Kitabı oku: «Книга царей», sayfa 4
Глава 3. «Сефер млахим» – тайна записной книжки
С Кораблевым Мостовой был знаком двенадцать лет. Работая начальником районного отдела милиции, он еще тогда заприметил полного, вечно потеющего курсанта университета МВД, который был направлен в отдел для прохождения преддипломной практики. Что-то подсказывало, что из парня может получиться неплохой криминалист – слишком дотошным показался Мостовому Кораблев.
К тому же начальник лаборатории, под чьим руководством работал молодой специалист, жаловался: «Заколебал вопросами. До всего есть дело. А еще от него постоянно несет потом». Действительно, от Глеба несло потом так, будто тот проскакал сто миль за раз.
Но ведь на ум потливость не влияла. Кроме того, с проблемой своей Кораблев боролся, как мог: дезодоранты разные, присыпки. Толку, правда, никакого, не считая, что запах становился еще невыносимее.
Что касается знания дела, здесь Глеб давал сто очков вперед как сокурсникам, так и сотрудникам, отработавшим в отделе по году, а то и по два. Превосходил он однокашников и в стремлении познания новых, более современных способов экспертиз. С радостью оставался, когда поступало срочное задание. И, что особенно важно, был на «ты» с техникой.
Когда наступило время окончания практики, тот же начальник отдела, что жаловался на дотошного практиканта, сам пришел к Мостовому с просьбой подписать на имя ректора письмо – «Направить Кораблева для прохождения службы в их отдел».
– Криминалист от бога, – уверял майор. – Ему бы опыта и расторопности – цены парню не будет.
– А как же запах пота? – напомнил Мостовой.
– Пусть воняет. Главное, чтобы дело знал. Встретит женщину, та полюбит таким, какой есть – от потливости не останется и следа.
Слова майора оказались пророческими. Кораблев встретил ту, которая полюбила его таким, какой он есть. Произошло это на восьмом году службы.
Год назад Кораблев получил капитана. Ума палата, союз таланта и доброты. Можно было понять радость сотрудников отдела, когда генерал подписал приказ о назначении Глеба на должность старшего криминалиста.
––
Глеб не вошел в кабинет – ворвался. Тучный, пыхтевший, как паровоз, с трудом уместившись на просторном стуле, он загадочно глянул на Мостового.
– Не записная книжка, товарищ полковник, набор секретов. Кроме того, что записи зашифрованы, есть нечто такое, на что вам нужно обратить внимание.
Заняв место за столом, криминалист, листая книжку, задерживал взгляд то на одной странице, то на другой. Найдя, что искал, протянул Мостовому.
– Здесь нет листка. Вырвали. И вырвали, я так полагаю, специально.
– Ты хотел сказать, намеренно?
– Да, намеренно. На листке был набор знаков. Не цифр, не букв, а именно знаков.
– Шифр?
– Что не номер телефона и не номер банковской ячейки – это совершенно точно.
– Поясняй?
– Знаков пять. Телефонные номера в Москве семизначные. Есть города, в которых шестизначные, но никак не пяти. С банковскими ячейками еще проще: кроме цифр те разбавлены буквами.
Поправив очки, Мостовой поднял книжку, чтобы осмотреть страницы на свету.
– Продолжай.
– Рассмотреть знаки удалось при помощи микроскопа. Вырваны не один и не два листка – четыре сдвоенных. Микроскоп разглядел два наложенных друг на друга ряда знаков. Вырвали четыре листка специально, чтобы нельзя было прочесть запись. Кроме того, первый ряд наложился на второй, маскируя всю запись.
Раскрыв папку, Кораблев вынул лист и положил перед Мостовым. Полковник, глянув, перевел взгляд на криминалиста.
– Что это?
– Расшифровка записи – סֵפֶר מְלָכִים, ,מְלָכִים א׳ מְלָכִים ב׳
– Книга царей? – прочел вслух Мостовой.
– Да. «Книга Царей». Ее еще называют «Царь-Книга». Как «царь-колокол», «царь-пушка», – воодушевляясь, произнес Кораблев. – Хранится книга в Третьяковке. Десять тысяч страниц с семнадцатью тысячами миниатюр. Издана по приказу Ивана Грозного.
