Kitabı oku: «Учебка-2, или Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся!», sayfa 2
– А что отвечает крановщик? – не унимаются дотошные супостаты.
– А крановщик отвечает, что он уже неоднократно вступал в подобную связь с прорабом, подъемным краном, железобетонными плитами и т. п. и поэтому прораб может идти куда подальше, – снова выходит из положения переводчик, окончательно ставя иностранцев в тупик».
Ругательство вылетело у меня неожиданно, и я, надеясь все-таки, что мать не заметила, быстро что-то затараторил, но увидел, как она помрачнела. У матери было смутное дворянское происхождение, и, хотя и прожив нелегкую трудовую жизнь, она так и не научилась выражаться. За 23 прожитых года я ни разу не слышал от родителей не то что матерного слова, а даже самых простых, которыми пользуются обитатели детских садов. И она искренне верила, что, унаследовав эти качества, я не владею подобным лексиконом. Хотя лексику эту мне пришлось освоить где-то в середине средней школы, так как концентрация дворянской крови в моем организме, видимо, была уже не столь существенна.
– Ты думаешь, мы не заметили? – огорченно спросила мать, а я виновато потупился – слово не воробей.
Гляжу на часы, скоро смена. Убедившись, что все спокойно, быстро вытаскиваю «калаш» из-под плаща. Поднырнув под ограждением, не торопясь иду вдоль колючки ко входу на пост. Отец фотографирует меня во время несения службы на секретном объекте. Вернувшись со смены, бросаю автомат в пирамиду и спокойно покидаю территорию части, возвращаясь на прежнее место. На всякий случай предупреждаю начкара, где меня искать. До следующей смены четыре часа, времени вагон и можно спокойно расслабиться.
Меня сменил Саня Молодцов, но что-то его не видно, похоже, отбился на вышке. Через час, прихватив фотоаппарат, пролезаю под проволокой и действительно нахожу его там. Вышка уже обросла элементами комфорта, кто-то приволок туда матрац. Делаем несколько снимков, родители собираются уезжать, надо добить пленку и отправить ее домой. Они идут в обход на КПП, а я рву в караулку. Уже иду вдоль ограждения, когда оттуда выходит майор Немальцев – начальник штаба второго дивизиона. Он внимательно смотрит на меня… рука рефлекторно разжимается, выпуская ремешок футляра, и фотик выскальзывает на землю. Поравнявшись со мной, майор хитро щурится:
– Ничего не потерял?
– Никак нет, – формирую на лице искреннее удивление.
Майор выходит за забор и поднимает аппарат. Похоже, кранты. Если проявят пленку… снимки на секретном посту и т. д. Но майор, улыбаясь, возвращает машинку, предупреждая, чтобы не увлекались. Караул вываливает на улицу, добиваю пленку групповыми снимками. Проявлю ее только через год, дома. Прощаюсь с матерью и отцом, будущее неопределенно.
На КПП и за забором приехавшие родственники откармливают служивых чад. Уже после армии один знакомый, окончивший учебку в Борисовских Печах, рассказал мне о трагическом случае, который произошел в похожей ситуации, в родительский день. Тогда, по дебильному стечению обстоятельств, утопили в танковой яме с водой 8 салажат.
Возвращавшийся с обеда высокий чин заметил покинувших территорию части бойцов, которые сидели с родителями недалеко от забора, видимо просто не умещались на КПП. Он вызвал ротного и накатил ему по полной программе. Ротный поставил раком сержантов, и цепь замкнулась на попавших под раздачу духах. Собранные в колонну и вооруженные противогазами, они выдвинулись в сторону полигона под руководством трех младших командиров. Пару дней назад прошли обильные дожди, а потом наступила страшная жара. По команде «газы» бойцы надели средства защиты. Когда силы нетренированных организмов были на пределе и они почти задыхались, перед ними возникла большая лужа, которую начали с ходу форсировать. Бежали в колонну по четыре, а лужа оказалась раскатанной танковой ямой глубиной до двух метров. Первые 8 человек ухнулись с головой, следующих четверых успели вытащить. Хватанув через клапан вместо воздуха порцию воды, измученные легкие сразу сдались, и бойцы захлебнулись, быстро вытащить и оказать помощь не сумели…
Выходной закончился, вечером нас меняют. Сдаю оружие и после ужина бесцельно болтаюсь по расположению, неопределенность угнетает. Мои однопризывники, зачисленные в штат командирами отделений на место уволенных в запас, начинают плотно работать с принявшими присягу, их уже распределили по взводам.
