Kitabı oku: «Ататюрк: особое предназначение», sayfa 3
Глава II
Когда учеба в рюшдие подошла к концу, Кемаль еще раз больно ударил по чувствам матери.
Несмотря на то, что в Салониках имелся прекрасный военный лицей, он в 1996 году поступил в военную школу в находившемся на западной границе империи захолустном городишке Монастире.
Лепившийся по склонам гор провинциальный городишко из серого камня не шел ни в какое сравнение с великолепными Салониками.
И, тем не менее, Монастир был важным торговым, административным и военным центром.
Население имевшего около шестидесяти мечетей городка приближалось к 40 тысячам человек, и жившие в нем мусульмане в большинстве своем имели албанское и славянское происхождение.
Хватало в нем и занимавшихся торговлей греков.
Чего в городе не было, так это спокойствия, и расположенным здесь воинским частям то и дело приходилось сталкиваться с постоянно возмущенными болгарскими, македонскими, сербскими и греческими националистами.
А вот сама школа Кемалю понравилась.
Для полноценной учебы в ней были созданы все условия, и он справедливо считался самым передовым учебным заведением подобного типа во всей Османской империи.
Пройдут годы, и Мустафа Кемаль с большой теплотой будет вспоминать уроки истории, которые вел майор Мехмед Тевфик-бей.
А преподавать историю в те времена было в высшей степени опасно, поскольку империя переживала самое тяжелое время в своей истории.
Никто, включая даже самых высокопоставленных чиновников, не был защищен в ней от насилий, утраты имущества, свободы, а нередко и самой жизни.
Люди исчезали ночью, и не всегда было даже понятно, за что их брали.
В министерствах и ведомствах ряды чиновников редели буквально на глазах, а многие молодые офицеры армии и флота заплатили за свои либеральные убеждения жизнью.
Десятки, если не сотни тысяч султанских шпионов работали в армии, учебных учреждениях, в чиновничьих палатах и даже в семьях, и на основании их доносов султан каждый день отдавал приказы об арестах, ссылках и тайных убийствах.
«Темные улицы застыли от страха, – описывал в своих мемуарах известный писатель Халид Зия те страшные времена. – Чтобы перейти из одной части города в другую, нужна большая смелость…
Шпионы, шпионы, шпионы…
Все без разбора боялись друг друга: отцы – детей, мужья – жен.
Открытых главарей сыска уже знали, и при виде одних их теней головы всех уходили в плечи, и все старались куда-нибудь укрыться…»
И при страдавшем маниакальной подозрительностью султане иначе не могло и быть.
Спрятавшись в своем дворце, он постоянно менял здания и комнаты, отведенные ему для сна.
Абдул Хамид спускал курок при каждом подозрительном шорохе, и нередко его выстрелы попадали в слуг и идущих к нему на прием чиновников.
В своей подозрительности султан дошел до того, что даже на территории дворца его сопровождала целая армия телохранителей, а сам дворец был окружен войсковыми казармами с особо преданными ему частями.
Из своего добровольного заточения Абдул Хамид выходил только по пятницам, когда ездил молиться в Святую Софию.
Но, увы, Тевфик-бей боялся говорить со своим учеником на тему, которая могла стоить ему головы…
Как и многие его сверстники, юный Кемаль не имел представления и о десятой доли того, что творилось в стране, и не питал к султану ни малейшей злобы.
Да и откуда ей взяться, этой самой злобе, если сам великий Намык Кемаль и не думал посягать на престол и боролся только с ненавистными ему чиновниками!
Наряду с математикой и историей Кемаль увлекся риторикой и часами упражнялся в ораторском искусстве.
Эти занятия не пройдут для него даром, и он всегда будет поражать аудиторию прекрасным изложением своих мыслей, говоря по нескольку часов подряд и не пользуясь конспектами.
А это, что бы там ни говорили, показатель!
Как и в каждом учебном заведении, в школе существовало несколько боровшихся между собой за лидерство группировок.
Одну из них – салоникскую – возглавлял сам Кемаль.
Выяснения отношений между ребятами зачастую кончались кровавыми разборками, и однажды только чудо спасло Кемаля от верной смерти.
Он проснулся в тот самый момент, когда один из обиженных им накануне ребят уже занес над ним нож.
