Kitabı oku: «Тьма», sayfa 4
– Меня оживил, например.
Милиционеры, пробиравшиеся сквозь толпу, весело захихикали.
– Происходит форменный произвол! – продолжал вопить Толик. – Главное, не говорят, по какой причине забирают!
– У него документов не имеется, – отозвался старший милиционер.
– И что из того?! Забыл человек паспорт дома… И поэтому его нужно волочь в мусарню? А ведь в нашем государстве нынче демократия. Права не имеете!
– Вот я тебе сейчас покажу «демократию», – произнес милиционер и замахнулся дубинкой.
– Не имеешь права, гад! – не сдавался Картошкин. – Раньше нас душили, и теперь душат! Что хотят, то и делают!
– Шагай живей! – зло прошептал человеку в джинсовом костюме милиционер, хотя тот шел самым обычным шагом, и толкнул его в спину.
– Ах ты, падло!!! – увидев, как обращаются с его спасителем, заорал Толик. – Бей их гадов!!!
Близнецы, словно дождавшись команды, разом бросились в бой. Еще два-три человека последовали их примеру, но остальные зрители, среди которых были женщины и старики, активности не проявили, однако и тех сил, что вступили в сражение, оказалось достаточно, чтобы наподдать милиционерам. Им съездили по физиономиям, сбили фуражки, а с одного сорвали сержантские погоны. Между тем джинсовый без посторонней помощи сел в «газик», и теперь из окна любовался битвой. Скоро в машину заскочили едва отбившиеся от толпы стражи правопорядка. Увидев, что тот, кого они должны забрать, уже тут, старший милиционер со злости занес увесистый кулак, но не ударил, а только выматерился.
Через пять минут машина была уже во дворе управления.
– Так-так, – неопределенно произнес майор Плацекин, с интересом разглядывая человека в джинсовом костюме, которого ввели к нему в кабинет. Потом он оглядел своих растерзанных сотрудников. – Он, что ли, вас?..
– Нет. Это его друзья… – отозвался самый разговорчивый из милиционеров. – Протестовали против задержания.
– А вы, что же?
– Их там много, – потупился милиционер. – Целая толпа.
– Вот даже как! Ну, ладно. Позже с вами разберемся. А пока приведите себя в надлежащий вид. – И когда подчиненные понуро удалились, обратился к джинсовому: – Присаживайтесь, гражданин.
И когда тот опустился на обшарпанный стул, доброжелательно поинтересовался:
– А позвольте узнать ваше имя-отчество?
– Александр Александрович, можно просто – Шурик, – охотно ответствовал джинсовый.
– А фамилия какая?
– Александров.
– Ага. Интересно. Александр Александрович Александров. Несколько утомительное словосочетание. Давайте я буду звать вас именно Шуриком.
Джинсовый пожал плечами, но промолчал.
– А документы, Шурик, у вас имеются?
– К сожалению, нет.
– Как же так?.. Непорядок. Ну, хорошо. Вы, собственно, кто? Насколько я понимаю, не местный. Городок наш маленький. Лица давно примелькались… А вот ваше я вижу в первый раз. В гости к кому-нибудь приехали?
– Да нет… – неопределенно пробормотал человек.
– Так как же вы оказались в нашем захолустье?
– Просто пришел.
– Вот это мило! Шли, шли… И пришли! Замечательно! И все же, кто вы такой, откуда родом? И, если не трудно, предъявите, пожалуйста, содержимое ваших карманов.
Шурик стал выворачивать карманы, но в них, кроме нескольких скомканных купюр, не имелось больше ничего. Майор взял деньги, пересчитал их и довольно улыбнулся:
– Сумма изрядная. Откуда?
Шурик вновь безмолвно пожал плечами.
– Смотреть мне в глаза! – вдруг неожиданно крикнул Плацекин. – Смотреть в глаза!!! Отвечай, откуда деньги?!
– Не знаю даже, – совершенно спокойно отозвался джинсовый.