– Грозный издал, а запись не на русском?
– Иврит. Первый набор знаков означает «Сефер млахим». Второй – две книги – Цари I и Цари II. А все вместе – «Книга Царей».
– Иврит… «Книга Царей», – разглядывая запись, пробубнил Мостовой.
– Еще я не уверен, что книжка потеряна, – произнес Кораблев, не обращая внимания на то, насколько растерянным выглядит полковник.
У Мостового брови прыгнули вверх.
– Когда что-то теряют, – продолжил криминалист, – на наружной части остаются частицы инородных тел: трава, грязь, вода. Здесь же, кроме травяного покрова, не обнаружено ничего. Несоответствие фактов плюс показания свидетелей дают право утверждать, что записная книжка подброшена специально.
– Подбросили после того, как на месте преступления поработали криминалисты? Зачем?
– Чтобы не подобрал тот, кому книжка могла оказаться без надобности.
– Или чтобы дошла до наших рук.
– Возможно, и так.
¬– Если так, – глядя в глаза Кораблеву, Мостовой произнес фразу, к которой готовил себя заранее, – напрашивается один вывод: подбросив книжку, некто подсказывает нам, в каком направлении двигаться. Чтобы подсказка не выглядела явной, уничтожает запись. Не до конца. Вроде, вот тебе, полковник, ниточка, а что касается клубка – распутывай сам.
– Скорее всего.
Поднявшись, Кораблев вышел из-за стола. Не забыв вернуть стул на прежнее место, стоял и ждал, когда полковник скажет заключительное слово.
Мостовой не торопился. Он словно чувствовал: у Глеба есть что-то, о чем тот не спешит докладывать.
– Не нравится мне твой взгляд, майор, – произнес Федор Николаевич, глядя криминалисту в глаза. – Вроде, обосновал, в глазах растерянность. Утаил чего?
– Чего таить?
Кораблев сдулся настолько, что, обмякнув, стал похож на детский шарик, из которого вышла половина воздуха.
– Столько лет вместе. К тому же ваше умение видеть человека насквозь…
– А если по делу?
– По делу нет уверенности в правильности полученных результатов. Надо еще раз проверить.
– Ты, майор, как угодивший в плен партизан. Не молчишь, но в тоже время, ни слова конкретики.
– Микрочастицы на обложке записной книжки совпадают с микрочастицами одежды Мытника, что дает право утверждать о принадлежности данной вещицы покойному.
– Эка невидаль, я сразу сказал, что книжка Натана.
– В таком случае, зачем понадобилось брать, а затем подбрасывать?
– Значит, было зачем. Преступники тоже думают, коли думают, строят предположения.
– Понимаю. Непонятно другое – кроссворд, что загадал Мытник, может угодить в раздел тех, что не подлежат разгадке.
– А вот тут ты, брат, загнул, – засовывая книжку во внутренний карман пиджака, произнес Мостовой. – Неразгаданный кроссворд не есть признание слабости. Завтра встречусь со специалистом, поспрашиваю по поводу «Царь-Книги». Там, глядишь, Черкашин с Гладышевым чего-нибудь накопают. Кроссвордик – то и раскроется.
– Пока будем ждать, преступники усложнят правила игры, а то и хуже – вставят в кроссворд вопрос, ответа на который не существует в природе.
– Тогда это будет не игра, а война. Война по правилам закона.
– Закона?
– Да. Придуманного системой, которая создавалась веками и в которой мы с тобой не винтики и не болтики. Случись так, что система даст сбой – кто встанет на защиту закона? Ты и я. Ты как криминалист, я как чистильщик.
– Чистильщик!? – улыбнулся Глеб. – Красивое название! Жалко только, что ассоциируется с мусорщиком.
– А мы и есть мусорщики, – ухватился за произнесенное криминалистом сравнение Мостовой. – Помогаем людям освобождаться от мусора. Не от того, что валяется на тротуарах, а от того, что прячется по углам да по воровским «малинам». Задача архисложная, бороться становится все сложнее и сложнее. Вставшие на путь преступлений люди уже не те, что двадцать лет назад – грамотные, образованные.
