Kitabı oku: «Дневник 1879-1912 годов», sayfa 4

Коростовец сидел долго, говорили о манифесте. Многое написано так, что надо было бы два раза подумать, прежде чем объявлять всему народу. О дворянах там сказано, что покойный государь сумел их привлечь к делу освобождения крестьян, они всей душою откликнулись на призыв государя и охотно пожертвовали свое достояние.

В городе ходит слух, что Катков будет министром народного просвещения, – это насмешка. Говорят, что Милютина государь упросил остаться на один месяц. Абазу приезжал просить остаться вел. кн. Владимир. Сейчас Россия разделилась на два лагеря, где более вражды, нежели у турок с русскими. Одни – за самодержавие, другие – за кабинет, третьи – за конституцию. В этом хаосе ничего не поймешь.

9 мая. Приехал Е.В. Говорит, что Москва недовольна манифестом. Рассказывают о приеме Игнатьевым министерства. Говорят, что он произвел хорошее впечатление. Он очень хитер.

У Лориса на приеме было всего десять человек. Каковы люди!

Рассказывают, что Игнатьев пришел к Победоносцеву спросить, что делать, как работать. Последний отвечал: «Надо молиться». Игнатьев на это отвечал, что молиться он поручил жене, а сам намерен работать.

10 мая. Был Кутайсов. Его посылают разведать и произвести следствие над жидовским делом.

Рассказывают, Дондуков сострил насчет Игнатьева в прошлую войну. Когда пришлось проводить демаркационную линию, Игнатьев начал с местечка Вранье. На это Дондуков заметил: «И тут Игнатьев с вранья начал».

11 мая. Государь принимал сегодня депутацию евреев, сказал им, что они также отчасти виноваты, что их бьют, что они эксплуатируют население. Это было сказано между словами, и Воронцов позволил это напечатать. Но потом спохватились, что печатать опасно, и прислали Ивашкина-Потапова с запрещением.

16 мая. Вчера Вяземский (по делам печати) собирал редакторов, с ними говорил. Они от него хотели добиться многого, но из его слов поняли только то, что стеснений не будет, что будет по-прежнему царствовать либерализм; ему даже (т. е. Вяземскому) один редактор Полонский предложил, чтобы они начали с того, что простили бы все предостережения. Много говорили пустого и редакторы, и Вяземский. Это рассказал Е.В. Бильбасов, за которым уже начинает сильно ухаживать Игнатьев, а Катков (говорил Маркевич) уже начинает разочаровываться в Игнатьеве, которого всё хвалил.

17 мая. Князь Гагарин говорил, что во вторник Милютин прощается с министерством. Его преемником называют Ванновского; говорят, большой интриган. Милютин сказал государю, что едет в Крым: «Там буду писать историю царствования моего государя». Правда, государь обижает прежних слуг своего отца. Говорят, что многие уйдут в отставку, когда будет назначен Ванновский.

18 мая. Зашел Баранов. Рассказывал, что многие теперь говорят, что Лорис – цареубийца, что было показание Гольденберга (стр. 11 или 9), где он говорит, что есть подкоп на Малой Садовой, что будто книга эта была напечатана в 30 экземпляров и что Лорис это читал и не придал этому сообщению никакого значения. Каханова отставка уже принята.

Рассказывают, что Милютин побледнел и задрожал, когда узнал, что назначен будет Ванновский. Он сказал государю, что половина Генерального штаба уйдет. На это государь будто бы отвечал, что никого не намерен удерживать – пускай уходит кто хочет.

19 мая. Теперь всех занимает результат выборов Лориса почетным гражданином Петербурга. Он избран 135 голосами против 45-ти. Говорят, Бобринский говорил против Лориса, находя, что во время его управления Россию постигло самое большое несчастье. Газетам запрещено писать об этих выборах. Лориса продолжают по-прежнему очень жалеть, все слои общества ему сочувствуют.

21 мая. Был Эйлер, рассказывал, что решено Константина Николаевича совсем стушевать из Морского министерства.

