Kitabı oku: «Домодедовские истории (сборник)», sayfa 2
Когда стынет бетон
Хотя маме Славка помочь ничем не мог и в пирогопеки идти не собирался, домой он в эту субботу пришел рано. И сначала показалось ему, что зря спешил.
– Там бетон стынет! – говорила строго мать. – Мне обязательно надо выйти на дежурство, я обещала. Тебе нельзя. Что ты там будешь делать всю ночь?
«Вечно у них бетон стынет, когда не нужно», – злился Славка, а мать, укладывая в сумку хлеб, лук, соль, чеснок – всего помаленьку, посматривала на несчастного сына: губы его надулись, как два слишком румяных пирожка, щеки покраснели, брови искривились.
– Ну что ты там будешь делать?! – Мать со вздохом развела руки в стороны, а сын, почуяв слабину в ее голосе, осмелел:
– Хоть посмотрю, как бетон стынет!
Мама еще некоторое время сопротивлялась:
– Ничего в этом особенного нет.
– У тебя всегда ничего особенного. – Сын бурчал все обиженнее, и мама наконец сдалась:
– Ладно, собирайся. Что же ты тут будешь один горе мыкать.
Он вмиг оделся – даже быстрее, чем мама, и вышел на улицу ждать ее.
День, сухой, осенний, с облаками, вместо неба, темнеть еще не думал. И это тоже ему нравилось. Шли они на стройку по поселку, затем по притихшим по субботе улицам, о чем-то говорили под не звонкие голоса осеннего Подмосковья, о чем-то молчали под нараставший шум ветра. Пришли.
Стройка началась со свежего забора из не крашенной высокой доски, совсем еще чистой, даже блестящей, словно бы после дождя. Из таких досок лучше всего сбивать плоты. Здесь же рядом есть отличный пруд. «Экскаватор» называется. Его экскаватором выкопали, когда для этого самого бетона и раствора песок понадобился. Очень хорошая доска была на заборе. Вместо ворот в нем зияла дыра шире самосвальной колеи. Сразу за дырой-воротами мать стала нагибаться к земле и собирать щепки и огрызки досок. Сумка ей мешала, но Славка сумки носить очень не любил.
– Для бетона? – спросил он со знанием дела.
Она его не поняла, может быть, задумавшись о своем. Ответила не сразу:
– Пока светло, дров надо заготовить на ночь. Чтобы тепло было. Много дров печка жрет.
Славка стал собирать щепу, мать скупо улыбнулась. Из домика, одноэтажного, кирпичного, вышла в телогрейке незнакомая женщина, обрадовалась:
– О, с помощником идешь! Не скучно будет. Какой большой он у тебя стал!
– Здрасте. – Славка никогда не понимал взрослых, когда они, все выше его ростом больше чем на голову, говорили с улыбкой, будто это их личный сын: «О, какой большой стал!», но и не возражал: большой так большой, вам видней.
– Сейчас я пилу возьму, – сказала незнакомая и вместе с матерью вошла в домик.
Вслед за ними с прохладной щепой в руках прошел большой Славка.
Дом был однокомнатный, с железной печкой, длинная труба которой высовывала свой черный нос в форточку единственного окна. Еще здесь пахло телогрейками и свежими гвоздями. А может быть, и не гвоздями, а чем-то иным.
Незнакомая сняла с крючка на не штукатуреной стене длинную пилу, та, изогнувшись, пропела Славке приветствие. Он промолчал, уложив рядом с печкой щепу. Женщины с поющей пилой покинули домик. А пахло все-таки гвоздями – он сразу угадал. Целый ящик черных, один к одному гвоздей, длинных, как ручка или новый карандаш, стоял нараспашку в углу у двери. За ней звенела нараспев пила, выманивая Славку на улицу.
Там женщины, согнувшись над сухой березкой, пилили ее. Хлопья березовых крошек вылетали из-под пилы, пытались взлететь, но быстро уставали, неумелые, опадали: на сапоги, на землю, на щепу, на кирпичные осколки, заметно потемневшие в тени чистой загородки.
– Хочешь попробовать? – Женщина оказалась совсем не злой. Славка взял теплую и потому, видно, очень гладкую ручку пилы, нагнулся.
– Только на себя тяни. На меня не толкай, – напомнила мать, но уже после первых движений сына похвалила его. – Получается, молодец!