Прошло несколько дней. Я за штатом и мною затыкают дыры. Утром, во время развода, наблюдаем непонятную картину. На плац выходит младший сержант в парадке, с чемоданом. Необычная полнота и неестественно белый цвет рыхлой кожи выдают в нем явно нездорового человека. Ходят слухи, что он вернулся из Вьетнама, и я вспоминаю его. Замерзая на этом же плацу полгода назад, мы с завистью слушали, что он удостоен исключительного права исполнять почетный долг в братской республике. Там его вскоре шарахнул энцефалитный клещ, против которого, видимо, не было прививки. Пару месяцев он провалялся в госпитале и был комиссован. Узнать его можно было с трудом, знакомство с экзотикой оказалось неудачным. Говорили, что для него теперь недоступны многие радости жизни. Родом он из Белоруссии и настолько болен, что не в состоянии самостоятельно добраться домой. Сопровождать его поедет «дедушка» с нашей батареи, который примерно из тех же мест. Ему повезло – очередной отпуск, чего явно нельзя было сказать о «вьетнамце», как тут же окрестили в полку рыхлого.
Мне под начало дают несколько духов и отправляют на комплекс усиливать наряд. Местная постоянка снисходительно ставит мне задачу, я для них пока никто, чуть выше духов. Развожу бойцов по работам и, проигнорировав наставления животноводов о строжайшем контроле, лезу в коровнике на сеновал, расположенный на чердаке, где и отбиваюсь до обеда. В обед меня ждут большие перемены.
После трапезы возвращаюсь на комплекс, но меня перехватывает Новак, «дедушка» с нашей батареи, которому и выломился этот неожиданный отпуск – сопровождение вьетнамца.
– Стой, Еремин! Бросай на хрен комплекс, через час едешь в командировку.
Вот те на. Неожиданный расклад. Командировка предстоит в ближайший райцентр, в 30 километрах от нас. Довольно крупный современный город, разросшийся вокруг градообразующих предприятий химической промышленности.
– Жить будете в танковом полку, не афишируй, что молодой, микродембелей в войсках не уважают. Говори, что весной черпанулся, попробуй достать «кожак», а то сразу вычислят, еще чушковать начнут, а в общем по обстановке…
Долго собираться не приходится, все мое со мной, я еще не оброс бытом, духи тем более. Получаю под начало 11 человек. На КПП нас ждет 52-й «газон», кузов тентованный, с высокими бортами, в заднем борту калитка, лесенка, номера гражданские, водила и сопровождающий тоже гражданские; странно.
Лезем в кузов, там капитальные лавки, духи вопросительно поглядывают на меня, но я не комментирую. Машина трогается, и мы слышим истошные крики:
– Стой! Сто-о-ой!!!
В кузов почти на ходу вваливается морпех из второго дивизиона. Один из двух двадцатки, присланной осенью для обучения на войсковые комплексы «Конкурс» с Северного и Балтийского флотов. Мореман переводит дух и протягивает мне руку:
– Саня.
Знакомимся, после чего он объясняет, что в городе у него баба и надо с оказией доехать, повидаться. Треплемся по дороге, духи напряженно молчат, их тревожат перемены и пугает неизвестность. Едем около часа, наконец машина останавливается, спрыгиваю на землю. Вопреки ожиданиям, передо мной не ворота со звездами и КПП, а силикатная девятиэтажка, табличка над входом которой извещает, что это общежитие местного химзавода. Коротко командую:
– К машине!
