Kitabı oku: «На далёких берегах России», sayfa 2

Глава 6

1640 год. Москва встречала обоз из Сибири с колокольным звоном.

– Неужто нас так встречают? – ухмыльнулся молодой казак, сидевший на передней телеге обоза.

– Держи карман шире, – захохотал другой казак. – Это народ празднует Святую Троицу.

Сибирский приказ располагался на Ивановской площади Кремля, и Пётр Бекетов велел сразу туда направляться. Конные казаки расталкивали народ, стопившийся на площади, а знающие люди обсуждали обозных, прибывших на телегах.

– Видать прибыли из далёка. Кажись, пришёл сибирский обоз с «мягкой рухлядью». Видал, какие сундуки кованные везут. Да, уж из далёка. Обтрепались казачки на дальней службе, – качали головами люди, – отойдём в сторону, не то зашибут.

Казаки отогнали народ от крыльца Сибирского Приказа, и Бекетов, сойдя с коня, вошёл в дверь палат приказа. В большой палате он увидел длинный стол и сидящих за ним важных дьяков. Они одновременно посмотрели на вошедшего огромного бородатого казака и напряглись. Бекетов поклонился и гулко доложил:

– Я, Пётр Бекетов, сотник Енисейского острога, прибыл с пушниной из Сибири. Вот перечень привезённой «мягкой рухляди».

Он обернулся и крикнул в приоткрытую дверь:

– Вноси!

И казаки стали носить в палату тяжёлые кованые сундуки и ставить вдоль стены. Когда же сундуки открыли, то присутствующие обомлели и поспешили посмотреть на это диво.

– Ого! Какое богатство, – удивлялись дьяки, разглядывая соболиные шкурки, – какие пушистые, все как на подбор!

– Ну, сказывай, – велел Голова Сибирского приказа, и Бекетов неторопливо поведал о суровой доле казаков, тяжёлых походах и боях с дикими племенами Сибири. Не забыл рассказать и о том, что поставлен острог Ленский на Якутской земле, покорённой российскому государю. В конце своей речи Бекетов заявил:

– Вот мои отписки и челобитная, в которой, учитывая свои заслуги, прошу выдать жалование за три года и назначить меня казачьей Головой Енисейского острога, вместо престарелого Болкошина.

– Буду ходатайствовать перед государем, – проговорил Голова приказа. – Хвалю за службу! А жалование за прошлые года получишь в канцелярии.

Бекетов поклонился и, пятясь, вышел из палаты.

– Фу, – отдувался он, глядя на толпившихся у крыльца казаков. – Как же душно и тесно в Москве. А теперя казаки гуляем. Айда в кабак!

В кабаке не продохнуть. Третий день шёл пир горой. Когда казаки уже лежали на столах в дрызг пьяные, Бекетов всё же решился и спросил Урасова:

– Ты уже побывал в родительском доме? Как Дарья? Жива ли?

– Дарья не дождалась тебя, – ответил Урасов, заплетающимся языком. – Отец выдал замуж, но она вскоре овдовела и теперь монахиней пребывает.

– Как же так? – вскричал Бекетов.

– Говорят, она пошла в село Лопатищи к Аввакуму, которому поп разрешил проводить церковное служение, и там постриглась, – ответил Урасов, и его голова упала на стол.

– Дарья, как же я мечтал о тебе – простонал Пётр.

Бекетов, обивая пороги приказа, постоянно думал о Дарье, и чем больше думал, тем более понимал, что потерял её навсегда. Пётр метался во сне, ему снилась нежная Дарья, которая протягивала к нему свои руки и ускользала, когда он пытался её обнять. Проснувшись в поту, Пётр закричал:

– Не могу более оставаться в Москве. Мне душно здесь без Дарьюшки. Быстрей бы уехать отсюда и забыться!

Вскоре Пётр Бекетов получил чин стрелецкого и казачьего Головы Енисейского острога и отбыл из Москвы.

Глава 7

1641 год. Енисейский острог, занесённый снегом, встретил Петра Бекетова настороженно. Но когда московский обоз въехал во двор острога, то его встретили радостные казаки, ждавшие возвращения своего сотника. Он взбежал на крыльцо приказной избы, открыл дверь, и сразу попал в объятья воеводы.

– Ну, сказывай, как и что в Москве?

Воевода крикнул услужливому тунгусу:

– Нести закуску и водки.

А Бекетов ему и говорит:

– Разреши угостить тебя московской водочкой и капусткой квашенной с яблочками. А?

– Не откажусь, вели нести.