25 мая. Много толков о гатчинском обелиске¹⁰. Некоторые говорят, что это дело рук человеческих, а совсем не грозы, что это брошено с аэростата, и другие догадки… Не дай бог, чтобы это была правда, но от нигилистов всего можно ожидать, они до всего дойдут.

1 июня. Был Бриллиантов. Говорили о новых назначениях. О Бунге он сказал, что Бунге без Абазы то же, что в карточной игре король без туза.

Бедный киевский митрополит сошел с ума. Ему все кажется, что он еретик, проклятый православной церковью.

4 июня. Утром приходил Калугин, говорил, что Кобозев арестован. Оказалось – тоже моряк.

6 июня. Сегодня Е.В. был у Каханова. Каханов рассказал ему много интересного. Он иначе не называет Игнатьева, как лгуном. Правда, теперь трудно быть министром. Говорят, под Каменным мостом найден еще ящик и в нем большое количество динамита.

7 июня. Сегодня вечером Е.В. долго работал с Игнатьевым. Толковали про Пожарное общество. Победоносцев высказался в Комитете министров против этого общества, сквозило в его нападках, что ему противно то общество, где написано имя Лорис-Меликова.

Сегодня в «Новом времени» – фельетон Суворина из Висбадена. Говорит про Лориса и разбирает письма, писанные двумя русскими еще до события 1 марта, но напечатанные Брокгаузом после. Суворин не знает, что они написаны Фадеевым одним, а Воронцов-Дашков их только, верно, прочел.

1888 год

2 января. Вспомнила рассказ митрополита Исидора про московского митрополита Филарета. Он был у него в эго время викарием. Во время праздников Пасхи у митрополита Филарета собралось много дам. Исидор, как викарий, пришел с докладом и слышал, как одна дама спросила владыку: «Почему Спаситель по воскресении своем явился сперва мироносицам?» На это митрополит отвечал: «Потому что ваша братия очень болтлива, а это событие надо было, чтобы всем было известно». Вот какое мнение о женщинах существовало даже и в самые отдаленные времена.

Е.В. рассказал про Орлова, который подписал мир после Крымской войны. После подписания он обедал в Тюильри. Императрица Евгения во время обеда попросила его передать ей цветы, которые находились возле него. Орлов собрал цветы, но, найдя неприличным подать их просто императрице, он шутя взял серебряную тарелку, которая стояла у прибора, свернул ее в трубочку, и в этом импровизированном портбукете подал Евгении цветы. Французы долго не могли забыть этот фокус.

Говорят, Богарне заболела корью. Это, верно, из сочувствия к Алексею Александровичу¹¹. Вот насмешка судьбы! Еще более эти два имени будут теперь связаны.

3 января. Сегодня был Кавелин. Рассказывал про Победоносцева, что он любит деньги. У жены его в четырех верстах от Смоленска есть маленькое имение, в нем флигель о пяти комнатах. Суворова (рожденная Базилевская), желая видеться и сблизиться с Победоносцевым, зная, что они там проводят иногда месяц, а иногда и более, наняла у них этот домик за 800 руб., ему же красная цена 100 руб., – достигла своей цели и подружилась с ними. Что деньги делают!

5 января. Был Марков. Он очень хлопочет о деле Дервиза – об опеке, о снятии ее. Дурново сказал Е.В., что Победоносцев противится снятию, что представил всем министрам цифры, где оказывается, что Дервиз почти всё состояние промотал; называют Ададурова злодеем. До чего доходит подлость Победоносцева – прямо невероятно и непостижимо! Вот низкий в полном смысле человек!

15 января. «Общество народного труда», учрежденное графом Игнатьевым, закрыто, его устав не утвердили. Оказалось, что правление этого общества собирало деньги по всей России и проживало их, не тратя ни копейки на вспомоществование кустарям и ремесленникам, ограничивалось только тем, что давало советы, где купить машины, как устроить артели, а деньги шли на содержание канцелярии. Всем делом орудовал П.А.Мясоедов.