– Но мы-то тоже не лаптем щи хлебаем.
– Верно, не лаптем. Только двигаемся не с той последовательностью, с которой должны двигаться. Не в меру гуманные, демократия, человеческое достоинство, презумпция невиновности…
– Все равно, – удовлетворенный исходом разговора, почесал затылок Кораблев. – Приятно ощущать себя частицей механизма, когда знаешь, что от труда твоего зависит развитие системы.
– Приятно не то слово! – Произнеся это, Мостовой показал глазами на коньяк. – Ну что, по пятьдесят грамм?
– Спасибо, – улыбнулся как факир Кораблев. – Когда попадают такие улики, как книжка Мытника, я ни о чем, кроме как о спрятанных секретах, думать не могу.
Сделав шаг в сторону двери, Глеб обернулся и произнес:
– Что касается «Книги Царей»… Если вам интересно мое мнение, не все в истории с записной книжкой так просто, как кажется на первый взгляд. Искать надо начинать оттуда, откуда ветер подул, а ветер подул от записи на иврите.
Оставшись один, Мостовой представил вышагивающего по коридору Кораблева, путь которого заканчивался перед белой дверью, похожей на больничную. Надпись «Посторонним вход воспрещен» гласила: вход разрешен только избранным.
«Отдел криминалистики! – Подумал полковник. – Мир полу искусства и полу науки».
Вспомнились слова Шекспира: «Быть или не быть?». «Быть, чтобы жить или жить, чтобы быть?» – перевел на понятный ему одному язык Мостовой.
В ответ тишина и надпись: «Посторонним вход воспрещен».
Сон сморил почти сразу. Стоило подойти к дивану, прилечь, закрыть глаза.
Обычно тому предшествовал экскурс в дела минувшего дня, после чего следовал разбор полетов и, как водится, выговор самому себе. За что? Не имело значения. Главное, не допустить переоценки.
Сейчас же хотелось лежать и смотреть в потолок. Пусть над головой не освещенное звездами небо, не похожая на кусок сыра луна, а всего лишь не претендующий на аллегории белый квадрат. Тем не менее…
«День и вправду выдался не совсем обычный, – прежде чем забыться во сне, подумал Мостовой. – Знать бы, каким будет день завтрашний?»
Сознание, ответив уходящим в никуда эхом «не совсем обычный, не совсем обычный», начало погружаться в глубину сна. Все как всегда: день-ночь, борьба-сон.
Последний не был таким, каким привык встречать его Мостовой – не крепкий, не успокаивающий, не располагающий к забвению. Настороженный, в какой-то мере даже испуганный, он будто предупреждал: все, что приснится, не есть плод воображения. Жизнь создала видение без права быть освобожденным от себя самого. Ты есть, в то же время тебя нет. Где ты? Там, где нет свободы мыслям, где нет спокойствия душе.
Душа Мостового даже во сне была не на месте. Он увидел тоннель, в конце которого можно было разглядеть светящуюся точку. Приближаясь, та становилась похожей на шар, из которого начали выходить необычно одетые люди.
Подобные наряды Мостовой видел в кино: отороченные собольим мехом шубы, высокие, похожие на трубы, шапки, расшитые золотом сапоги. Невиданное доселе зрелище должно было поразить, в крайнем случае, ввести в изумление. Мостового же перевоплощение сознания не только не затронуло, наоборот… Он вдруг ощутил, что живет жизнью вышедших из света людей. Словно он был такой же, как они, разговаривал на их языке, знал обычаи бытия и даже понимал образ мышления.
Приблизившись, свита остановилась. Шедший впереди человек с посохом сделал шаг вперед. То был Иван Грозный. Возникший за спиной гомон заставил полковника обернуться. На огромной, похожей на подкову площади он был не один: толпа людей, припав на колени, замерла в ожидании государевых речей.
Мостовой же смотрел на царя с безразличием во взгляде. Не ощущалось ни страха, ни испуга, как, впрочем, удивления и торжества тоже не было.
