Kitabı oku: «Отчего мы, русские, такие?», sayfa 8
С.: – До большевистского переворота среди молодых выходцев из буржуазной среды встречались принципиальные борцы за всеобщее равенство, которые отказывались от родительских благ. Нынче таких не видно. И принципиальную бригаду строителей, которая отказалась от премии, можно увидеть только в фильме «Премия» по пьесе А. Гельмана.
Р.: – Значит, нужно менять систему ценностей всего народа. У нас нет опыта построения справедливого общества, мы всегда делились на эксплуатирующих и эксплуатируемых. Главная наша отсталость от Европы состоит не в количестве и качестве выпускаемых лимузинов, пылесосов и гаджетов, а в атавизме наших побуждений, в примитивных позывах тянуть всё к себе, элементарная жадность избалованных детей. Все прочие наши беды – следствия такой психологической недостаточности. А. Горянин в книге «Россия. История успеха» приводит вывод одного масштабного социологического исследования: «В современной России реформаторский потенциал общества значительно превышает реформаторский потенциал элит… Модернизация блокируется не менталитетом населения, а российской элитой, не готовой и не способной управлять свободными людьми».
С.: – Расслоение в царской России отличалось от нынешнего тем, что тогда привилегированность передавалась по наследству, путь наверх не надо было остервенело «прогрызать» зубами. Приоритетное значение для положения в обществе имело происхождение человека: из дворян, из купечества, из священнослужителей, из ремесленников и т.д. Так что, возможно, было лучше, когда княжеские и графские титулы наследовались.
Р.: – Частная собственность превращает классовое общество в сословное, поскольку сын заместителя премьер-министра наследует не только материальные блага отца, но и его социальное привилегированное положение, и правовые рамки для него совсем другие, чем для сына парикмахера.
С.: – Вот сословный эгоизм и взбурлил с новой силой в конце ХХ века. В обществе после 90-х годов формировалось стремление не справедливый мир установить для всех сограждан, а выбиться из «побеждённого» народа наверх в «касту победителей», быть не «холопом», а хотя бы «приказчиком», если не получилось подняться в «барское» сословие. То есть стать ничем не ограничиваемым чиновником, собирать, с кого можно, «дань» и жить припеваючи и «припиваючи».
Р.: – В периоды, когда общество переживает кризис, в стране дела идут не лучшим образом, для претендующих на привилегированное положение людей становится не то что престижным, а остро необходимым войти в престижную корпорацию, принадлежать к какой-то касте, к творческой элите, к классу богатых «эксплуататоров», знатных персон, «звёзд» массовой культуры или хотя бы быть у этого класса в услужении. Не случайно в постсоветской России снова всплыло высокомерное словечко «быдло», оказаться среди которого для этих людей стало верхом унижения. Многие за престижное место под солнцем, за возвышение над массой сами готовы заплатить и деньгами, и «натурой».
С.: – Как выразился кто-то, у нас понты дороже денег.
Р.: – То есть социально-психологические мотивы оказались даже впереди экономических. Такая «кастовость» задавила классический капитализм с его конкуренцией, побуждая банкиров, владельцев авиакомпаний, нефтяных и прочих компаний не конкурировать друг с другом, а сговариваться и совместно повышать тарифы, расценки, цены на свои ресурсы, товары и услуги. Таким образом, они вместе противостоят населению России. Рядовой житель сталкивается с огромными, никем не сдерживаемыми, поборами госмонополий, жилищно-коммунального хозяйства, но он не в состоянии провести в свою квартиру другой водопровод, поехать по параллельной железной дороге. Усилия нынешней антимонопольной службы слабы, фактически не видны ввиду отсутствия у неё действенных рычагов. В какой-то мере это – наследие советского прошлого, которое отучало производителей и их начальников прилагать усилия для повышения качества, конкурентоспособности своего продукта, поскольку конкуренции не было.
С.: – Значит,
герб с двумя головами символизирует раздвоение народа не только
по направлениям «восток – запад», но и по вертикали.
А дружба народов, входивших в СССР, которую воплощал советский герб, кончилась. Вот так нами символы управляют!
