Kitabı oku: «Жизнь и судьба прапорщика русской армии»
Введение. От автора
Для меня эта история началась более шестидесяти лет назад, когда я, мальчишкой, обнаружил в старом бабушкином сундуке офицерский бинокль времен Первой мировой войны. Я знал, что дедушка – Карп Игнатьевич Лоза – не воевал в ту войну. Чей же это бинокль?
Взрослые бинокль у меня отобрали и приказали молчать. Шел 1958 год. Прошло всего пять лет после смерти Сталина. Страна еще жила в страхе…
В семье шепотом упоминали, что у деда Карпа был старший брат Николай – офицер и что он погиб в 1918 году. Потом его имя совсем перестали вспоминать, и все это забылось… Но когда я работал над книгой «Терновый венец офицера русского флота», та давняя история всплыла в памяти, и я наугад послал запрос на фамилию Лоза в Государственный военно-исторический архив в Москву.
Пришел ответ: ксерокопия Послужного списка прапорщика русской армии Н. И. Лозы, датированного февралем 1917 года. Внизу листа собственной рукой Николая Игнатьевича было написано: «Читал 2 февраля 1917 года. Прапорщик Николай Лоза». До Февральской революции оставалось 25 дней!..
В Послужном списке прапорщика Н. И. Лозы в графе «Бытность в походах» указывалось – «Был в походах против Турции в 1916 году». Так я прикоснулся к «неизвестной» мне войне с Турцией 1914–1917 годов. Действительно, в советское время об этой войне, как и о «зимней» войне 1939–1940 годов с Финляндией, мало что было известно широкому кругу читателей.
Тогда же произошло еще одно, прямо мистическое событие, неожиданно прояснившее судьбу Николая Игнатьевича Лозы: мою книгу «Терновый венец офицера русского флота» прочитала Эмилия Карповна Мирошниченко (в девичестве Лоза), дочь Карпа Игнатьевича Лозы, и вспомнила, что у нее хранятся его рукописные воспоминания, о существовании которых никто не подозревал, и передала мне толстую тетрадь с записями от руки, помеченную 1962 годом. Свои воспоминания мой дед Карп Игнатьевич записывал в течение нескольких лет. Из них я и узнал о трагической судьбе его старшего брата Николая Игнатьевича Лозы – офицера Русской армии, погибшего от рук красных на Украине весной 1918 года.
Круг замкнулся… Из небытия возник образ человека с короткой, полной военных лишений жизнью и трагической судьбой. Образ человека, о котором в течение десятков лет в семье старались вслух не говорить.
Я уже не мог просто отложить Послужной список прапорщика Н. И. Лозы в сторону. Эта история захватила меня…
Что я знал о нем? Солдат русской армии, военный шофер, воевавший на Кавказском фронте в автомобильной роте. Проявил себя, был направлен на учебу в школу прапорщиков, окончил ее, получил чин младшего офицера и назначение в Московский военный округ.
А дальше?
Буржуазная Февральская революция и большевистский Октябрьский переворот 1917 года.
Разброд, шатания и развал русской армии.
Гражданская война.
Трагическая смерть в 1918 году.
Какая короткая, полная жестоких событий жизнь и какая трагическая судьба!
Сложный выбор – вместе с солдатами или ты все же офицер? Тогда с кем?
Прапорщик Николай Игнатьевич Лоза сделал свой выбор – выбор чести – принял мученическую смерть…
Чтобы узнать все это, потребовались годы работы в архивах Москвы и Санкт-Петербурга. «Неизвестная» война с Турцией наполнялась для меня событиями, русскими победами, отвагой и мужеством солдат и офицеров Кавказской армии…
Как писал участник тех событий генерал-майор Е. В. Масловский: «Последняя русско-турецкая война на Кавказе была пятой с вековым нашим врагом-соседом. Все эти войны были успешны, но ни одна из них не может сравниться с последней … по блеску ее достижений».
Да, война на Кавказе была войной победной, войной героической. Войной, давшей Родине значительные территориальные приобретения, обеспечившей окраину государства, сокрушившей военную мощь Турции и поднявшей престиж русского имени на Востоке на должную высоту.