– Нет, братец, так дело не пойдет. Документов у тебя нет, происхождение денег объяснить не можешь, кто ты, откуда – тоже не говоришь. К тому же тебя обвиняют… вернее, не то что бы обвиняют, но как бы утверждают, что ты… – Тут майор встретился с неподвижным взглядом джинсового Шурика, и мгновенная боль пронзила левую сторону груди. Он тяжело вздохнул, поднялся, открыл стоявший поодаль, на тумбочке, маленький холодильник, достал бутылку «Бон аквы», напился прямо из горлышка, проливая воду на форменную рубашку, потом вновь уселся в кресло, придвинул поближе вентилятор и только после этого продолжал допрос:
– …Вы будто бы оживили некоего Картошкина.
– Было такое дело, – охотно согласился джинсовый.
– Вы это серьезно?
– Вполне, – произнес Шурик с той равнодушной интонацией, словно ему приходилось оживлять умерших чуть ли не каждый день.
– Послушай, ты!.. – в грудину вновь кто-то вцепился костлявыми пальцами. – Чего вы мне голову морочите?! Вы кто, врач?
– Немного.
– Что значит немного. Врачом нельзя быть немного… или много! Врач, он и есть врач. Вот моя супруга, например…
– Ну, до ее размеров я пока еще не дорос, – иронически произнес Шурик, но Плацекин, в данный момент озабоченный собственным самочувствием, юмора не уловил.
– Сердечко пошаливает? – участливо спросил джинсовый.
– А?.. Типа того… Давит. Душно сегодня с утра, прямо дышать нечем. А, собственно, откуда вы знаете?!
– Тромб, – сообщил Шурик словно о чем-то само собой разумеющемся.
– В смысле?.. Что значит тромб?.. Ах, тромб!..
– Последствия сидячего образа жизни, пристрастия к жирной пище, пиву и водке.
– Да вам-то откуда это известно?!
– И очень скоро возникнут серьезные осложнения, а там и инфаркт не за горами, – продолжал вещать странный задержанный, – который, скорее всего, приведет вас к преждевременной смерти.
Майор посерел. Он почему-то поверил.
– Что же делать? – в отчаянии произнес он. Рука невольно потянулась к телефонной трубке.
– И жене зря собираетесь звонить, – сказал Шурик. – Ничем она вам не поможет, потому как некомпетентна. Училась в институте плохо. Еле-еле, на троечки. Вместо того чтобы штудировать гистологию, по кабакам шаталась, по танцулькам, развратничала…
Плацекин, соглашаясь, быстро-быстро закивал. Потом он, словно опомнившись, пристально всмотрелся в лицо джинсового Шурика.
По лицу того блуждала неясная улыбка, но не ехидная или насмешливая, а скорее сочувственная, однако майор уже пришел в себя и собрался с мыслями. Тут ему все стало ясно. Странный задержанный просто морочит ему голову. Он явно не глуп. Видно по лицу понял: заболело сердце. Вот и решил воспользоваться, чтобы втереться в доверие. А про Людку рассказал… Так и тут ничего секретного нет. Ясно, что в троечницах ходила. В противном случае не распределили бы в эту дыру. Однако тревога, зароненная в душу, полностью ее не покинула. Он вновь взглянул на задержанного.
– Вы не могли бы немного подождать в коридоре?
– Никаких проблем.
– А не сбежите?
– Куда же мне бежать? И зачем?
– Ну, мало ли… Все же я приставлю к вам сотрудника.
Шурик равнодушно кивнул, и через минуту его вывели из кабинета, а Плацекин поднял трубку и набрал номер жены.
– Ну, чего? – спросила та.
– Сердце что-то давит, – сообщил майор.
– Водки жрешь много. Давай по делу. Дома жаловаться будешь.
«Вот ведь сука», – злобно подумал Плацекин.
– Ну, привезли его, – отозвался он.
– Кто он такой?
– Документов при себе не имеет. Откуда явился, тоже не говорит.
– Так я и думала.
– Он мне сказал, что у меня тромб и скоро инфаркт хватит.
– Ты, Миша, вообще дурак. Нашел, кому верить.
– Но откуда он узнал, что сердце болит?
В трубке презрительно хмыкнули.
– И про тебя он все знает, – решил отквитаться майор. – Говорит: некомпетентна; в институте училась плохо, потому как блядовала.
– Так и сказал?!
– Ага.
– Ладно! Тут я у себя одну бумажонку нашла. Вроде как ориентировку. Два месяца назад из дурдома в Соцгороде сбежал больной. Я думаю: это он и есть.