Казаки принесли много снеди и московские подарки для воеводы, которые привели его в восторг. Он с удовольствием разглядывал конскую сбрую, ему понравились пистолеты и особенно охотничьи ножи. Так они долго сидели в приказной избе, крепко выпили, и никак не могли разойтись, потому что было много впечатлений от московской поездки. Наконец, воевода ещё раз поздравил Бекетова с новым назначением и заговорщицки поведал:

– Ты теперя Голова Енисейского острога, будешь правой рукой мне, но остерегайся старого Болкошина, ведь из-за тебя он смещён с должности Головы острога. Так что он будет мстить тебе.

– Мне всё нипочём, – заверил захмелевший Бекетов. – Пойду спать.

– Иди, иди, – еле ворочая языком, пробормотал воевода, – тебя ждёт не дождётся тунгуска. Моя жёнка приглядывала за ней пока тебя не было в остроге… Слышь, она все глаза проглядела тебя ждамши.

Ввалившись в свою избу, Пётр Бекетов обомлел. На него с восхищением смотрела Аина, красивая девушка с раскосыми глазами. Пётр, вечно занятый делами, пропадавший в походах, не заметил, как она из девчонки превратилась в зрелую красавицу, и теперь он залюбовался ею. А она взяла со стола выпеченный хлеб и на рушнике поднесла изумлённому Петру. Хмель тут же выветрился и Пётр, отломив кусочек хлеба, с удовольствием вкусил его. Затем он взял из рук Аины хлеб и, отставив его в сторону, неожиданно для себя обнял затрепетавшую в его объятьях девушку. Да так порывисто, что масляный светильник, вдруг задрожал и погас, и Пётр руками почувствовал полные женские груди и утонул в них.

«Аина, вот кто моя жена», – пронеслось в голове, и он, взяв её на руки, бережно понёс на широкую лавку, кстати, уже постеленную.

Пётр посмотрел на икону Спасителя, подсвеченную лампадкой, и погрузился в роскошное тело девушки. Ночь была бурной, полной страстей и, вконец усталая Аина в изнеможении заснула. Сладко посапывая, она, как ребёнок надула губки и улыбалась во сне, а Петру не спалось. Его сердце отчаянно билось, душа пела. Он тихонько встал и, перекрестившись на икону, вышел во двор. Занимался бледный рассвет и он, раскинув руки, закричал:

– Я нашёл пристанище своему сердцу!

Собаки во дворе залаяли, он смутился и пошёл спать.

А в Енисейске было неспокойно, кругом волнения, которые нужно унимать. Ясак был скудный. Воевода забеспокоился и, собрав совет в приказной избе, начал объявил:

– Надобно искать новые пушные места для государевой казны, пусть даже далёкие, и нам предписано идти в Восточное Забайкалье.

– Где такая земля?

– Забайкалье, это земля от Байкала до реки Амура, разделена Яблоновым хребтом

на две части – Западное и Восточное, где живут племена бурятских народов. Это баргуты, баяуты, хори, эрэхиты и другие, всех не упомнишь, – объяснил воевода.

– Значит в Восточное Забайкалье идтить, а кому? – заговорили казаки.

Воевода сразу обратился к Бекетову:

– Тебе Пётр, велю идти в поход к Забайкальским бурятам. Сбирайся!

Сборы были недолги, и отряд Бекетова из Енисейска выступил в поход за ясаком к забайкальским бурятам. Близь устья реки Селеги, Бекетов заложил острожек Усть-Прорва. Затем пошёл вверх по Селенге, и далее поднялся по реке Хилку до озера Иргень, где основал острог Иргенский, над дверью которого вырубил «1653 год». Глубокой осенью, перевалив Яблоновый хребет, отряд из 53 человек спустился в долину реки Ингоды. Кстати, этот путь Бекетова стал частью будущего Сибирского тракта.

Грянули морозы, и так как река Ингода встала, Бекетов решил зимовать и срубил Ингодинское зимовье. Это в районе нынешней Читы. Оставив часть казаков в зимовье, Бекетов ушёл зимовать в Иргенский острог, и велел Максиму Урасову и Андрею Селезнёву с 10-ю казаками на конях отправиться на реку Нерча. Отправляя в поход Максима Уразова, Бекетов говорил ему:

– Теперь Максимка, слава воина-первооткрывателя у тебя в руках. Иди и завоюй новую землю!

– Не подведу, – ответил Урасов, – Не сумлевайся.