Еще немного – и… никому и никогда не понадобилось бы писать подобную книгу.
Но все кончилось благополучно.
Увидев, что его обидчик проснулся, парень бросил нож и убежал.
Конечно, стычки продолжались и позже, однако Кемаль довольно жестоко пресекал любые попытки других группировок посягать на его власть.
И, глядя на то, с какой яростью он отстаивал свое первенство, можно было подумать, что он взял на вооружение провозглашенный много веков назад Ганнибалом принцип: «Умри, но завоюй!»
Тем не менее, в школе у него было много приятелей, но особенно близко он сошелся только с Омером Наджи, Али Фетхи и Кязымом.
Переведенный из Бурсы за какие-то неблаговидные проступки Омер Наджи станет видным трибуном «Единения и прогресса», примет активное участие в революционном движении в Иране, будет там арестован и приговорен к смерти.
И только с большим трудом правительству удастся добиться освобождения отчаянного Омера.
Он и умрет как самый настоящий поэт в 1915 году в том же Иране, где попытается поднять на борьбу с Союзниками местные племена.
И именно он познакомил Кемаля с новой турецкой литературой, возникшей под влиянием Танзимата, как стали называть прогрессивные реформы середины XIX века, и борьбы новых османов за конституцию.
Рискуя многим, Омер Наджи давал Кемалю читать запрещенные стихи Ибрагима Шинаси, Зии-паши и Намыка Кемаля, который стал к тому времени властителем дум молодого поколения.
Я милостей чьих-то не клянчу и крыльев чужих не прошу.
Я сам в своем небе летаю, и светит мне собственный свет!
Ярмом мне шею сдавили, оно тяжелее, чем цепи раба.
Я мыслью вольный, и разумом вольный,
И совестью вольный поэт!
Читая эти строки Тевфика Фикрета, лишний раз убеждаешься в том, что большие поэты страшнее десятков философов, исписывавших сотни страниц, чтобы выразить одну простую мысль.
«Я сам в своем небе летаю, и светит мне собственный свет!»
Лучше не скажешь…
Свободолюбивые идеи падали на благодатную почву, и стремление к познанию мира, желание жить красивой и светлой жизнью переполняло душу романтически настроенного Кемаля.
И если Ибрагим Шинаси и Зия-паша лишний раз убедили Мустафу в том, что без образования и европейской цивилизации невозможно стать настоящим человеком, то у Намыка Кемаля он нашел то, о чем пока только смутно догадывался.
Воспеваемые мятежным поэтом идеи родины, нации и пусть пока еще и не национального турецкого, а османского патриотизма находили горячий отклик в душе юноши.
Восхищенный глубиной и в то же время простотой изложения Кемаль заучивал наизусть стихотворения знаменитого поэта и повторял несколько патетические и грубоватые слова Намыка Кемаля:
– Пусть придут, соберутся все силы, любые превратности рока, низкой шлюхой я буду, если нацию брошу и с пути ее вспять возвращусь…
По большому счету эти стихи стали для Кемаля той самой клятвой, от которой он в течение всей своей жизни не отступил ни на йоту.
А ведь против него собирались могучие силы, да и рок был не всегда на его стороне.
Тем не менее, Кемаль и не думал возвращаться «вспять» с того усеянного шипами и терниями пути, по какому он привел нацию к независимости.
Он настолько увлекся стихами, что стал их писать сам.
Однако один из преподавателей школы быстро остудил его пыл, заметив, что писание стихов недостойно офицера.
Музы музами, но военная карьера – прежде всего.
Другой приятель Кемаля, Али Фетхи, был на год старше его.
Происходивший из родовой и обеспеченной семьи, этот красивый юноша был хорошо воспитан и прекрасно владел французским языком.
Он исправно учился военному делу, но куда больше его привлекали абстрактные науки.
Именно от Али Фетхи Кемаль впервые услышал знаменитые на весь мир имена Вольтера, Руссо, Монтескье и Огюста Конта.
Начиная, по его собственным словам, «кое-что понимать в политике», он часами говорил с приятелем о Великой французской революции и ее идеалах.
Эти беседы, а нередко и споры заставили Кемаля обратить особое внимание не только на французский язык, но и на историю республиканской Франции.