Р.: – Цивилизованным странам больше свойственно разделение между группами общества «по горизонтали»: скажем, мы – «синие», вы – «фиолетовые», они – «бежевые». У нас же сравнения идут главным образом «по вертикали»: «мы – лучше, выше вас», «они – ниже нас». Когда в демократическом обществе встречаются два человека, то каждого из них интересуют качественные характеристики друг друга: какие у кого интересы, взгляды, жизненная позиция, цели и т.д. В тоталитарном же каждый мысленно задаётся вопросом: собеседник выше меня или ниже? Речь не только о должностном положении человека, но и о его весе в обществе. Умный человек или глупый, добрый или злой, порядочный или плутоватый, способный или бездарь? – эти вопросы часто отходят на второй и третий планы. Причём это характерно для мужчин и женщин. Мы норовим любые «горизонтальные» различия людей – их национальность, мировоззрение, вероисповедание, особенности характера, привычки, профессию – перевернуть в вертикальное положение. Характерно, что в нашей стране особенно часто употребляют слова с корнями «верх» и «низ», например, «указание сверху», «инициатива снизу» и т.д. За определениями должностей как «высокая» и «низкая» тоже кроется наша «вертикальная» психология. Премьер-министр в Европе – просто работник с большим объёмом ответственности, но эта должность не присваивает её обладателю какой-то высший титул.
С.: – Лидеры российской оппозиции отчуждены от народа не меньше, чем власть. Став людьми публичными, они уже позиционируют себя ближе к властной группировке, чем к населению, ощущают себя «белой костью». Окажись они вдруг у власти, велика вероятность, что поведут себя точно так же, как нынешняя так называемая элита.
Р.: – Граница между «элитой» и «населением», или эксплуататорами и эксплуатируемыми, проходит совсем не там, где раньше. Рабочий класс резко уменьшился и стал тонкой прослойкой. Крестьянство тоже нельзя считать чётко выделяющимся классом. Интеллигенции с присущей ей традиционной ролью, как многие сейчас полагают, уже не существует. Теперь в высшую касту входит не партийная номенклатура, а чиновничья бюрократия, а также олигархическая верхушка с околоолигархической тусовкой.
С.: – Но люди, оказавшиеся у власти и старающиеся обособиться от своего народа, – вовсе не элита нации. Н. Козин в книге «Постижение России» возмущается, что после августа 1991 года в России вырвалась наверх группа людей, «никого и ничего не представляющих, кроме собственных претензий на власть. Они в ряде случаев открыто связывают себя, свои интересы и даже политическую судьбу не с собственной нацией, а с той престижной международной средой, куда они стремятся. На одном из самых ответственных периодов своей истории ХХ столетия Россия оказалась не способной предложить лидера общенационального масштаба», – считает Козин. Он пишет о том, что в советские годы «сформировался слой властной номенклатуры, для которой главным принципом стало отсутствие всяких принципов в отношении к собственной стране и нации». Если и сейчас у власти – не элита в истинном смысле этого слова, а по-прежнему номенклатура, то наивно ожидать, что она честно будет стараться улучшить наше житьё-бытьё.
Р.: – И всё-таки неверно считать, что людей элитарного склада в подлинном понимании вообще нет в России. Настоящая элита непременно пробьётся, как трава через асфальт. Элита – от французского «elite» – избранные, лучшие. Принадлежность к элите определяет прежде всего критерий нравственности. То есть входящие в неё люди, как справедливо считает доктор философских наук Е. Андрющенко, задают духовные ориентиры и эталоны деятельности, способствующие порядку, согласию, украшению жизни, прогрессу в обществе. Д. Лихачёв, А. Сахаров, А. Приставкин, Г. Жжёнов и много других достойных людей – разве не элита? А они жили и работали в гораздо более тяжких условиях, некоторые были в заключении. А можно ли сказать, что сейчас элита лучше или хуже, чем в 1915 году или в 1965-м? Сто лет назад элиту вместе с царём тоже честили и похлеще, чем сейчас.
С.: – Но наши сограждане хотят иметь настоящую элиту, состоящую из добросовестных деятелей. Видимо, они таких в предлагаемых выдвиженцах не видят, а гламурная элита для телевизора, как выразилась социолог О. Крыштановская, их не устраивает. При этом нынешняя российская псевдоэлита успешно и исправно выдавливает из своих рядов случайно «затесавшихся» достойных граждан.