– Ой, да он лучше меня пилит! – удивилась женщина. – Тогда я пойду.
– Ступай, ступай. Мы уж тут сами.
Пилили они недолго, но Славке почему-то надоело пилить еще быстрей. Мама это поняла, сказала: «Хватит, неси пилу в дом, повесь на стену», а сама нагрузилась в «обхват» чурбачками… а тут и вечер подоспел.
– Можно я сам печку разожгу?
– Она капризная у нас. Лучше я. Ты потом подбрасывать полешки будешь.
– А где бетон-то? – спросил сын, не выдержав.
– Да здесь он, здесь. – Мать бережно уложила весь «обхват» чурбачков на пол у печки, разожгла огонь, спросила: – Есть хочешь? – подмела жесткой метелкой пол, вышла.
Славка сел на табурет у печки, открыл дверцу, бросил внутрь пару тонких чурбачков, дверцу не закрыл, наблюдая, как веселые оранжевые струйки охватывают с обеих сторон полешки, как скукоживаются, поддаваясь напору огня, лепестки березовой коры, и с каждой минутой все тяжелей становились веки его и уставшее от звонко поющей пилы тело.
Лишь стынущий где-то бетон мешал ему уснуть. Где он находится, как и чем его подогревать, чтобы он совсем не остыл? Про бетон Славка кое-что знал: это почти как раствор, только с камушками внутри. Из него фундаменты делают. Но вот почему он стынет?.. Славка точно не знал, а спрашивать у мамы не стал. Зачем? Он сегодня сам его будет подогревать. А что такого? Дров напилил и бетон нагреет. Уж как-нибудь.
Жар от печки прижался к лицу, к груди, но прикрывать дверцу не хотелось. Он отодвинул табурет подальше от огня и так долго сидел, ожидая мать.
…Потом он увидел окно. Почти такое, как и у них в комнате, только с черным носом трубы. Зачем им в комнате труба, он сразу не понял. Запах телогреек и свежих гвоздей окончательно разбудил его. Он поднял голову и даже не успел обидеться на мать, как она вошла в домик, заговорила, торопясь:
– Сам проснулся? Вот молодец. Собирайся, пора домой. Да ты не расстраивайся, пироги я сегодня испеку. Сейчас придем, я тесто поставлю…
Славка встал, посмотрел на свою кровать: оказывается, тут, у стены, две длинные лавки стояли. Мать набросила на них самые чистые телогрейки, свернула одну вместо подушки, накрыла ее своим платком.
– Ты так крепко спал, – радовалась она чему-то, а он молчал, завязывая двойным бантиком шнурки на ботинках. – Там дождик собирается. Надо спешить. – Мать торопила сына.
Шел он домой хмурый. Смотрел в грязное мокрое небо.
– Чуть-чуть не успели, – сказала мать уже на поселке. – Пошел дождь. Вчерашний ветер нагнал его. Хорошо, хоть мелкий.
Небо было серое, в мелкое невидимое отсюда сито, через которое просеивались на землю росинки осеннего дождя, чем-то похожие на мамину муку. По субботам она брала в руки сито, хлопала по нему мягкими ладонями. На стол неспешно, как дождь осеннего дождя, сыпались белые, мелкие струи, укладывались в аккуратный холмик будущих славкиных пирогов.
Он точно знал, что сегодня мать обязательно испечет их, но все-таки было грустно: он так и не узнал, почему стынет бетон и как его разогревают, чтобы он совсем не остыл.
Копилка
Вечерело. Сизые мутные краски быстро, по-зимнему, обволакивали небо, землю. В домах зажигались окна. На площадке звенели голоса пацанов: каникулы – гоняй с утра до ночи шайбу! Из-за спины тянуло упругим ветром: казалось, это он гонит на поселок ночь.
Грохнула пушкой дверь магазина. Славка обошел его стороной, чтобы не наскочить на разговор с кем-нибудь, и вспомнил свою копилку.
…В спичечном коробке на подоконнике скреблись майские жуки. Они рвались на волю, даже не зная, что ждет их раним утром. На кровати у окна сидел мальчик и упрямо смотрел на быстро темнеющее небо. На нем зажигались звезды, большие и маленькие.
– Не усну. Обязательно скажу, чтобы разбудила в пять и не оставалась больше на вторую смену, – пробурчал он, прилег на бок, устало свесил ноги и… тут же бы уснул, не выдержал, но вдруг по асфальту зазвучали мамины шаги: неровные, одинокие.