Вывалившиеся бойцы с любопытством оглядываются по сторонам. Морпех машет мне рукой и уверенно скрывается за дверями подъезда. Заходим с сопровождающим внутрь, и нас быстро расселяют. Вот это удача. Жить будем в гражданской общаге, блочная система, комнаты на двоих-троих, душ, туалет, питание в заводской столовой, а в выходные – в ближайшей городской, по талонам. На прощание сопровождающий жмет мне руку, отвозить на завод и привозить будет та же машина. Весело подмигнув, он вполголоса сообщает, что контингент, населяющий общагу, преимущественно женский.
Предлагаю духам самим распределиться по комнатам. Забираю апартаменты на двоих, мне в сожители достается угрюмо-туповатый боец, выделяющийся из общей массы отсутствием мизинца на левой руке. Через полчаса в комнату вваливается Сашок:
– Пошли со мной.
– Куда еще?
– Пошли, говорю…
Поднимаемся на четвертый этаж, в комнате три девчонки. На столе салат, макароны, колбаса, сыр, две бутылки водки, одна почти пустая. Саня берет за руку одну из дам:
– Это моя Валюха.
Валюха ничего, в моем вкусе. Небольшого роста, худенькая, с объемным, волнующим бюстом. Следом представляются подруги, и я тут же забываю, как их зовут. Саня наливает сразу по 150, пьем за братство между родами войск. Я полгода не пил, и мир вокруг быстро меняется к лучшему. Валюха наклоняется над столом, верхняя пуговица халата расстегнута. Качнувшиеся в разрезе полушария указывают на отсутствие бюстгальтера. Воображение дорисовывает картину, и мозг взрывается давно забытыми ощущениями. Мысли мощным цунами проносятся по извилинам куда-то вниз, где в синих сатиновых трусах несмелым импульсом отзывается старый товарищ. Пока я занимаюсь созерцанием, куда-то исчезает одна из соседок. Бросаю взгляд на моремана и понимаю, что его извилины заняты тем же. Валюха с подругой вспоминают, как неделю назад к ним привязалась местная шпана и как неожиданно приехавший Саня распугал ее одним своим видом. Да, форма у морпехов знатная, не то что у нас. Черная, удобная, укороченные сапоги, китель нараспашку, тельник, берет набок. Саня высок и широк в плечах – не захочешь, испугаешься. Добиваем водку, и тихо испаряется вторая товарка. Понимаю, что мне тоже пора валить, но сапоги будто к полу приросли. После очередных ста грамм наступает гармония с окружающим миром. Вижу, что Саня на пределе, он опрокидывает Валюху на кровать; похоже, мое присутствие его не особенно беспокоит. Вот оно, настоящее солдатское братство, и я окончательно понимаю, что флот и армия едины. Рука морпеха уверенно выталкивает верхние пуговицы халата из петель и соскальзывает вниз по округлому бедру. С трудом отрываю от пола свинцовые кирзачи и покидаю пристанище чужого счастья. Что это, любовь? Наверное нет, скорее эпизод из боевой жизни. Через неделю у него отправка, вряд ли он вернется после дембеля. Хотя, как знать…
Выхожу на улицу, голова кружится от водки, дурманящего духа разнотравья и непривычной свободы. Срываю венчик цыплячьей пижмы вместе с верхушкой полыни, растираю в ладони, горьковато-терпкий запах гасит закипевший тестостерон. Плюхаюсь в комнате на койку и на пару часов вырубаюсь.
Сегодня пятница, после ужина играем в волейбол, рядом с общагой площадка. На следующий день в столовой выбираю из духов (чисто по экстерьеру) самого большого и коммуникабельного, отдаю ему талоны и оставляю за старшего. Вряд ли мы кому-то понадобимся в выходные, и я решаю смотаться домой, в первый сержантский самоход. На вокзале патруль, и я еду несколько остановок на трамвае, до следующей станции. Прыгаю в электричку, в родном городе по старой схеме – с поезда по путям к Ленке. Ее нет дома, но меня встречают как родного, традиционно откармливают и в ожидании я клею на погоны третью сержантскую лычку. Встреча проходит бурно и насыщена бесконечными армейскими рассказами, вечером на автобусе добираюсь домой. Друзей в выходной никого не застаю и просто гуляю по городу, покупая обещанные бойцам туалетные принадлежности – это, кстати, официальная причина моего отсутствия, хотя, конечно, не обязательно ехать для этого в другой город.