Вишняков говорил, что Плеве очень ищет популярности, а также знакомств со связями.

18 января. Завтра разбирается в Комитете министров дело об опеке Дервиза. Кушелев говорит, что государь очень недоволен, что его подвели. Дурново, говорят, открыто выступил против Победоносцева. Это мужество, которого я от Ивана Николаевича не ожидала.

Узнала, что у Черевина сын в Николаевском корпусе. Это – незаконный сын. Когда стреляли в Черевина, то после выстрела шепнули государю, что для него будет самой большой наградой, если ему позволят его усыновить. Государь позволил это. Черевин его обожает. Он в одном классе с молодым Дервизом, который, узнав, что сын, по примеру отца, любит шампанское, выписал огромное количество и им угощает сына, за что снискал себе покровительство в Черевине-отце. Вот разгадка, почему так закипело это дело.

Победоносцев переживает тяжелые минуты, но он из тех, которые, как кошки, всегда падают на ноги.

19 января. Утром пришел Шидловский (харьковский губернский предводитель дворянства). Говорили о студенческих беспорядках – он говорит, что их не было. Говорил, что Манасеин (министр юстиции) во время посещения Харькова вел себя весьма бестактно, внушил к себе отвращение. Во время приема чинов своего министерства он обратился к одному члену суда и спросил его, сколько у него долгов. Тот так сконфузился, что отвечал: «15 тысяч». Другому сказал, что стар и пора ему подумать об отставке; к старшему нотариусу также обратился с дерзостью. Всё это произвело тяжелое впечатление. Сейчас видно, что он – парвеню.

20 января. Дело Дервиза, которое должны были рассматривать вчера, отложено по случаю болезни Манасеина, который сильно им расстроен и не прощает себе, что поверил голословно Победоносцеву и дяде Дервиза. Министры тоже все возмущены, что подписали, доверяя словам Победоносцева, и хотят ему учинить скандал. Даже думают, что Победоносцеву будет плохо.

Обедали у нас мадам Маркевич и Колышко. Говорили, что Всеволожский, муж Савиной (актрисы), разорил ее, что она за него подписала векселей на 120 тыс., а теперь не может на сцене одеть своих бриллиантов, переменила квартиру, так как у мужа очень много долгов.

22 января. Слышала много новостей из разных источников. Всё скандалы. У Демидовой-Сан-Донато, вдовы, родился ребенок в Киеве от второго викария киевской епархии.

Вел. кн. Николай Николаевич пришел к отцу своему просить его разрешения на его брак с купчихой Бурениной. Отец, зная воззрения царя, сказал ему обратиться к нему. Николай Николаевич поехал к вел. кн. Владимиру Александровичу и передал ему слова отца. Узрев из них согласие отца, Владимир Александрович сказал царю, который в первую минуту изъявил будто бы согласие. Николай Николаевич, счастливый, поспешил известить отца, который громовым голосом крикнул, что этому не бывать, но Николай Николаевич убежал от него, уехал в Царское, сделал обед, пригласил всех знакомых своих и Бурениной, и во время обеда они обменялись кольцами. В это же время отец поспешил к царю, который, узнав истину, ужасно возмутился, что его ввели в обман, и отнял согласие, им данное. О Бурениной говорят, что это – вполне продажная, публичная женщина.

Два сына Михаила Николаевича тоже задумали жениться: старший, Николай, – на княгине Нелли Барятинской, а Михаил – на дочери Н.П.Игнатьева (бывшего министра внутренних дел). Государя возмутили эти свадьбы, так как Барятинская имеет мужа, а про бедную Игнатьеву выдумали, будто у нее два года тому назад был ребенок, и согласия царя они не получили. Об этих свадьбах весь город говорит.

Поражает меня молодежь! Всё это она знает, обо всем судит. Наивен разговор двух товарищей: Барятинский говорит Долгорукову, что он сын Петра Шувалова, тот очень спокойно ему отвечает, что, по его расчету, он сын Вердера (бывшего прусского уполномоченного). Каков ответ!