Что же касается третьего приятеля, Кязыма, то никакими особыми талантами сей молодой человек не блистал, а если чем и отличался, так это только своей невероятной преданностью Кемалю.
Нельзя не сказать еще об одном однокашнике Кемаля, который на долгие годы станет его злым гением.
Будущий правитель Турции Энвер-паша был ровесником Кемаля, но учился двумя годами старше, и молодые люди прекрасно ладили между собой
Именно с этими ребятами Кемаль проводил все свое свободное время, и чаще всего они отправлялись в кафе, где подолгу беседовали на самые различные темы и играли в трик-трак.
Кемаль оказался азартным игроком и не любил проигрывать.
Увлечение поэзией не прошло для Кемаля бесследно.
Война с Грецией вызвала у него необыкновенный патриотизм, и он решил отправиться на фронт.
И вряд ли мать, к которой он заехал по дороге, сумела бы отговорить его от этой безумной затеи, если бы так своевременно не закончилась война.
Греческая армия была разбита, и Кемаль ликовал так, словно сам принимал участие в сражениях.
Дорога на Афины была открыта, и газеты на все лады славили армию.
Но, увы, победная эйфория длилась недолго.
Подобный исход пришелся не по нраву западным странам, и они быстро указали воспрянувшей духом империи на ее место, заставив подписать совершенно ей ненужное перемирие.
Вместе с другими учениками Кемаль не мог скрыть своего недоумения.
Как же так, вопрошал он!
Его родину унизили в глазах всего мира, и она покорно проглотила обиду!
Наряду с этим законным недоумением в нем появилось и недоверие к управлявшим страной людям.
В значительной степени оно подогревалось молодыми офицерами из стоявших в Монастыре частей, имевшими все причины быть недовольными существующим режимом, опорой которого являлись крупные феодалы, вожди племен, высшее мусульманское духовенство и бюрократия.
Образованность любого человека рассматривалась как первый признак его политической неблагонадежности.
Среди османских министров не было ни одного человека с высшим образованием, а в армии предпочтение отдавалось выслужившимся из унтеров невеждам.
Конечно, Кемаль еще не мог понимать всего зла, какое являла для страны абсолютная султанская власть, и всю вину за свалившиеся на империю беды возлагал на ее высших чиновников и министров.
«Наши преподаватели, вспоминал он, – заявили нам, что мы можем оккупировать всю Грецию.
Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое разочарование.
Но мы не могли задавать вопросов.
Только мой друг Нури рассказал мне, как один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально.
Тем не менее, на улицах Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: «Да здравствует султан!»
Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».
На этот раз Кемаль не был единственным, кто сомневался.
Нежелание Кемаля славить султана говорило о многом, и, в первую очередь, о том, что он стал серьезно задумываться о настоящем и будущем страны.
И смотрел он на это настоящее, судя по всему, уже без розовых очков.
Кемаль быстро взрослел.
Изменилось и его отношение к матери.
Обида стерлась, а отчим оказался веселым и добрым человеком.
И он очень переживал, когда в начале девяностых годов от туберкулеза умерла родившаяся в 1889 году его меленькая сестренка Наклийе.
После примирения с матерью Кемаль все свои каникулы проводил в Салониках, где и познал свою первую любовь.
Ею оказалась дочь военного коменданта Салоник Шевки-паши Эмине.
Расстался с нею Кемаль только после поступления в Харбие.
– Если бы ты только знала, – глядя в грустные и полные любви глаза девушки, говорил он, – как мне тяжело расставаться с тобой! Но я клянусь тебе, что никогда не забуду тебя, и надеюсь на тебя!
И как вспоминала затем сама Эмине, Кемаль часто виделся с нею и даже хотел жениться на ней.
Да и сам Кемаль не забыл свою первую любовь и много лет спустя, слушая в своей президентской резиденции в Чанкайя песню «Моя Эмине», был тронут воспоминаниями юности.
Как-то с несказанной грустью он заметил, что в сердце каждого мужчины живет своя Эмине…
Правда, в другой раз он говорил о том, что его первой любовью была молодая гречанка из Салоник, которую он намеревался увезти с собой в Монастыр, и только его дядя Хуссейн-ага отговорил его от этой безумной затеи.
