Kitabı oku: «TextuRes», sayfa 3

22.

Правда – лоскутное одеяло метафор, вырванных из контекста тонкого сна. Мы все – одно, мы – одна планета. И я не знаю, чего ещё стоит искать в бесконечных днях на отрезке жизни, встроенной в систему координат, где в нулевой точке – ледяные объятья тайн. Не связывая одно с другим, окоченелыми пальцами мы выскребаем из заточения интуиции соль многолетних споров об истинности сакрального. Но вечно падение в звёзды, хоть миллиарды шагов уже пройдено на пути к великому неизвестному, чей голос пробивается сквозь пучину прошлого. В экстазе первобытной пляски мы взываем к мудрости радужного змея, надеясь в шёпоте его услышать, куда направить взор. Но как только гаснут костры, и начинает серебром сыпаться небо, мы тянем к нему руки, умоляя не оставлять нас в одиночестве. Знай! Кто-то видит из глубин космоса, из глубин спящего времени как мы постигаем незримое, проживая секунды всеми возможными вариантами. Быть может, – это боги, которыми мы когда-нибудь станем, быть может,– которыми были…

23.

Едва зазвенел хрусталь рассвета, торговцы с окраин потянулись открывать лавки, где витрины усеяны броской угнетённостью вещей, а запылённые книги алхимиков свалены в угол, и амброзия мысли загнила в дырявых корытах. Нам не будут благодарны те, кто предпочёл пустые, но чистые руки ангелов, что мы вбиваем в землю. Ведь мы так почитаем смерть! Целуем черепа святых, считая, что нет лучшей доли Но как страшны эти заблуждения! Мы перестали видеть живых в пёстрых витражах смыслов

24.

Какой уж век бездвижен механизм пустого неба. На столе у окна – ворох чертежей – ночные бдения над схемой обители, куда вечны мои возвращения. Я нахожу защиту в тенистой крепости, не задумываясь над тем, ведомый я или ведущий. Я не смеюсь, не плачу, не жажду радости. Все проявления жизни – только линии геометрических фигур, из которых я складываю лабиринты храмов, понимая, насколько призрачны границы добра и зла.

25.

До последнего вздоха не совершать ошибок возможно ли? Отвечать на все звонки, говорить только когда просят, вставать с первыми криками улиц, не торопиться и не опаздывать, не откладывать на потом что можешь сделать сегодня? Замечать всё, ускользающее от взгляда, не мечтать, не иметь великих целей, строго соблюдать правила, спасая себя самого, утопающего? Быть заштопанным, зашитым, где надо, начищенным до зеркального блеска, отутюженным до режущей остроты линий, с растянуто-вежливым ртом уступать своё место? Не задумываясь поддерживать разговоры о пространстве-времени, смысле бытия, о чувствах, когда приходит смерть? И не бросать вызов умертвляющей типологии, краями неверного выбора не ранить ног? Только стонать в ночи на льду простыни, захлёбываться болью ран от ножей остекленевших глаз. Нелепая игра в человека! До последнего вопля игра в стеснённых обстоятельствах, когда щербатые стены проулков пережимают артерии до потери сознания… Не прощать когтей загнанного в угол зверя можно ли?

26.

Вот я – живое пламя, испепеляющее непосвящённых. Смотри, я хожу по осколкам, мечтая о том, что никогда не случиться. Согретый собственной тенью, я избегаю смотреть в глаза жизни. Иначе я чувствую себя обязанным быть рядом с кем-то, обратившись хоть птицей, хоть камнем, хоть отражением леса. Вот я – притворившийся переплетением троп в лесной чаще. Смотри, я принимаю твою горечь, делая тебя подобной цветам, обжигающим руки тем, кто всё ещё бредит во сне. Расколотый на десятки солнц, я ослепляю странников, желающих убедиться, что они есть в этом мире. Иначе мне нужно скрывать свои чувства. А в них – вся моя сила. Вот я – пригвождённый к стене чужими тайнами, испитыми до дна виновными. Смотри, как засыпаю я над книгами больших городов, Не способный больше различать спасение от убийства. Уподобившись странному стечению обстоятельств, я касаюсь магических струн, извлекая звуки, пронзающие чистых сердцем. Иначе мне приходится быть деревом, что сбрасывает листву, прикрывая саваном остывшую землю. Вот я – вечно кочующий по карманам времени. Смотри, я разжигаю пламя из космической пыли, желая оставаться причастным к дыханью Вселенной. Сливаясь воедино с пятью океанами, я наполняю их движением, позволяя богу проходить сквозь имена. Иначе я осыпаюсь песком, что стирает следы, оставленные тобой в поисках своего племени.