Теперь у Е.В. сидят Марков и Ададуров. Представляя его, Марков сказал: «Вот вам государственный преступник». Тот поправил, сказав: «Просто злодей, мошенник». Как у нас, право, легко относятся к чести, к доброму имени человека.

23 января. Утром был Кавелин. Говоря о Ливадии во время пребывания там покойного государя, он рассказал, что, когда он жил там в качестве таврического губернатора, раз при нем государь встретил в саду утром Черевина, совсем пьяного. Государь его спросил: «Где это ты так рано успел?» «Везде, ваше величество», – был ответ. Кавелин говорит, что эти господа ходили с утра в ливадскую аптеку, и аптекарь им готовил разного рода смеси водок и наливок.

25 января. Был Черняев. Он очень мрачно рисует положение России. Говорит: избави бог войны! Нас расколотят совершенно, так что не только отнимут у нас что хотят, именно Балтийский и Привислинский край, и заставят нас платить 50 миллиардов контрибуции, как это думает Татищев, но, по его мнению, поступят с нами еще хуже. Что уже в минувшую войну обер-офицеры и генералы вели себя дурно, прямо прятались от огня, но что в эту войну и солдаты, и молодые офицеры будут не лучше. Что если бы можно было нанимать вместо себя чужое войско, он уверен, что все понесли бы последние гроши, чтобы не идти на войну. Что грамотность для солдата гибельна, что реформы Милютина сгубили армию, что война неудачная может повести далеко, что может явиться династический вопрос, а что война будет несчастная – в этом он не сомневается. Главнокомандующим называют вел. кн. Николая Николаевича, на Кавказе называют, что будет Дмитрий Святополк-Мирский; командующими армиями называют Ганецкого, Гурко и вел. кн. Владимира. Кроме Гурко, ни одного человека с престижем. А затем масса генералов и офицеров с немецкими фамилиями. Если один из них проиграет сражение – свои же его убьют, думая, что изменил. Грустно всё это.

Говорят, когда государь с императрицей ехали из Аничкина дворца на последний бал, государь вдруг заметил, что кучер его проехал Салтыковский подъезд, в котором они выходят, и поехал дальше по набережной. Царь, изумленный и встревоженный, открыл окно и закричал: «Корнилий, куда ты едешь?!» Кучер остановился. В это время подлетел Грессер, и тут оказалось, что государю на козлы посадили нового кучера.

27 января. Дорофеева Ш., царскосельская жительница, рассказывала, как вел. кн. Николай Николаевич (младший) афиширует себя с Бурениной. Все лабазники – ее родственники. У нее на днях упала лампа, вел. князь тушил и очень обжегся. Ей рассказывал доктор Шепелев, который лечил вел. кн. Николая Николаевича.

Говорила, что там известно, что Сергей Александрович живет со своим адъютантом Мартыновым, что жене предлагал не раз выбрать себе мужа из окружающих ее людей. Она видела газету иностранную, где было напечатано, что приехал в Париж «Lе grand due Serge avec sa maotresse m-r un tel»¹². Вот, подумаешь, какие скандалы!

29 января. Приходил Нарышкин, его жена – львица нынешнего сезона, их всюду зовут во дворцы. Говорил с искренним сожалением о дочери графа Игнатьева, которой не позволили выйти замуж за Михаила Михайловича. На ней лица нет, родные ее вывозят, она же очень грустная, даже члены императорской фамилии ее вчера жалели. Отец и мать соглашались на брак сына, но царь отказал Михаилу Николаевичу, когда он приезжал просить его позволения, а Михаилу Михайловичу сказал, когда перед отъездом тот ему представлялся: «Когда ты едешь?» – и больше ничего. Его послали в Карлсруэ поздравлять кого-то с серебряной свадьбой. В обществе думают, что если бы вместо Игнатьевой была Воронцова или Долгорукая, то государь позволил бы, но что он Игнатьева не терпит.

