Зеркало с видом на осень

– Я сегодня дома побуду, если не возражаешь, – попросил он.

– О чем ты говоришь, конечно.

Глядя на впалые порозовевшие щеки Никиты Николаевича, заведующий клиникой в раздумье подвигал губами.

– Как у тебя с аппетитом?

– Последнее время не очень.

– Давление подскочило?

– Только что. Куда от него денешься, – улыбнулся Никита Николаевич. – Так я загляну к себе, сделаю обход, распоряжусь по текучке и поеду.

– Машину лучше оставь, – в приказном тоне посоветовал заведующий. – Прогулка на свежем воздухе не помешает… За последние два дня ветер всю дрянь из города вымел, – пояснил он.

2

Обход отделения отвлек Никиту Николаевича от мыслей о маркерах и, выйдя из клиники, он продолжал думать о последних назначениях процедур и препаратов.

Перечень вариантов его врачебного вмешательства был невелик, но главное – малоэффективен. Как и его коллеги, он боролся не за избавление от болезни, а за продление жизни. Это лукавое определение на слух воспринималось едва ли не как эталон милосердия, но в действительности подразумевало лишь продление срока сосуществования человека и его болезни. Избавление же от болезни было не под силу медицине.

Несмотря на сложные операции, которые делал Никита Николаевич, про себя он порой называл проводимое лечение «успокоительной терапией» и с горькой иронией ловил себя на мысли, что для сеансов успокоения во многих случаях больше подошла бы церквушка со свечами и иконами. Наградой за его профессиональные усилия ему служили отвоеванные у смерти месяцы и реже – годы. Но что собой представляла эта продленная жизнь? Он очень хорошо знал, что у каждого она была своя. Иногда, оставаясь с ним наедине, больные – чаще с выражением покорной безысходности на лице, нежели скрытого ожесточения – признавались ему, что лучше бы он ее не продлевал. В такие минуты жалость к этим людям переполняла его, и он, глядя на их страдальческие лица, с трудом продолжал слушать истории про то, каково это – проживать продленную его стараниями жизнь…

Неожиданно на Никиту Николаевича налетела шумная ватага детей. Воспитательницы вели детсадовскую группу, покрикивая на непослушных малышей. Задумавшись, он шел посередине тротуара, и детям пришлось обходить его с обеих сторон. Он остановился, приподнял портфель, чтобы не мешать им, и сверху наблюдал проплывающий мимо него пестрый поток курток, пальто и шапочек. Поравнявшись с ним, один из мальчишек задрал голову, показал полиэтиленовый мешок с хлебом и громко сообщил: «Мы на пруд идем уток кормить».

Никита Николаевич улыбнулся, проводил детей взглядом и вспомнил не так давно появившуюся у него мечту. Хотел он взять несуществующего пока внука с собой на море, чтобы накупаться с ним вволю и побросать внука в набегавшие волны – всего лишь. Этой забавой развлекал его когда-то отец. Никита Николаевич хорошо помнил, как визжал от страха и восторга и требовал бросать его в морскую пучину снова и снова. С маленьким сыном отдохнуть на море так и не удалось, все время что-нибудь мешало, не позволяя спланировать летний отпуск – симпозиумы онкологов, конференции, диссертация… Жена с сыном уезжала к морю, а он оставался в душном городе и каждый день звонил узнать, как там у них дела, и выслушивал подробный рассказ о температуре воды и воздуха и ценах на черешню и абрикосы.

Мечта Никиты Николаевича могла показаться пустяковой, но лишь на первый взгляд, потому что предполагала рождение внука. События начали развиваться в правильном направлении прошедшим летом. Сын женился, и в ближайшие лет пять мечта Никиты Николаевича вполне могла сбыться. Всего каких-то пять лет, – ну шесть. И даже если внучка. Маленькую девочку, конечно, не побросаешь в морскую пучину, но накупаться вволю и с ней можно.

После мыслей о внуке и о море к Никите Николаевичу вернулись маркеры и навязчивый мотив. Напевая про себя, он вдруг услышал внутренним слухом, что «мар-керы, мар-керы, маркерымои» – это же «ве-село, ве-село встретимновыйгод». А какая там предыдущая строка в рифму? Силился вспомнить, но так и не вспомнил. После «нового года» не думалось уже ни о чем, кроме прогрессирующей заразы.

«Чем ее взять? Может быть какой-нибудь гремучей выпивкой? – рассуждал он, сам себе улыбаясь. – Если получится изобрести – Нобелевская премия гарантирована… Нине подарю шикарную шубу, комплект с натуральными рубинами. Первоклассной обуви пар тридцать на все случаи, хорошая обувь – это ее слабость. Две недели на Мальдивах в отдельном бунгало на берегу океана с личной прислугой… Сыну куплю квартиру. В клинике все кровати выброшу к чертовой матери – все! И всю сантехнику, все лифты – туда же. Кровати только немецкие, Бурмейер. Лифты бесшумные, и чтобы ходили плавно, как в онкологическом центре Тель-Авива. Туалеты прикажу переоборудовать, чтобы любой больной мог себя обслужить…»

Неожиданно появившееся желание выпить приостановило мысли Никиты Николаевича о том, как потратить Нобелевскую премию. Он заметно оживился, даже походка стала легкой, и энергично завертел головой в надежде увидеть поблизости питейное заведение. Порывом ветра с него сорвало шляпу и покатило ее, как колесо, по проезжей части. Завизжали тормоза. Никита Николаевич побежал за головным убором, приветствуя водителей поднятой рукой. Догнав шляпу, вернулся на тротуар, отдышался и продолжил путь, поглядывая по сторонам. «Почему нет рюмочных? Раньше, помнится, везде были рюмочные. Очень удобно и не накладно», – ворчал про себя, вспоминая, как с приятелем по интернатуре после ассистирования в операционных выпивали в этих забегаловках, потому как были всего лишь подмастерьями и претендовать на спирт в клинике не могли.

Наконец он заметил небольшой ресторан на другой стороне улицы, обрадовался и заспешил к подземному переходу.