И надо ли говорить, как боялась за него уже познавшая властный характер сына мать.
Впрочем, она быстро успокоилась: несмотря на все свои увлечения, Кемаль не собирался жениться, и все его мысли были заняты военной карьерой.
Но главное в его отношении к женщинам проявилось уже тогда.
Ему нравилось вызывать у них восхищение и оказывать покровительство, но он совершенно не терпел от них ни требований, ни тем более нравоучений.
Во время одного из отпусков он познакомился с дочерью брата отчима полковника Хюсаметтина Фикрие, в чьей судьбе ему было суждено сыграть столь трагическую роль.
Но куда более печальным было увлечение Кемаля посещать увеселительные заведения и под негромкую музыку потягивать вино, заедая его мезе, как называлась дешевая закуска.
Закончив петь, красивые девушки присаживались за столик к молодым людям, и те угощали их вином.
Ловя на себе их призывные взгляды, Кемаль ощущал, как его с головы до ног окатывала сладостная волна желания.
К счастью для него, посещения злачных заведений пока еще не сказывались на его успехах, и осенью 1898 года он блестяще сдал выпускные экзамены, став четвертым по успеваемости.
Это был настоящий успех, и счастливый Кемаль поспешил в Салоники, где его с нетерпением ожидали любящая мать и дружелюбно настроенный к нему отчим.
Устроенная ими встреча превзошла все его ожидания.
Мать, отчим, сестра ловили каждое произнесенное им слово и спешили исполнить любое его желание.
Тем не менее, Зюбейде-ханым продолжала видеть в нем все еще маленького мальчика и, даже не замечая, как каждый раз хмурился недовольный ее нравоучениями Кемаль, постоянно делала ему замечания.
Не пожелав обострять отношения с матерью, он стал чаще уходить из дому.
– Есть два пути общения с родственниками, – говорил он, – либо вы полностью подчиняетесь им, либо не обращаете на них внимания. Я не хотел ни слушать мать, ни тем более ссориться с нею, дабы лишний раз не расстраивать ее. А потому и предпочитал проводить дома как можно меньше времени…
Матери не нравилось его постоянное отсутствие.
Но Кемаль жил уже своей жизнью, независимой ни от чьего желания.
– С ранних лет, – говорил он позже, – я не любил жить ни с матерью, ни с сестрой, ни с друзьями. Я всегда предпочитал быть одиноким и независимым…
Кемалю не сиделось дома, и вместе с верным Фуадом Булджой целыми днями пропадал в кафешантанах и ресторанчиках.
Глава III
Веселая жизнь не помешала ему успешно окончить лицей, и 13 марта 1899 года Кемаль поступил в Оттоманский военный колледж – высшее военное училище – Харбие.
Стамбул поразил Кемаля своим блеском и великолепием.
Как завороженный, бродил он по древнему городу.
Великолепные дома, старинные дворцы, роскошные виллы и магазины, элегантно одетые мужчины и красивые женщины, – все радовало глаз молодого человека и возбуждало воображение.
А сколько здесь было развлечений!
Кабачки, рестораны, кафешантаны с их веселой музыкой, блеском огней и никогда не бывающими грустными красивыми девушками.
Ему очень нравилось подниматься на знаменитую Галатскую башню и оттуда подолгу смотреть на распростертый внизу город и горевшее бирюзой и малахитом Мраморное море.
А чего стоил великолепный Босфор с утопающими в густой зелени роскошными виллами и дворцами.
В глубокой задумчивости бродил Кемаль по берегу, где каждое дерево и каждый камень были свидетелями многих исторических событий.
Да, в Стамбуле было от чего закружиться голове.
И она действительно кружилась у Кемаля от бившего со всех сторон великолепия.
Но стоило ему только оказаться в мусульманских районах города, как все его оживление исчезало.
И без того безрадостный пейзаж казался еще более унылым из-за совершенно одинаково одетых мужчин и прятавшихся за паранджой женщин.
Извечное противопоставление Востока и Запада здесь было явно не в пользу последнего, и Кемаль продолжал задаваться мучившим его еще в Салониках вопросом о том, почему же турки вынуждены жить какой-то совершенно другой жизнью, даже отдаленно не напоминавшей ту блестящую жизнь, какую он мог наблюдать в Пера.