– А приметы имеются?
– Да. Значит, так. Среднего роста. Он вроде среднего… Глаза карие. Карие и есть. Острижен наголо…
– А у этого длинные космы, – ввернул майор.
– Ну и что! За два месяца успели отрасти. Одет…
– Во что?
– В больничный халат.
– А на этом джинсовый костюм. И деньги у него при себе…
– Сколько?
– Тысчонок пять.
– Может, он – уголовный?
– Вряд ли. Не похож.
– Короче говоря, закрой его, а завтра утром отвезем в Соцгород, в психушку. Их ли он больной, или нет, там разберутся.
Плацекин положил трубку, хмыкнул, вызвал милиционера, охранявшего Шурика, и приказал препроводить того в камеру.
4
– Бунтоваться нонче вздумали.
– Как это?
– Да очень просто. Того парня, который Тольку Картошкина оживил, милиционеры прихватили. Ну и заперли, а Толька и его ребята давай народ мутить. Мол, нужно оживителя освобождать, и тако проче. Ну и подняли людишек. Двинулись те на милицию, давай орать, камни кидать… Начальник-то ихий, милицейский, напугался, ну и на попятную пошел… И что интересно: дочка милицейского начальника шумела больше всех.
Из разговора двух старушек на базаре
Обыватели Верхнеоральска никогда не отличались особой политической активностью. Революцию в семнадцатом встретили, словно так и должно быть. Гражданская война, бушевавшая тут же, на городских улицах, была делом пришлых людей. Шуму и гаму много, а пользы для горожанина средней руки никакого. Наоборот, вред один. Продуктов не стало, магазины позакрывались… Словом, не бытие, а страдание. Стоило ли ради такой жизни митинговать? При советской власти митинги и демонстрации проходили два раза в год: 1 мая и Седьмого ноября. И, опять же, обывателя на демонстрацию не затащишь. Жидкая колонна состояла в основном из школьников, учащихся ПТУ да тружеников села, присланных в город по разнарядке. Рухнула советская власть, но и это обстоятельство не заставило массы зашевелиться. Правда, отдельные энтузиасты вспомнили о своих предках – казаках. Организовали в Верхнеоральске отдел N-ского казачьего войска, пошили форму, нацепили погоны, шашки и самопальные ордена, заткнули за голенища сапог кожаные плеточки, да и дело с концом. Все эти самозваные хорунжие, сотники и есаулы так и остались для окружающих Петьками да Ваньками, бездельниками и пьяницами. «Ряженые», насмешливо говорили о них. Новые казачки стали бороться с таким к себе отношением и даже попытались навести порядок в собственных рядах, для острастки выпоров одного урядника, отличавшегося особым пристрастием к горячительным напиткам. Однако телесные наказания должного развития не получили, поскольку инициатор порки войсковой старшина Тимохин за самоуправство схлопотал два года условно.
Словом, верхнеоральцы жили за тесовыми заборами смирно и с оглядкой, с властями ссориться опасались, помня пословицу: «Не буди лихо, пока оно тихо». Тем страннее выглядели события, разыгравшиеся на заросших полынью и лебедой улицах на следующий день после задержания джинсового Шурика. А начиналось все так.
Уже с самого утра на них были замечены знакомые нам близнецы Славка и Валька, а так же сам «оживший мертвец» Анатолий Картошкин. Конечно же, эта праздношатающаяся троица и до сего дня примелькалась жителям Верхнеоральска, однако нынче в ее передвижениях чувствовался некий тайный смысл, а отнюдь не банальное желание выпить. Результатом этих передвижений явились небольшие группки людей, вначале вроде бы бесцельно слонявшихся по улицам, а потом начавших концентрироваться неподалеку от здания управления милиции. Публика была самая разная: пожилые люди обоего пола, дети и подростки, а также люмпенизированная часть верхнеоральского общества. Собравшиеся о чем-то мрачно перешептывались, замолкая, если к ним приближался страж порядка или просто посторонний. К началу первого толпа приблизилась вплотную к зданию милиции, однако на территорию, несмотря на то что ворота были настежь, не вошла, зато перекрыла подступы к нему.
Плацекин из окна своего кабинета увидел сборище, но не понял, почему собрались люди. Дежурный тоже не дал вразумительного ответа. Тогда майор просто распахнул окно и рявкнул:
– Чего вам тут надо?!