В понедельник утром меня отвозит назад школьный друг Серега на ушастом отцовском «запоре». Я вооружен мылом, «поморином», зубными щетками и гитарой.
Приходит машина, грузимся, мое место в кабине. Дороги настолько разбиты, что водитель рулит в перчатках. После завтрака в заводской столовой бойцов распределяют на черные работы, а я вызван к директору завода.
Здание заводоуправления впечатляет своими размерами и архитектурой. Вхожу в огромный кабинет, обшитый полированными деревянными панелями. Директор раздражен: оказывается, это первый заезд солдат в гражданское общежитие. Раньше подобные команды расквартировывали в танковом полку, о котором меня предупреждал Новак. В выходной заводское руководство решило проверить, как разместились гости. Не обнаружив старшего, начальство было очень удивлено и чудом удержалось, чтобы не сообщить по месту службы. Этого бы мне только не хватало. Директор добросовестно промывает мне мозги. В ответ я возмущенно гоню какую-то лажу про заботу о молодом пополнении. При этом в душе я ему благодарен за то, что не позвонил в полк. Выйдя из кабинета, облегченно вздыхаю и, автоматически поправляя сзади складку на гимнастерке, с радостью ощущаю мягкую податливость кожаного ремня, который в выходной выпросил у своего одноклассника Вовки, отслужившего на границе еще три года назад. Теперь этот ремень существенно поднимает мой статус, пока что в собственных глазах: духи еще не понимают разницы, а гражданским все равно, за исключением, может быть, отслуживших. Проникаю на территорию завода, на улице жара. Бойцов моих используют на самых поганых работах типа зачистки цементных вагонов после разгрузки, не обременяя себя выдачей средств индивидуальной защиты. И все равно это лучше, чем в казарме. Их уже начали подкармливать местные сердобольные женщины, таскают им бутерброды, свои такие же где-то служат. Маюсь от безделья и, наконец выбрав укромное место на мягком песочке за бетонными блоками, отбиваюсь, наказав разбудить к обеду. Завод производит оргстекло, и я уже озабочен мыслью о строгом наказе «дедушек» привезти в полк побольше разноцветных отходов. Они идут на производство фирменных дембельских наборов – «тюльпанов», скоростных автомобильных ручек и стекол для часов.
Наборные набалдашники для ручек коробок передач были тогда в моде. Стекла для часов тоже ничего, я потом сделаю себе на память. Обычное стекло из часов вынималось и вместо него вставлялось новое, из толстого оргстекла, отполированное и волнообразно сформованное по краям. Изнутри специальным сверлом вырезалась розочка и красилась в нужный цвет, смотрелось необычно, как голограмма. Также практиковались покрытые лаком доски с выжженным изображением писающего брюссельского мальчика, брелки и те же ручки с залитыми эпоксидкой тарантулами, которые в изобилии водились в местных песках, правда не такие крупные, как в Азии. Ходили слухи об их смертельной ядовитости, хотя мне не довелось видеть ни одного пострадавшего. Ловили пауков на привязанные к нитке пластилиновые шарики, которые опускались в нору, тарантул кусал его и прилипал. Также из оргстекла делали специальные шарики, которые закатывали в пенис для качественного изменения мужского достоинства. Правда, для этого с успехом использовались ручки от зубных щеток, но об этом позже. А вот «тюльпаны» – это было нечто. С точки зрения функционала или эстетики они не представляли большого интереса, но, отдавая дань традиции, «дед» не мог полноценно ощущать себя, если не занимался последние полгода производством дембельского букета.
