливо виднелись следы несколько десятков ног, следы крови, комья размокшей земли. Осторожно, чтобы не оступиться, Акулина подошла поближе. Из-под тонкого слоя земли виднелись части рук, ног, белоснежное нательное белье, стояла мерзкая вонь, начинающихся разлагаться тел.
– Er ist hier!( Он тут!)– спокойно произнес Ганс, втыкая лопату в снежный сугроб рядом с краем оврага. Отошел в сторону, терпеливо закурил, посматривая на гуляющие по небу тучи, явно не собираясь помогать. Он и так сделал для этой русской все, что мог. Подставил себя перед комендантом, но и поступить иначе не имел права. Совесть бы не позволила.
Акулина все поняла без слов. Ухватила лопату и спрыгнула вниз. Земля провалилась под ногами, уперевшись во что-то твердое. Соскользнула с бугорка, обнажая чье-то лицо, на которое женщина случайно наступила. Это была молодая девушка лет восемнадцати с перекошенным ртом и открытыми глазами. Именно эти открытые, засыпанные землей глаза заставили Акулина отчаянно закричать, схватившись за голову.
– Er ist hier!( Он тут!)– повторил Ганс откуда-то сверху.
– Да…да…да… Я сейчас!– собираясь с силами, торопливо пробормотала Акулина. Боясь, что единственный человек во всем мире, согласившийся ей помочь тотчас же развернется и уедет, заметя ее слабость.– Сейчас…
Она схватила лопату и вонзила ее в землю. Острие снова уперлось во что-то твердое.
– Сейчас!– замерзший ком земли отлетел в сторону, обнажая разрезанную руку синюшного мертвеца. Этот страшный вид, сладковатый запах разложения заставили Акулину согнуться, борясь с рвотным спазмом, накатившим быстро и неожиданно. Она упала на колени. Голова закружилась. Ее вырвало прямо на землю. И еще целых пять минут она кашляла и перхала, будучи не в силах подняться.
– Сейчас…Надо не так…
Рассудок помутнел, поставив защитный блок организму. Теперь она плохо воспринимала реальность, уверенная только в том, что копать здесь нельзя. Голыми руками начала отгребать замерзшую местами черную землю в сторону, один за другим обнажая трупы расстрелянных. Стало жарко, Акулина расстегнула теплое пальто, смахнув пуховой платок, оставшись простоволосая, отбросив его в сторону.
– Сейчас…Где же ты…
Пальцы скребли ногтями по мерзлой земли, ворочая солидные комья.
– Где же ты…
Женщина совсем обезумела от ужаса и горя, но не плакала, задавшись одной единственной целью – найти убитого сверка. Напряженно работая руками, Акулина внимательно осматривала откопанные тела, ища в их искаженных смертью лицах знакомые черты. В голове билась одна единственная мысль, что она должна…Обязана это сделать.
Через пару метров ей удалось увидеть его. Глаза деда были полу прикрыты. Лицо избито. Густые усы топорщились в разные стороны от набившейся в волоса грязи.
– Ну, здравствуй…– промолвила она, теряя сознание, проваливаясь в спасительное забытье.
25
Все, что было потом, Акулина помнила, как в тумане. Мир стал похож на липкую вязкую паутину, из тенет которой она вырывалась на какое-то мгновение, чтобы потом снова провалиться в блаженную пустоту. Где не было никаких трупов. Мерзлой земли и ужасающего холода. Жара…Тело женщины горело каким-то диким огнем, будто она уже умерла, провалилась в ад, и черти поджаривают ее на горящем костре, но нет, в редкие минуты сознания мир оставался прежним, таким жестоким и непонятным, одиноким, каким и был.