– Отпустите Шурика! – закричали из толпы. Вопил Картошкин.
– Какого Шурика? – прикинулся несведущим Плацекин.
– А того, которого вы вчера забрали из моего дома.
– Ах, вот оно что. А почему мы должны его отпускать? – поинтересовался майор.
– Потому как забрали ни за что.
– А если не отпустим?
– Разнесем мусарню к такой-то матери!
– Вот даже как! Ну, так попробуйте!
Первый камень ударился о штукатурку рядом с рамой. Плацекин поспешно захлопнул окно, однако, скорее всего, зря, поскольку следующий булыжник разнес стекло. Это было неслыханно.
– Ладно! – скрипнул зубами Плацекин. – Посмотрим, кто кого.
Через пять минут он собрал в своем кабинете весь наличествующий состав управления милиции и приказал всем вооружиться. Однако сотрудники отнеслись к этой инициативе как-то неодобрительно и исполнять приказ не спешили.
– В чем дело?! – заревел майор.
– Ты бы, Михаил Кузьмич, не орал, – резонно ответствовал начальник ГАИ, майор Прохоров. – С какой стати мы должны брать в руки автоматы? Ну, собрался народ, ну шумит… Делов-то…
– Что значит: «делов-то»?! На лицо акция сопротивления. Нет, даже не так. Восстание!
– Загнул тоже – восстание, – не сдавался Прохоров. – Люди просто требуют справедливости. На каком основании ты задержал парня?
– Ах, вон куда дело пошло. Значит, у этих… – он кивнул в сторону окна, – здесь имеются сторонники. Интересное кино.
– Сторонники не сторонники, а с общественным мнением необходимо считаться. Если у тебя есть основания к задержанию, выйди и объясни людям, а если нет – отпусти человека.
– И вы так считаете? – обратился Плацекин к остальным стражам правопорядка. Те понуро молчали.
– Та-ак, – протянул Плацекин. – Ясненько. Неподчинение приказу, значится?
– С какой стати мы должны выполнять глупые распоряжения? – продолжал Прохоров. – Тем более баловать оружием. Собравшихся намного больше. Начнем стрелять, пусть даже в воздух, – они все разнесут. И ради чего? Ради какого-то типа, который даже ни в чем не виноват. Ведь так, Михаил Кузьмич? Жена попросила, вот и арестовал.
Такой осведомленности Плацекин не ожидал. «Все все знают», – горько подумал он. Это потрясло его даже больше, чем неподчинение приказу.
– Хорошо, все свободны, – с каменным выражением лица произнес он.
– Так как же с вооружением? – спросил Прохоров.
– Пока никак, – отозвался Плацекин.
Лица у присутствующих разом повеселели, и они покинули кабинет.
«Что же делать?» – размышлял майор, из-за захватанной занавески наблюдая за тем, что происходит на улице.
А народ между тем все прибывал. Появились казаки в форме и при шашках, подошли рабочие из «Сельхозтехнники», потом сотрудники «Лесхоза», благо, наступил обеденный перерыв. Откуда-то прикатили бочку из-под солярки, поставили ее на попа, и Плацекин, к своему величайшему изумлению, увидел, что на бочку взобралась его родная дочь Даша и начала произносить пламенную речь. Еще больше потрясло майора то обстоятельство, что Даша размахивала над головой красным флагом с серпом и молотом посередине.
– В то время, как наша великая страна скатилась в пропасть, именуемую капитализмом, наймиты олигархической власти, ее сатрапы гноят в тюрьмах лучших представителей народа.
Дрожь ужаса пробежала по телу Плацекина. Ведь это его ребенок, стоя на вонючей бочке, выкрикивал гневные слова. Майор отчетливо видел, как лопались пузырьки слюны в углах пухлых губок. За эти губки… да что там губки!.. за эту слюну Плацекин готов пожертвовать не только каким-то вшивым арестантом. Да весь город не стоит ногтя любимой дочки!
Скупые мужские слезы затуманили очи майора. А Даша тем временем продолжала вещать:
– …До каких же пор мы будем позволять тирании тиранить наш народ?! Сколько еще может продолжаться подобное безобразие?! А известно ли вам, товарищи, что тюрем в России стало в десять раз больше, чем во времена СССР? А условия в них изменились далеко не в лучшую сторону. Об этом прямо сказал наш вождь дорогой товарищ Эдуард Лимонов. Ужасные тяготы поджидают каждого попавшего туда.