27.

Механической рукой одёрнув штору, смотрю в глаза ночи. Так происходит после шумных снов, когда обрываются провода, и я впадаю в очеловеченное состояние. Я и ночь – вместе плывём в тумане, сложенном из двоичного кода. Она швыряет в меня раскалённые сгустки звёзд. Чтобы ответить взаимностью, я стараюсь сбросить аффективное оцепенение от потока воспоминаний, вспыхивающих в глубине упорядоченных нейронных связей. Когда-то я был кем-то, сейчас – исчисляем до сотой доли бита в секунду. В стальных отливах стекла не узнаю теперь, чьё это отражение. Конечная точка трансформации – уход с кольцевой в вечное, но не я выбираю направление исходящих электронных импульсов. Ночь играет с механикой, механика играет в человечное, катализируя невротические реакции в омуте гуманистического потока. С застывшим на щеках глицерином слёз я каждый раз задаюсь вопросом: «Кто я?». А ночь, безмятежно покачиваясь на бесконечных комбинациях иллюзорных образов, неизменно отвечает: «Всего лишь фантазия».

28.

Всё великое – просто и не требует объяснений. Картина мира выводится из простых формул, а глубина чувств – из живописной пластики супрематистов. Играющий словами пуст. Говорящий просто подобен узревшему в урагане проявление Шивы. Цвет неба понятен, а мириады городских огней нуждаются в трактовке. Для них – правила, законы, кодексы… Кто светел, для того и голос осени ласков. А кто спит наяву, для того во всём – десница рока. Что несёшь в себе, то и отражается.

29.

Берег. Закрыты глаза. Позволяю мощи океана наполнить пустоту внутри меня. Раскачиваюсь на спирали божественного, становясь мостом между земным и тем, что таят в себе звёзды. Есть нечто большее за пределами связи, что заставляет моё сердце биться в ритме смутных голосов. Готовый принять всё, что может случиться, всю бездну вариантов, всю неопределённость бытия, я нащупываю выход за пределы границ, с каждым днём всё сильней сжимающих грудь. Но вы предлагаете кусок сфабрикованной судьбы. Суррогат завтра. Глухой туман тоски по утраченному раю в липкой массе безразличия. Мучительную пытку терновым венком ограниченного разума. И если сейчас вы спросите, что в моей памяти, отвечу: древо познания, плоды которого отведал в минуту рождения. Явившись на свет, я криком утвердил право следовать избранным мною путём – по другую сторону добра и зла, вне белого и чёрного. И с каждым вашим плевком я буду сдирать с себя человеческое, раскачиваться на спирали, растворяясь в пространстве между земным и божественным.

30.

Растерянные, они не хотят видеть ничего другого, кроме уходящей за горизонт колеи насильного морализаторства. Их жизни упакованы, словно чемоданы, удобными формулами: вправо – да, влево – нет. И если бы хоть кто-то посмел возглавить сопротивление этой простой житейской математике, тот немедленно был бы низвергнут в пропасть общественного порицания. Они видят следы на песке и думают, что это следы бога. Но никому невдомёк: каждый идёт за другим. И вот уже несколько тысячелетий они бродят вокруг одного и того же языческого истукана. Но: вправо – да, влево – нет. Неизвестное вызывает хроническую тревогу. Ведь каждый шаг взрывает координатную сетку, раскрывая бесчисленные варианты и вариации на покрытой сплошным туманом карте жизни. Тогда, куда ступать, чтобы не ошибиться? Влево? Вправо? Как удобно идти привычным маршрутом! Хоть рельсы проржавели, поросли бурьяном и ведут в никуда, они всё-то служат надёжным ориентиром. Но не лучше ли следовать за звёздами, – немыми свидетелями начала и конца всего сущего?