То, что в годы советской власти война России с Турцией 1914–1917 годов в угоду политической конъюнктуре замалчивалась, имеет свою историческую подоплеку.
Установление дипломатических отношений между непризнанной в то время ни одной страной мира Советской Россией и Турцией было «архиважно» для большевиков. За это признание они готовы были в голодной и разоренной гражданской войной стране платить Турции чистым золотом, в сумме 10 миллионов золотых рублей, поставками оружия и боеприпасов. Первый транш золота в количестве 200 кг был доставлен в Эрзерум в июле 1920 года.
Советско-турецкий договор «О дружбе и братстве», оплаченный русским золотом, подчеркивал, что оба правительства разделяют «принципы братства наций и их право на самоопределение», отмечают существующую между ними «солидарность в борьбе против империализма» и «устанавливают постоянные сердечные взаимоотношения и непрерывную искреннюю дружбу», и закрепил за Турцией огромные территории, все то, что было завоевано кровью русской армии на Кавказском фронте в Первую мировую войну. Поразительно, но факт, разгромленная Турция, побежденная страна, приобрела в результате поражения благодаря большевикам больше, чем страна ее победившая!
Кстати, именно большевики демонтировали в Cевастополе установленный еще до революции памятник П. С. Нахимову, объясняя, что мы не позволим царскому адмиралу стоять на флаге дружественной нам Турции. Действительно, под левой ногой адмирала Нахимова был изображен турецкий флаг, попираемый им после разгрома турецкого флота в Синопе.
Противоестественная «сердечная дружба» большевиков с извечным врагом России определила и дальнейшие отношения СССР с Турцией.
Каждая большая война после своего завершения, рано или поздно, вытесняется из массового сознания последующими событиями. Для нас это были и революционный 1917 год, и Гражданская война, и Вторая мировая война. Именно они заслонили в массовом русском сознании события Первой мировой войны, поэтому в России нет ни памятников, ни мемориальных кладбищ, ни полководцев, ни героев той Великой войны.
Большевики, назвав Первую мировую войну «империалистической», вычеркнули ее из истории нашей страны, поэтому ни русская литература, ни русское искусство не успели осмыслить Великую войну. Российский образованный класс был практически выбит или эмигрировал, и не осталось ни значимых литературных, ни иных художественных произведений о той войне, и для нас Первой мировой войны словно и не существовало.
Советский маршал Константин Рокоссовский, получивший свою первую боевую награду – Солдатский Георгиевский крест драгуном Каргопольского полка в 1914 году, говорил: «Только народ, который чтит своих героев, может считаться великим».
Пусть эта книга станет маленьким кирпичиком в восстановлении исторического здания памяти забытых героев и участников той Великой войны.
Известно, что история – это жизнь каждого отдельного человека, и каждый человек – история, поэтому книга эта не столько про историю, сколько про судьбу молодого русского офицера и про мысли и ассоциации, которые возникали у меня при знакомстве с историческими документами, воспоминаниями очевидцев, газетными статьями о происходившем в стране и в армии в то далекое, трагическое время – время Первой мировой войны.
Знание истории, знание прошлого дает человеку опору. У прошлого нет ни правых, ни виноватых. Оно лишь объясняет поступки людей. Прошлое связывает времена, дает уроки, предупреждает. Знание прошлого всегда было большой силой. В прошлом заключен сакральный, мистический дух предков… На Руси не знать истории своей родни, своих предков всегда считалось позором. Известная поговорка «об Иванах, не помнящих родства» произошла от обычая тогдашних разбойников при аресте заявлять: «Зовут Иван, родства не помню», напоминает о том, что человек, не помнящий, кем были его предки, в сознании русского недалеко ушел от преступника с большой дороги.
Любой человек продолжает жизнь своих предков, ведь в его жилах течет кровь его дедов, и все, что в нем есть, заложено его родом. Как гласит народная мудрость: «Народ без корней – что пыль на ветру».
