Kitabı oku: «Личность и общество в анархистском мировоззрении»

Yazı tipi:

* * *

Почему мы это издали и зачем вам это читать

В наше время не осталось тайн. Даже спрятанные за семью печатями привилегированными мытарями дворцы – при должной политической сноровке отдельных лиц – вмиг становятся достоянием миллионов зрителей, давно ищущих повод для возмущения. Закрытые двери квартиры тоже перестали защищать нашу личную жизнь от посторонних глаз. С одной стороны, производство снова вплотную сплелось с «живым» временем индивидуума через «дистанционную занятость». А с другой, сам этот индивидуум, устав от духовного одиночества в большом городе, ищет честного разговора о своих повседневных проблемах, чтобы «нормализовать» кажущиеся «первертными» проявления собственного тела. Его желаниям и склонностям, как единственно достоверной реальности, практически нет места в консервативном обществе, подчиненном строгой логике капитала. Тогда на помощь приходят островки вторичной социализации со своими иерархиями и истинами: блоги, треды и форумы, чаще всего поддерживающие соответствующий их идеологии «малый бизнес».

Постдефицитная экономика, нацеленная на удовлетворение индивидуальных потребностей «по требованию», и культ «заботы о себе» будто бы обесценили для нас проблему свободы, сведя ее разрешение исключительно к ряду дискурсивных практик. Стремление к реактуализации «утопического» мышления в гуманитарных науках вплотную соседствует с умеренными требованиями протестующих, для которых больше нет радикальной мечты о будущем – только образ более сытого и менее стесненного авторитарным стилем управления нынешних элит завтра. Все это можно свести к двум «выпрашиваемым» слагаемым: парламентской демократии с гарантиями сменяемости власти и социальному государству европейского типа, вот уже которое десятилетие переживающих системный кризис в условиях позднего неолиберализма. Однако как показывает опыт политических столкновений на улицах современной России, даже этот минимум не достанется обществу без опоры на что-то большее, чем «гражданская совесть».

Герой книги, которую вы держите в руках, считал, что там, где не расцвела подлинная личность – творец, подчиняющийся в своем развитии лишь стихии творческой эволюции, – не может родиться и массовое рабочее движение, стремящееся к полной эмансипации труда от капитала и общества от государства. Для Алексея Борового вопрос о классовой борьбе никогда не был чисто утилитарным или политически шантажистским. Ведь в ней, как гласило его анархическое кредо, происходит самое важное: оправдание общественности как средства (а не цели!) раскрытия внутреннего потенциала каждой «подлинной» неповторимой реальности – отдельного человека.

Век Алексея Борового, несмотря на шок мировой войны, был заряжен энергией готовящихся по всему миру пролетарских революций, сопровождаемых сменой научной парадигмы и интеллектуализацией труда. На этом фоне, отвергнув близорукий ангажированный позитивизм Петра Кропоткина, Алексей, дитя модернизма, подверг тщательной ревизии торжествовавшие в анархистской философии того периода сциентистские представления о природе человека и общества. Взяв на вооружение интуитивистскую философию Анри Бергсона и индивидуалистические идеи Штирнера и Ницше, он решился на обновление здания анархистской теории, чтобы сделать ее «романтическим учением с реалистической тактикой», подвергающим жестокой критике любые коллективные представления как призраки власти и объявляющим главной революционной ценностью экзистенциальную динамичность свободной личности. «Творческая возбужденность» и «жизненные потоки», что рвались наружу ревом первых самолетов и яростным «нет!» брошенных по воле «сильных» в горнило истории масс, присутствуют и в интеллектуальном наследии Борового, объясняя онтологический оптимизм его манифестов и смелость в описании исторического прогресса как совершенствования методов революционной борьбы.

Переизданная нами брошюра «Личность и общество в анархическом мировоззрении» должна заново обратить внимание читателя на напряженность, возникающую между этими двумя устойчивыми величинами политической теории, когда ставится вопрос о смысле того или иного радикального действия. Яркий стиль, трезвость мышления и оригинальный подход к изучению интеллектуальной истории делают работу Борового интереснейшим примером использования анархической методологии в целях исследования свободы как историософской доминанты.

В обществе, где технологии подарили нам власть над собственным телом, пафос борьбы с «фантомами» коллективных идентичностей может помочь нам понять красоту неустойчивости и, приняв вечный динамизм человеческой сущности, потребовать себе права на внешний мир – упругий и отзывчивый к творцу высокой этической культуры.