1 февраля. Был бывший харьковский исправник Сукачев. Он рассказывал, что виделся с экс-профессором Московского университета Ковалевским, который ему передал следующее по поводу своей отставки. Прошлой весной он получил предложение из Парижа перейти в Парижский университет читать лекции. Ему давали в год 10 тыс. руб., он же просил 15 тыс. По этому поводу у них завязалась переписка. Об этом узнали в министерстве народного просвещения. Делянов бумагой спросил Ковалевского, правда ли это. Он отвечал утвердительно и прибавил, что, по его мнению, читая в Париже лекции, он принесет России больше пользы, так как это послужит к сближению обоих государств (Ковалевский читал государственное право в Московском университете). Не так посмотрел глупый Делянов, и Ковалевский был уволен по прошению, не прося отставки. С него взята подписка, что он не уедет за границу, и над ним учрежден полицейский надзор. Теперь он поселился в своей деревне, Харьковской губернии. Он очень богат и мечтает всё продать, оставить себе 100 тыс. руб., а всё остальное подарить Швейцарии и с чужим паспортом уехать из России.

Сукачев говорит, что он никогда не был нигилистического направления, но Брызгалов ненавидит его за то, что его очень любили студенты. Правда, что у него было либеральное направление, но от этого до нигилизма далеко, а Брызгалов всегда на него делал доносы начальству, и нередко фальшивые. При Мезенцеве, значит, уже Брызгалов начал его топить.

2 февраля. Был Михаил Сергеевич Волконский. Сказал, что Ковалевский, начиная раз свою лекцию, сказал приблизительно следующее: «Господа, я должен вам читать о государственном праве, но так как в нашем государстве нет никакого права, то как же я вам буду читать? Но так как читать приходится, то я буду читать вам про право, более подходящее к тому, которое практикуется у нас», – и проч. По началу речи видно, что этот человек возбуждал молодежь. Волконский еще назвал Муромцева, который больше не читает, и Чупрова, который продолжает читать, что они всегда волновали молодежь.

Говорили про смерть Мосолова, Левашова. Е.В. спросил его насчет записок его отца, декабриста. Он хочет их привести в порядок и со временем напечатать. Записки эти доведены до 1825 года, начало образования тайного общества в них подробно описано. О Чернышеве (военном министре) Волконский сказал, что он в глазах декабристов покрыт черным пятном. На допросе отец Волконского все молчал, тогда Чернышев не выдержал и поставил ему в вину его сдержанность, воскликнув: «Генерал, князь Волконский, стыдитесь, вы показываете меньше простого прапорщика!» Я думаю, очень интересны эти записки. В записках Левашова-отца есть много бесцветного, отдельную интересную книгу из них нельзя составить.

14 февраля. Пришел Оржевский. Продолжает ругать Грессера. Удивляется, что, получая 6 тыс., он ведет такой образ жизни, особенно она, что лучше одевается, чем его жена. Прямо говорит, что оба берут взятки. Затем бранит полицию, которая ничего не делает, и говорит, что не удивится теперь никаким покушениям, что он уверен, что эти «милостивые государи», так он их называет, теперь спокойно работают. Опять рассказал, как было дело 1 марта. Этих людей – Андреюшкина, Генералова и третьего (забыла) – выследили филеры, полиция ни при чем. Сыскное отделение при градоначальнике получает ежегодно 120 тыс. и ничего ровно не делает, а на те же дела III отделение получает на всю Россию 90 тыс., а это отделение и открыло этих злоумышленников.

Один наш знакомый сказал однажды Победоносцеву, как он взял к себе в Синод такого чиновника, которого все считают подлецом. Победоносцев схватился за голову и воскликнул: «Да кто теперь не подлец?» – типичный ответ, значит, сознает, что и он такой же.