«Уй, так и знал», – сжал он зубы, сбросил сандалеты, свернулся тугим калачиком на байковом одеяле.
В комнату вошла мама.
«Что, я ее пьяные шаги не отличу! – возгордился своим чутьем сын, но глаза не открыл. – С пьяной не буду разговаривать. Только кричать зря, не маленький теперь!»
– Спишь, сынок? – спросила мама и тут же запричитала: – А я печенку твою любимую купила. Поджарить? Ну тогда завтра потушу ее с картошкой. А сейчас пойду компот поставлю.
– Разбуди меня в пять, – пробормотал сын. – Окунь клюет отлично. На майского жука. Только точно разбуди. Ребятам обещал.
– Разбужу, разбужу, – вздохнула мама и вышла.
Он открыл глаза: как будто и не было никого – только противный запах в носу. Мама вернулась с тарелкой супа, поставила еду на стол, но не села.
– Вспомнила! – улыбнулась и затараторила, копаясь в сумке. – Вот, смотри! Премию получила! Только мелочь одна – в магазине на сдачу всучили.
Из-под ресниц хорошо было видно, как мама доставала монеты, укладывала в кучку рядом с тарелкой супа и горбушкой черного.
– Купи печенья или чего захочется. Ребятам только не давай, а то как налетят. Тебе же и не достанется.
Собрав монеты в аккуратную желтую горочку, она внимательно осмотрела ее, сказала:
– Рублей на семь потянет. А то и больше.
«Не нужны они мне! – крепче сжал зубы сын. – Знаю я! Опять ты… – Но он молчал, надеясь на спасительное утро, когда она, трезвая разбудит его: – Тогда и скажу ей все».
Громкое чавканье, упрямо-пьяная спина и лампочка над головой мешали уснуть. От обиды и злости сын заговорил было:
– Ма, я это…
– Разбужу, разбужу, – заверила она его, выключила свет, шагнула к дивану: «А что я такого сделала? Я же не украла, сами дают. И правильно я на Ярославку поехала. Там наших никого, а народу побольше. Ой, пойду компот посмотрю».
Сын уже крепко спал, укутанный заботами, тревогами и байковым одеялом. Снились ему майские жуки, мама и черное небо, в котором плавали белые окуни. Под утро, когда сон стал крепче и угомонились (не дергались больше) грязные ноги, увидел он во сне самого себя. В милиции. Там его выслушали, взяли деньги и сказали, что обязательно поговорят с мамой и она больше не будет побираться по вагонам. Что было дальше, досмотреть не удалось.
– Славка! Хватит дрыхнуть! – кричали ребята за окном.
Он проснулся, мамы нет. На табуретке чистые брюки, на диване завернутый в бумагу и телогрейку его завтрак, на столе записка и груда медяков.
– Скоро ты там?
Есть было некогда. Он дернул из тетради лист, сгреб в него мелочь и подумал: «Не пойду в милицию. В „уборку“ выброшу, чтобы знала, и сам поговорю с ней». С бумажным свертком и удочкой он выбежал на улицу, направился было к туалету в центре поселка.
– В овраге не можешь, морда?! Место из-за тебя потеряем у водокачки. Побежали.
«Все равно выброшу. А говорить никому не буду. Они только смеяться будут, расстраивать ее. А она из-за этого пить будет больше», – думал он, не отставая от друзей, но у магазина вдруг резко замедлил шаг, остановился, спешно додумывая свои думы.
– Я сейчас, быстро, – сказал и, прислонив удочку к стене, потянул высокую дверь продмага.
Очереди не было. Он подошел к большой тете, возвышавшейся над голубыми весами, и, пряча глаза, тихо сказал:
– Мне печенья по четырнадцать рублей. На все. Вот.
На прилавок звонко вывалилась мелочь.
– Где ж ты ее столько набрал? – удивилась продавщица, пересчитывая громкую медь.
– Копилку грохнул! – ответил покупатель и, радуясь своей сообразительности, напомнил: – Только по четырнадцать рублей.
Из магазина Славка вышел с большим кульком в руках.
– Бери, робя, вкусное, – сказал, улыбаясь, и бойкие руки скрестились над его головой.
– Славка, ну ты дал?! Откуда деньги?!