Борьба или гармония?
Вечная тяжба между личностью и обществом в революционном мировоззрении Борового

Алексей Алексеевич Боровой родился 30 октября 1875 года в московской дворянской семье. Его отец был преподавателем математики, а мать страстно увлекалась музыкой. В 1894–1898 годах Алексей учился на юридическом факультете Московского университета, выделяясь среди товарищей своими способностями, и по окончании был оставлен при кафедре. В эти годы он был увлечен марксизмом (позднее назвав это увлечение «религиозной страстью») и написал свои первые научные труды: о рабочем дне, о французских и русских экономистах XVII–XVIII веков и другие. С присущей ему самоиронией он вспоминал: «Недаром даже студенты возмущались на мои марксистские неистовства» („он ест, пьет и спит с Марксом“)». Параллельно с учебой в университете юноша обучался в консерватории по классу фортепиано. Но увлечение наукой и любовные романы не дали ему завершить музыкальное образование, о чем он потом сожалел. Романтик и жизнелюб, любознательный, талантливый, энергичный, Алексей в 1898–1903 годах сочетал преподавание политической экономии, географии и права в университете и других учебных заведениях с занятиями музыкой, общался с учеными, философами и литераторами, увлекался философией Ницше и поэзией символизма, пропагандировал идеи революционного синдикализма… Общительность, душевная восприимчивость, развитая интуиция, ораторский талант, превосходная память, исключительная работоспособность, бунтарство, влюбчивость и духовный максимализм, характерные для Алексея Алексеевича Борового, обусловили его эволюцию от марксизма к анархизму.

Затяжной кризис первого брака, смерть первого ребенка, нарастающие сомнения в марксизме и неудовлетворенность Борового собственной жизнью (его затягивала рутина мещанско-богемной жизни, он не находил применения своему революционному темпераменту и немалому честолюбию) привели его в глубокий внутренний тупик. В первый и последний раз в жизни он даже стал задумываться о самоубийстве. Счастливым разрешением кризиса, обновлением и самообретением для него стала двухлетняя поездка за границу.

В 1903–1905 годах молодой приват-доцент совершает длительную поездку во Францию и Германию для продолжения научных занятий и сбора материала для диссертации. Там, в Париже, осенью 1904 года он осознал себя анархистом – навсегда, до конца. Это откровение пришло к нему не «свыше», но «изнутри», внезапно и окончательно. По его признанию: «Анархизм, открывшийся для меня в Париже, был не только безупречным логически, законченным ответом на все мои вопросы социально-философского характера, но и моральной программой моей жизни. Анархизм для меня был музыкой мозга и сердца. В свете его разрешались все мои сомнения, ничто принципиальное в нем не рождало во мне возражений. Я чувствовал, что я родился анархистом – с отвращением и естественным протестом против всякого организованного насилия». Вот как искренно и поэтично он описал момент собственного обращения в анархизм (напоминающую знаменитую сцену в саду из «Исповеди» Августина с описанием его обращения в христианство):

«В одно из октябрьских воскресений (1904 г.), день свободный, по крайней мере от библиотек, я сидел в полном уединении в Люксембургском саду.

Был дивный золотой осенний день, был тихий час. Глухо доносился шум экипажей, автобусов. Крики смолкли, парижане отхлынули обедать. Лишь кое-где мелькали серсо и обручи детей.

Деревья шелестели, мягко журчали фонтаны труб, поливавшие газоны. Усталый, разнеженный солнцем, тишиной, я впал в полудремотное состояние. Я не думал, не глядел, не слушал. Не знаю, сколько времени продолжалось такое „сомнамбулическое“ состояние.

И вдруг… неожиданно, из каких-то неведомых глубин во мне родилась разом огромная, оформленная, просветляющая единая мысль. С необыкновенной отчетливостью, побеждающей убедительностью – во мне проснулось чувство нового для меня мироощущения.

Я дрожал, как струна. У меня не было с собой – ни карандаша, ни записной книжки. Не помню – как дошел я или добежал до своего отеля и буквально в лихорадке записал отдельными словами ход пришедших мыслей.

Со скамьи Люксембургского сада я встал просветленным, страстным, непримиримым анархистом, каким остаюсь и по сию пору».