Тряхнуло…Острая боль пронзила затылок. Именно, благодаря ей, она впервые пришла в себя. Повела вокруг помутненным взором, который вдруг уперся в спину Ганса, сидящего на козлах. Рядом пахло свежей землей. Акулина повернула голову направо и ужаснулась. Прямо ей в глаза смотрели мертвые зрачки деда Федора. Значит немцы все-таки сжалились над ней. Потерявшей сознание, загрузили в телегу и ее, и покойника. Телега качнулась, в ушах громогласным боем отзываясь цокотом копыт.
Жара…Женщина снова потеряла сознание от духоты, стягивающей ее пылающее огнем тело. Это наказание подумалось ей. За каждый проступок непременно приходит наказание…Она решилась тревожить мертвых в поисках своего свекра и теперь наказана! Но почему тогда наказание пришло в то время. Когда она еще жива? Или она уже мертва? На каком она свете? Мысли путались, обгоняли одна другую. Хотелось пить. Боже…Как же хочется пить. С мыслью о воде. Ей пришлось снова встретить черноту.
– Акулина!– на этот раз она очнулась от громкого голоса сестры. Повела воспаленными красными глазами, ища Анну. Та стояла на пороге дома Подерягиных. А рядом толкались Шурка с Колькой. Девочка испуганно хныкала, не понимая, почему дедушка лежит без движения, а мамка не обнимает ее. Колька совершенно во-взрослому хмурил брови, все больше и больше напоминая отца.
– Родные мои…– проговорила Акулина. Попыталась встать с телеги, но голова пошла вся кругом. Она покачнулась, чуть не упала, но была вовремя подхвачена Гансом.
– Родные…
– Идите в дом!– коротко приказал Анна, подталкивая своих племянников в хату.– нечего тут глазеть. Медленно подошла к телеге, рассматривая свою сестру и ее мертвого свекра.
– нашла все же…– пробормотала она себе под нос. Рывком стянула Подерягина за руки с телеги. Окоченевшие синюшные ноги глухо клацнули о бортик.
– Помоги! Чего стоишь?!– воскликнула она Вилли, без слов понявшему ее. Фриц схватил деда Федора за ноги и потащил в хату. Там они его уложил на пол, накрыв первым попавшимся под руку одеялом. Следом Ганс вел Акулину, что-то говорившую сама себе.
– А с ней что?– кивнула Анна, окинув суровым взглядом сестру и сопровождающих ее немецких солдат. Приложила свою ладонь ко лбу и испуганно отшатнулась. Тело Акули пылало жаром мартеновской печи. Она тяжело дышала, а на лбу выступили крупные капли пота.
– Мамочка!– к ней бросилась Шурка и обхватила ее за ноги, пачкаясь о грязную, измазанную в земле юбку.
– А ну-ка, брысь на печь!– прикрикнула на детей Анна, видя краем глаза, как преодолевая робость и страх перед первой увиденной в своей жизни смертью под полог покрывало, которым был укрыт дед, заглядывает Колька.
– Мы уходим…– Ганс аккуратно положил Акулину на кровать, заботливо поправив растрепавшиеся волосы. Сказал по-немецки, но анна каким-то женским чутьем поняла, что он имел ввиду.
– Идите!– кивнула она, а потом выдавила из себя через силу:
– Спасибо за все!
Жара…Акулина простонала и затихла, потеряв сознание.
– Колька!– из-за занавески на печи выглянул племянник. – Беги к тетке Ленке, возьму с собой Шурку! Побудьте у нее, передайте, что и дед Федька, и Акулина нашлись!
Мальчонка тотчас же спрыгнул с печки и ловко начал одевать капризничающую Александру. Она не понимала. Что происходит, почему мама лежит на кровати? Почему не обняла ее, как обычно? Из-за чего дед Федька молчит и весь в земле изгваздался? Все это было слишком страшно и непонятно для детского организма. Она не хотела и не могла принять то, что называли взрослые суровой правдой, предпочитая оставаться в своем иллюзорном мире.
– Пойдем!– потянул ее за руку Колька, окинув их избу прощальным взглядом. Тетка Анька сидела за столом, обхватив голову руками. У порога лежал померший дед Федька. А мать бредила, бесконечно крутясь на кровати.