– Чепуха, копилку грохнул!
– Ого!
Вкусное печенье быстро таяло во рту и еще быстрее – в кульке, и вскоре он опустел. Славка скомкал его, бросил под ноги и ударил – чуть сандалета не улетела вместе с ним!
– Ура, копилка! – крикнул Васька Полянчиков, и мальчишки побежали ловить окуней.
А в спичечном коробке на подоконнике мирно спали майские жуки.
…«Ха, копилка! – вздохнул невесело Славка, проходя мимо дома, где жил Васька. – Зачем она мне нужна была, если мамка мне и так все покупала?!»
Красная футболка
Мама купила ее в «Спартаке». С длинными рукавами, белыми манжетами и белой каемочкой на вырезе, футболка ему так понравилась, что он надел ее, блестящую, чистую, еще пахнущую фабрикой, и не снимал.
Однажды в классе пели песню: какая-то «Моя родная Индонезия». Хорошая была песня. И страна, скорее всего, неплохая – стали бы про нее песни сочинять, к тому же горы Славка с детства любил. В общем, пел он старательно и громко. Но после урока к нему подбежали девчонки и затрещали в один голос:
– Ой, Славка, какое у тебя декольте! Какая футболка!
«Что это с ними», – покраснел он от неожиданности, что, впрочем, на фоне футболки было абсолютно не заметно.
– Не видели, что ли? – буркнул он.
– А между прочим, с таким декольте в школу ходить нельзя!
– А вы не завидуйте! – подоспел на помощь Васька. – Я вам выкройку сделаю, нашьете футболок и будете ходить с декольте.
– Ой, Васька, сделай!
– Приходите, сделаю.
– А что – придем!
Девчонки хи-хи да ха-ха и разбежались.
– Что это с ними сегодня? – удивился Славка.
– А ну их! Пошли домой.
…Славка попил чай с вишневым вареньем и черным хлебом и подумал: «На три дня еще хватит. Потом на завод пойду, мамка пишет, что ей аванс выписали, что мне его дадут». А еще он подумал о том, чтобы она не выписывалась из больницы раньше времени – долечилась до конца.
И тут примчался Васька:
– Девчонки идут!
– Ну, ты дал со своей выкройкой.
– Какая выкройка, они с Марготой!
Хлопнула дверь подъезда, по лестнице нетерпеливо, громко затопали девчонки.
– Где тута Торбов живет? – услышали друзья голос учительницы, и девчонки с нею во главе оккупировали Славкину комнату: стоят гордые, по сторонам глазеют, как на свое собственное, и руки в бока. Они явно пришли не из-за выкройки.
– Да как же ты тут живешь?! – удивилась учительница.
– Нормально живу, а что?
– Ну, Слава! Это же склеп! Разве так можно? У тебя тряпка половая есть? А веник, ведро?
– Два даже. – Славка догадался, зачем они пришли, покраснел.
– Несите воду! Ой, у тебя форточка даже не открывается!
Друзья принесли из колонки воду, девчонки закружились по комнате, распахнули настежь окно, вымыли стекла, выбросили в мусорное ведро вату, которую мама укладывала каждую осень между рамами, и даже вытерли пыль с гардероба. После чего вынесли всю Славкину комнату на улицу и поинтересовались между делом:
– У тебя палка какая-нибудь есть?
– Какая палка?
– А, ладно, сами найдем.
Вооружившись какими-то ржавыми железяками (в траве нашли), они стали дубасить ими по матрацам, подушкам, одеялам, другим тряпкам, о существовании которых Славка даже не подозревал. Наконец учительница сказала:
– Принимай свою комнату в целости и сохранности. И запомни: такой порядок у тебя должен быть всегда. Ты же – мужчина.
– Ладно, – смутился Славка, позабыв даже про «спасибо».
Ему попытались подсказать девчонки:
– Славка, а ты у нас богатей! Чай с вишневым вареньем пьешь!
– А вы как думали! – буркнул он, не подумав пригласить их отведать вишневого варенья.
Может быть, поэтому гости вдруг засуетились, заспешили и ушли. Тут только додумался Славка и до варенья, и до «спасибо».
– Лучше сами чай попьем! – успокоил его Васька. – У тебя хлеб-то есть?
– Буханка черного.
– Я сейчас белый принесу! Поставь пока чайник на керосинку.