Р.: – Многие уважаемые представители нации сами не идут в политику, на руководящие должности. Власти сильно себя скомпрометировали в России в ХХ веке, и поэтому принципиальные, искренне беспокоящиеся за судьбу России люди, не карьеристы стесняются оказаться рядом с правительством. И ещё порядочные граждане разобщены. Главная задача нации – истинным радетелям объединить усилия за положение в стране. И терпеливо, настойчиво «цивилизовывать» наш народ, во многом проблемный, своенравный, многоликий.
С.: – Нынче в так называемую элиту сплошь и рядом попадают бойкие выходцы из рядовых жителей России, некоторые – благодаря своей изворотливости, наглости, внешним свойствам. Именно эта категория людей, попавших «из грязи в князи», особенно высокомерна, заносчива по отношению к «простым» гражданам и падка до роскоши, всеми силами стараясь выглядеть и вести себя так, какими, по их представлению, должны быть господа из высшего общества. Уж раз не суждено быть элитой, то хотя бы казаться таковою. В водоохранной зоне подмосковных водохранилищ, из которых многомиллионный город пьёт воду, варварски вырубали лес и строили коттеджи. В управлении лесопарка говорили: «Там слишком высокие персоны, чтобы мы могли этому противостоять». Самые «высокие персоны» строят себе дворцы в заповедниках, естественно, уничтожая часть реликтовых деревьев.
Пока существует «каста неприкасаемых»,
Россия вряд ли добьётся успехов.
Р.: – А почему надо воздвигать свой коттедж непременно в водоохранной зоне или в заповеднике? Дело не только в природной привлекательности этих зон. И убийство редких животных из «Красной книги» вроде сайгаков не удаётся пресечь также не только из-за непобедимого охотничьего азарта «высоких персон». Дело ещё в том, что им обязательно нужно оказаться вне законов и правил, которые они устанавливают для населения. Причина – потребность во что бы то ни стало откреститься от простонародья, доказать себе и другим свою принадлежность к особой касте, даже к другому народу. И невдомёк им, что они этим демонстрируют миру свои изъяны. Так ведут себя неуверенные в своей значимости индивидуумы с изрядным дефицитом чувства собственного достоинства.
С.: – Поговорка «из грязи – в князи», наверное, сугубо наша, национальная. Говоря так, подразумевают людей, которые, запрыгнув из простонародья на какой-нибудь высокий чиновничий пост, отличаются особой кичливостью по отношению к представителям того слоя, из которого они вышли. Чем глубже сидел «в грязи» такой себялюбец и чем выше он запрыгнул «в князи», тем энергичнее стремится изолироваться от «черни». Стоит кому-то стать начальником, как сразу возникает культ его личности. Чем выше должность, тем быстрее он возникает. Руководящая должность у нас приобрела культовое, прямо-таки магическое значение, как нигде, наверное, в мире.
Р.: – Это – культ не личности, а руководящей должности. Мы оказались заложниками представления, что удачливая жизнь непременно подразумевает обладание высокодоходным бизнесом, обретение модной профессии или занятие руководящей должности. Что делает человек в этой привлекательной профессии или восседая в вожделенном чиновничьем кресле, каков результат сего «восседания» – это уже стало делом десятым. Из-за огромного психологического расслоения у нас плохо работают так называемые социальные лифты, слаб обмен кадрами между группами населения. Если человек попал в бюрократическую обойму определённого уровня, то как бы он ни проявил себя, он уже остаётся в этой обойме, перемещаясь из кабинета в кабинет «по горизонтали». И наоборот, много способных и добросовестных работников остаются на рядовых должностях.
С.: – В первые годы нынешнего века советский номенклатурный характер назначения на руководящие должности даже укрепился, а вместе с ним подскочила и коррупция. Именно российскому обществу, и без того склонному к «вертикальному» размежеванию, всякие «вертикали» противопоказаны, смещают нас снова в сторону тоталитаризма. Мы и так привыкли в первую очередь учитывать не «что говорит» тот или иной человек, а «кто говорит»: отец или сын, начальник, подчинённый или ещё более высокий начальник. На этот счёт мы придумали кодекс россиянина из двух пунктов: 1-й – начальник всегда прав, 2-й – если начальник не прав, смотри пункт 1-й. Ну что скрывать, любят у нас на Руси играть в начальство! Есть хорошая фраза: «рождённый ползать летать не может, но может заползти так высоко, что рождённый летать будет перед ним ползать». А как иной раз важничают какие-нибудь уборщицы или вахтёрши в солидных учреждениях, например, в министерствах! Ну прямо-таки главнее самого министра!
