Kitabı oku: «Алимчик», sayfa 2

Однако история на этом не закончилась. Вечером приехали мать с Сергеем Петровичем, который пыхтел, как паровоз, обвешанный кучей пакетов из магазинов, а мать была радостно-возбуждена.

– Сынок! – с порога счастливо воскликнула мать – Сынок! Сергей Петрович сделал мне предложение! Посмотри, какое кольцо с бриллиантом мне подарил! (тут мать лукавила, бриллианты были похожи на пыль, такие мелкие, что если бы не сказала «бриллиант», я никогда не обратил на них внимание). Мы через месяц поженимся! Сегодня подали заявление в ЗАГС!

Я поздравил мать, голос у меня был невеселый, но мать не обратила внимания. Она схватила в охапку пакеты и бросилась в комнату, чтобы примерить обновки, а Сергей Петрович прошел на кухню. Я вернулся к себе и стал размышлять, стоит ли огорошивать их появлением некой фифы, домогавшейся Сергея Петровича. Я так и не решил, как поступить, в комнату влетела мать в новом голубом платье, которое ей шло и делало моложе. Мать крутанулась передо мной, подол платья взлетел, обнажив еще стройные ноги, и меня обдал мощный шлейф приятных духов.

– Как тебе мой новый наряд? – лицо у матери было счастливым, а выглядела она как юная девушка, которой впервые сделали предложение.

Я как раз набрался смелости, чтобы сообщить неприятную новость, но, увидев сияющие глаза, не стал говорить, пожалел призрачное счастье, о котором она мечтала всю жизнь, и поднял вверх большой палец, одобряя её выбор. Неожиданно из кухни раздался громкий крик, сопровождавшийся падением чего-то тяжелого. Вместе с матерью я бросился на кухню. Там на полу лежал Сергей Петрович с разбитой головой. Вместе с матерью кое-как подняли его тяжелую тушу и усадили на табуретку. Мать стала обрабатывать рану. Сергей Петрович был расстроенным, и, едва мать закончила, попросил её выйти из кухни. Мать заартачилась, но он неожиданно, в первый раз за время, когда жил здесь, повысил голос и еще раз с нажимом попросил уйти. Мать, недовольно поджав губы, послушалась, а Сергей Петрович, тяжело вздохнув, спросил:

– Здесь была эта?

Он не сказал, кто конкретно, но я понял, и в свою очередь переспросил:

– Как вы догадались?

– Запах духов. Мне этот запах хорошо знаком, такими духами пользуется моя падчерица. Заклинаю, никогда не встречайтесь с ней! Он – страшный человек! Не заметишь, как попадешь под влияние, и она будет играть с тобой как с игрушкой, – неожиданно Сергей Петрович горько расплакался. – Я – конченый человек, ты не представляешь, с каким трудом от неё сбежал, и надеялся, что больше никогда с ней не встречусь. Но она выследила. Все рухнуло, она не успокоится, придет за мной, а я больше не смогу сопротивляться.

Это было неприятное зрелище, когда большой, уверенный в себе человек вдруг превратился в тряпку, плачущую горькими слезами и размазывающей сопли по щекам. Плечи его тряслись, он сгорбился и стал похож на старую развалину. Передо мной был не прежний щеголеватый и уверенный в себе федеральный судья в отставке, а раздавленный жизнью старик.

– Алимчик! Алимчик! – рыдал в голос Сергей Петрович, – не дай в обиду мать, она – святая женщина, ни в чем не виновата! А-а-а…а-а-а…

На кухню, не выдержав, ворвалась мать с криком: «что произошло?», но я не ответил. Мать, увидев плачущего Сергея Петровича, накапала ему валерьянки, и увела в свою комнату. Там они долго о чем-то бубнили, а я лег спать. Сны были странные, словно я шел, как сомнамбула, размахивая ножом, брызгала горячая кровь, а вокруг меня, как снопы, валились бараны с человеческими лицами и дрыгали четырьмя конечностями.