Приблизившись на расстояние вытянутой руки, государь, нахмурив брови, произнес слова, которые нельзя было услышать, но можно было понять.
– Кто ты?
– Человек, – ответил Мостовой.
– Человек? – хмыкнул, удивляясь простоте ответа, царь. – И что же тебя привело в мир наш, человек?
– Книга царей, – произнес Мостовой.
– Книга?
– Да. Та, что создали по твоему приказу, государь.
– Зачем тебе понадобилось видеть то, чего не видел даже я?
– Хочу знать, кто и за что убил моего друга.
– Безумство! – ударив посохом оземь, воскликнул царь. – Невозможно познать то, что неподвластно перу! Не потому, что летописец не ведает, о чем пишет. Причина в другом. Каждый живет в своем мире, с ним рождается, с ним умирает. Коли есть мир, должны быть вещи, наличие коих объяснить может только сам человек: страх, совесть, разум. Ты сам это подтвердил.
– Я?
– Ты. Зная, что ответ кроется в тебе, пытаешься найти там, где его никогда не было. Прежде чем искать, следует знать, что ищешь.
– Я же сказал – ищу книгу.
Царь задумался.
– Книга есть. Искать надо там, куда никто никогда не заглядывал. При этом помни – истина в борьбе.
Открыв глаза, Мостовой с минуту не мог понять, где он. И только когда мысли по поводу сна стали уступать место реальности, сознание, включившись в работу, начало пичкать мозг информацией.
Где царь? И что означают слова «ищи там, куда никто никогда не заглядывал»?
Процесс познания сна нарушил звонок телефона. Звонила супруга Федора Николаевича Арина Владимировна.
– Ты там живой?
– Живой, – ответил Мостовой.
– Слава Богу. А то мы тебя потеряли. Выходные, где намерен провести – в кругу семьи или, как всегда, на работе?
– Выходные?
– Да. Субботу, воскресенье. Нормальные люди предпочитают проводить их дома. Пьют чай с ватрушками, общаются с детьми, внуками.
– С ватрушками? Это хорошо, – представив себя в пижаме на кухне, тоскливо произнес Мостовой.
– Ну вот и славненько, – обрадовался застывший в ожидании голос. – Бросай все! Приезжай. Будем душу заблудшую лечить. Соскучилась, бедная, по теплу человеческому.
Представив, как сидя на кухне, пьет чай с ватрушками, полковник произнес в трубку: «Еду!»
––
Третьяковка открывалась в десять.
Подъезжая к Лаврушинскому переулку, Мостовой увидел длинную, похожую на змею, очередь и вспомнил: суббота – день посещения галереи школьниками и студентами.
Служебный вход оказался не заперт. Не имело смысла запирать то, что охранял двухметровый охранник. В черной форме, похожей на эсесовскую, тот напоминал скалу.
Увидев на спине охранника надпись «Скала», Мостовой не только не удивился, а даже наоборот – воодушевился. Чутье не обманешь.
– Куда? – произнес охранник, преградив дорогу.
– В галерею, – понимая, что без предъявления ксивы не обойтись, решил испытать судьбу Мостовой.
– Через центральный вход, в порядке общей очереди.
– Мне к директору.
– Позвоните в приемную, закажите пропуск.
– Но сегодня суббота.
– Приходите в понедельник. Таковы правила.
– В любых правилах бывают исключения.
– В наших – нет. Объект государственной важности. Проникновение является нарушением закона.
– А если вопрос, который следует обсудить, не менее важен, чем сам объект?
– Без пропуска нельзя.
Сделав шаг навстречу, охранник дал понять, что настроен он более чем решительно.
– Ладно, – доставая удостоверение в большей степени для себя, чем для охранника, произнес Мостовой. – Видит бог, я хотел по-хорошему.
Взглянув на фотографию, охранник, закашлявшись, начал отступать в сторону.
– Извините.
Стоило Мостовому пройти внутрь, как пришедший в себя охранник произнес:
– Вещи из карманов можете не вынимать. Решетка на металл не реагирует, две недели как сломалась.
– Спасибо за предупреждение, – улыбнулся Федор Николаевич. – Что касается правил, ты делал все правильно. Вот только лицо… Хотелось бы поприветливее.