Для основания брался толстый кусок белого или прозрачного оргстекла (2-3 см), из которого вырезался асимметричный треугольник, края его волнообразно формировались, после чего он полировался до зеркального блеска. Для придания подставке цвета девственной нежности снизу приклеивалось тонкое перламутровое стекло. В плоскости высверливались три отверстия для будущих тюльпанов, затем из белого оргстекла вырезались тонкие стебельки, из зеленого – листья, из красного и желтого пропеллеры с отверстием в середине. Все это шлифовалось нулевкой специально назначенными бойцами, после чего с помощью паяльника стеблям и листьям придавалась более естественная, изогнутая форма, а пропеллеры превращались в разноцветные бутоны. Потом все великолепие склеивалось специальным клеем или ацетоном. А окончательно собиралось уже дома и какое-то время пылилось на фамильных секретерах. Когда пришел мой срок, я не смог себя заставить этим заняться.
Вечером следующего дня, отыграв в волейбол, сижу у входа в общагу и тихонько тревожу струны привезенной гитары, наблюдая за снующим женским контингентом. Ко мне подходят два наиболее продвинутых бойца из моей команды, Иващенко и Карманов, оба как на подбор гвардейского роста.
– Товарищ сержант, вы приглашаетесь на праздничный ужин… – Похоже, время в выходные зря не теряли.
– Через 15 минут, – добавляет Иващенко.
– Разрешите, – протягивает он руку к гитаре.
Отдаю инструмент, и он играет цыганочку мягким, красивым перебором. Классический ловелас – высокий, чернявый, смазливый, фактурный, да еще гитарист.
– Пора, – объявляет Карманов и берется за ручку двери.
Поднимаемся на седьмой этаж. В уютной комнате на столе знакомый натюрморт. Дымится картошечка, котлеты, салат, овощи, масло без ограничений, колбаса, лимонад, две бутылки водки. Нас ждут, девчонок две и один из нас явно лишний, но думаю, что это не я, у меня как у сержанта льготы. Знакомимся. Рыжая, глазастая Люська довольно симпатичная, крашеная брюнетка Лариска страшна как судный день, но на безрыбье… Передавая друг другу инструмент, создаем с Иващенко непринужденную обстановку. После первого стакана и неожиданно приглушенного света Лариска неожиданно притягательно преображается. Водка хорошо идет под огурчик, девки пьют наравне с нами.
Вторая бутылка подходит к концу, когда между леди возникают неожиданные разногласия. Люська, явно насмехаясь, что-то говорит подруге, и та резко, наотмашь бьет ее по лицу, после чего Люська запускает пятерни в вороненые кудри оппонента. Нет, наверное, ничего страшнее и омерзительнее женской драки. Мы забиваемся в углы, и я еле успеваю убирать гитару с линии очередной атаки. Представители слабого пола дерутся насмерть, являя собой классический пример бесстрашия, спровоцированного состоянием аффекта. От неожиданности даже не пытаемся их разнять. Драка заканчивается так же спонтанно, как и началась, и они уже ревут в голос, каждая на своей кровати. Подсаживаюсь к Люське, успокаиваю, поглаживая по огненным, растрепанным в потасовке волосам. На соседней кровати сюсюкает с Лариской Иващенко. Карманов обреченно вздыхает и тихо испаряется.
Люська тихонько всхлипывает и быстро слабеет от ласки. Рука же моя, скользнув по шее и спине, неожиданно ныряет под футболку навыпуск с надписью «Москва-80». Трепещущая плоть взрывает мозг ослепительной вспышкой адреналина. Где-то в закоулке на секунду возникает образ армянина Миши с нашего призыва. Миша уже устроился на блатную должность в столовке, но, измученный недостатком эндорфина, связанного с отсутствием физиологических радостей, все же посетил финский домик на окраине военного городка, где проживали печально известные всему гарнизону сестры. В довесок к долгожданному удовольствию Миша заполучил классический триппер и загремел в госпиталь, откуда после благополучного исцеления сгинул в войсках на бескрайних просторах, объединенных союзом братских республик.