Зная прошлое, человек обретает настоящее и будущее, ибо говорится: «Кто верно разобрался в прошлом – способен верно понять настоящее и может успешно побороться за лучшее будущее». Еще Н. М. Карамзин писал в первых строках своего труда «История Государства Российского»: «История предков всегда любопытна для того, кто достоин иметь Отечество».
Современные исследователи исторического наследия от глобальных экономических и политических процессов обращаются к простому человеку, к истории повседневности. Хотя термин «повседневность» был введен в научный оборот еще во второй половине ХХ века, в историографии проблемы повседневной жизни отдельного человека ставятся не так давно.
Вот и с этой книгой. Верить ли в судьбу – в эту нить предопределений или цепочку случайностей? Не знаю, но когда я начал писать эту книгу, то решил взглянуть на ход истории страны глазами моего героя Николая Игнатьевича Лозы. И вот тогда прошлое откликнулось, позволило увидеть происходившие вокруг Н. И. Лозы события, участником некоторых из которых он был сам, явив мистическим образом из небытия забвения написанные его младшим братом Карпом Игнатьевичем Лозой в зрелом возрасте воспоминания о том времени, о своем старшем брате, о его характере и его поступках.
Именно неизданные воспоминания Карпа Игнатьевича стали для меня эмоциональным началом работы и легли в основу этой книги. Без них невозможно было бы достоверно описывать хуторскую жизнь, черты характеров братьев, объяснить их поступки в тех или иных обстоятельствах.
Воспоминания эти позволили, как по пунктиру, представить жизнь Николая Игнатьевича Лозы в те годы.
Солдат русской армии Николай Лоза в 1915 году окончил Военную автомобильную школу в Петрограде и воевал в 1916 году на Кавказском фронте военным шофером 17-й автомобильной роты. Профессия шофера была тогда окружена ореолом почитания, уважения и восхищения, тем более шофера военного. В те годы автомобили не отличались надежностью, и для их эксплуатации необходимы были специальные технические знания, умение и опыт. Шоферская специальность в русской армии была дефицитной, а потому считалась довольно привилегированной.
К сожалению, боевая и повседневная служба автомобильных частей и военных шоферов в той Великой войне остались незаслуженно забытыми, но их ратный труд достоин того, чтобы о нем помнили.
Сюжетная линия книги целиком укладывается в хронологию исторических событий 1914–1918 годов, ибо само время выстраивало ее сюжет. Определенный вымысел при этом допустим, но он реализуется на основе исторических фактов и документов.
В книге использованы исторические источники, хранящиеся в архивах, картографические и топографические материалы, мемуары участников событий, изданные в России и за рубежом, редкие публикации, сведения из дореволюционных газет и журналов, неизданные личные воспоминания брата героя этой книги Лозы Карпа Игнатьевича, фотографии из личного архива автора и интернет-изданий.
Создание книги было бы невозможно без помощи сотрудников архивов, музеев и библиотек: Российского государственного военно-исторического архива, Государственного архива Российской Федерации, Российского государственного военного архива, Российского государственного исторического архива, Центрального государственного архива Санкт-Петербурга, Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи, Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Приношу им свою искреннюю благодарность.
Особая благодарность Валерию Михайловичу Шабанову, за помощь, оказанную при поиске архивных материалов по Кавказской армии.
Все фамилии, приведенные в книге, подлинные. Конечно, переживания, мысли, действия, приведшие к тому или иному поступку героев в тот или иной момент их жизни, следует принимать с поправкой «предположим», но результат этих действий зафиксирован самой историей в документах, и все приводимые в книге исторические факты имели место.
В книге даты событий до 1918 года приведены по старому (юлианскому) стилю.
Глава 1
Полтавская губерния. Хутор Базилевщина. 1914 год
…Сняв шинель в сенях хаты, Николай Лоза, одним движением оправив офицерскую гимнастерку, шагнул в горницу.