Через полчаса избу Подерягиных было не узнать. Калитка широко распахнута. Из дома веет терпким запахом ладан и плавящейся свечи. Во дворе несколько соседских мужиков пытаются выбрать подходящие доски для гроба. На крыльце сидит, тихонько подвывая, их соседка старуха Окулова. Вытирая платком красные воспаленные глаза.
– И что теперь делать?– спросила Анна у своих старших сестер, сидящих рядом с кроватью больной Акулины на стульях. Варвара и Елена прибежали сразу, как только до них добрался Николай с маленькой Шурочкой. Чуть позади них, кое-как одетый и обмытый со свечкой в сложенных на груди руках нашел свой последний покой дед Федька.
– Фельдшера надо б!– предложила Варвара, с тревогой всматриваясь в побледневшее,покрытое испариной лицо младшей сестры.
– Надо бы…Да только, где его взять-то? Немцы все в городе скрылись! Говорят, что наши скоро наступать будут. К обороне готовятся. Мой Винокуров недавно на станции был…– рассказала Елена, смачивая тряпку в холодном ведре с водой и накрывая ее лоб сестры. На секунду глаза Акулины открываются. Она что-то шепчет, но ничего не слышно. Губы отказываются подчиняться ей. Только по их слабому шевелению Анна соображает, что она просит воды.
– Воды ей надо!
– Бегом!– Елена бросается к другому ведру, щедро зачерпывая целый ковш.
– Куда! Куда!– ворчит Варвара.– Не лошадь же поишь!
Опомнившись, Елена переливает воду в металлическую кружку. Потрескавшиеся губы с благодарностью принимают питье.
– Спа…– и Акулина снова теряет сознание, будто и не было этого всплеска активности.
– Так что делать-то? – спросила, в который раз за сегодня уже, Анна.
– Больна она! Лихоманка ее бьет!– произнесла Варвара –самая старшая из сестер.
– А не дай Бог заразная…– подхватила Анна.
– Пусть дети пока у меня поживут! Им с моим Ванькой сподручнее будет перенести все это…– Елена кивнула на пол, где все еще лежал всеми забытый и одинокий мертвый дед Федор – бывший дворянин, кулак, погибший за советскую власть в войне с немцами.– Погодки они все-таки почти…
– А с Акулиной? С Акулей кто будет?– строго спросила Варвара.
– С ней буду я!– решила Анна – единственная из сестер, так и не нашедшая своего женского счастья и не вышедшая замуж. В ней не было легкости Елены, кротости Акулины, солидности и рассудительности Варвары, она была обычной женщиной, засидевшейся в девках, заботящейся о матери, много лет назад ослепшей из-за удара грозы.
– Вот и порешили…– встал со своего места Варька, проверяя, сколотили ли гроб для Подерягина их с Еленой мужья.
Когда гроб был готов, они не стали ждать положенных суток, оставляя мертвеца переночевать дома. Слишком опасно это было для всей их семьи и лежащей без сознания в жару Акулины. Вместо этого их мужья на руках отнесли гроб на кладбище, как можно скорее. В начавшихся сумерках на плохо сбитую крышку упали первые комья земли.
– Пусть земля ему будет пухом!– бросив комок глины, проговорила Варвара, отходя подальше. Один за другим соседи и сестры прощались с Подерягиным старшим. Каждая из них думала, что пока идет война, война на уничтожения целого народа, им еще ни раз придется приходить сюда и прощаться с кем-то из близких.
– Кажись все!– Федор Винокуров – муж Елены отряхнул руки и аккуратно поставил лопату рядом с чужой могилкой. Ровный коричневый холмик одиноко возвышался на заметенным снегом кладбищем.