Люська отдается без энтузиазма и страсти, в отличие от стенающей на соседней койке Лариски. По моим наблюдениям, вырисовывается странная закономерность – чем страшнее мадемуазель, тем мощнее ее темперамент (что в миру называется злоебучестью). То ли это заложено природой, то ли связано с изменениями в мозгу, стимулируемыми созерцанием в зеркале собственной бесперспективности. Но я не в претензии. После полугодового воздержания, а также небогатого опыта плотских утех – и этого за глаза. И вообще, похоже, все произошедшее входит в традиционную программу общаговских вечеров дружбы.
На следующий день, на заводе, они мелькнули за обедом в столовой. Люська прячет за рыжим локоном закамуфлированный фингал. У Лариски густо напомажена разбитая губа, а из-под слоя пудры дерзко алеет на щеке глубокая царапина. Больше я к ним не ходил.
В выходной в городе праздник – День химика. На улице жара и я вывожу команду на пляж, где мы насыщаемся созерцанием полуобнаженной натуры и шокируем окружающих стрижеными черепами, синими сатиновыми трусами и нездоровой бледностью тел с загорелыми шеями и кистями рук.
В конце следующей недели лафа неожиданно заканчивается. По возвращении с работы захожу в свой блок, где меня встречает испуганный Медведев. На немой вопрос он дрожащим голосом шепчет:
– Вам замену прислали.
За столом два младших сержанта из 4-го взвода, как и я, выведенных за штат, – Большой и Явтушок. Я не люблю их за наглость и показную шумность. На столе водка и нехитрая закуска, отмечают заезд.
– Медведь! – орет Большой дурным голосом, и в проеме возникает кислая физиономия бойца.
– Съебал за водой, и прибери тут! Припухли уроды, ну ничего, будет чем заняться…
Мысленно представляю дальнейшее духовское существование.
Большой, это Вовка Большов, он местный, и комбат решил направить его в свой город, где тот, используя старые связи, должен достать ему тонированное заднее стекло для «Жигулей». На это дело комбат выделил 25 рублей, которые они успешно пропили. Обратно они прибудут без стекла, пообещав капитану долг вернуть. Большой продинамит «любимого» комбата до самого дембеля, по причине чего уйдет 31 декабря под бой курантов. Хохла Явтушка через неделю отправят в войска, а Вова застрянет за штатом. В дивизии у него покровители, он профессиональный футболист, и там на него возлагают серьезные надежды. А сейчас они сидят за столом расхристанные и пьяные, называют друг друга Волохами, так как являются тезками, наводя ужас на расслабившихся со мной духов. Я с грустью думаю, что сегодня проведу здесь последнюю ночь. Но еще не знаю о том, что уже через месяц мы станем с Большим и Горелым лучшими друзьями до конца службы.
Несколько слов о Медведе. За полгода он станет одним из лучших, и осенью мы будем пытаться оставить его в учебке, но его отправят в ДальВО, за Амур. А еще через год он трагически погибнет. Ночью, по пьянке, поднимут молодого, посадят за руль БРДМа и рванут за водкой. Старики залезут на броню, молодой не справится с управлением, БРДМ перевернется и Медведя раздавит боевой машиной.
Утром добираюсь в полк на рейсовом автобусе. Вот и родная казарма. Иду по центральному проходу, батарея почти укомплектована. Пока меня не было, уволились все дембеля, за исключением залетчиков, Шадрина и Карайона. Комбат так и не простил им грехов, они уйдут 30 июня. У каптерки стоит Толик Андреев, теперь он старшина, хотя формально числится ЗКВ5.
Дедов в батарее осталось пятеро. Толик Андреев – старшина и ЗКВ5, Вася Арапов – ЗКВ1, Шура Новак – ЗКВ2 и два водителя-тренажериста, бульбаш Кукся и хохол Струт. Протягиваю Толику руку, но он больно бьет меня в плечо. Морщусь и настороженно смотрю на него, но Толик улыбается – этим жестом он ставит меня на место и возвращает в реальность.
– Стекло привез?
– Нет.
Толик хмурится.
– Слишком неожиданно заменили, не успел собрать. Сменщики привезут, – вру я экспромтом.