И Максим Урасов прославился. Он с Селезнёвым в декабре 1653 года заложил на правом берегу реки Шилки «малый острожек», назвав его Нелюдским. Казаки даже там распахали землю, засеяли её и положили начало земледелия. На месте острожка вскоре вырос город Нерчинск – фортпост восточного Забайкалья. А Бекетов, пережив жестокую зиму на Шилке, где собирался возвести большой острог, был в осаде и, отбив нападения бурят, благополучно прибыл в Енисейск с богатым ясаком в 19 сороков соболей, это 19х40 = 760 соболей.

Вскоре Бекетов по службе был отправлен из Енисейск в Тобольск.

Глава 8

Шёл 1654 год. Тобольские прихожане были взволнованы неожиданным появлением в Софийского соборе протопопа Аввакума сосланного из Москвы. Он стал по разрешению Сибирского архиепископа Симеона проводить в соборе свои неистовые службы.

– Кто такой Аввакум, и почему его сослали в Тобольск? – интересовались прихожане.

Знающий дьяк успокаивал их и попросил монахиню Ксению, прибывшую с протопопом, рассказать об Аввакуме.

– Я постриглась в монахини в храме села Лопатищи и последовала за Аввакумом в изгнание, – начала говорить монахиня Ксения. – Так что могу рассказать о судьбе праведника Аввакума. Вот послушайте. В свои 22 года он был рукоположен в диаконы, а в 1644 году поставлен в попы, став священником села Лопатищи Нижегородской губернии. Аввакум постоянно уличал и стыдил прихожан за разные пороки, да и священников корил за плохое исполнение церковных правил. За свою правду он был постоянно бит, да так, что однажды ему пришлось с семьёй бежать в Москву. Я последовала за ним, стараясь хоть как-то оберегать его семью, да и самого Аввакума. В Москве он был назначен протопопом в Юрьев-Повольский монастырь, где своими проповедями так возмутил прихожан, что ему пришлось снова бежать в Москву. В столице он с царским духовником Вонифатиевым участвовал в проводимой патриархом Иосифовым «книжной правке». Но умер Иосиф, а новый патриарх Никон, бывший дружка Аввакума, заменил московских справщиков на польских книжников с Греком во главе. Аввакум написал гневную челобитную на Никона царю Алексею Михайловичу, за что был посажен в подвал Андроникова монастыря. Патриарх Никон велел Аввакума расстричь, но царь заступился за протопопа и его сослали в Тобольск. Вот такая судьба праведника Аввакума.

– Сколько же пришлось Аввакуму испытать? – качали головами прихожане, а некоторые завистники говорили. – Зато в Тобольске ссыльный праведник-протопоп был с радостью принят архиепископом Симеоном. И когда архиепископ отправился в Москву, то оставил вместо себя Аввакума.

– Что ж теперь будем слушать его проповеди и исправлять свои грехи и пороки, – говорили прихожане, прикладываясь к иконам.

Когда зимой 1655 года из Москвы в Тобольск вернулся Сибирский архиепископ Симеон, то протопоп Аввакум, замещавший его, стал жаловаться на дьяка Ивана Струну, который оспаривал священнослужение и был замешан в давнишнем «кровосмешении». Архиепископ Симеон зная, что протопоп Аввакум прощён царём, решил произвести следствие. Симеон приказал привести дочь согрешившего прихожанина, и та сказала, что она и её мать подали челобитную Струне: «жена на мужа, а дочь на отца, что мужик свою дочь насильствовал. Мужик дал Струне полтину, и дьяк его простил, а жену и дочь велел бить без пощады, дабы больше не ходили и не жаловались». Симеон нашёл, что Аввакум прав, потому дьяка велел посадить на цепь. Дьяк сбежал и кинулся в воеводский приказ и во всёуслышание показал на Аввакума и Симеона: «Слово и Дело!». Воевода Василий Хилков со своей стороны сразу назначил следствие, а дьяка Ивана Струну поставил под защиту «лутчего сына боярского» Петра Бекетова, недавно прибывшего из Енисейска. Пётр был сильно простужен, но не отказался защищать Ивана Струну, своего бывшего товарища по походам на Ангару и Лену. Симеон возмутился, ведь дьяк духовное лицо и подлежит архиерейскому суду, и воспринял это, как грубое вмешательство воеводы в дела церкви. В исступлении Симеон, подогреваемый Аввакумом, решил наказать дьяка Ивана своей властью и предать анафеме. Это было явным злоупотреблением власти, ведь велось государево следствие по их делу.

Эту несправедливость отметили не только прихожане, но и весь городской люд. Разгорелся скандал, а в народе говорили:

– Конечно, грех не малый, но причём здесь дьяк Струна? Ну простил он мужика за кровосмешение и чаво? У нас в Сибири кровосмешение дело обычное, а Струна-то сам кровосмешения не сотворил.