26
«Штурм»
Январь 1943
Они двигались по полю с выключенными бортовыми огнями. Петр прижимался к танковой башне, чувствуя щекой холодную морозь, покрывающую металл. Чуть впереди сидел Прохор Зубов, который после их первой операции стал намного ближе к Подерягину, чем раньше, окончательно и бесповоротно избавишься от сомнений по поводу его благонадежности. Смерть Табакина, в которой они винили себя, объединила их, сделав если не близкими людьми, то друзьями уж точно.
Мотор мощной тридцатьчетверки призывно журчал, на каждой ухабине лязгая гусеницами. В каждом пролеске, в каждом овраге Петр узнавал знакомые с юности места. Вот они медленно перевалились через сухую балку, проехали «березку», оказались перед ериком, а от него до родного дома рукой подать. Вон чернеет его крыша на фоне таких же изб, покрытых соломой. В сердце от тоски противно защемило. Как там отец? Как Акуля? Как дети? Эти мысли постарался он от себя отогнать, уверяя себя, что перед таким серьезным боем размениваться на телячьи нежности нельзя, но раз за разом возвращался к теплу и уюту домашней горнице и аромату свежеиспеченного хлеба. Прохор заметил его состояние, весело подмигнул из-за башни:
– Ничего, Петр Федорович!– махнул он рукой ему, перекрикивая рев мотора.– Как возьмем город, так и домой сгоняете. Семью повидать – дело святое! Если бы я мог сейчас под Ленинградом оказаться, да мать…– при этих словах, от нахлынувших воспоминаний он побледнел и через силу улыбнулся.– Будет тебе увольнительная!– пообещал капитан Зубов после доставки важнейшего «языка» из немецкого тыла, перепрыгнувший через звание. Подерягину тогда тоже хотели присвоить кого-то, наградить, но в дело вмешался майор Тополь, настоявший на том, что необходимо подождать. Ведь героя наградить всегда успеется, а вот скрытую контру раздавить…Вообщем Петр и не обижался. За свои почти без малого сорок лет он свыкся с мыслью, что является сыном неугодного «врага народа» и не обращал на все придирки никакого внимания.
Громко всхрапнула лошадь. Подерягин обернулся назад, рассмотрев сумерках точеную фигуру кубанского казака из дивизии Суржикова. Одет он был в длиннополую бурку, лохматую папаху, ехал, покачиваясь в седле, весело что-то себе напевая, будто и не в бой собирался брать хорошо укрепленный вокзал, а к девчатам на прогулку. Этой бесшабашной смелости казачьей он немного завидовал.
– Чего смотришь, пехота?– заметив его взгляд, спросил казак. Был он красив собой, как и положено, чубат, с густыми длинными усами на миловидном, почти женском лице.
– Да вот гляжу на тебя и думаю…Как вот ты так можешь… В бой идем, на смерть считай, а ты знай себе, песенки напеваешь…
– Так я ж казак!– искренне удивился кавалерист.
– И что ? –засомневался Подерягин.– Казака пуля не берет? Тогда я б тоже хотел казаком стать…
– Казаками не становятся, друже, ими рождаются!– пояснил всадник, подстегнув лошадку, вырвавшись от их танка чуть вперед.
– Стоп, машина!– Прохор Зубов встал возле башни, подняв руку, останавливая колонну.
– Ты чего, Прошка?– Петр вскочил на ноги, покачнувшись от резкого торможения танка.
– Пацан…– проговорил тихо капитан, направляя пистолет на неясные темную сгорбленную фигуру, стоявшую на обочине дороги во тьме. Много чего случилось с Зубовым за это время, пока они вместе служили на войне, и мало чего осталось от того наивного восемнадцатилетнего парня, пришедшего в дивизию командовать ротой сразу после командирских курсов. Загрубела на нем кожа. Окаменело сердце, превратившись в панцирь, всегда готовый к любой непредвиденной ситуации.
– Не стреляй! Ты чего?– Подерягин спрыгнул с брони, шагнул к пареньку, совсем уже окоченевшему от мороза на промозглом холодном ветру стоявшему, видать здесь, уже не один час.