Мама, увидев его худощавую подтянутую фигуру в ремнях портупеи, с золотыми погонами, в щегольских офицерских сапогах, – ахнула, села на скамью и заплакала…
Перед ней стоял красивый молодой офицер – ее старший сын, которого два года назад проводили в армию новобранцем, сын, которого она нянчила в этой избе, который бегал босиком по жесткой степной стерне, сын, который мальчишкой защищал ее от гнева отца во время семейных неурядиц. И вот теперь он – офицер…
Слезы радости текли и текли по ее щекам. Она смахивала их сухонькой ладошкой и не могла успокоиться.
Николай улыбнулся, обнял маму и поцеловал.
Сестры набросились на него, а младший брат Карпуша не отходил ни на шаг…
Много лет спустя Карп Игнатьевич Лоза, младший брат Николая, в своих воспоминаниях писал об этой встрече в апреле 1917 года:
«На второй день Пасхальных каникул, в субботу неожиданно приехал брат Николай, в краткосрочный отпуск. Какая неожиданность! Какая радость! Ведь мы не виделись с 1915 года. По его приезде наступившие Пасхальные каникулы были наполнены какой-то всеобъемлющей непонятной радостью, восторгом, возбужденностью, любовью к жизни и ко всему окружающему.
Эта радость, это возбуждение усиливались и революцией, и Пасхальными праздниками, приукрашенными приездом Николая. Ведь с его приездом я ощутил легкость и нежность ко всему и какое-то трепетное и неосознанное ощущение счастья.
Отец, мать, все мы дети, с каким-то благоволением, любовью смотрели на Николая. Каждый хотел сказать хорошее, ласковое, услужить ему.
Долгая разлука в военное время, его вид, форма офицера русской армии наполняли наши сердца гордостью за него».
Невероятно, но сохранилась единственная фотография прапорщика Н. И. Лозы, сделанная во время его приезда домой в апреле 1917 года, правда Николай на ней не в форме. Думаю, именно поэтому она и уцелела.
Спустя сто лет передо мной небольшая порыжевшая фотокарточка, наклеенная на картонное паспарту. Со снимка, сделанного в Пасхальные праздники, на меня смотрели радостные сестры, гордые сыном родители и уверенный взгляд самого Николая.
На фотографии он сидит, как и отец, закинув ногу на ногу, руки со сцепленными пальцами опираются на колено. Спина прямая. Поза гордая и много говорящая о характере. Он в полувоенном пальто и в фуражке без кокарды, но все говорит, что перед нами офицер.
Взгляд твердый, уверенный, над губой небольшие усики, жесткие скулы и волевой подбородок. Непростое лицо.
Наконец, поздним вечером, братья Николай и Карп, оставшись вдвоем, говорили, говорили и не могли наговориться…
Карп вспоминал: «Только к вечеру, первого дня приезда Николая мы остались вдвоем. Сколько вопросов, сколько разговоров было у нас. В основном же делились впечатлениями о революции, о положении на фронтах военных действий, о перспективах в будущем в связи с такими событиями.
Николай с восторгом говорил о революции. Радовался этой действительности. Мечтал о скором окончании войны, о дальнейших возможностях… Мечты, надежды юности…»
Действительно юности – потому что прапорщику Николаю Игнатьевичу Лозе было тогда двадцать лет, а его младшему брату Карпу – семнадцать.
На следующий день, а в 1917 году праздник Светлого Христова Воскресенья праздновался 15 апреля, родители вместе с Николаем поехали со своего хутора Базилевщина в село Семеновку, в церковь, на праздничное богослужение. Отец заложил дрожки, украсив гриву и сбрую лошади лентами. Одетые во все праздничное, отец и мать не сводили глаз со своего сына-офицера. Гордость переполняла их сердца, им казалось, что все сельчане смотрят только на них.
«С каким видом отец и мать в первый день Пасхи, – воспоминал Карп Игнатьевич, – ехали с Николаем в церковь, в Семеновку на вечернее пасхальное богослужение. Им казалось, весь мир смотрит на них, на их сына-офицера».
Ранним праздничным утром братья Николай и Карп вместе вышли во двор… Солнце еще только вставало… Тишина и раздолье родной стороны, радость встречи с родительским домом создавали у Николая радостное и приподнятое настроение.