15 февраля. Олендский рассказал нам взгляд митрополита Исидора на дам. Говоря про его жену, он сказал ему, что она очень худая, – верно, музыкантша. Отчего у него такой взгляд сложился, что музыкантши худые, не понимаю. Затем посоветовал ее отправить на воды и, узнав, что у него на его Пермском заводе есть целебный источник, посоветовал туда послать, сказав, что везет ее в Италию. «Женщины ничего не смыслят в географии. С ними можно только действовать обманом. Есть там горы – она и поверит, что она в Италии». Если это правда, то очень оскорбительно.

Меня возмущает поведение некоторых дам с владыкою. Сегодня Олендская рассказала, как баронесса Лизандер спряталась у него под столом, что они всюду ее искали. Это неприлично.

Адамович рассказала, что сочинили герб Вышнеградского: нарисован ворон с обрезанными крыльями, на нем лента; на одном конце ленты написано: «Вор он», а на другом: «Pour qu’il ne vole plus»¹³. Очень зло.

Клоун в цирке показывает трех свиней и говорит: «Grösser, grösser, noch grösser»¹⁴. Намек на Грессера, что он олицетворяет собой этих трех животных. А после этого говорят, что только французы острят.

25 февраля. Говорят, что княгиня Юрьевская будто вышла замуж за своего домашнего доктора Любимова, и оба приняли французское подданство, что она поэтому лишается 100 тыс. пенсии. Мне не верится. Любимов был прежде доктором в Москве, красив собой, но плохой доктор. Неужели вдова покойного государя могла себя до этого унизить? Про нее все говорят, что она глупа.

13 марта. Был Николаев. Говорил, что отъезжающих за границу, в Канн, вел. кн. Владимира и его жену провожали такие-то и полковник Николаев, который был известен тем, что состоял в близких отношениях с Марией Павловной, а до Гатчины провожал вел. кн. Николай Николаевич (младший). Теперь она в него влюблена, и говорят, как кошка. Ему же она противна. Говорят, что вел. кн. Владимир уже не может быть мужем, она же очень страстная женщина. Этот быстрый отъезд всех поражает. Императрица не любит Марию Павловну, которая ведет распутную жизнь. Считали, кто из мужей верен своей жене. Про государя до сих пор ничего не говорят, затем Толстой ни за кем не ухаживает, И.Н.Дурново ни в чем не замечен. У Вышнеградского есть какая-то вдовушка, которая живет у Покрова и которая им скудно оплачивается. Каждый в чем-либо грешен.

17 марта. Мадам Олендская рассказала ужасы насчет доверчивости митрополита¹⁵. У Базилевской, где владыка часто бывает, бывает также очень бурный человек, Насветевич, который находится на побегушках у сына Базилевской. Этот господин, без ведома митрополита, снял его фотографию в ту минуту, когда владыка после обеда сидел на диване, перед ним на столе стоит бутылка шампанского, с одной стороны около него сидит авантюристка графиня Цукато, которая положила ему голову на плечо, а с другой – мадам Дубельт держит его за руку. Эту фотографию он выставил на фотографической выставке, где она находилась два дня, но была замечена и скоро удалена. Говорили, что Базилевская, старуха, когда об этом узнала, была страшно расстроена.

Е.В. находит, что неприлично, что его карета всегда так долго стоит у Базилевских, – он приезжает в 2 часа, а уезжает в 8. Этим он утрачивает свое обаяние. Олендская обещала сказать, чтобы карету ставили во двор. Она говорит, что он там отдыхает, и Дубельт ходит его укладывать.

19 марта. Завтракали у нас Каульбарс, Кутайсов и Григорьев. Кутайсов хвалил остзейские порядки, что было приятно барону. Говоря о назначении одного губернатора в Остзейскую провинцию, сказал, что государь спросил: «Не рязанец ли он?» Намек на то, что Толстой всюду сажает своих рязанцев. Кутайсов сказал, что войдет во всякое общество, которое будет поддерживать остзейских пасторов, но никогда не войдет в такое общество, которое поддерживает пьяных попов.