– Ладно, – машет рукой Толик.
Днем подходит комбат и интересуется, есть ли у меня автомобильные права. Говорю, что есть, но не открыта грузовая категория. Комбат уходит задумчивым. Батарея пестрит непривычным интернационалом, кого здесь только нет. Через пару дней меня вводят в штат, «комодом» в пятый взвод. Так как «замок» в пятом исполняет обязанности старшины, я фактически становлюсь ЗКВ (замкомвзвода). Работы наваливается столько, что спать некогда. Мой взвод представлен практически всеми обитателями нерушимого союза. Хохлы, бульбаши, грузины, азербайджанцы, узбеки, таджики, туркмены, молдаване, немцы… Представителей РФ, таких как татар, чувашей, мордву, марийцев, удмуртов и других, априори считаем русскими. Встречаются такие национальности, о которых раньше и не слышал. Один из них с гордостью называет себя гагаузом, напрочь отрицая принадлежность к молдавской нации.
В полночь, отбив наконец взвод, иду по центральному проходу. Из полумрака наплывают гитарные звуки, на фоне оконного проема маячит стриженый силуэт. Подхожу ближе и столбенею: на подоконнике сидит череп и извлекает звуки из привезенной мной гитары, он нашел ее в ленкомнате. Отбираю инструмент, разглядывая этот экземпляр с любопытством антарктического пингвина:
– Ты че, дядя, совсем рехнулся?
Ему еще повезло, что он нарвался на меня. Сидит, надув губы, – детский сад. Похоже, искренне не врубается, куда попал, насмотрелся «Служу Советскому Союзу», оказывается, только вчера приехал.
– Еще раз увижу, сгниешь на очках. Вали спать, придурок…
Он еще не понимает, что скоро лишится этого удовольствия. Почему все-таки одни врубаются в ситуацию мгновенно, другие доходят месяцами? Через пару недель вижу в наряде по столовой его залитое слезами лицо. После команды «съебались на счет три» он, не торопясь, хромает за мгновенно испарившимися духами, и прапорщик Кондратьев достает его своей знаменитой тростью. Скривившись от боли, он держится за отбитую руку.
– Как же так можно с человеком, он что, не видит, что у меня нога стерта??? – выдавливает он перехваченные рыданиями фразы.
Насчет человека он сильно заблуждается, его ждет длительный процесс эволюции. Упав ниже плинтуса, в человека надо превратиться заново. У меня нет слов – как же ты собираешься здесь выживать, сынок? В общем, без комментариев…
На дворе начало июня, но погода глумится над нами непривычными холодами, 10-12 градусов. Говорят, что в Индии при такой температуре умирают от переохлаждения. Но мы русские солдаты, нас этим не возьмешь, и я с тоской вспоминаю об уехавшей в войска шинели, хотя все равно не по форме.
Десятого батарея заступает в наряд, но я каким-то чудом туда не попадаю. На следующий день, после завтрака, сижу перед телевизором в непривычной для себя компании – два дембеля-залетчика, болтающиеся за штатом, два старика, двое черпаков и я. Ситуация не предвещает грядущего апокалипсиса, который, одновременно уронив в глазах батарейного руководства, существенно укрепит мои позиции среди ветеранов. Громко хлопает входная дверь.
– Дежурный по батарее, на выход! – рвет голосовые связки дневальный, и по центральному проходу вихрем проносится дежурный.
Срабатывает рефлекс, и я первым отрываюсь от табурета. Остальные не торопясь оборачиваются. В казарме появляется взводный Круглов, мы с ним еще толком и не столкнулись. Его не любят, не уважают и не боятся, он раздражает своим пижонством и высокомерием. Поэтому все продолжают сидеть, а я, так и не успев подняться полностью, плюхаюсь обратно. Круглов густо розовеет от такой наглости, сзади раздаются шаги, и я спиной чувствую его взгляд.
– Клава, я хуею, оборзели вконец, до пизды дверца всем, да??? – сыпет старлей жаргонизмами, пытаясь придать голосу брутальный оттенок.