Младший брат Карп позже писал об этом: «На второй день, как только рассвело и взошло солнышко, мы были уже на ногах. Наскоро умывшись, вышли во двор… Какая -то легкая дрожь пробегала по всему телу… Это дрожь радости, счастья свидания с братом, радость новому времени, порожденному революцией…
Мы так были очарованы окружающим в тишине степного раздолья, вдали от грохота войны и радостью свидания в родном доме, что не слышали зова сестренки, звавшей к завтраку…»
Невольно Николаю пришла мысль, что после долгой разлуки есть наслаждение не только во встрече с любимыми людьми, но и с любимыми местами.
Действительно, места вокруг хутора Базилевщина были замечательные, кругом поля и поля, степи и степи. С детства Николай Лоза рос среди степного раздолья, среди лугов, цветов и пашен; шума колосьев, предрассветного щебетанья соловьев…
Хутор Базилевщина располагался невдалеке от села Малые Липняги Хорольского района Полтавской губернии. С севера хутор граничил с проселочной дорогой, ведущей в село Большие Липняги из Малых Липняг. С западной стороны – с помещичьими землями, а с юга и востока – с земельными участками соседей-хуторян.
Как вспоминал Карп Игнатьевич Лоза:
«Cама усадьба находилась в ста метрах от дороги. В усадьбу вела дорожка, слева от которой сразу возле дороги стояла ветряная мельница о четырех крылах.
На усадьбе находилась хата с крыльцом на юг, окруженная с запада и севера садом, площадью около гектара земли. Перед хатой простирался довольно обширный двор, огороженный тыном и надворными постройками: справа сарай для хранения сельскохозяйственного инвентаря и прочей утвари. Прямо перед хатой, в метрах в тридцати, стоял деревянный амбар, крытый железом. Левее амбара, метров за двадцать, за тыном, находился колодец с «журавлем». Во дворе возле колодца стояло большое (длинное) корыто для поения скота. За колодцем, к югу, метрах в двадцати стояла клуня (рига). Неподалеку от клуни находилось гумно, где складывалась солома, сено и прочее. С левой стороны, на восток, стоял большой г-образный сарай (хлев, конюшня для размещения там лошадей, коров, мелкого рогатого скота, овец, свиней и птицы).
Хату и сад ограждал со стороны двора деревянный заборчик, сад был обкопан ровчиком.
Со двора на север между хатой и г-образным сараем находились ворота для выезда на проселочную дорогу и к мельнице. Такие же ворота были и на южную сторону двора – выход к колодцу, клуне, гумну. За гумном простирался лужок, так называемый выгон, переходящий в конце направо в низину. В конце низины, примыкавшей к помещичьим угодьям, находился ставок. За хатой зеленел сад: с вишнями, черешнями, яблонями, грушами, абрикосами, сливами, терном, крыжовником и малинником. Росли кусты калины и ореховое дерево».
…Отпуск пролетел быстро. Не успели оглянуться, как пришлось прощаться.
«Три дня отпуска Николая пробежали как миг. На второй день Пасхи он уехал», – вспоминал Карп Игнатьевич.
На память о своем приезде Николай оставил отцу и матери большой портрет, выполненный масляными красками, где он был в офицерской форме. О том, что Николай действительно привез и подарил родителям свой портрет, написанный маслом, висевший на стене в их хате, я узнал из воспоминаний его младшего брата Карпа: «…в горнице я видел его большой портрет, выполненный масляными красками его товарищем по службе…»
Эти Пасхальные праздники остались в памяти прапорщика Николая Игнатьевича Лозы как светлые, легкие, ликующие дни. В хате было прибрано, она улыбалась чистотой. Стены выбелены, полы устланы свежей пахнущей травой. Иконы завешены красиво вышитыми рушниками, за иконами цветы бессмертника. В углу перед иконами горящая лампадка.