Часть 2

Прошел месяц, с того дня, как Сергей Петрович разбил голову у нас на кухне. Он вроде бы повеселел и вновь стал хорохориться, зато мать ходила, как в воду опущенная. В ЗАГС они не пошли. Я не стал спрашивать у матери, по какой причине, зато фифа больше у нас не проявлялась. Меня больше волновали поиски хлеба насущного. Рано утром я уходил из дома и кружил по большому городу и его окрестностям, искал шабашки по домашнему ремонту, встречался с клиентами и, конечно же, посещал магазины за «товаром». Еще раз низкий поклон тому, кто заставил одеть намордники. Медицинская маска стала отличной защитой от камер слежения. Еще я специально купил на распродаже для «походов» по магазинам балахонистую куртку кислотной, красно-зеленой, расцветки, на неё долго нельзя было смотреть, начинали болеть глаза. У куртки были глубокие карманы, в которых можно было спрятать много товара. Жаль только, что куртку нельзя носить летом. Летом мое крадунство временно приостанавливалось. Я мог тырить только по мелочам. Приходилось заниматься физическим трудом, который я ненавидел, но другого способа заработать себе на жизнь, кроме как делать ремонты в квартирах, не было.

На днях, когда морозец отпустил, и случилась очередная оттепель, я встретил колясочника, сидевшего возле супермаркета. Это было его любимое место. Он вел себя тихо и нагло не просил милостыню. К нему благоволил азербон, владелец этого супермаркета, и не разрешал охранникам отгонять его от магазина. В колясочнике, которого звали Юркой⁵, хотя он годился мне в отцы, я чувствовал неприкаянную родственную душу. Колясочник был моим постоянным заказчиком. При получении заказа я всегда брал предоплату, двадцать – тридцать процентов, а остаток получал, когда приносил заказанный товар. В долг товар никогда не отдавал. Товар отдавал только после оплаты. Однако с Юрки я не брал аванса, а иногда отдавал товар без оплаты. Заказы бывали у него весьма странными. Однажды попросил приобрести для него карандаши Кохинор, потом масляные краски, и далее – темперу, кисти из белки и колонка, набор мастихинов. Еще забыл про бумагу для рисования.

При получении заказа я держу морду кирпичом. Мало какие тараканы гуляют в голове покупателя и настойчиво просятся наружу. Есть такое выражение «любой каприз за ваши деньги». Поэтому стараюсь придерживаться этого принципа. В основном мне заказывали косметику и одежду, но бывали и странные заказы, как, например, у этого Юрки, которые, чтобы их найти, приходилось побить ноги и исподошвить обувку.

Но с Юркой, родственной душой, я вел себя по-другому, и удивленно воззрился на него, тебе-то, убогому бомжу, зачем такая роскошь, да еще дорогущие кисти, о существовании которых узнал от него. До этого я знал о существовании малярных кистей, но чтобы кисти были из белки и колонка, – о таком услышал впервые. Колясочник объяснил, что эти кисти необходимы ему для рисования картин. Я в первый раз в жизни увидел, что хорошо помятый и побитый жизнью колясочник-бомж даже не рисует, а пишет картины. Еще узнал о существовании мастихинов. Когда он объяснил, что это такое, я качнул головой, понял, а сам подумал о том, что существуют шпатели, которые и стоят дешевле, а функции те же самые. Но заказчик платит, а кто я такой, чтобы возражать. Моя функция – стырить, принести товар и обязательно получить деньги.

Еще ему потребовались дорогие профессиональные краски. С ними, кстати, я намучился, их бомжу потребовалось много, и мне за ними пришлось ездить даже в другой город, поскольку придерживаюсь принципа: никогда не тырить много товара в одном магазине. Так незаметнее. Юрка долго тянул с расплатой, я даже поиздевался над ним, когда однажды при встрече дал ему кругляшок из нержавейки номиналом в две рупии, где изображена ладонь, с двумя поднятыми пальцами, как латинская буква «v». Эту монету мне сунули на сдачу. Бомж удивленно воззрился на монету: «что это?»

– Это рупии. Слышал, что ты стал просить рупии, после того, как тебе никто не давал юани. Вот решил помочь с первым взносом, чтобы ты в городе стал первый рупиевым миллионером.

– Идиот, – выругался бомж. – Мне скучно, вот и изгаляюсь. Может, завтра буду просить тугрики.

– Тугрики? – я почесал затылок, – можно и их найти.

– Грешно обижать сирых и убогих, – бомж хлюпнул носом, но его выцветшие глаза смеялись. – Боженька тебя накажет.

– Меня и так наказала мамаша, когда родила, так что боженькой не пугай. Все помрем, я в рай не стремлюсь. Крадуну туда путь заказан.