Разве они хуже всех этих французов, англичан и немцев?
Разве не доказали они, славные потомки великого Эртогрула, свою силу и мощь на полях сражений?
Доказали, и не раз!
Тогда в чем же дело и кто виноват в той пропасти, которая разделяла, по сути дела, один и тот же город?
Это были трудные вопросы для молодого человека, и однажды в кафе, где Кемаль любил бывать, какой-то подвыпивший преподаватель истории весьма доходчиво объяснил ему, что вся беда была в капитуляциях и в ашаре.
Что такое капитуляции?
Своего рода «хартии», жалуемые могущественными турецкими султанами в пользу разрозненных и слабых европейских стран.
И первая из них, дарованная Западу самим Сулейманом Великолепным, выглядела скорее подачкой с барского стола.
А затем пошло-поехало!
И теперь в Османской империи процветал кто угодно, но только не ее коренное население.
Да и как можно было соперничать с иноземцами, не только свободными от османских законов, но освобожденными от налогов и таможенных пошлин?
Преподаватель сделал несколько больших глотков вина, и в следующую минуту Кемаль услышал небольшую лекцию по сельскому хозяйству.
Как он узнал, ашар взымался натурой при посредстве откупщиков, и до его уплаты крестьянин не имел права даже прикасаться к своему урожаю.
И хотя официально ашар составлял около двенадцати процентов от всего урожая, откупщики в результате всевозможных махинаций доводили его размер чуть ли не до половины.
Заплатив ашар и другие налоги, крестьянин оставался с одной третью своего урожая.
Да и тот чаще всего принадлежал ростовщику, и таким образом турецкое крестьянство постоянно было обречено на нищету.
И где уж там говорить о какой-то его заинтересованности в расширении своего убогого хозяйства и повышении производительности труда!
Преподаватель замолчал и, расстроенный нарисованной им печальной картиной, снова потянулся к вину.
Выпив, он с наслаждением закурил.
Выпустив огромный клуб дыма, на какие-то секунды закрывшего лицо, он горестно усмехнулся и сказал:
– И до тех пор, пока мы не…
Неожиданно для Кемаля он осекся на слове и, встав из-за стола, быстро пошел прочь.
За ним двинулся сидевший за соседним столом неприметный человек.
Кемаль грустно вздохнул.
Судя по всему, не в меру разговорившийся преподаватель прочитал свою последнюю в жизни лекцию…
Конечно, этот преподаватель истории мог бы рассказать внимательно слушавшему его молодому человеку куда более интересные и глубокие вещи.
Ведь дело было не только в действительно наносивших огромный вред турецкой экономике капитуляциях и ашаре.
Османская империя оказалась в стороне от мирового капиталистического развития, а значит, была обречена на отставание.
И даже если бы это было не так, весьма сложно представить себе, как ее правители обеспечили бы равное развитие всех ее частей.
Единственное, на что оказались способны ее прпвители, так это только затянуть агонию с помощью всевозможных реформ.
И они затянули ее.
Так потерпевшие кораблекрушение матросы в отчаянной надежде спастись цепляются за обломки своего совсем еще недавно красавца фрегата.
Но вот налетает девятый вал, и… все кончено.
Как и море, история не знает пощады…
Начались занятия, и Кемаль сразу почувствовал разницу между предыдущими школами.
Дисциплина в Харбие царила строжайшая, и нередко сержанты били нерадивых учеников.
Как и повсюду, в Харбие следили буквально за каждым шагом кадетов.
Газет молодым людям не давали, а книги разрешали читать только после тщательного отбора.
Большое внимание уделялось религии, алкоголь был строжайше запрещен.
Кемаль был назначен сержантом и, раз и навсегда уверовав в свои и на самом деле блестящие способности, презрева все запреты, с головой окунулся в веселую столичную жизнь.
Часто он засиживался за карточным столом и только под утро вспоминал, что надо спешить на занятия.
Но странное дело – бессонные ночи с вином и картами совершенно не сказывались на нем, и когда он появлялся на занятиях, то выглядел так, словно превосходно выспался.
Его выносливость изумляла многих, и там, где другие валились от усталости, Кемаль продолжал как ни в чем не бывало восседать за накрытым столом.