На праздничном столе белели пироги из пшеничной муки с разными вкусными начинками, душистые высокие поляницы. Вся их большая семья 12 человек – отец, мать, старшая сестра Пелагея, сестры Ефросинья, Дарья, братья Николай, Карп, маленький Петр, сестры Евдокия, Мария, Екатерина и Наталья, сидели за столом нарядные в праздничной одежде, лица у всех приветливые, голоса звучали задушевно и тепло.
Запомнился двор убранный, чисто выметенный, праздничный, с молодой травкой, стелившейся бархатом по всему двору. Двор, постройки, сад, залитые ярким солнцем. Запомнилась звонкая, радостная, доносящаяся с высоты ликующая песнь жаворонка.
Весь день Пасхального воскресения воздух пел колокольным звоном церквей.
Николай хорошо запомнил, как торжественно, приятно, хорошо и тепло было у него на душе в те дни в родительском доме.
Краткосрочный отпуск, предоставленный прапорщику Н. И. Лозе сроком на 10 суток, из которых дорога туда и обратно заняла почти семь суток и три дня у родных, закончился, и поезд, дернувшись вагонами и застучав колесами на стыках, уносил его со станции Хорол обратно в Москву к месту службы.
Стук колес поезда слился в монотонный гул… Офицер русской армии прапорщик Николай Игнатьевич Лоза не мог знать тогда, что такой же стук вагонных колес поезда уходящего со станции Хорол станет последним звуком, который он будет слышать в своей жизни…
За окнами поезда проплывали поля и перелески…
На какой-то миг мысль возродила прошлое, безвозвратное прошлое. Перед мысленным взором Николая Лозы пронеслись картины детства… Он вспомнил, как они мальчишками собирали в степи кизяки, разводили костер и в горячей золе пекли картошку. Спеченная таким образом в поле картошка очень вкусная. Через полчаса вытащишь ее из огня, черную, обгоревшую… Возьмешь ее горяченькую, оботрешь ее начисто, разломишь пополам, а она рассыпается, парок пускает, дымком пахнет, корочка поджаренная хрустит на зубах, подсолишь ее немножко, – вкусно, аппетитно… объедение.
Николай улыбнулся этим воспоминаниям.
Колеса поезда стучали и стучали…
Неудержимой волной нахлынули на Николая воспоминания, бессвязные, отрывочные, все новые и новые:
– Вот лужок, озерцо заросшее кругом вербами, плакучими ивами, где так приятно было в знойный летний день сидеть в тени, слушать шелест теплого ветерка…
– Вот беготня по лужку, купание, кувыркание в прохладной воде…
– Вот зимние забавы с катанием с горки на ледянке…
– Вот зимние вечера на теплой печке в дни метелей и вьюг. Слушаешь вой ветра за стеной, как стонет голый сад, как завывает ветер в трубе…
– Вот чудные картины ласковой весны и золотой осени…
Перед глазами Николая Лозы предстал уездный городишко Хорол, где он учился, провел свое отрочество и юность. Учителя, наставники, товарищи…
Вспомнилась учеба в Хорольском городском четырехклассном училище. Каждый день, перед началом уроков становились ученики и педагоги на молитву в большом зале, где на стене висел портрет государя императора. Читали молитву «Отче наш» и пели «Спаси, Господи, люди твоя». После молитвы расходились по классам.
В училище была своя форма, которой ученики и он, Николай, очень гордились – гимнастерка, брюки, сюртук, шинель, фуражка. Гимнастерка подпоясывалась широким черным ремнем с блестящей бляхой.
Учеба и поведение учащихся в Хорольском училище строго регламентировались администрацией училища. На улице разрешалось находиться только до 8 часов вечера. В кино можно было ходить только на первый сеанс и на картины, разрешенные для учеников.
В училище запрещали говорить и читать книги на «украиньской мове», потому что в Российской империи официально не делалось различия между великорусами, малорусами и белорусами. Все считались частями одного русского народа, поэтому учащихся учили говорить и писать на русском языке.
Собственно, понимал прапорщик Лоза как такового украинского языка и не существовало. «Украиньска мова» – была «суржиком», смесью языков на котором «гутарили» в Новороссии и по всему югу Российской империи.