О намерении архиепископа покарать Струну, кто-то из прихожан известил болевшего Бекетова, и он, кашляя и хватаясь за сердце, поспешил в Софийский собор, где Симеон уже завершал службу, проклиная дьяка. Зная эту несправедливость, вошедший Бекетов не сдержался и стал бранить Симеона и Аввакума, но архиепископ всё равно предал анафеме дьяка Струну. Прихожане в соборе зароптали, и поднялся шум:

– Извести протопопа! – стали кричать они. – Под лёд его!

– Да, что тута глаголить, – вторили другие, – в прорубь Аввакума!

Перепуганный протопоп Аввакум скрылся, как вдруг из-за спины архиепископа вышла монахиня, и Пётр потерял дар речи.

– Дарья, ты ли? – проговорил он.

– Я в монашестве стала Ксенией. А ты всё воюешь? – ответила монахиня. – Креста на тебе нет, ежели с прихожанами ругаешь архиепископа. Да и святой Аввакум ревнитель русской веры, ишь как испугался твоего рыка.

Она обвела своим испепеляющим взглядом прихожан:

– Стыдитесь, люди божие.

– Я же за правду, – побледнел Бекетов, – ведь воевода ведёт следствие государево, а Аввакум мстит Струне.

– Это дело Божье, а в тебе бес, бес поселился, – закричала, крестясь, монахиня. – Уймись бесовское отродье!

«Совсем помешалась Дарья на религии, ишь как бросается на меня», – подумал в бешенстве Бекетов и, качая головой, в сердцах покинул собор. По пути к своему двору ему стало плохо и, схватившись за грудь, он замертво упал.

– Смерть отступника, сиё небесное возмездие! – кричал, вышедший из собора архиепископ Симеон.

А протопоп Аввакум, совсем озверел:

– Ево среди улицы вергнути псам на съедение.

Это вызвало возмущение в народе Тобольска, но никто не осмелился подойти к трупу, оставшемуся лежать на дороге.

– Бог накажет Симеона и Аввакума за это злодейство, – говорили прихожане, – а царь не простит за такой самовольный суд над Иваном Струной!

И действительно, вскоре в 1663 году по приглашению царя Алексея Михайловича Аввакум уехал в Москву. Он, противник церковной реформы, продолжал свои проповеди и написал челобитную царю о низложении патриарха Никона. Царь осерчал и вновь Аввакум был отправлен в ссылку, на сей раз в Мезень, затем в Пафнутьев монастырь. Там за свои проповеди и воззвания к старой вере Аввакум очередной раз был наказан плетью и сослан в Пустозерск на Печору, где провёл долгих 14 лет. Отсюда он рассылал грамоты и послания, в которых корил царя Алексея Михайловича и нового патриарха Иоакима, за что уже при царе Фёдоре Алексеевича ярый защитник старой веры протопоп Аввакум был сожжён с товарищами в срубе Путозерска. А Симеон был отстранён от должности Сибирского архиепископа и отправлен с московский Покровский монастырь смотрителем. Разве справедливость восторжествовала?

Так, а что же с телом Бекетова?

Только на третий день после смерти Пётр Бекетов был похоронен по христианскому обычаю на погосте Тобольска. Так закончилась жизнь первопроходца боярского сына Петра Бекетова, покорителя «немирных землиц Сибири» и завоевателя обширной Якутии, отдавшего свои последние силы на защиту справедливости и товарищества.

***

. А острог Ленский, основанный Петром Бекетовым, стал городом Якутск, ныне ставший речным портом России, который обеспечивает Сибирь народохозяйственными грузами и является одним из ключевых звеньев Северного морского пути. Память о Петре Бекетове навечно осталась в народной памяти.

Хождения на край земли

Глава 1

Казаки ватаги Семёна Дежнёва, удачливого первопроходца, посланные за «мягкой рухлядью» на притоки реки Колымы, с добычей возвращались в Нижнеколымский острог. Они привели в подданство государю местных юкагиров, и напоследок решили проверить на самом дальнем зимовье силки на соболей. И казаки стали усиленно грести против стремительного течения реки, стараясь попасть в её протоку.

– Скоро будет коса, – кричал Дежнёв с коча, – вот к ней идём.

Река стремительно сужалась. Течение реки настолько усилилось, что коч Семёна Дежнёва, шедший против течения, несмотря на все усилия гребцов, почти остановился.

– Поднатужитесь робята, ещё немного и мы у нашего зимовья, – кричал Дежнёв, крепко держащий кормовое весло, – вона наша коса, да и шалаш уж виден.