Анархизм стал для Борового не просто социальным учением или «идеологией партии», но осознанным исповеданием личного мировоззрения. Анархизм разом открылся ему, как осознание глубины своего собственного «Я». Придя к нему совершенно самостоятельно и в зрелом возрасте, без влияния внешних факторов и посторонних лиц, Алексей Боровой долгое время был идейно-психологически дистанцирован от массового анархического движения (на преодоление этой дистанции ушло целое десятилетие) и оказался в состоянии действовать в одиночку, как теоретик и пропагандист анархизма, самостоятельно генерируя идеи и смыслы, сохраняя самобытность и верность себе даже в безнадежных ситуациях. И позднее, когда многие признанные и испытанные вожди анархизма в ситуации безнадежного разгрома движения и торжества большевистского тоталитаризма покинули ряды анархистов, с прагматичным малодушием перейдя на сторону победителей (а таких было, увы, слишком много: Новомирский, Сандомирский, Аршинов, Федоров-Забрежнев, Гроссман-Рощин), Боровой до конца сохранял свои анархические убеждения и отстаивал их перед лицом торжествующего врага. По словам его товарища и ученика, Н.Г. Булычева: «Принявший анархизм как мировоззрение, как веру, слишком личную и интимную, Боровой был, естественно, обречен идти по творческому пути без соратников и адептов», причем «вопросы анархической тактики и (…) самая „политика“ анархизма меньше интересуют Борового, чем самая философская сущность этого мировоззрения».

Вернувшись в Россию в 1905 году, в разгар революции, Боровой быстро стал широко известен. Профессора называли его «любимцем факультета» (однако кадетское большинство в университете не позволило ему защитить докторскую диссертацию из-за его радикализма и нонконформизма), а отчет Охранного отделения именовал его «любимцем московского студенчества». Публичные лекции Борового «Общественные идеалы современного человечества. Либерализм. Социализм. Анархизм» и «Революционное миросозерцание» (изданные отдельными брошюрами) пользовались огромным успехом, став первым легальным возвещением анархического мировоззрения в России и обозначив начало нового важного этапа развития либертарной мысли, далеко уходящей вперед – к трагическим реалиям ХХ века – от господствовавшего ранее безраздельно кропоткинианства.

Боровой много выступал, преподавал, возглавил анархическое книгоиздательство «Логос», участвовал в известном журнале «Перевал» и во многих общественных организациях и просветительских инициативах (неизменно собирая многотысячные аудитории как великолепный оратор), опубликовал (в двух томах) фундаментальное диссертационное исследование «История личной свободы во Франции», блестящий «Популярный курс политической экономии», сотни статей, переводов, рецензий. По его инициативе в России были изданы работы анархистов Э. Реклю, Ж. Грава, Э. Малатесты и других.

В числе его знакомых и друзей – добрая половина деятелей Серебряного века. Вот лишь некоторые имена: философы – И.А. Ильин, Г.Г. Шпет, Б.П. Вышеславцев, П.Б. Струве (на чьей племяннице Боровой был женат вторым браком), Е.Н. Трубецкой, П.И. Новгородцев, поэты и писатели – М.А. Волошин, А. Белый, К.Д. Бальмонт, В.В. Маяковский (рисовавший его портреты), А.Н. Толстой (упоминающий Борового в «Хождении по мукам»), юристы, экономисты и историки – Ф.Н. Плевако, А.И. Чупров, В.О. Ключевский, Б.А. Кистяковский, М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев, А.К. Дживелегов, театральные и музыкальные деятели – А.Н. Скрябин, М.Н. Ермолова, С.И. Танеев, художники и скульпторы – С.Т. Коненков, И.Э. Грабарь, С.В. Герасимов, революционеры – В.Н. Фигнер, П.А. Кропоткин, В.А. Поссе, Н.И. Махно, В.Л. Бурцев, Э. Гольдман. Во время своих поездок за границу (в 1903–1905 и 1911–1913 годах) Алексей Боровой в Париже посетил лекцию А. Бергсона, общался с лидером социалистов и крупным историком Французской революции Ж. Жоресом, с ведущими теоретиками синдикализма Ж. Сорелем и Ю. Лагарделем и с видным историком Французской революции А. Оларом, а в Вене – с З. Фрейдом. Он был знаком и вел переписку со знаменитым социологом, исследователем политических партий Р. Михельсом. Вера Фигнер назвала его «оратором, милостью Божьей», Нестор Махно (вообще-то недолюбливавший городских анархистов-интеллигентов) оставил о нем восторженный отзыв в своих воспоминаниях, а легендарная американская анархистка и феминистка Эмма Гольдман в мемуарах восхищалась его «бриллиантовым разумом и грациозной личностью». Весьма высоко и восхищенно о нем отзывались в своих воспоминаниях и люди совершенно иного склада и круга – скептически относящиеся к анархизму и революции и близко знавшие Борового по совместной работе журналисты и писатели Дон-Аминадо (А.П. Шполянский) и А. Ветлугин (В.И. Рындзюн).