Юрка расхохотался во все горло, а я взял в автомате два бумажных стаканчика кофе латте. Бомж раньше бухал по-черному, но сейчас завязал, и пьет только кофе. Ему почему-то нравится кофе латте. Мне все равно, в кофе не разбираюсь. Горячее, сладкое, – и ладно. В этот раз бомж ничего не заказывал, он еще не расплатился за краски. Мне позарез нужны были деньги, но его не торопил. Прекрасно понимал, что в любой момент могу оказаться в такой же коляске. Стоит только охране магазинов поймать меня. Оторвутся по полной, и так измочалят, что легко стану инвалидом. Я знал одного такого, кто промышлял, как и я, вместе с беременной бабой-сожительницей. Их замели на горячем, и первой в оборот попала баба. Она не успела убежать, живот помешал. Её стали качественно пинать, она – кричать, а убежавший кавалер был вынужден вернуться и вступиться за беременную подругу. Ему хорошенько досталось, сломали несколько ребер, повредили связки на правой руке, еще и закрытую черепно-мозговую травму получил. Беременная, вместе с дружком, написала заявление в полицию. Против них, естественно, возбудили уголовное дело за покушение на грабеж, а охранники стали свидетелями. Уголовное дело по факту причинения телесных повреждений против охранников не возбудили. Эти двое недоумков, недовольные ответом из полиции, пожаловались прокурору, который ответил, что факт нанесения им телесных повреждений не был установлен. Поэтому я всегда хожу один, никому не доверяю, и, повторяюсь, всегда плачу за какую-нибудь мелочь, что приобретаю в магазинах.

Доходы от крадунства не очень большие, на жизнь хватает, а многого и не надо. Я скромный, и понимаю, что чем больше буду тырить в магазинах, тем чаще буду попадаться. Поэтому пытаюсь соблюдать баланс. Иногда выпадают шабашки по ремонту квартир. Шабашки я не очень люблю, много возни и пыли, а денег на выходе всегда мало. То ли дело мой крадунский бизнес. За час-полтора мог заработать больше, чем на недельной шабашке.

Прошло несколько месяцев, неприятная фифа больше не беспокоила нашу семью. Жизнь вошла в привычную колею, Сергей Петрович успокоился, и продолжил с утроенной силой делать ремонт в квартире. Мать заставила меня помогать Сергею Петровичу. Я про себя ругался, но помогал. Странно, я ненавидел и боялся всех судейских чохом, они готовы с радостью законопатить меня в места не столь отдаленные, а этого, конкретного, человека, так и не ставшего мужем моей матери, стал почти уважать.

Однако счастье оказалось недолгим. В начале весны на пороге нашей квартиры появилась фифа. Она предстала перед нами в желтой кожаной курточке, голубых обтягивающих джинсиках, желтых туфлях на высоком каблуке и желтой сумочкой на плече. По плечам рассыпалась роскошная грива соломенного цвета, на лице, по причине яркого солнца, огромные противосолнечные очки. От неё умопомрачительно пахло духами, а за спиной, в подъезде, опять клубился кромешный туман. В этот раз дома, к сожалению, помимо меня, были мать и Сергей Петрович. Фифа, увидев Сергея Петровича, вцепилась в него мертвой хваткой, а матери закатила грандиозный скандал.

– Ты, старая сука, – истерично кричала она, – ты украла у меня самое дорогое, любимого и обожаемого Сергея Петровича!

– Я не крала, – также на повышенных тонах отвечала мать, – он сам пришел! Я ничего не знала о тебе, сучка крашеная!

Фифа еще что-то противно мявкнула, и моя мать, как женщина экспансивная, недолго думая, перешла к активным действиям. Она вцепилась ей в волосы. Фифа в ответ стала царапать мать. Я попытался их разнять, но меня остановил Сергей Петрович. Он был бледным, по лицу катились крупные капли пота, и рукой держался за сердце:

– Не лезь, пусть дерутся, иначе будешь во всем виноват. Не лезь!

Я не послушался, и попытался отцепить мать от этой фифы, но борьба между ними перешла в партер, и они выли как две течные кошки.