Чаще всего он делил компанию с Али Фетхи, Кязымом и Нури.
Обрел он новых друзей и в Стамбуле, и среди них выделялся уже тогда безоговорочно признававший его лидерство Мехмет Ариф.
Вместе со своим кумиром он пройдет славный путь борьбы за независимость, но потом их пути разойдутся с весьма трагическими для Арифа последствиями.
Другим приятелем Кемаля стал сын известного генерала Мехмета Эмина-паши Кязым Карабекир.
Но ближе всех он сошелся с Али Фуадом, красивым молодым человеком высокого роста с мягкими и изысканными манерами.
Он был внуком известного на всю страну маршала Мехмета Али-паши, а его отец Измаил Фазил-паша служил в Генеральном штабе.
Семья Али Фуада была достаточно влиятельной, чтобы заниматься политикой, и достаточно образованной, чтобы иметь собственные взгляды.
Именно эти взгляды и служили причиной весьма медленного продвижения по службе отца Али.
К великой радости Кемаля, его новый приятель не относился к рьяным поклонникам ислама, и они ударились во все тяжкие, проводя все свободное время в кафе и клубах, где покупали вино и закусывали его каштанами и мелким турецким горошком – леблеби.
А в тот самый день, когда они совершили путешествие по Мраморному морю на Принкипо – один из Принцевых островов, куда ссылались неугодные султанам принцы крови, Кемаль впервые попробовал греческую анисовую водку – ракы.
Выпив первую рюмку Кемаль, изумленно взглянул на Али Фуада.
– Этот божественный напиток, – произнес он, – может сделать любого пьющего его поэтом!
И он был недалек от истины, поскольку именно в ракы черпали свое вдохновение многие османские писатели и поэты.
С той поры «божественный напиток» прочно войдет в жизнь Кемаля и сыграет в ней трагическую роль.
Они часто бывали на островах.
Лунные ночи, близость моря, уже прочно вошедшая в их жизнь ракы – все это действовало на молодых людей возбуждающе.
Они читали стихи и часами говорили о будущем страны.
И, надо отдать им должное, они не отделяли ее от своей.
– Несчастен человек, – скажет позже Кемаль, – видящий в собственном «я» единственную цель существования. Совершенно очевидно, что такой человек погибнет как индивидуум…
Очень нравился Кемалю и Алемдаг, живописная лесная местность на западном берегу Босфора, где он вместе с приятелем катался на лошадях и устраивал веселые пикники.
И все же главное для Кемаля в его знакомстве с Али Фуадом заключалось не в веселом и беззаботном времяпровождении и скитаниях по кафе.
Али Фуад ввел Кемаля в свой в высшей степени аристократический дом на берегу моря в Саладжаке, где тот мог видеть высших офицеров империи.
Общение с офицерской элитой заставило Кемаля взглянуть на себя совсем в ином свете.
На фоне блестящих столичных офицеров молодой курсант казался серым и неловким провинциалом.
Но Кемаль не был бы Кемалем, если бы не постарался встать рядом с этими блестящими офицерами или хотя бы походить на них.
В своем желании стать таким же лощеным и непринужденным, он стал брать уроки танцев у прекрасно вальсировавшего Али Фуада и к окончанию Харбие уже не выглядел серым и неуклюжим увальнем среди блестящих посетителей дома приятеля.
Слушал ли он их весьма фривольные разговоры?
Да, конечно, слушал!
А однажды даже сам заговорил.
– Если все пойдет так, как сейчас, – сказал во время одной из бесед о судьбе старны приглашенный отцом Али Фуада в гости известный бригадный генерал, – то правительство падет, но я не думаю, что оно будет замещено правительством по западному образцу…
– Ваше превосходительство, – неожиданно для всех ответил ему Кемаль, – созданное по западному образцу правительство придет в свое время. Сегодня большинство возможностей нашей нации находится в дремлющем состоянии. Если в случае революции правящая верхушка будет стремиться, в первую очередь, сохранить свои функции, тогда следует признать, что вы правы. Среди нового поколения есть немало людей, достойных доверия…
После столь насколько неожиданного, настолько и смелого заявления в зале воцарилась тишина.