Р.: – Не все уборщицы ведут себя так. Важничающая за счёт учреждения техническая сотрудница неосознанно старается поднять свой личный статус.
С.: – Так называемые официальные лица и менеджеры даже автомобили, на которых они приезжают в свои офисы, должны иметь не ниже моделей, принятых в их кругу. Приедет служащий не на той машине, ему начальник может сказать: «Раз не соответствуешь должности, мы тебя понизим». Наши новоиспечённые вельможи готовы часами томиться в пробках, но в общественный транспорт для простонародья сесть им, как говорит молодёжь, «западлó». В западных странах, например в Дании, министры и мэры ездят на работу на велосипедах. Можно ли себе представить, чтобы у нас начальник какой-нибудь захудалой конторы прикатил на работу на двух колёсах? Почему в Москве и в областных центрах фактически нет велодорожек – в отличие от многих столиц и городов Европы? Не потому, что условия в наших городах не позволяют. И деньги на это нужны мизерные. Потому что сами наши чиновники ни за что на велосипед не сядут, а эгоизм и самомнение не дают подумать о гражданах, не относящихся к VIP-персонам.
Р.: – Срезанию экстремумов в социальной иерархии горожан способствует устройство на основных городских магистралях выделенных полос для общественного транспорта: автобусы и троллейбусы играют демократизирующую роль. Но это – только один из аспектов демократизации общества.
С.: – В Европе обладатели самых высоких должностей не стесняются не только ездить на велосипеде, но и участвовать самым непосредственным образом в праздниках, карнавалах, шутливых соревнованиях. А наши многие местные начальники в лучшем случае прочитают по бумажке какое-нибудь приветствие с высокой трибуны, чтобы обязательно быть над народом.
Р.: – Наши чиновники нагружены унаследованным из прошлого советским официозом. До 1917 года в русских селениях жили намного веселее, устраивали всевозможные игры и развлечения. А. Горянин в книге «Мифы о России и дух нации» рассказывает, что в старину массовые развлечения были очень любимы нашими предками. Например, в Пскове весь город, мужчины и женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрища. Мы за годы советской власти отвыкли от карнавалов, всевозможных фестивалей, шествий, массовых весёлых праздников. Непринуждённое веселье заменилось в основном добровольно-принудительными празднествами, идеологически направленными мероприятиями с изрядным включением бюрократического официоза. Однако прежние традиции и увлечения в России постепенно возвращаются.
С.: – Мы очень болезненно блюдём свой статус. Начиная с Петра I, всё время будто стремимся прыгнуть выше головы в нашем рвении, вознестись над страной, над соотечественниками, над могилами предков, над окружающими, причём, сами того не сознавая, это делают почти все: от охранников до академиков и министров.
«Ты меня уважаешь?» – типично русский вопрос,
который у пьяного на языке, а у трезвого на уме.
Стремление вырваться в высшие слои общества присутствует у всех народов, соревнование в успешности – извечная цель человека. Но у нас оно приняло гипертрофированные, даже уродливые формы, нередко переходя в криминал и садизм. Взять так называемую дедовщину, причём не только в армии, но и в училищах, в школах, в детских домах, даже в детских садах. Это стало прямо-таки навязчивой всепоглощающей целью: не подниматься самому, а пригибать сверстников, однополчан, соучеников.
Р.: – Надменны и заносчивы, как правило, люди с какими-то психологическими изъянами, с заниженной самооценкой, не очень уверенные в своих достоинствах и в своих силах, чувствующие свою незначительность. На самом деле путь наверх, к высокой самооценке лежит не через унижение других, а наоборот, через возвышение их. Истинно большой человек подтягивает других комплиментами, подбадриванием, добрым словом, находит в людях положительные качества и предпосылки к успехам.
С.: – Выходит дело, чем меньше человек «комплексует», тем меньше он нуждается в возвышении над кем-либо, над народом вообще, тем крепче связи между разными группами общества, оно более дееспособно. И наоборот, чем больше в обществе социально-психологическое расслоение, тем уязвимее связи, тем хуже в стране обстоят дела, что в конечном счёте влияет на самоощущение людей. Налицо порочный круг!