Люди, слушавшие Дашу, в подавляющем большинстве не знали, кто такой Эдуард Лимонов, однако одобрительно загудели, услышав про тюрьмы и тяготы.
Недели две назад Плацекин был несколько удивлен, увидев дочь, сидящей за швейной машинкой. До сей поры Даша не испытывала особой тяги к рукоделию. Теперь все стало понятно. Она шила революционный флаг!
Вообще-то, ранее в Верхнеоральске «нацболов» не наблюдалось, как не наблюдалось в нем «яблочников», антиглобалистов и «Идущих вместе». Некогда имелась ячейка «лдпээровцев», которую возглавлял учитель математики из ПТУ. Однако сей сторонник Жириновского переметнулся к казакам и заделался монархистом, а трое его подопечных, учащиеся того же ПТУ, стали сатанистами.
И вот теперь единокровное чадо заместителя начальника городской милиции пополнило ряды национал-большевиков.
– И черт с ним, с этим Шуриком! – вслух произнес майор Плацекин. – Пускай катится на все четыре стороны!
Он велел пригласить задержанного, а когда тот явился, сухо извинился, вернул изъятые вещи, деньги и отпустил восвояси.
При виде жертвы произвола, волей народа обретшей свободу, собравшиеся восторженно заревели. Страдальца подхватили на руки и понесли над головами ликующей толпы. А он лежал на мозолистых дланях, закрыв глаза и скрестив на груди руки.
Все это Плацекин мог наблюдать из окна своего кабинета. Только сейчас ему в голову закралась тревожная мыслишка, что события только начинаются, и он собственными руками создал для толпы героя, а может быть, и вождя. Однако в данный момент это обстоятельство не особенно беспокоило майора. Все его мысли сейчас были только о дочери. Он с отчаянием наблюдал, как его малышка прыгает под вознесенным телом, пытаясь достать до Шурика узкой ладошкой, поддержать, помочь или просто прикоснуться к новому кумиру. Но увы! Росточек у Даши небольшой, куда уж ей до дюжих близнецов, на чьих руках, в том числе, покоилось тело Шурика.
– Дурочка, – только и смог произнести в сердцах Плацекин.
Народ бережно нес мученика до самого картошкинского дома, а здесь бережно поставил на ноги и отхлынул. В сам же дом, кроме него, вступили трое: сам хозяин, близнецы и, как ни странно, Даша.
Мамаша Картошкина испытывала к новому знакомцу весьма сложные чувства. Да, конечно, он вернул ее любимого сынка с того света. И не только вернул… С Толиком произошли весьма необычные изменения. Дело в том, что с момента воскрешения он не выпил ни капли алкоголя. Это, конечно, радовало, однако новые развлечения Толика не вызывали у нее ничего, кроме страха. Дарья Петровна была почти уверена: сынка непременно посадят. Ведь чего удумал – против властей пошел. А таким – это ей хорошо известно – место за решеткой. Уж лучше бы пил!
Толик и раньше, под мухой, бывало, высказывал крамольные мысли. Но так то дома, а нынче он бегал по улицам и призывал людей к бунту. И не просто призывал… Он этот бунт и затеял. И все ради чего? Чтобы вызволить этого странного человека, которого сын и его дружки между собой называли Шуриком. Мамаша Картошкина подозревала, что Шурик далеко не так прост, каким кажется. Совершать чудеса, по ее понятиям, могли только святые и праведники. Но этот Шурик ни на того, ни на другого не походил. А походил он просто на бродягу. И рожа неумытая, и одежда обтрепанная. Конечно, возможно, Толик вовсе не умирал, а просто обпился до беспамятства, а потом, на кладбище, очнулся. Но разум подсказывал простодушной старушке: не все здесь так просто. Откуда сила этого типа? От Бога или от дьявола? Данный вопрос пока оставался открытым. Поэтому мамаша вела себя с Шуриком осторожно, в беседы не вступала, а только слушала. Больше всего ей хотелось сходить в Божий храм и посоветоваться с батюшкой, отцом Патрикеем, поведать тому о своих сомнениях…
В Верхнеоральске имелось две церкви. Одна большая, внешне очень похожая на московский храм Христа Спасителя, только несколько меньше, именовалась Всесвятской. Возведена она была во второй половине девятнадцатого века, иждивением купца первой гильдии Кашелотьева, и являлась достопримечательностью города. Построен сей храм оказался столь капитально, что, когда в начале тридцатых его пытались разобрать на кирпичи, у разрушителей ничего не получилось. Оказалось: стены можно сокрушить только динамитом. Однако церковь стояла посреди города, в непосредственной близости от жилых домов. И поэтому взрывать ее побоялись и превратили вначале в антирелигиозный музей, а потом в склад сельскохозяйственной техники. Во время войны Всесвятскую церковь вновь открыли. Вторая церковь была подревнее, попроще и называлась Крестовоздвиженской.