Наконец мне удалось отцепить мать от фифы. Она была всклокочена, лицо в кровавых дорожках царапин, под правым глазом набухал синяк, воротник халата был оторван и болтался на нитках. Фифа выглядела не лучше, помада и тушь размазаны по лицу, на полу валялся клок почему-то розовых волос, очки сломались и валялись на полу, но она пыталась победно улыбаться, хотя улыбка была жалкая, губы кривились, и казалось, что вот-вот расплачется. Однако, едва мне удалось оттащить мать (мне тоже досталось, фифины когти оставили на лице кровавые борозды), как фифа перешла в наступление. Обе синхронно начали визжать, царапать и дергать друг друга за волосы. Возможно, эта катавасия продолжалась бы долго, но тут за нашими спинами раздался грохот. Женщины вздрогнули и отскочили друг от друга, а я увидел, что Сергей Петрович в очередной раз лежит на полу. При падении он вновь очень удачно разбил голову, и вокруг головы расплывался кровавый ореол. Обе женщины бросились к Сергею Петровичу, стали хватать за руки, плакать и причитать. Я тоже подскочил к Сергею Петровичу. Он тяжело, с присвистом, дышал.

– Вызывай, – заорал я на фифу, – вызывай скорую.

Фифа схватила сумочку и стала там поспешно рыться, но не находила телефон, а мать, припав к груди Сергея Петровича, выла, словно тот уже был покойником.

– Хватит выть, – прикрикнул я на мать. – Он еще живой! Вспомни, ты же медик, помоги ему!

Фифа со злостью перевернула сумочку, и в груде бесполезных вещей, выпавших оттуда, нашла смартфон и стала елозить по экрану дрожащими пальцами:

– Скорая, скорая, скорее приезжайте, человек умирает!

Я подсказал адрес, услышал, как оператор повторил его и сообщил, что скорая будет через несколько минут. Фифа еще позвонила в полицию. Я живо представил себе, что будет, когда сюда приедут полициянты. Они не будут разбираться и обязательно заметут меня под горячую руку, схватил куртку и хотел сбежать из квартиры, но меня перехватила фифа.

– Почему не приходишь ко мне? – ее палец требовательно уставился мне в лицо.

Я удивился, никаких обещаний не давал, но фифа не отставала, грудью загородив выход из квартиры, и, чтобы быстрее отделаться от неё, пообещал в ближайшие дни позвонить и договориться о встрече, а потом бегом по лестнице бросился на выход. Лифтом я не стал пользоваться, побоялся встречи с полициянтами.

Я вернулся домой поздно вечером. В квартире густо пахло табачным дымом, валерьянкой и коньяком. Мать была на кухне. На столе – открытая бутылка коньяка, рюмка, рассыпанные зеленые горошины таблеток валерианы и пепельница, полная окурков. На мои слова: «ма, я вернулся», она не прореагировала. Я высыпал окурки в мусорное ведро и хотел убрать коньяк. Это был дагестанского коньяк «Кизляр», который не выкупил один из клиентов. Я взялся за бутылку, но тут мать очнулась и жестко сказала: «сядь». Я сел напротив неё. У неё был расфокусированный взгляд и осунувшееся лицо, словно она заглянула за горизонт, и будущее ей не понравилось. Мать налила еще себе коньяка, залпом выпила и с горечью заключила: «вот так сынок, едва у нас дома что-то серьезное происходит, как ты бежишь, как крыса с тонущего корабля. Ты не защитил меня от этой стервы, не помог вынести Сергея Петровича. Я, надрывая пупок, вместе с фельдшером тащила носилки. Он такой тяжелый! Ты знаешь, что у Сергея Петровича обширный инфаркт?» Мать залилась слезами.

– Ты как твой папашка, бесчувственная кавказская чурка. Надеюсь, что он давно сдох. Ты кроме себя ничего не видишь и живешь только для себя. Боже, сколько я сил приложила, чтобы тебя вырастить. Я не вышла замуж, чтобы выучить тебя, но ты не захотел учиться. Вспомни, как попыталась устроить тебя в медучилище, чтобы стал фельдшером, но ты отказался. Зато стал ворюгой, и мне стыдно, когда спрашивают о тебе, а я что-то лепечу в ответ и сама не верю тому, что говорю. Вот смотри – Сергей Петрович – уважаемый человек, занимал высокую должность и сейчас такие большие деньги получает! Что дальше будет? Если я помру, все пойдет прахом, тебя выкинут из квартиры и будешь побираться, как бомж Юрка у супермаркета. За что мне такое наказание?