Р.: – Когда в стране существует свободное предпринимательство, люди выдвигаются «наверх», прежде всего, благодаря своим деловым качествам. Но если в главной сфере человеческой деятельности власти ставят ограничители, как было в советское время и сохраняется в какой-то степени сейчас, то экономическую конкуренцию заменяет психологическая, ибо никакая революция не может уничтожить стремление индивидуума подняться наверх по социальной лестнице. Естественно, что состязание бумажников и денежных мешков в Союзе сместилось в сторону борьбы характеров, амбиций, нервов.
С.: – К нынешним временам у нас к тому же сложился колоссальный разрыв в уровне и образе жизни между крупными мегаполисами и тысячами малых городов, посёлков, сёл и деревень. «Мы легко найдём в России места, где ещё не наступил 1991 год, где ещё живут при социализме, – отмечают Л. Блехер и Г. Любарский в книге «Главный русский спор». – Если поискать, можно найти и такие места, где ещё не было 1917 года, где живут, по сути, в царской России. Гораздо реже встречаются, но есть люди, для которых ещё не произошла христианизация Руси. И все они живут в XXI веке». Особенно оторвалась от всей России Москва. Ну, ещё С.-Петербург. Провинциальная Россия, особенно в малых городах и сёлах, медленно, но верно вымирает. А провинцией у нас считаются даже крупные областные центры. Львиная доля налогов уходит в столицу, и даже в областных центрах дорогу, бывает, отремонтировать не на что. В центре, видимо, рассуждают так: чем на местах разворуют, лучше мы сами присвоим. В Москве сконцентрировались почти все олигархи. Столица и ещё несколько крупных городов утопают в деньгах от продажи сырья, строят небоскрёбы, просаживают миллионы в ресторанах и ночных клубах. Москва оказывает развращающее воздействие на русский народ. Немудрено, что у москвичей и провинциалов установилась взаимная нелюбовь, а то и неприязнь. Москвичи относятся к провинциалам более высокомерно, чем жители столиц других стран к своим провинциалам. Даже когда В. Шукшин был на пике славы, можно было от снобов услышать: «Кажется, что от него пахнет коровником».
Р.: – Но коренные ли москвичи этим грешат? В столице их остались жалкие несколько процентов, а в основном её заполонили пробивные приезжие из всех краёв и областей бывшего Союза. Может быть, вчерашние жители тех самых провинциальных городов и сёл и задирают носы перед своими бывшими земляками с целью как можно больше вознестись над ними? А жители регионов, когда ругают москвичей, выплёскивают своё негодование чаще на своих же бывших земляков.
С.: – Ругая москвичей, они имеют в виду нынешнее население Москвы. Верно, в наших столицах помимо способных и энергичных людей собирается много ушлых, амбициозных, порой не вполне чистоплотных в выборе средств приезжих со всей России. Средний заработок в Москве намного выше, чем в целом по стране. Вот и появляются в регионах сепаратистские настроения. А первопричина таких настроений – поведение столичных чиновников.
Р.: – Тем не менее в эту якобы ненавистную Москву продолжают стремиться со всей России, особенно те, кто хочет поднять свой личностный статус, несмотря на то, что в Москве жизнь дороже, чем в регионах. После окончания ВУЗа четверо из пяти не хотят возвращаться в свои регионы. Вот столичный мегаполис и распух до невероятных размеров. В Питер едут тоже. А наоборот – единичные случаи. Россиянам свойственна малая мобильность граждан, но и та однонаправленная – в города, и чем больше город, тем сильнее он притягивает людей. По «горизонтали» переездов мало. Помимо прочего, сказывается то, что в Москве новый человек не выделяется, а в небольших городах и сёлах приезжий долго чувствует себя чужаком.
С.: – Хуже, что со столицы берут пример центры регионов и районов, вытягивая все соки из своих территорий, поэтому чем дальше от административных центров, тем больше – разруха, запустение, одичание народа или вовсе безлюдье.