В первом храме делами заправлял отец Владимир, красивый мужчина средних лет, жгучий брюнет с томными глазами-маслинами, вкрадчивым голосом и плавными движениями. Проповеди он произносил глубоким бархатным баритоном с придыханием. Отец Владимир был очень популярен меж верующих женщин Верхнеоральска, особенно среди тех, кто помоложе. Да и некоторые пожилые богомолки тоже его обожали. В Крестовоздвиженской же церкви священствовал тот самый отец Патрикей, к которому и хотела сходить мамаша Картошкина. Отец Патрикей был седенький, говорил невнятно, к тому же шепелявил, однако Дарья Петровна почему-то испытывала к нему больше доверия, чем к отцу Владимиру. Впрочем, известно, почему. Поговаривали: у отца Владимира время от времени случаются запои, и тогда попадья – матушка Вера запирает своего благоверного в доме и дубасит его скалкой, а преподобный в ответ только мычит и плачет.
Вот и теперь, когда в дом вошел Шурик, близнецы, ее сынок да в придачу какая-то девчонка-пигалица, мамаша Картошкина лишь перекрестилась и заторопилась на кухню готовить для всей оравы обед.
Компания была чрезвычайно возбуждена, лишь Шурик сохранял спокойствие, более того, выглядел даже заторможенным. Все расселись на диван и шаткие стулья. Разговор завел хозяин дома.
– Итак, мы их сделали! – с гордостью заявил Толик.
Близнецы в восторге захлопали себя по коленкам, а Даша расцвела в глуповатой улыбке.
– Ну и что? – отозвался Шурик.
– Как что?! Показали, у кого сила!
– Это мне известно. А дальше?..
– Дальше? А что дальше? – Толик наморщил лобик.
– Вот и я спрашиваю: что?
– Не знаю, даже… Как-то не задумывался…
– А зря. Об этом нужно было думать в первую очередь.
– Нам, главное, нужно было освободить тебя.
– Да меня бы и так выпустили.
– Значит, считаешь, наши труды напрасны?
– Не то что бы напрасны, а вроде как бессмысленны.
– Нужно поднимать народ, – невпопад заметила Даша.
– На что поднимать? – усмехнулся Шурик.
– На борьбу с прогнившим режимом.
Шурик почесал голову:
– А потом?
– Установим справедливую власть. Истинно народную…
– Разве такое возможно? По-моему, и история это подтверждает: справедливая власть невозможна по определению. Как говорится: благими намерениями вымощена дорога в ад.
– Это точно, – подтвердил Толик с видом знатока.
– Но надо же что-то делать! – не сдавалась Даша.
– Нужна не новая власть, а новая вера, – сообщил Шурик.
В комнате воцарилось молчание. Все переваривали услышанное.
– Вот вы подумайте: правители приходят и уходят – вера остается.
Присутствующие непонимающе уставились на него.
– А вера, как выражались в старину, горами движет.
– Что ты имеешь в виду, говоря о новой вере? – спросил Картошкин.
– Все очень просто, – спокойно отозвался Шурик. – Я – мессия. Вы мои апостолы. Вот и понесем истину в массы. По-моему, подобные прецеденты уже имели место.
Глава администрации Верхнеоральского района Степан Капитонович Огурчиков, известный в народе под прозвищем Огурец, узнал о событиях перед зданием милиции уже после того, как они закончились. А поведал о них Огурцу водитель его персональной «Волги» Вася, когда после обеденного отдохновения вез его на службу.