«Белая ворона»: дворянин, ушедший в революцию; меломан, любитель поэзии, участник музыкальных, философских и литературных кружков; боец, но не «партийный» фанатик; индивидуалист и, одновременно, социалист; ученый, но противник сциентизма и «цеховой учености»; поэт-мыслитель, Алексей Алексеевич Боровой всем интересовался и многим увлекался, жил «во все стороны», участвовал во многих начинаниях, дружил со многими людьми (ему были важны в человеке не столько «измы», сколько мироощущение), всегда оставаясь самим собой (в философии, в науке, в общественной деятельности), не растворяясь до конца ни в чем и выражая себя во всем. Он стремился к синтезу различных идейных подходов и сторон жизни, к творческому самопроявлению, был открыт миру и обостренно ощущал уникальность собственной и иных личностей.

* * *

Одна из первых и наиболее важных работ Борового носит характерное название «Революционное миросозерцание». Впервые она вышла в Москве в 1907 году в издательстве «Логос». Последовав за первым программным выступлением молодого анархиста «Общественные идеалы современного человечества. Либерализм. Социализм. Анархизм», это произведение тоже родилось из публичной лекции, имевшей огромный общественный резонанс, и не только ознаменовало его революционное полуницшеанское кредо, но и существенно повлияло на всю судьбу Алексея Алексеевича. Следствиями его стали разрыв талантливого мыслителя с либеральной университетской средой, травля в печати, срыв защиты диссертации, уголовное преследование и бегство за границу.

Еще весной 1906 года А.А. Боровой, находясь под сильнейшим впечатлением как от Декабрьского вооруженного восстания в Москве, так и от его осуждения в либеральной печати (прежде всего в «Полярной звезде» П.Б. Струве), пишет статью в защиту Московского восстания и через свою вторую жену Эмилию Васильевну (племянницу П.Б. Струве) посылает ее в «Полярную звезду». Он так описывает это в воспоминаниях: «Восстание было только что потоплено в крови, еще фонари стояли погнутые, как надломленные стебли, Пресня лежала в развалинах, крещенские выстрелы с Тайнинской башни еще будили тревогу в трепетных сердцах москвичей, а либеральные публицисты всех мастей уже открыли суд и расправу над бесчинствами Московской недели.

„Полярная звезда“, руководимая П.Б. Струве, умным, блестящим, но до наивности отвлеченным и близоруким публицистом, стала цитаделью победоносных вылазок прогрессивной буржуазии против „безумия“. Здесь были аванпосты либерального радикализма, здесь писалась политграмота конституционного демократа, его – философия, этика, социология.

Еще неостывший от восстания, я написал небольшую статью с пламенной защитой его и резкой критикой позиций либералов и направил ее в „Полярную звезду“. Это не было мальчишеством, так как „Полярная звезда“ приглашала высказываться на ее страницах по поводу недавних событий всех, независимо от направлений, но, разумеется, мое направление было все же чрезмерным для „Звезды“ и статья принята не была. П.Б. Струве, с которым я тогда знаком не был, не преминул отпустить по моему адресу едкое замечание: „Можно было бы с бо́льшим искусством защищать революцию“.

Эта статья позже частично вошла в мою публичную лекцию „Нравственность и целесообразность в политике“ и впоследствии была напечатана в качестве самостоятельной главы в моем социально-психологическом этюде „Революционное миросозерцание“».

Статья, обозначившая начало ожесточенной борьбы Борового против либералов, разумеется, не была опубликована в главном рупоре российского либерализма. Она стала основой второй публичной лекции А.А. Борового (после «Общественных идеалов современного человечества») под названием «Нравственность и целесообразность в политике», прочитанной в декабре 1906 года, в аудитории Исторического музея Москвы (как и первая) и затем дважды им повторенной. В мемуарах Борового читаем: «В огромной аудитории я прочел мою вторую публичную лекцию – „Нравственные основы революционного миросозерцания“, напечатанную вскоре под названием „Революционное миросозерцание“ („Логос“, 1907). Вторая часть, где я открыто, с большой силой пел хвалу только что задавленному „вооруженному восстанию“, приводила молодежь в экстаз. Лекцию я повторил три раза. Она стала моим официальным разрывом с кадетами – тогдашними хозяевами университета. Разумеется, они не могли мне простить ни моих нападений на их беспринципность и оппортунизм, ни моих успехов. Именно после этой лекции в университете я всегда был окружен враждебной мне атмосферой. Это натянутое положение кончилось открытым скандалом и гибелью моей академической карьеры. (…) Все эти лекции [ «Общественные идеалы», «Революционный синдикализм» и «Нравственность и целесообразность в политике». – П. Р.] я читал в пользу – с. д. и с. р.».