Р.: – В том, что столица стремится распоряжаться как можно бóльшим бюджетом, проявляется наш консерватизм. Борясь с анархией, центр следует привычкам в традициях «Домостроя». В прежние времена во многих семьях отец часто не доверял жене, детям, прислуге серьёзные покупки, считая, что они растранжирят деньги на всякую чепуху. Но он преследовал и свои цели: покупал себе роскошную повозку или пятого дорогого коня, а то и проигрывал семейное достояние в карты, в то время как дочь ходила в одном платье третий год. И получается: анархию-то проявляли не жена и дети, а сам папаша, он – главный «анархист», жил по принципу «что хочу, то и ворочу». Так у нас испокон веков уживаются анархизм и деспотизм, время от времени вспыхивают конфликты. Отрыв столицы от остальной России начался не сейчас, а в XVIII-XIX веках. Даже первопрестольная жила другой жизнью, чем С.-Петербург, приспосабливалась к правящему императору или к императрице лишь внешне, оставаясь сама собой и себе на уме.
С.: – Тем не менее уездные города, да и сёла с деревнями, до революции 1917 года жили себе и не тужили, развивали всякие мануфактуры, стекольные, кирпичные, пищевые и прочие производства, купцы строили каменные дома, возводили церкви, богатели, сёла были огромными, деревни были полны ребячьего крика. Большевики отрыв от России столицы, уже Москвы, не уменьшили, а даже увеличили. Жизнь в малых городах стала глохнуть. Неприязнь москвичей к приезжим усилилась в эпоху «колбасных» электричек и поездов, когда старым и новым обитателям Москвы казалось, что иногородние увозят последнюю колбасу, не осознавая, что жители Коломны, Ржева и Костромы тоже имеют право кушать этот «деликатес». Тогда и появилось расхожее словечко «понаехали». Под ним имели в виду также «лимитчиков» – строителей жилых домов, приехавших в столицу из разных областей.
Р.: – Урбанизация, массовое «огорожанивание» населения, начавшееся в ХХ веке и продолжающееся в XXI-м, когда поколения детей переезжают в города, а родители остаются в деревнях, весьма осложнило взаимоотношения между молодыми и пожилыми гражданами страны, принципиально изменило веками существовавшее положение, при котором дети, как правило, вырастали и старились там же, где жили родители. Для детей, оказавшихся в более цивилизованных условиях, чем родители, отцы и матери уже не являются таким же авторитетом, как в патриархальной семье. Тут не образование детей даже является решающим фактором, а само «огорожанивание». А в XXI веке возникает ещё больший разрыв между поколениями, когда в Европу уезжает деревенский молодой житель, минуя российский город, при этом влияние на него родителей фактически совсем прекращается. В результате в последнее столетие
самоощущение каждого нового поколения в социально-психологическом аспекте в России намного выше, чем предыдущего.
Это обстоятельство резко усиливает и без того большое «вертикальное» психологическое расслоение русского народа.
С.: – Высокомерное отношение горожан к селянам, то есть всё та же «вертикальная» психология, изрядно проявилось в советское время. Приезжали начальники и партийные функционеры из районных и областных центров, из столицы и начинали колхозников учить жить: чем им заниматься, что, где и когда сеять, сколько иметь коров, гусей и яблонь. А в общем горожане эксплуатировали селян, то есть своих кормильцев, превратив их фактически в крепостных.
Р.: – Это обстоятельство тоже сыграло свою роль в том, что деградировала социальная и экономическая жизнь села, что провинциальная сельская Россия обезлюдела. Народ из деревень побежал в прошлом веке с таким рвением не только от бездорожья, отсутствия вблизи универмагов, поликлиник и театров, но и в немалой степени от презрительного отношения к нему горожан, с особенной жестокостью проявившегося во время правления большевиков. Если бы не их варварское обхождение с крестьянами, если бы горожане относились к кормившим их селянам как к социально равным, какая-то жизнь, несомненно, продолжалась бы в русской деревне и сейчас.
С.: – Теперь многие молодые выходцы из села считают, что работать в поле или на ферме – значит, опуститься ниже плинтуса. Даже слова, обозначающие одну и ту же профессию, у нас и в Америке вызывают совершенно разные ассоциации и, соответственно, отношение к её обладателям. Американский ковбой в нашем представлении – рыцарь, смельчак, «мачо», объект восхищения девушек. А какой образ возникает у людей при произнесении слова «пастух»? И к фермеру США отношение у общества совсем иное, чем в России. А сам заокеанский фермер не гнушается работать наряду с наёмными работниками. Теперь понятно, почему в магазинах продаётся бельгийская картошка, аргентинские яблоки, венгерский горох. Даже грибами, исконно русским продуктом, нас почему-то кормят китайцы, а цветы поставляют из Голландии, а не из Ставрополья, находящегося намного южнее и ближе к российской столице. А в «Ашане» продаётся квашеная капуста «Деревенская», и уже закрадывается подозрение: не из сербской ли деревни привезена она? Сажать лук, выращивать хрюшек, делать утюги или пылесосы, менять водопроводные краны или укладывать асфальт на дорогах – это воспринимается как нечто позорное.