Гребцы напряглись и из последних сил заработали вёслами. Коч медленно пошёл к небольшой каменистой косе и, наконец, уткнулся в неё. Казаки соскочили в воду и стали втаскивать коч на прибрежную косу. Как вдруг из шалаша полетели стрелы … Казаки упали на камни, но стрела всё же вонзилась в плечо одному из них.

– Ничего себе, – проговорил казак, выдернув тонкую стрелу, – хорошо, что не боевая.

А Дежнёв не растерялся и крикнул:

– Пали, робятушки, авось испужаем!

И действительно, как только пороховой дым рассеялся, казаки увидели убегающих из шалаша в лес аборигенов. Дежнёв первым оказался у шалаша и заметил, как дикарь тащил за собой какую-то женщину. Он легонько стукнул его прикладом пищали и стал освобождать от пут пленницу. Она исподлобья взглянула на своего освободителя, да так, словно обожгла его своими огромными раскосыми глазами. Дежнёв был поражён её красотой и смущённо отвёл свой взгляд.

«Какая красивая», – пронеслось в голове Дежнёва и, опять посмотрев на неё, спросил на якутском наречии:

– Откудова красавица, и как зовут?

– Я Анныс, дочь тойона⁴, – горделиво ответила она, и стала рассказывать о том, что с ней приключилось.

Промысловики пошли в лес проверять силки на соболей, а казаки, обступив бывшую пленницу, попросили Дежнёва перетолмачить.

– Зовут её Анна, – поведал Дежнёв. – Говорит, что их селение сожгли юкагиры⁵, отца убили, и второй день её вели неведомо куда. Что будем делать?

– Возьмём её в Нижнеколымский острог, – заулыбались казаки. – А там видно будет, можа и тебе сгодится. Вона, какая краса!

Ранним утром коч Дежнёва устремился вниз по течению реки, и казаки, увидев огромную реку, закричали:

– Вот она, река Колыма – кормилица наша!

Дежнёв, управляя кормовым веслом, смотрел на спасённую красавицу и не мог налюбоваться ею. Весь обратный путь он расспрашивал Анныс, а она отвечала и не смела поднять глаза на своего избавителя. Но вот, наконец, она решилась и взглянула на него. Её нежный, томный взгляд будто говорил: «Возьми меня, возьми». Дежнёв смотрел на неё и думал: «Если б не был женат, то взял бы её в жёны».

Ещё немного, ещё один поворот реки, и коч Дежнёва плавно подошёл к причалу Нижнеколымска, на котором уже собрались люди. Они оживлённо толкались на причале, обсуждая и споря о том, сколько соболей на сей раз привёз Дежнёв. Готовясь торговаться с Дежнёвым, они расступились перед приказным человеком купца Усова. Это на пристани появился Федот Попов из Холмогор, землепроходец, промышленник и успешный купец. Все знали, что он собирал ватагу промышленников в морской поход на реку Погычу за пушниной и брал казака-землепроходца Герасима Акундинова с его людьми для сбора ясака с местных племён и приведения их в русское подданство. Федот-Холмогорец как увидел красавицу-якутку, так сразу забыв о соболиных шкурках, выставленных Дежнёвым на досках пристани, стал просить его:

– Отдай мне красавицу, слышь.

– Что приглянулась? – заулыбался Дежнёв.

– Отдай, ничего не пожалею. Ей Богу, женюсь на ней, – взмолился Попов, – а то один скитаюсь по белу свету, как неприкаянный.

– Да она мне самому нужна, – усмехнулся Дежнёв.

А Попов не отставал и вдруг предложил:

– Хочешь, возьму тебя на реку Погычу, вместо Акундинова. Мне во, как нужен служивый для сбора ясака.

– Ты берёшь в поход Акундинова? – вскричал Дежнёв. – Да он тать речной.

– Да, ладно, это его людишки балуют, – ответил Попов, и опять пристал:

– Так ты согласен идти со мной на Погычу? А с приказным острога Гавриловым о твоей замене я договорюсь.

Дежнёв подумал, подумал и согласился.

– Забирай! – сказал он и, взяв за руку Анныс, привёл к Попову.

Анныс всё поняла и, чуть не плача, укоризненно сказала:

– Я твоя жена. Зачем отдаёшь?

– Так надо, Анныс. Я женат.

– Я буду второй женой, любимой.

– Нам Бог даёт только одну жену, – объяснил Дежнёв, – но я буду помнить о тебе всю свою жизнь. Ты запала в моё сердце навсегда.