Из смутных речей шофера Огурец уяснил, что пока он в неге прохлаждался на широкой софе, на вверенной ему территории имели место беспорядки.
– Милицию-то чуть не разнесли, – вкрадчивым шепотом толковал Вася. – Народу там толкалось – тыща, а то и две! И знаете, кто больше всех орал? Плацекинская дочка. Флагом махала красным.
– Ты это серьезно?! – не поверил Огурец.
– Голову на отруб даю! Сам, правда, не видел, а мент знакомый мне все в точности описал.
– Давно это случилось?
– Часа два как…
– А с чего бы вдруг?
Тут Вася понес сущую околесицу и про то, как некий тип оживил городскую достопримечательность Картошкина, и про то, как типа арестовали…
Глава администрации молча слушал эти речи, и лицо его темнело.
Степан Капитонович был в свое время офицером, замполитом танкового полка, и сохранил в методах управления военную струнку. Правил твердой рукой: жестко, но справедливо. Так, во всяком случае, он сам считал. Должность руководителя большого сельскохозяйственного района его очень даже устраивала, однако в последнее время он чувствовал себя не совсем уверенно, поскольку областное начальство стало подозревать его в особых симпатиях к коммунистам. Так, во всяком случае, ему передавали верные люди. Выборы были не за горами, и Огурчиков весьма страшился потерять свое кресло. Как только Степан Капитонович услышал про манифестацию, которая проходила под красным флагом, у него душа ушла в пятки. Но особенно его поразило то обстоятельство, что флагом размахивала дочка начальника милиции. Теперь он понял, откуда ветер дует.
Хотя, конечно, все нужно проверить. Как только Огурец вошел в собственную приемную, он немедленно приказал секретарше вызвать к нему Плацекина.
Плацекин явился незамедлительно, и по его потной, взволнованной физиономии Степан Капитонович понял: майор прекрасно представляет, какой разнос ему предстоит.
– Давай докладывай, – хмуро сказал Огурец.
Плацекин рассказал примерно то же самое, что полчаса назад глава администрации узнал от своего шофера, только более подробно и обстоятельно.
– А зачем, скажи, пожалуйста, ты арестовал этого Александра Александровича? И кто он, в конце концов, такой? – все так же мрачно поинтересовался Степан Капитонович.
– Черт попутал, – не совсем вразумительно выразился Плацекин. – И не арестовал, а только лишь задержал…
– Ты не темни и черта тут не поминай, а рассказывай все толком.
И Плацекин стал излагать события, начиная с воскрешения Картошкина.
– Кончай мне мозги пудрить!!! – заорал Огурец. – Какие еще, к херам, воскрешения! Ты, майор, вконец охренел?! Что за бред несешь? При чем тут твоя жена и какой-то придурок?! Ты мне лучше про дочку расскажи. Она у тебя, как я понимаю, большевичка.
– Детские фантазии, – смущенно произнес Плацекин. – Даша – еще ребенок. Ей всего шестнадцать. Ну, взбрела девчонке в голову невесть какая блажь…
– А красный флаг – это тоже блажь?
– Само собой! Рукоделье, своего рода…
– Ах, рукоделье! – Огурец язвительно усмехнулся. – Молодец твоя доченька. Умелые ручки, так сказать. А заводила она толпу тоже детскими сказками? На штурм звала папашкиной цитадели…
Плацекин потупился.
– Ты, майор, лучше вот что доложи. Большая у них организация? Сколько в ней членов?
– Да какие члены?! Нет никакой организации. Это она телевизора насмотрелась да журнальчиков этих глупых начиталась. Опять же, Интернет…
– Интернет, говоришь? Мило. Значит, молодежный протест…
– Вот-вот.
– Ну, идиот! Ты хоть понимаешь, что все сегодня же станет известно в области? Доложат примерно так. В Верхнеоральском районе имело место выступление масс против существующей власти под красным флагом и с выкрикиванием соответствующих лозунгов и призывов. Возглавила манифестацию дочь местного начальника милиции… Как там ее зовут?
– Даша.