21 марта. Влетела баронесса Лизандер, которую мы видели у митрополита и которая называет себя его адъютантом. Пришла сказать, что на выставке была другая фотография владыки, а именно – когда его подсаживают в карету после обеда у Базилевской, но что рядом с этой фотографией было много других, содержание которых требовало, чтобы они не стояли рядом, а именно – разные прогулки в саду семьи Базилевских, стол, уставленный бутылками шампанского, и проч. Владыка, когда об этом узнал, сказал, что никуда никогда больше не поедет. Одно мне не нравится в Лизандер, что она митрополита всё называет «душкой», а затем передает ему всё, что слышит у митрополита Платона, и тем их ссорит. Платон сказал, что она влюблена в владыку, что, если бы Исидор не был монахом, какая из них вышла бы пара: он маленький, она большая. Она эти слова передала Исидору. Затем Платон предложил ей взять яблоко. Она взяла красное, он ей на это сказал: «И тут видно, что митрополита Исидора любите, – взяли красное, а бледного, как я, не хотите». Нахожу, что это не митрополичьи разговоры.

4 мая. Утром был Кушелев. Говорили о спиритизме. Он говорил, что Макаровы, дом которых находится против нас, устраивают у себя сеансы, но что медиумы там всех надувают, и он у себя проделал все фокусы, которые делают у Макаровых. Рассказал, что герцог Евгений Лейхтенбергский сказал его жене, что ему сдается наверное, что он сын актера Бюссана. Как гадко так говорить о матери!

Говорили о митрополите. Кушелев тоже находит, что он роняет свое достоинство, позволяя какой-то Лизандер с ним разные вольности. Кушелев говорит, что прощает это митрополиту, так как он не бог и плоть у него немощна. Я бы ничего не сказала, если бы всё это делалось не напоказ. Эта женщина ужасного воспитания.

О Дубельт Кушелев говорил, что она очень бестактна. Раз она привела его в ужасное положение. К ней пришел вел. кн. Константин Николаевич в то время, когда Кушелев ей говорил стихи на крестины его внуков; первые, сочиненные Грейгом, а вторые им – «Вот мчится тройка удалая». В стихах говорилось, что лошади все имеют недостатки, а именно: Грейг страдает подагрой, Зеленой – тоже, а в середине старая дева, и на руках у нее князь Иван. Через год снова крестины, и та же мчится тройка, «всё те же рыла, а на руках у девы князь Гаврила». Это насмешка, и вдруг бы ее сказать дедушке. Бывают бестактные особы: она хотела, чтобы Кушелев повторил это Константину Николаевичу.

5 мая. Вчера я убежала от митрополита, чтобы не сказать дерзостей этой Лизандер, которая с ним обращается очень вольно. Он хотел почесать глаз, она схватила его руку и сказала: «Не сметь!» С восторгом рассказывала, что причащалась у владыки, у него разговлялась.

Рассказала, что была на исповеди у священника Желобовского, который хохотал, когда она исповедовалась у него. Она ему сказала, что влюблена в духовное лицо. Тот сказал, что нехорошо это, если у него есть жена и дети, нехорошо ей его смущать. Она расхохоталась и сказала, что он не женат и что он «душка». Всё это она говорит про митрополита. Потом говорила про Платона, называла его злючкой и гадким, показывала, как она его щиплет, что она ему всю репутацию испортила. Платон будто говорит ей комплименты и всё спрашивает: «Маша, ты меня не любишь?» Рассказывала, что у Платона бывает бог знает кто, что дамы, которые к нему приходят, похоже, что они пришли с рынка. Будто ей Платон несколько раз говорил: «Маша, будь со мною добра, веди себя со мною любезно».

Можно себе представить, какое тяжелое испытываешь впечатление, когда слышишь у святителя церкви такие речи и что он не останавливает такую подлую женщину. Теперь об этом все начинают говорить. Лавра же заброшена, служба там производится небрежно, и все жалуются. Пример свыше дурной – как допустить эту чучелу кряду восемь дней ездить к себе и не закрывать ей дверей? Это будет, наверное, скандал, а владыка ничего дурного тут не находит.