Через несколько минут два жилпоселовских богатея пили чай с вишневым вареньем и мягким белым хлебом.
– Тоже говоришь, девчонки, – вздыхал от удовольствия Васька. – Тут самим-то мало. Ну вкуснота, скажу я тебе, зэканская!
– Вкуснота!
Им было так хорошо, что вдруг, не сговариваясь, они запели в один голос:
Мое родное Домодедово
Рожайкой теплою омытое,
Травой зеленою покрытое…
…«Она приехала в тот же вечер, как будто чувствовала, что у меня все кончилось. Лучше бы, конечно, долечилась. Зато какие пирожки испекла с абрикосовым вареньем – специально купила для пирожков. Мы с Васькой слопали их за милую душу. А что там! Даже Васька говорит, что она найдется, даже он не понимает, что не могла она не сообщить за это время, не могла!»
Компот из сушеных яблок
В последнее время только и говорили, что он стал взрослым, но говорили как-то по-разному. «Второгодник»-одноклассник Витька считал, что Славка хоть и вымахал, как палка, но ничего в жизни не понимает, даже «кадра» найти не может. Соседки и мамины подруги, наоборот, всякий раз, когда он выходил на кухню, удивлялись: «Какой большой стал!» А когда он купил в подарок маме на Восьмое марта фарфоровую чашку в расторгуевском продмаге, они вообще обзавидовались: «Какой у тебя Славка самостоятельный!» Учителя немного путались. То назовут взрослым, то – мальчишкой, то – просто учеником. И он сам запутался. Потому что, с одной стороны, он знал гораздо больше, чем младший брат Леньки Афонина – Сашка, которому еще нужно было объяснять, зачем женщины ходят с животами. С другой стороны, с девчонками он просто не знал, о чем говорить.
А мама? Она сама ничего не понимала. Большой, говорит, ты у меня, а горшок выбросить не можешь, потому что, говорит, зачем зимой в холодрыгу на улицу бегать, простудишься еще. Верь ей после этого.
Верь не верь, а Славке очень хотелось поскорее стать взрослым, и причин тому было много. Взять хотя бы маму. Справиться с ней он пока не мог. Кричать устал, уговаривать надоело, лечить было бесполезно. А слушать постоянные, совсем одинаковые обещания становилось мучительно зло. Но надежда в нем все-таки жила. А после фарфоровой чашки ему показалось, что с маминой водкой он справится. Не пила же она сама, безо всяких больниц, после Восьмого марта целых три недели. Значит, нужно поскорее стать взрослым и делать маме больше приятного, доброго, взрослого, решил Славка и стал мыть полы даже на кухне, помог маме сажать картошку, сам ушил белыми нитками брюки в трубочку. Все получалось неплохо. Мама радовалась, пила редко. Соседки охали и называли его взрослым человеком.
Но мама хотела, чтобы он поехал летом в деревню.
– На море покупаешься, варенья привезешь, жердел насушишь, – приговаривала она, собирая его в дорогу. – Будем пирожки печь и компоты варить, правильно?
Он сам понимал, что правильно, но оставлять ее одну сейчас, когда она пьет все реже, не хотелось. На море Славка уехал без настроения.
А там всего было так много, что в первые же дни он забыл, что нужно скорее стать взрослым и делать маме больше доброго. Лето! Море, солнце, дом отдыха, пионерские лагеря, фрукты, овощи, танцплощадка – хорошо жить на море!
Стали поспевать яблоки. Урожай наметился богатый, но лето стояло червивое, и яблоки падали, не созрев. Тетя Маша, мамина сестра, сказала как-то вечером:
– Ты собирай яблоки, режь дольками и суши их на крыше. Что насушишь, все твое. Маме подарок сделаешь, она любит компот из сушеных яблок.
Славка буркнул «ладно», и уже через день яблоки завладели им полностью. Все другие радости южного лета остались, но ни теннис, ни рыбалка, ни море, не волновали его так, как пусть крохотное, наполовину изъеденное червяками яблоко. Он даже в шахматы стал проигрывать. Придет к другу, а у него яблоки на подоконнике, и никакой игры. Потому что просить неудобно, а воровать нельзя. В колхозном саду тоже не поживишься, хотя он и близко совсем и сторож в нем – дед столетний с лайкой, которая от старости давно разучилась лаять. Тетя Маша сразу спросит: «Где взял?» Что ей ответишь?