Мать еще горше расплакалась, крупные слезы потекли из глаз, и она уронила голову на стол. Её плечи вздрагивали. Мне стало жалко мать, хотел обнять за плечи, но она вскрикнула: «не прикасайся ко мне, гаденыш! Ты чуть Сергея Петровича не угробил. Врачи сказали, это чудо, если он сумеет выкарабкаться. Оказывается, у него это второй инфаркт, его приемная крыса до первого инфаркта довела. Третьего инфаркта он не перенесет. Я думала, наконец-то нашла человека, с которым смогу дожить, а ты разболтал этой мерзкой шлюхе, что он живет у меня.

Вот так всегда. Едва в нашей семье происходит что-то плохое, в этом обвиняют меня. Я тяжело вздохнул и не стал спорить с матерью, все споры остались позади, когда однажды мать закатила грандиозный скандал по уже забытому поводу, и я, разозлившись, напрямую спросил у неё: «зачем меня родила и пилит ежедневно, уж лучше бы сделала аборт, и не знала забот о ребенке?». Мать сначала побледнела, потом покраснела и совершенно неожиданно стала бросать в меня посуду (мы были на кухне). Я схватил куртку и выскочил из квартиры. Я не был дома неделю, ночевал по подвалам и у бомжей в тепловых коллекторах. Отощав, я вернулся домой. Мать целый месяц не разговаривала со мной. Больше к этой теме мы не возвращались, но после этого случая мать перестала меня пилить и читать нотации. Теперь все возвращалось на круги своя.

– Ма, не начинай. Я эту девицу видел всего второй раз в жизни и не знал, что она как-то связана с Сергеем Петровичем, – здесь немного кривил душой, поскольку эта фифа с самого начала спрашивала о мамином друге, но я прикинулся, что не знаю его и ничего не сказал.

Мать расстроено махнула рукой:

– Что случилось, то случилось. Боюсь, не останется у меня Сергей Петрович. Вернется к этой крашеной сучке. Сергей Петрович рассказал, кто она такая. Оказывается, это падчерица от умершей жены. Она его держала в ежовых рукавицах. Пока он работал, еще было ничего, но когда вышел в отставку, та словно с цепи сорвалась и стала вести себя как ревнивая жена. Без её разрешения он не мог шагу ступить. Она устраивала ему скандалы по любому поводу. Все из-за денег. Она очень жадная, и не хотела упускать из рук ни копейки. Вот Сергей Петрович взбунтовался и сбежал от неё.

Я покачал головой. Оказывается, и судьи то же плачут горькими слезами. Впрочем, мое общение с судьями было слишком мимолетным. Я только два раза стоял перед мировым судьей, что запинаясь и проглатывая слоги, зачитал мне первый, а потом второй по счету приговор. Условные. Скоро меня ждет третий приговор. Меня уже вызывали в полицию в дознание. Я не отпирался. Неудачно засветился на камерах наблюдения. За эту ошибку придется расплачиваться уже посадочным приговором.

Думал, что больше никогда не увижусь с фифой, но она бесцеремонно напомнила о себе в третий раз. Неожиданно из больницы выписался Сергей Петрович. Я охнул, увидев его, это была тень прежнего, уверенного в себе, упитанного дядьки в возрасте. Сейчас это был глубокий старик, как былиночка качавшийся на неуверенных ногах. Его привезла фифа, чтобы Сергей Петрович забрал свои вещи. Увидев его, мать всплакнула. У Сергея Петровича на глазах то же навернулись слезы. Я ушел, чтобы не видеть слезливой сцены. На улице меня перехватила фифа. Она схватила меня за руку и потянула в свою роскошную черную машину. Я не удержался и присвистнул от удивления. Это была реплика модели Horch 853 Special Coupe⁶, реплика, очень редкий и безумно дорогой автомобиль. Я с завистью посмотрел на фифу. Боргвардовский кроссовер Сергея Петровича рядом не стоял с этим великолепием. От зависти у меня заныли кончики пальцев, я мгновение представил себя за рулем этой тачки и резко выдохнул, отгоняя видение. Мне никогда не иметь такую машиненку. Рылом и происхождением не вышел. Я застеснялся в своей затрапезной одежде садиться на светло-коричневое кожаное сидение, боялся, что испачкаю, поэтому сел бочком и осторожно поставил ноги в растоптанных кроссовках на чистейший коврик. Фифа за рулем хорьха смотрелась как царица востока, длинные смоляные волосы рассыпались по плечам, руки в коричневых перчатках с любовью обнимали рулевое колесо, а за её фигурой клубилась непроницаемая тьма.