– Сын мой, – проникновенно произнес тронутый до глубины души генерал, – я вижу, что Исмаил Фазыл (отец Али Фуада) не ошибся в тебе. Теперь я согласен с ним…
Генерал помолчал и добавил:
– Не знаю, к счастью, или нет, – но ты не будешь вести обычную жизнь офицера Генерального штаба, как все мы. Твой блестящий ум и способности будут служить будущему страны. Я вижу в тебе одного из тех молодых людей, которые станут государственными деятелями. Да поможет Аллах, чтобы я оказался прав…
Аллах помог, и генерал оказался прав.
Тем не менее, политические взгляды Кемаля в те годы оставались еще весьма туманными.
Конечно, он был наслышан о деятельности турецких, болгарских и других революционных организаций в постоянно бурлившей Македонии, но вряд ли мог понимать тогда существовавшую связь между набиравшим все больший размах на его родине четничеством и султанским режимом.
А посему и расценивал волнения в Македонии лишь как результат слабости управлявших Османской империей чиновников.
Да и какие по большому счету у него могли быть в то время взгляды, если он даже толком не знал того, что творилось в его собственной стране.
Да и небезопасно было!
У всех перед глазами стоял печальный пример создавших в 1889 году тайное общество курсантов Военного медицинского училища, моментально отправленных султаном в ссылку.
Страх перед султаном и полнейшее отсутствие свобод делали свое дело, и до поры до времени будущим борцам за свободу оставалось только тайком читать опального Намыка Кемаля и восхищаться Великой французской революцией, перед свершениями которой Кемаль преклонялся всю жизнь.
Оно и понятно!
Ведь именно она дала мощный толчок к созданию французской победоносной армии и отождествлялась у молодых офицеров с маршальскими жезлами и славой Наполеона.
Но если Франция только подогревала воображение молодых офицеров, то Пруссия вызывала восхищение.
И неудивительно!
Ведь им преподавали такие известные специалисты военного дела, как прославившийся своим реформаторским отношением к учебе барон фон дер Гольтц и прошедшие стажировку в Германии полковники Эсат и Хасан Риза.
– Запомните, – постоянно вдалбливал курсантам Риза, – сила немецкой армии – в абсолютной дисциплине!
Кемаль учился с охотой, но частые посещения злачных мест сделали свое дело, и после первого курса он оказался по успеваемости только на… двадцать седьмом месте.
И, как не нравилось будущему офицеру бывать в кафе с их непринужденной обстановкой и ласковыми танцовщицами, ему пришлось на время забыть о них.
Самолюбие человека, который везде и всегда стремился быть первым, было задето самым жесточайшим образом, и ему не оставалось ничего другого, как только засучить рукава и приняться за учебу.
На следующий год он был уже одиннадцатым и окончил Харбие восьмым.
Слишком много было потеряно, да и выйти на первые места оказалось не так-то легко.
В Харбие учились способные ребята, и далеко не случайно один из будущих лидеров войны за Независимость Кязым Карабекир получил кличку Смышленый.
Вместе с долгожданным офицерским званием Кемаль в 1902 году получил направление в классы Генерального штаба.
Вместе с ним его радость разделяли и мать с отчимом, и надо ли говорить, какая гордость светилась в глазах Зюбейде-ханым, когда она шла с одетым в красивую офицерскую форму сыном по своему кварталу.
Да и соседи были восхищены успехами совсем еще недавно мучившего ее своими капризами мальчишки, словно по мановению волшебной палочки превратившегося в стройного и красивого офицера с блестящим, как теперь все понимали, будущим.
И теперь каждый считал своим долгом пригласить Кемаля к себе или оказать ему какую-нибудь услугу.
Конечно, он был польщен и тем не менее делал вид, что не замечает ни почтения взрослых, ни восхищенных взглядов мальчишек и девчонок, ни великой радости в глазах матери.
А та не только окончательно смирилась с выбранной сыном профессией, но и серьезно полагала, что сам Аллах подтолкнул его на этот путь.
Да и как иначе объяснить его успехи?
Способности, конечно, способностями, но ведь все, что ни делается на земле, делается по воле Всевышнего.
Жалко, конечно, что отец не дожил до этого счастливого дня, ну да… ничего не поделаешь, видно, и на то была воля Аллаха…