Директора не оказалось на месте, и Мостовому ничего не оставалось, как обратиться к заместителю.
Глянув на удостоверение, та не стала задавать лишних вопросов.
– Не буду спрашивать, что заставило представителя уголовного розыска обратиться к столь важному для нас экспонату, как «Книга Царей», но уже то, что люди в погонах заинтересовались историей государства Российского, говорит о многом. Идемте. Познакомлю с человеком, который знает о «Книге Царей» все. Но для начала вы должны взглянуть на саму книгу.
«Наконец-то! – Подумал Мостовой. – Еще немного, и я смогу увидеть то, на что не дал взглянуть во сне Грозный. А еще я буду знать о «Книге Царей» то, чего не знал сам царь».
Ознакомление с экспонатом происходило при участии экскурсовода – молодой симпатичной девушки, недавно окончившей институт, робеющей при каждом вопросе, особенно когда Мостовой начал расспрашивать о стоимости книги и том, были ли попытки хищения.
Экскурсовод краснела, терялась, тем не менее, ей хватило пяти минут, чтобы донести до сознания гостя, насколько значимы в плане воспитания молодежи подобные экспонаты.
Столько же понадобилось времени, чтобы Федор Мостовой смог проникнуться гордостью за тех, кто создал книгу, за величие ее содержания, за то, что во времена царствования монархов к книге имели право прикасаться только сами монархи. Простому люду она была недоступна.
Дальше последовала бомбардировка фактами, касающимися восстановления книги. В это время Мостового посетила мысль: «Еще пара минут, и я сойду с ума от переизбытка информации».
Выручила заместитель директора.
– Ну что, ознакомление прошло успешно? – произнесла та, сверкнув очками.
– Не то слово, – поспешил заверить Мостовой.
– В таком случае прошу следовать за мной.
Идя по коридору, заместитель директора представляла собой эталон загадочности: подергивание плечами, поправка прически и особенный взгляд, хитроватый настолько, что Мостовой стал ощущать себя похожим на экспонат.
Миновав один зал, вошли в другой. Прошли по коридору, свернули направо, спустились двумя этажами ниже.
Дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен» открылась так, будто спала – нехотя и со скрипом.
Назвать подвалом помещение, в которое привела заместитель директора, у Мостового не повернулся бы язык. То была не просто комната, то было пристанище волшебства. Обилие света, белый потолок, белые стены придавали мастерской столько восторженности, что смотреть приходилось широко распахнутыми глазами. Нечто подобное Мостовой испытывал, когда попал в отделение реанимации. Недоставало капельниц, а также всего того, отчего по спине начинали бегать мурашки.
– Мы в святая святых! – Произнесла заместитель директора, остановившись перед дверью с надписью «Реставрационная».
Реставрационная выглядела огромной. Благодаря расставленным вдоль стен картинам, которых было столько, что у полковника начало рябить в глазах, комната была похожа на демонстрационный зал.
Зал был разбит на четыре зоны, центром каждой из которых являлся рабочий стол. Столы были оснащены огромными, похожими на маленькие луны, лупами, микроскопами и целой кучей инструментов. Рядом возвышались стулья с высокими ножками и не менее высокими спинками.
Дойдя до четвертой зоны, заместитель директора подошла к склонившемуся над микроскопом человеку. Похлопав того по плечу, глянула на Мостового.
– Тот самый человек, который знает о «Книге Царей» все.
Хозяин зоны, сняв наушники, сполз со стула.
– Человек из МУРа, – произнесла заместитель директора, показав глазами на гостя. – Интересуется «Книгой Царей».
Реставратору, на первый взгляд, нельзя было дать и тридцати. Отложив в сторону скальпель, тот вытер руки об заткнутое за ремень полотенце.
– Интересно, чем «Книга Царей» могла заинтересовать уголовный розыск?
– Для начала хотелось бы познакомиться, – протягивая руку, ушел от ответа полковник. – Мостовой Федор Николаевич.
– Евтушенко Дмитрий, – произнес реставратор. – В родственных отношениях с поэтом Евтушенко не состою, лично не знаком. Мало того, никогда не видел.