«Суржик» – народное название речи, применяемой в быту в основном на большей части нынешней Украины. Само слово «суржик» означает – «хлеб или мука из смеси разных видов зерна». Здесь ключевое слово – смесь. Суржик образовался в результате смешения украинских говоров с разговорным русским языком. Самые ранние письменные свидетельства суржика относятся к XVIII веку и происходят с Левобережной Украины. Суржик предшествовал появлению «щирой мовы». До сих пор интеллигенты с местечковым мышлением пытаются сформировать «чистый» украинский язык, неустанно изобретая новые псевдоукраинские слова, внедряя их в словари, но население Украины не торопится переходить на эту искусственную «мову».
Николай Лоза помнил, что читать учащимся Хорольского училища можно было только то, что выдавалось из школьной библиотеки.
Он вспомнил, как запоем читал в училище Майн Рида, Фенимора Купера, Жюль Верна и Вальтера Скота. Как после этого манили его своей загадочно – невиданной красотой экзотические страны, какие заманчивые мечты о путешествиях в другие края вызывало чтение этих книг…
В Хорольском училище учебная программа отличалась повышенной сложностью, что давало право, после его окончания, на поступление в специальные училища в крупных городах. Николай вспомнил, как поступал в Адмиралтейское училище в Санкт-Петербурге, как успешно сдал экзамены, но не поступил. Казачьих детей не очень-то привечали в столице.
…Вагонные колеса громко застучали на каком-то полустанке и отвлекли Николая от воспоминаний. Он загляделся в окно вагона. На закате горизонт полыхал огненно-красным цветом. Пурпурные облака сгущались вокруг заходящего солнца. Через узкие, длинные щели красновато-лиловых туч пробивались его оранжевые лучи, пронизавшие все небо и создавшие чудную, величественную, неповторимую картину, насыщенную золотым светом…
Этот золотой свет напомнил Николаю волшебный фонарь. Вся прожитая жизнь представилась ему, словно картинка волшебного фонаря: ярко, неестественно выпукло, как наяву.
Николаю вспомнилось, как они с младшим братом Карпушей частенько весной и летом уходили далеко на соседние помещичьи луга. Весною за щавелем, потом за полевыми цветами, за козелькой – такой кисленькой травкой, которую ели. Как купались в ставку, бродили в воде по озерцу, ища гнезда диких уток на кочках…
Все окружающее постепенно таяло в легких сумерках.
Вечерело…
Перед глазами Николая возник милый образ матери. Мама! Какое дорогое слово, какие глубокие, тонкие чувства оно задевает. Николай вспомнил маму: маленькую, тоненькую, быструю, расторопную. Очень падкую до работы. Она легко, бесшумными ногами неслась выполнять работу, как по дому, так и в поле. Она была всегда опрятно, скромно, чисто одетой, с худенькими, но красивыми еще чертами лица.
Николай вспомнил, как она заплакала, впервые увидев его в офицерской форме…
«Милая, родная мама, – мысленно обратился к ней Николай, – ты нужна мне не только в детстве. Ты нужна всю жизнь!» От этих мыслей на душе его стало тепло-тепло.
…Железная дорога будто создана для воспоминаний. Прапорщик Лоза вышел в тамбур вагона и закурил. В синем облаке дыма мысли его перенеслись на несколько лет назад – ему вспомнился 1914 год. Тогда события развивались с молниеносной быстротой. До этого, во время итало-турецких событий 1911–1912 годов, война для России не вспыхнула только чудом, но в 1914 году чуда не произошло, и в начале августа загрохотала Первая империалистическая бойня.
Как понимал Николай, этому способствовало разделение государств Европы на два лагеря, когда Германия, Австро-Венгрия и Италия заключили военно-политический блок называемый Тройственным союзом, ставившим целью передел мира за колонии. В противовес им, еще раньше, было заключено Тройственное согласие – блок Англии, Франции и России, называвшийся Антантой. Поводом же для объявления войны послужило убийство сербским националистом наследника Австрийского престола Франца Фердинанда и его жены в конце июля 1914 года.