10 мая. Завтракал Moulin¹⁶. Рассказывал, что французское правительство прислало сюда делегатов-банкиров, чтобы предложить России заем на очень выгодных условиях. Цель их состояла в том, чтобы на эти деньги Россия могла бы еще усовершенствовать свое оружие и построить несколько стратегических дорожек, а также на главных линиях второй путь, чтобы в случае войны скорее произвести мобилизацию войск, но здесь всё это не уразумели и отказались от займа. Лабуле сказал Мулэну, что он занимается опасными вещами, но это его дело; он только нашел необходимым его предупредить, так как этим он может нажить себе врагов. Мулэн смотрит здраво на дело и говорит, что если он ничего не будет делать, то какой же он будет агент своего правительства. Он привез в подарок Ванновскому план Мольтке на случай войны, который французы купили у немцев, собирается говорить с Ванновским и о деле займа, ибо находит очень важным столько же для нас, сколько для Франции, чтобы мы были более подготовлены к войне. Мельком рассказал, как поймали Анненкова, который показал банкирам в Париже бумагу, будто бы подписанную Вышнеградским, и которая оказалась фальшивой. Резанов заметил в статье Татищева «Болгария и Россия», которую запретили теперь печатать в «Новом времени», что Татищев отделал Игнатьева, говоря, что Сан-Стефанский договор был написан весь в пользу славян, а Берлинский конгресс, где присутствовал гр. Шувалов, – в пользу Европы. О России ни тот ни другой не подумал.

Был Романченко. Говорили о Плеве. Он его находит честным, прямым человеком, говорит, что Плеве всегда исполнит то, что обещал, что на его слово можно положиться, Дурново был не такой. Он был ближе к Толстому, ходил к нему очень часто, без доклада всегда, но часто ему не высказывал того, что, бывало, сообщал другим. Но Плеве имеет гораздо больше значения у Толстого; что он, хотя и не ходит к Толстому каждый день и всегда испрашивает раньше аудиенцию, но мнение его Толстой всегда принимает к соображению, и всегда бывает так, как доложил Плеве. Но все-таки Дурново больше любим Толстым. Об Игнатьеве Романченко сказал, что он добрый человек, но неимоверный лгун. Всегда спешил, всегда у него было мало времени, возил страшно много докладов государю и часто к нему их посылал, чего не делает Толстой – он более 20 никогда не берет. Теперь Плеве много решает дел без графа.

12 мая. Романченко рассказал, будто взятый около дома министерства государственных имуществ человек с револьвером в руке хотел убить Толстого. В день очередного доклада Толстого этот человек, фамилия его Карин, шесть раз в 10 часов (время, когда уезжает Толстой) прошел около его подъезда. Городовой и швейцар Плеве его заметили. Но в этот день Толстой, чувствуя себя нехорошо, не поехал, а послал Романченко извиниться. Но этот человек этого не знал – в 12 часов он снова вернулся. Тогда здесь оказался филер (швейцар Плеве думал, что это новый агент Пузанова) и начал за ним следить. Наконец он не вытерпел и спросил, скоро ли его оставят в покое, затем сказал, что хотел убить Пузанова за обиду в театре, а потом заявил, что хотел себя убить и, чтобы придать себе храбрости, ходил и искал портерную. Тут его схватили и посадили. Пузанову Грессер и Шебеко приказали ничего об этом не говорить Толстому. В 8 часов приехал Шебеко и просил Романченко доложить графу. Но Романченко сказал, что граф лежит болен. Тогда он начал ходить по комнате. В это время неожиданно спустилась к мужу графиня. Он бросился к ней, стал ей что-то говорить, она ушла к графу, вскоре и его туда пригласили. После него приехал Грессер. На другой день граф спросил Пузанова, почему он ему ничего не сказал. Пузанов отвечал, что ему велели молчать. Хотели сами объявить, чтобы уменьшить заслугу Пузанова. Грессер же сделал ему выговор, что он арестовал Карина на улице.