– Хорошо, что не состоите.
Оценивая легкость, с которой Евтушенко вступил в общение, Мостовой улыбнувшись, добавил:
– Родственные отношения со знаменитостями обязывают. Другое дело, когда человек сам по себе.
Обмен улыбками означал – понимание найдено, можно переходить от разговоров к делу.
Мостовой поступил бы именно так, если бы не заместитель директора. Стоя по правую руку, та напоминала сторожевого пса, не желающего оставлять гостя наедине с подчиненным.
– Огромное вам спасибо! – Изобразил удовлетворение Мостовой. – А сейчас мне бы хотелось побеседовать с господином Евтушенко наедине.
– Конечно, конечно! – Всполошилась заместитель директора. – У нас есть комната психологической разгрузки. Думаю, там вам будет удобнее.
Комната психологической разгрузки представляла собой полуказенное, полудомашнее помещение с телевизором, диваном, двумя креслами, а также всем необходимым для распития чая.
Войдя, Евтушенко на правах хозяина предложил Мостовому занять место на диване.
– Чай, кофе?
– Чай.
Все-то время, пока Евтушенко готовил чай, Мостовой делал вид, что осматривает помещение, но на самом деле наблюдал за действиями реставратора. Неторопливые, скорее рассудительные, чем заученные подсознанием, движения делали того старше, отчего Евтушенко уже не казался таким молодым,
– Сколько тебе лет? – Перейдя на ты, спросил Мостовой. – Ничего, что на «ты»?
– Ничего, – улыбнулся Дмитрий. – Я сам хотел предложить.
– Почему не предложил?
– Категории разные, вы – полковник, я – реставратор.
– Не прибедняйся, – сделав глоток, Мостовой оценил вкус чая и не стал возвращать чашку на стол. – Работа реставратора не менее почетна, чем работа следователя. Вашего брата по стране сколько? Раз-два и обчелся. Нас же – как собак нерезаных.
– А резаных? – Перефразировал слова гостя Евтушенко.
– Резаных хватает, – сделав еще глоток, Мостовой поставил чашку на колено. – Ты не ответил на вопрос.
– По поводу лет? Тридцать три, возраст Христа.
– Я так и думал.
– А что, возраст имеет значение?
– Нет. Мне казалось, что реставратор – увенчанный сединой человек.
– Так оно и есть, – сраженный проницательностью гостя, произнес Дмитрий. – В Третьяковке я самый молодой. Остальным за пятьдесят.
– И что же подтолкнуло выбрать столь нестандартную для молодежи профессию?
– Нестандартность и подтолкнула. Не хотел быть как все. Мечтал стать художником. Не получилось. И потом, я ведь реставратор в третьем поколении. Дед, мать, отец – все люди искусства. Бабушка – искусствовед от бога.
– И что же в ней особенного?
– В ком, в бабушке?
– В книге, – оценив шутку, хохотнул Мостовой.
– Скажите конкретно, что интересует. Я отвечу.
– Все, о чем не рассказывают посетителям галереи.
– Если по поводу того, крали книгу или не крали, могу сказать сразу: такого не помним ни бабушка, ни я.
– В таком случае ставлю вопрос по-другому: «Книга Царей» меня интересует как источник информации. Что в ней написано? О чем? Есть ли зашифрованные данные? Если есть, то был ли подобран шифр?
От удивления у Евтушенко глаза сделались квадратными.
– Какой шифр?! «Книга» была создана в шестнадцатом веке. Тогда грамоте был обучен один из ста человек. Встречались случаи, когда ради сокрытия, написанного люди меняли местами буквы, иногда даже слова, но чтобы кодировать – это уж слишком.
– Ладно, – вынужден был признаться в некомпетентности Мостовой. – Попробуем перефразировать вопрос: была ли «Книга» покрыта ореолом таинственности? Если да, в какой период и что тому предшествовало?
– Не было никакой таинственности. «Книга» была разрознена, находилась в хранилищах Москвы и Петербурга. Пришло время перемен, нашлись люди, которые захотели собрать все тома вместе. Фирма «Актеон». Если бы вы знали, сколько стоило сил выпустить книгу в современном издании.