Р.: – Понятие о престижности профессии у нас в России возведено в абсолют. Профессии есть сверхпрестижные, есть престижные, есть массовые малопрестижные и, наконец, совсем непрестижные. Так появляются профессиональные сословия и соответствующее психологическое самоощущение.
С.: – Скрытая и явная безработица возросла неимоверно, и в то же время полно объявлений, начинающихся словом «требуются». Перестал быть престижным огромный набор профессий: учитель, врач, инженер и т.п. Даже журналист в постсоветской России серьёзно упал в глазах общественности.
Р.: – Мы склонны решать эту проблему только деньгами – поднимать зарплату, например, учителям. Впрочем, и в этом не очень преуспели. А важнее преодолевать чванливость граждан по отношению к одной из самых почётных профессий, поднимать престиж Учителя. Чему может научить учитель-маргинал, который попал в школу не по собственному желанию, а потому что не сумел устроиться в более престижных сферах, чувствует себя на обочине жизни и вдобавок ловит на себе высокомерные взгляды некоторых учеников – детей преуспевающих в материальном плане родителей? Сложился замкнутый круг: мы рвёмся из «черни» в «белые люди» для того, чтобы нас уважали. Но попав в привилегированные слои, надменны по отношению к тем, кто нас кормит, одевает, обогревает. Своим отношением к ним мы рубим сук, на котором сидим: вызываем у этих людей тоже желание подняться в профессиональном плане, а следовательно и по социальной лестнице, что обычно соответствует переходу из производителей материальных ценностей в их потребителей. В итоге получается, утрированно говоря, вот что: умрём, но морковь сажать не будем!
С.: – Жители некоторых городов возмущаются по поводу большого количества гастарбайтеров. Но если бы в нашем обществе было поменьше снобизма, не пришлось бы в таких количествах приглашать таджиков. Намечается тенденция, что скоро каменщиками, столярами, водопроводчиками, дорожными рабочими будут исключительно иммигранты и «понаехавшие», которые и нашим работодателям выгоднее. Как в ХХ веке в России почти исчезло крестьянство, так же в нынешнем столетии рискуем остаться без рабочего класса. Всё ругаем милицию-полицию, что там много хапуг, что у некоторых сотрудников приёмы обращения с гражданами подчас бандитские. Но не все ли мы с нашим снобизмом «опустили» профессию сотрудника милиции так, что туда уже не хочет идти ни заботливый добряк дядя Стёпа, ни благородный Знаменский, ни принципиальный Анискин, ни неистовый борец с ворами Жеглов? В армию стараются не попасть ребята из «порядочных» семей, помимо прочего, из-за нежелания резко понизить свой психологический статус, в результате там оказывается большинство недалёких элементов с люмпенской психологией.
Р.: – Когда наш гражданин попадает в западноевропейскую столицу, он удивляется тому, что на улицах идут похожие друг на друга люди, одетые одинаково, так что не отличишь доктора наук от слесаря, а консьержку от начальницы фирмы, и все вроде бы с умными лицами. Но потом становится ясно, что внешне похожими их делает самоуважение. Они не одеждой и позой отличаются, а разные внутренне, у них различие личностное, а не показное. Они не на словах и не в жестах независимы, а в ощущениях, в подсознании. Даже в Эстонии в советское время трубочист или сантехник весьма отличался от нашего «дяди Васи». Он выглядел, как кандидат наук, и держался с чувством собственного достоинства.
С.: – А нам мешает так же держаться в качестве сантехника не столько низкая самооценка, сколько отношение окружающих. Нам стыдно перед знакомыми «опуститься» до такой работы: мол, совсем в человека «третьего сорта» превратился. Мы опасаемся, что окружающие будут себя держать с нами на психологической дистанции, обращаться с чувством своего превосходства. При нынешнем снобизме у нас может всё остановиться, поскольку в непрестижных профессиях не будут появляться мастера своего дела.