– …Дарья Плацекина – активистка Национал-большевистской партии. Манифестанты нанесли некоторые повреждения зданию городской милиции. Это, так сказать, преамбула. А вот послушай дальше. Подобное стало возможным из-за чрезвычайно низкого уровня воспитательной работы с административными кадрами. А виноват в этом глава администрации района Степан Капитонович Огурчиков. Распустил он своих подчиненных. Скажем, не дал своевременный втык майору Плацекину за то, что тот находится под каблуком своей супруги и не лупит дуру-дочь. Так и скажет наш первый сек… то есть губернатор области. И еще он скажет: на кой нам черт такие руководители, как Огурчиков, которые даже в таком захудалом городишке, как Верхнеоральск, не могут навести должного порядка. Гнать Огурчикова с должности к чертовой матери! И прогонят. Но до этого я прогоню тебя! Ты сегодня – майор, а я сделаю тебя лейтенантом, а то и вовсе дам пинка за служебное несоответствие. Ты понял?!
– Что же делать?
– Делать?! Раньше нужно было думать, а уж потом делать!
Плацекин стоял перед главой администрации, как оплеванный. Этому большому и потному человеку хотелось только одного – немедленно провалиться, пусть даже в преисподнюю.
– Ты зачинщиков беспорядков знаешь? – неожиданно спросил Огурец.
– Конечно, – мгновенно отозвался Плацекин.
– Немедленно арестуй их. Но так, чтобы ни одна душа не знала.
– А Дашка?
– Девчонку свою выпори и никуда из дому в течение пары недель не выпускай.
– Допустим, я их задержу, а дальше?
– Без никаких «допустим»! Задержишь, посадишь, и глаз с них не спускай. Держи до тех пор, пока я тебе не скомандую.
– А если у них в городе имеются сторонники. Всех ведь не посадишь.
– Что за глупые речи. Никто без них бузить не будет. Сам же знаешь. Короче, отправляйся и выполняй. Я тебе настоятельно советую шума не поднимать. Сделай все по-тихому.
Выйдя из кабинета главы администрации, Плацекин встал посреди приемной, тупо уставившись на секретаршу. Та тоже посмотрела на него с холодным интересом, однако не произнесла ни слова. Майор последний раз взглянул в рыбьи глаза немолодой, расплывшейся блондинки, махнул рукой и поплелся выполнять приказание.
Что и говорить, ситуация сложилась почти трагическая. Во-первых, Плацекин ни разу в жизни не лупил дочь, да что там не лупил, пальцем не трогал. Нежный отец надышаться не мог на свою Дашу. Любое ее желание являлось для него законом. Потребуй, например, Даша одолжить ей служебный «макаров», для того чтобы укокошить того же Огурца, Плацекин вручил бы дочери оружие, хотя, конечно, вначале попытался бы отговорить ее. Вот даже как! А теперь?.. Теперь ему приказали выпороть Дашу. Его солнышко! Выпороть собственными руками! Даже если Огурец выразился фигурально (в чем Плацекин очень сомневался), все равно Дашу придется изолировать. А у дочки был еще тот характерец, и майор уже предвидел грядущие безумные сцены. Но не только предстоящая экзекуция над Дашей волновала Плацекина. Ему вовсе не хотелось никого арестовывать. Он уже не раз пожалел, что послушал свою дурищу и задержал этого Александра Александровича, личность, что и говорить, весьма странную. Но кто мог предположить подобные последствия? Вообще, все произошедшее не укладывалось в голове. Жители городка, известные своей индифферентностью, вдруг ни с того ни с сего устремились на защиту этого джинсового малого, причем даже не горожанина, и вообще никому не известного. Допустим, на бунт их подбил Картошкин. Но кто такой этот самый Картошкин? Почему вдруг за ним пошел народ? Да никто! Вовсе никто! Местный алкаш, и только. А про близнецов и говорить не стоит. Так – шушера. Нет, джинсовый малый совсем не прост. Теперь от него требуют задержать всю компанию. Что из этого может выйти, майор прекрасно представлял. Опять толпы на улицах, опять летящие камни… К тому же Плацекин был совсем не уверен в своих сотрудниках. Ему вдруг отчетливо представилась следующая картина. Здание милиции пылает, милиционеры, как потревоженные мыши, разбегаются кто куда, а сам он, из окна кабинета, призывает, призывает… Языки пламени подступают все ближе…