Первая треть лекции под названием «Этическая ценность революционного миросозерцания» была опубликована в первом номере «журнала свободной мысли» «Перевал» (ноябрь 1906 г., с. 8–33), ведущим сотрудником которого был Боровой. Этот журнал соединил в разгар революции ведущие силы русского символизма (осуществлявшего эстетическую революцию в культуре) и радикальных анархистов и либертарных социалистов, стремившихся к социальной революции и всеобъемлющему освобождению личности. В этом журнале тексты Борового соседствовали с революционными статьями Андрея Белого, анархическими философскими статьями поэта-символиста Минского или восторженной статьей Блока о Бакунине. В том же «Перевале» (№ 6, апрель 1907 г., с. 58–59) была опубликована восторженная рецензия Taciturno (псевдоним товарища Борового А.И. Бачинского) на книгу «Революционное миросозерцание», опубликованную в книгоиздательстве «Логос». Алексей Алексеевич писал в мемуарах: «Выход первого номера „Перевала“ был отмечен большими статьями даже в изданиях, не грешивших по отношению к Грифу излишней благосклонностью. Социально-философская сторона журнала была представлена тремя статьями: Н. Минского, А.И. Бачинского и моей. (…) Моя статья была первой частью моей публичной лекции – „Нравственность и целесообразность в политике“ и была посвящена дифирамбической оценке революционной этики Ницше».

А вскоре по материалам лекции была издана отдельная книга в анархическом издательстве «Логос», руководимом Боровым. Как он отмечал в мемуарах: «Эта книжечка была фатальной для издательства. Вскоре она была конфискована, а с усилением реакции, все правление издательства было привлечено к ответственности за напечатание и распространение моей книги. Издательство, впрочем, еще до привлечения его к суду, приостановило свою деятельность за исчерпанием ресурсов, хотя анархические издания в 1906–1907 гг. шли хорошо, завали у издательства не было».

Эта книга и другие отважные выступления дерзкого анархиста быстро спровоцировали репрессии со стороны властей и атаки со стороны благонамеренных кругов. В мемуарах Алексей Алексеевич писал об этом: «Смелость выступлений, своеобразие политического мировоззрения, исключительная переполненность аудитории, от месяца к месяцу возраставшая популярность не могли не обратить на меня внимания правительства.

Еще ранее на меня точили зубы добровольные и принципиальные охранники. „Московские ведомости“ и некоторые другие, более эфемерные реакционные издания систематически травили меня, особенно после появления моего „Революционного миросозерцания“ с защитой вооруженного восстания. Крупный медиевист профессор Визигин в „Новом времени“ писал, что бесполезно говорить о замирении университетов и прекращении студенческих беспорядков, пока в университетах читают лекции „приват-доценты Боровые“. Один из реакционных публицистов посвятил разбору моей книги статью под заглавием – „Бесы наших дней“.

Начались обыски и аресты. Их было несколько по разным поводам, но заключения были краткосрочными и не превышали нескольких дней. Потом пошли сокращения. Последовательно изгнали меня из всех учебных заведений, где я преподавал. Моя эмиграция была финалом этой серии политических уколов».

Описывая в мемуарах свой первый арест и пребывание в Сущевской части летом 1907 года, Алексей Боровой, между прочим, отмечал: «… через час явился околоточный и меня повели в другую камеру. Она была на трех и два постояльца уже там были. Это были милейшие люди, с которыми я встречался и потом, хотя мельком и случайно: Александр Устинович Зеленко и Станислав Теофилович Шацкий. (…) Шацкий – педагог, толстовец, связан был тогда с Зеленкой общей работой и сел с ним по одному делу. Он только что вернулся из Ясной Поляны, с увлечением говорил о Толстом, передал мне, между прочим, что он читает мое „Революционное миросозерцание“. Шацкий после Октября вступил в Компартию и умер в 1934 г. директором Московской консерватории».

А рассказывая в замечательных неизданных мемуарах о кадете и профессоре юридического факультета Московского Университета В.М. Хвостове, А.А. Боровой особо отмечает следующее: «Человек самолюбивый, железной воли, деспотический – он не переваривал в „молодежи“ самостоятельности, ко мне относился с совершенной нетерпимостью. На факультете это был мой главный враг. „Революционное миросозерцание Борового – пощечина нам, а мы благодушествуем“, – сказал он однажды».