Оставалось довольствоваться тем, что он имел. Славка еще не знал всей глубины учения Эпикура, к тому же возраст у него был не такой, когда со спокойным сердцем можно довольствоваться малым, и задачи перед ним стояли не эпикуровские. И стал он подгонять время. Идет утром по саду за своим урожаем, и так ненароком, вроде бы случайно, ударит по дереву ногой: одно-два яблока тюкнется на землю. Боязно, конечно, вдруг заметят, но все равно они упадут, раз лето червивое. Зачем ждать-то?
Плохо ли, хорошо ли, но каждое утро он отправлял на крышу веранды около десяти яблок, аккуратно разрезанных симпатичными дольками. К концу августа у него накопился большой мешок сушеных яблок.
Предпоследнее южное утро началось, как обычно, с компота. Славка достал из-под кровати хрустящий мешок. Много яблок. Мама будет рада. Насмотрелся он на свое добро, убрал яблоки и убежал на море.
Море, море! Какой же сильный и добрый волшебник, если Славка даже о мешке своем забыл. И только когда отдыхающие потянулись на ужин, он оделся и пошел ждать тетю. Она возвращалась с работы поздно вечером, но ее обязательно нужно было дождаться и сказать, что на крыше он оставил сушеные яблоки. Вроде как в подарок. А еще он хотел с ней поговорить как взрослый со взрослой, чтобы она поняла, зачем ему так много яблок. Она пришла с работы.
– Тетя Маша, – начал он, – спасибо вам. Я…
– Слава, Господь с тобой! Мы же с ней сестры. Ей было пять, а мне три, когда мы по свету с ней стали мыкаться. Мы должны помогать друг другу. Неси рюкзак, сейчас все упакуем, чтобы завтра ничего не забыть.
Она заботливо уложила в рюкзак варенье, пару банок «синеньких», много сушеных жердел, потом вытащила из-под кровати мешок со Славкиными сушеными яблоками и спокойным таким голосом сказала:
– Так, Славик, давай по совести. Тебе половину и моим девчонкам половину. Они тоже любят компот. А лето, сам видел, червивое, нет яблок.
– Конечно, много же всего дали. Целый рюкзак.
Славка ничего не знал об Эпикуре, но вдруг почувствовал он, как загадочная и пугающая взрослость заполняет его душу. Он стоял перед склоненной над мешком тетей потный, красный, злой и молчал. А тетя Маша ловко подхватила с подоконника длинный красный ситцевый мешок (вот зачем он тут лежал целую неделю!), пристроила его к сильно надутому Славкиному мешку и устало молвила:
– Подержи.
Славка внимательно слушал, как шуршат сушеные его яблоки, и взрослел. Злился на весь мир, и на себя в том числе, стыдился за всех сразу и за себя, и судорожно пытался найти выход из стыдного положения. Сначала он хотел бросить все и уехать с одним чемоданом, потом решил поговорить начистоту с тетей. Как же так? Если Вы видели, что я по деревьям стучал, сказали бы. Значит, нарочно молчали? Но что-то, то ли детское, то ли взрослое, остановило его. Он подумал: «А вдруг она не из-за этого берет мои яблоки? Но из-за чего же тогда?»
Мамина радость и его взрослость ополовинились, и ничего с этим поделать он не мог, хоть взрослей, хоть не взрослей.
Ночью Славка еще больше разозлился, и какие только мысли не пришли ему в голову. То он хотел выкупить сушеные яблоки на деньги, которые тетя Маша давала на кино и на мороженое, то ему казалось во сне, что она пошутила. То он ругал себя: зачем дожидался ее, может быть, утром она и не вспомнила бы про компот. То вдруг появилась надежда на бабушку. А когда дело пошло к утру, он совершенно четко увидел на полу свой мешок, да такой огромный и туго набитый, что сразу стало хорошо, и он крепко уснул.
Мама обрадовалась сыну, гостинцам и особенно сушеным яблокам, историю которых он рассказал ей всю целиком, и не капельки не огорчилась.
– Она не жадная, сынок. Она хорошая. Не говори так, – сказала мама, положила мешок в шкаф и добавила: – Маленький ты у меня еще.
Славка не стал спорить, потому что на улице его ждали друзья и лето. Оно быстро улетучивалось, а летних дел оставалось еще много.