Его продолжают игнорировать, и он швыряет в нашу сторону ближайшую табуретку, которая почему-то никого не задевает. После чего все, не торопясь, поднимаются, за исключением дембелей, им-то уж точно терять нечего. Считая, что достаточно самоутвердился, Круглов кривит рот в презрительной ухмылке и валит в канцелярию.
Через двадцать минут батарейный порог переступает комбат, дежурный кукарекает:
– Встать! Смирно!
Тут уж не до выпендрежа, даже «дембеля» поднимаются. Дежурный докладывает, капитан обводит нас угрюмым взглядом.
– Всем свободным от наряда срочная командировка, надо стекло на полк получить и доставить.
Ехать далеко, за 50 километров. Старшая машины – гражданская тетка, завскладом. Идет тентованный 131-й. Так как на улице холодрыга, ветераны утепляются – бушлаты, вшивники, подштанники, а у меня ни хрена нет, и я понимаю, что моя песенка спета.
Через полчаса сбор на пилораме, а я мечусь по расположению в поисках хоть чего-нибудь. В одной из тумбочек попадается подменка – галифе с «ушами» 50-х годов, напяливаю поверх своих штанов, все теплее. В дальнем шкафу нахожу старую шинель. Погоны, петлицы и пуговицы полностью отсутствуют, передние полы отсутствуют тоже, видимо, изрезаны на «пидараски», задние же болтаются, как фрачные фалды. Надеваю, смотрюсь в зеркало, впечатляет – суконный фрак и открытое во всей красе ушастое галифе послевоенного образца. Ну да ничего, мне только в кузове перемочься.
Едем в соседнюю область, дорога занимает пару часов. По пути останавливаемся в довольно крупном райцентре, где посещаем туалет и покупаем пожрать. Стекло получаем на железнодорожной станции, и погрузка проходит для меня безболезненно, я даже почти не участвую в ней. Отъехав, останавливаемся у ближайшего магазина, Шадрин с Карайоном уходят. Сидеть теперь неудобно, ноги некуда деть: в середине кузова сложены ящики со стеклом. Появляются дембеля, в руках четыре бомбы с бормотухой, плавленые сырки, хлеб. Все спрыгивают на землю, они угощают, я вежливо отказываюсь – мне не по рангу, но отказ не принимается. Водила врезает стакан и извиняется за то, что больше не может принимать участия в празднике жизни, все понимающе кивают: ему за руль. Женщина испуганно смотрит, как по кругу идет вторая порция, после которой срок службы нивелируется и наш интернационал в очередной раз сливается в нерушимый братский союз – молдован, бульбаш, хохол, западный бандера и трое русских. С непривычки быстро хмелею, по телу разливается приятная теплота, и я расстегиваю крючки на фраке. Остатки волшебного нектара добиваем на ходу, и я с наслаждением жую батон и гражданский сырок. Настроение поднимается, я сливаюсь с коллективом в полную гармонию и после дембеля всех приглашаю к себе в гости. Опять останавливаемся в знакомом городке на центральной площади. Посередине растет могучий дуб, наверное местная достопримечательность. Окружаем его и дружно ссым на глазах у всего города, в полной уверенности, что каждый спрятался за деревом, подрывая таким образом авторитет младшего комсостава вооруженных сил в глазах гражданского населения. Дембеля опять отправляются в шопинг до ближайшего гастронома, просаживая присланные на дорогу деньги. Четыре флакона бормотухи и сырки практически приводят стекольную команду к групповому оргазму. Водила смотрит с завистью, но держит себя в руках.
Сопровождающая женщина серьезно напугана и просит нас скорее залезть в кузов. Из-за ящиков со стеклом сижу на лавке боком, лицом к кабине, и не вижу, что происходит сзади. Черпаки и Новак еще соображают и перестают пить, но не желая огорчать дембелей отказом, стаканы с зельем передают нам с Араповым. Меня тыкают в спину, и я через плечо получаю очередной сосуд, мне уже все равно, поэтому заливаю не считая. После следующей порции сознание меркнет и окончательно покидает меня…