– Тем не менее.
– Никаких «тем не менее». «Книга Царей» представляет собой две книги канонической еврейской Библии, в которых отображены завершающие циклы ранних пророков. Историческое повествование, охватывающее период в 400 лет.
– На нет и суда нет, – произнес Федор Николаевич, стараясь придать лицу выражение безразличия.
Уловка сработала. Дмитрий не то, чтобы засуетился, но уже не выглядел таким уверенным, каким был минуту назад.
– Вы можете конкретно сказать, что заставило сотрудника уголовного розыска обратиться к «Книге Царей?
Мостовой задумался: говорить или не говорить? Что если реставратор замешан в убийстве?
– Могу, – отбросив сомнения, полковник поспешил сменить мину озабоченности на готовность к действиям. – Убили известного коллекционера. Может, слышал – Натан Захарович Мытник?
– Слышал, конечно, – не задумавшись, ответил Евтушенко. – Имя известное.
– Так вот, на месте убийства была найдена записная книжка, на одной из страниц которой криминалисты обнаружили надпись «Книга Царей». Запись на иврите. Страницу вырвали. Но прежде, чем вырвать, начеркали всякую дребедень.
– Зачем?
– Затем, чтобы нельзя было прочесть.
– Не проще было выбросить книжку?
– Не проще. Молодым свойственно расставаться с вещами легко. Пожилые хранят в них частицу себя. И потом, не надо забывать, что Мытник был евреем, а евреи к вещам относятся более чем бережно.
Прозвучавшая в словах полковника убедительность должна была подействовать как призыв к размышлениям.
Уйдя в себя, реставратор какое-то время смотрел на чашку с видом человека, умеющего двигать предметы взглядом. Чашка должна была начать ползти к краю стола.
Вместо нее дернулся Евтушенко. Выпрямив плечи, произнес:
– На иврите, говорите?
– Да. Мытник был евреем.
– У вас случайно нет с собой копии?
– Случайно есть.
Вынув из кармана пиджака сложенный вчетверо листок, Мостовой протянул его Дмитрию.
Евтушенко долго рассматривал листок, но потом, вместо того чтобы вернуть, подошел к шкафу и снял с вешалки куртку.
– Надпись следует показать бабушке.
– Чьей бабушке? – Не понимая, о ком говорит реставратор, переспросил Федор Николаевич.
– Моей, Вере Сергеевне Евтушенко.
– Зачем?
– Затем, что темой ее докторской диссертации была «Царь-Книга».
– Но ведь ты только что сказал, что в книге нет ничего такого, что могло бы заинтересовать уголовный розыск.
– В этой – нет. Но есть другая, тайн в которой не перечесть.
– Другая?
– Послушайте! – Воскликнул реставратор. – Вы хотите знать секрет «Книги Царей»?
– Хочу, – произнес Мостовой.
– В таком случае делайте, что вам говорят. Об остальном узнаете от бабушки.
То, насколько возбужденным выглядело лицо Евтушенко, не могло остаться незамеченным. Натасканный на изменения в психике людей взгляд полковника определил: что-то здесь не так. А коли не так, не стоит прежде времени рвать нервы. Доберемся до бабушки, а там, глядишь, и прояснится, про какую такую книжку сболтнул внучок.
––
Старушка встретила гостей незавуалированным удивлением или, как отметил про себя Мостовой, со стариковской настороженностью, сквозь которую читалось: «Что за человек полковник Мостовой и почему так взволнован Дмитрий?».
Подобного склада женщин Мостовой виде только в кино – и то когда на экране происходили действия времен Наташи Ростовой и Пьера Безухова.
Евтушенко представляла собой класс современной интеллигенции, сумевший сохранить образ, присущий дамам высшего сословия конца девятнадцатого столетия: манера говорить, при этом четко выговаривая каждый слог. Осанка! В семьдесят с лишним со спины Вера Сергеевна выглядела так, как выглядят женщины, которым нельзя дать и шестидесяти. Особенно бросались в глаза движения профессорши – уверенные, не суетливые: само воплощение достоинства.