– Где ты пропал? – требовательно вопросила фифа. – Я же сказала, чтобы мне позвонил, и дала тебе визитку.

– У меня нет мобильника, а визитку потерял.

– Как же ты живешь? – изумленно ахнула фифа.

– Очень даже хорошо, – я неприветливо отрезал.

– Вот хамить мне не надо. Это вредно для здоровья, – фифа помолчала и заявила безапелляционным тоном. – Хорошо, я подарю тебе мобильник, а ты должен дать слово, что обязательно придешь ко мне.

Я не любил, когда мне приказывали. Отвечать за крадунские шалости – всегда пожалуйста, но было не нутру, когда меня пытались ломать через колено. Но спорить с фифой я не стал. Я кивнул головой, чтобы быстрее расстаться с фифой, но она удивленно спросила:

– Кто будет вещи носить?

– Чьи вещи? – я не понял.

– Сергея Петровича.

– Как, он съезжает от нас? – невольно вырвалось у меня, хотя прекрасно понимал, что рано или поздно отставной судья покинет мою мать.

Фифа провела кончиками пальцев по моей щеке, и у меня закружилась голова от её духов и нежного запаха женской кожи:

– Я всегда знала, что ты добрый и отзывчивый, только прикидываешься ежиком. Не порть мнение о себе. Помоги Сергею Петровичу.

Мне ничего не осталось, как согласиться и идти за вещами. Я никак не мог понять, почему такой важный человек, как отставной судья, сначала сбегает от неё, как нашкодивший школьник с урока, а потом, когда она пришла за ним, как побитая собачка, виляя хвостиком, согласился вернуться. Неужели он такой слабохарактерный? Мне всегда казалось, что судьи по натуре люди жесткие и невыносимые, неподвластные эмоциям, им постоянно приходится выносить приговоры и ломать жизнь людей. Выходит, Сергей Петрович просто слизняк. Впрочем, не мое это дело, только мать было жалко. Я поднялся в квартиру. В коридоре стояли вещи Сергея Петровича. Он сидел на кухне с матерью и пил чай. У них были заплаканные лица. Сергей Петрович сказал грустным голосом:

– Прощай, моя дорогая, – и неожиданно расплакался. Следом заплакала мать. Опять слезливая сцена. Я подхватил вещи и вынес их к лифту.

– Постой, – Сергей Петрович поплелся за мной.

В лифте он, отвернувшись, молчал, а когда мы спустились на первый этаж, надтреснутым голосом, сказал:

– Береги мать. Она у тебя хорошая женщина, – неожиданно, ухватив меня за полу куртки, прошептал, хотя мы в лифте были вдвоем. – Берегись моей падчерицы. Она волчица, которая крутит мужчинами. И тебя не пожалеет. Не соглашайся с ней ни в чем. Она опасна и ядовита, как гремучая змея.

Сергей Петрович, смущенно поправил мою куртку и больше не проронил ни слова. Я погрузил вещи в багажник хорьха, вокруг которого собрались мальчишки, глазевшие на автомобильную диковинку. Фифа помахала мне ручкой, автомобиль, роскошно порыкивая басовитым мотором, уехал. Я остался на автомобильной стоянке, и мне совсем не хотелось идти домой. Там будут слезы и причитания. Провалилась очередная попытка моей матери создать, как она говорила «нормальную семью». Я не вписывался в понятие нормальной семьи, был непутевым сыном, доставлявший матери одни огорчения. Мать опять будет выть, пить в лошадиных дозах валерьянку, пить коньяк/, обзванивать таких же одиноких стареющих приятельниц и жаловаться на свою неудачную судьбу. Ненавижу нытье.

Уходя со двора, я оглянулся. В трех башнях ярко светились окна. На стоянку, одна за другой, подъезжали машины, глушили моторы, тушили фары, хлопали дверцы, выпуская на асфальт семейства, что дробной рысцой устремлялись в одну из трех башен. Там они, как полагали, надежно закрывались на множество замков, повторяя избитую истину «мой дом – моя крепость», забывая, что в башне нельзя устроить маленькую крепость. Это были соты огромного человейника, производившего, в отличие от пчел, не вкусный мед, а неразрешимые горькие проблемы. У этих, нормальных, рабочий день закончился, а у меня, крадуна, только начинался. В кошельке было пусто, и я решил прошвырнуться по магазинам, чтобы заработать денежку.