Оказавшись в замешательстве, Мостовой не сразу расслышал заданный профессоршей вопрос:
– Простите за неучтивость, Федор Николаевич, вы в каком звании?
– Полковник.
– Полковник! О! Звание высокое! Если мне не изменяет память, следующим идет генерал.
– Оно вам не изменяет.
– Бабуля! У Федора Николаевича к тебе дело, важное и достаточно конфиденциальное, – вынужден был напомнить Дмитрий.
– Дело? – Произнесла нараспев профессорша. – Обожаю дела, особенно конфиденциальные. Готова приступить к обсуждению, после того, как предложу гостю чая. Правила хорошего тона гласят – до того, как начать говорить о делах, гостя надлежит усадить за стол. Проходите. Разуваться не надо. Терпеть не могу, когда мужчины ходят по дому в носках. В тапочках еще, куда ни шло, но в носках – верх бескультурья.
Дождавшись, когда процедура приема подойдет к концу, Дмитрий решил еще раз напомнить бабуле о том, что Федор Николаевич пришел не чаи распивать.
– Не стоит напоминать, – произнесла Вера Сергеевна. – Я не настолько стара, чтобы забыть, ради чего человек наведался в мой дом. Если господин полковник готов поделиться проблемами, с удовольствием выслушаю. Тебе же надлежит набраться терпения.
– Простите, – вынужден был вмешаться Мостовой. – Думаю, у Дмитрия получится лучше.
– Что вы имеете в виду? – не поняла профессорша.
– Объяснить суть дела.
– Понятно, – поджав губу, Вера Сергеевна задумалась. – Если так будет лучше, пусть говорит Дмитрий. Только предупреждаю – речь должна быть последовательной, без отступлений. Так информация быстрее обрабатывается мозговыми клетками, которые у меня, к сожалению, не столь активны, как у вас.
Дмитрий говорил недолго, продумывал каждую фразу. Соблюдая последовательность, довел до профессорши суть дела за шесть минут.
«У меня бы ушло полчаса», – подумал Мостовой.
Закончив, реставратор попросил полковника показать листок с надписью.
Вера Сергеевна долго рассматривала его, после чего, не откладывая в сторону, произнесла:
– Про иврит говорить не буду, дабы не тратить время зря. На самом деле это еврейская интерпретация названия «Книги Царей». Сама книга находится в Третьяковской галерее, поэтому вы можете ознакомиться с ней лично.
– Уже ознакомился, – улыбнулся Мостовой.
– В таком случае будет легче совершить экскурс во времена Ивана Грозного. Точнее сказать, в эпоху опричнины, которая и прославила, в кавычках, первого русского царя. Были у Ивана, или Иоанна Васильевича, как было принято называть тогда государя всея Руси, и другие заслуги. В основном же он прославился введением чрезвычайных мер, применяемых для разгрома княжеской оппозиции. О царствовании Грозного написано больше, чем о каком-либо другом государе. Еще больше он оброс легендами. Одной из таких легенд является личная печать. Речь идет о единороге, столь неожиданно появившемся на Государственной печати того времени.
Говоря о единороге, Вера Сергеевна явно думала о чем-то другом. Направленный в никуда взгляд, выступившие на щеках бледные пятна говорили о том, что с профессоршей происходили вещи, догадаться о которых не мог никто.
Глянув на Мостового, Дмитрий, пребывавший в состоянии некоторой растерянности, недоуменно пожал плечами, что на словах могло означать: «Не понимаю, что с ней. Говорила, говорила и вдруг…».
– Все это, конечно, интересно, – вынужден был прервать профессоршу Мостовой. – Про печать, про единорога. Можно часами слушать, но как увязать это с записью в книжке?
– Теоретически связь найти можно, – после нескольких секунд раздумий произнесла Вера Сергеевна. – Но вам нужна связь практическая. Сделать это будет крайне сложно, если не совсем проблематично. Мы, историки, не криминалисты и уж тем более не прагматики, выстраивать систему поступков в аспекте получения результатов не обучены. Не тот склад мышления, структура построения мыслей не та.
