Kitabı oku: «Грех извне»
Пролог
Древние боги населяют темные чащи. Древние боги обитают в пещерах, не знающих солнца. Древние боги глядят на мутный свет из-под толщи воды.
Они жестоки, но жестокость их непознаваема. Она подобна шторму, наводнению и лесному пожару. Это буйство стихии, не имеющее цели и смысла. Жестокость просто существует.
Все живое склоняется пред жестокостью мира.
Когда по насмешке судьбы, обезьяны обрели возможность говорить, они пытались осмыслить происходящее. Придали имена событиям, вселили в каждое дерево дриаду, в каждую волну – наяду. Любой камень на дороге, становился вместилищем духа. Ведь запнувшись об него, путник обязательно решит, что здесь кроется злой умысел.
Двуногим без перьев существам, чьи пальцы отличаются плоскими ногтями, невдомек, что события происходят без умысла. Как и нет смысла в их рождении. Жестокость происходящего не может быть подкреплена смыслом. Иначе это уже не жестокость, а обычная злоба.
Подобное могли придумать только люди. Только злобе, в ее истинном свете, они бьют поклоны. Для этого у них достаточно средств. Одно из важнейших – глупость. Благодаря этому важнейшему инструменту, осуществимы все ритуалы, культы и верования.
Ни глаз, ни двуногость, уж тем более не речь, способная облекать мыслительные процессы, в осязаемые формы, не являются величайшими творениями.
Только глупость способна закрыть глаза. Отвести от истиной природы вещей. Она наделяет мудрецов верой в познаваемость мира. Простаков обеспечивает верой в предопределенность, смысл бытия.
Без глупости не появится смысл жизни.
Тайны нет никакой, не требуется прожить тысячу жизней, чтобы понять истину. Она проста, очевидна. Потому никто ее не замечает.
Смысла существования нет. Как и нет смысла для жестокости древних богов. Люди наделили их собственной злобой, потому что не способны поверить в причудливую простоту бытия.
Лесной пожар очищает площадь для новой поросли. Семена трескаются, раскрываются. Не для этого пламя пожирает древесную жизнь. Это семена приспособились к явлению, что существует само по себе и не имеет смысла.
Глава 1
Старая часовня в небольшой деревне давно не ремонтировалась. Стены кричали от стыда, лишившись известковых одежд.
Известь нынче дорога. Почти вся уходит на строительство столичных храмов да производство пороха. Крестьянам из деревни этого не понять. Для них существовала проблема – нельзя добыть гашенную известь, чтобы замазать стены. Спрятать змеиные трещины под защитной скорлупой.
А то стоит часовенка словно языческий храм, украшенный змеящимся орнаментом. Тут не змею поклоняются. И никаким иным тотемным тварям.
Предки этих людей носили на знаменах кабана. И посейчас его клыки мелькают в орнаментах по краю одежды, украшают скаты крыш или ввинтились в орнамент на дверном косяке. Не у всех, а только у зажиточных людей, что еще могут позволить отвлечь плотника от починки плугов, граблей и тяпок.
Орнаменты достались потомкам от отринувших темноту древней веры предков. Их нетленные тела до сих пор откапывают на краю топи. Не чудо то, а лишь свойство природного объекта.
Да и сами люди чудом это не называют. Трупы бросают обратно, пока тлен их не коснулся, надышавшись воздуха.
Всего два поколения разделяют последних идолопоклонников и их потомков. Как знать, возможно чей-то правнук сейчас откопал труп родича посреди топи.
В часовенку спешил весь окрестный люд. Как с самой деревеньки, так с окраин. Сходились добровольно, не из страха прослыть отступниками, колдунами или, что еще страшнее, вернувшимися к верованиям предков.
Других развлечений в деревне нет. Если не глядеть на полсотни детишек, уныло плетущихся за своими родителями. Еще сотне посчастливилось сразу уйти под землю. Не удостоившись даже могильного камня. Не успевшие получить имя, связать душу с Хранителем, они никому не нужны. Две три слезинки, брошенные матерью, но времени скорбеть нет.
Ее могла бы отвлечь послеродовая горячка, но скорее всего спасет от скорби вещь намного страшнее – работа.
На гнилой почве культурные растения чахли. За ними нужен лучший пригляд, чем за собственными детьми. Дети мрут или сразу, или через пару лет. А овощи нужны уже этой осенью на праздник. Затем зимой, голодной весной и тучным от обилия мух летом.
Часовенка сманила людей из трех десятков дворов. Крестьяне стояли плотной толпой, глядя на каменную плиту покрытую выцветшей алой тканью. Настоящая гордость деревни. Два поколения назад лучшие люди ушли в столицу, чтобы добыть ее.
Этот акт веры стоил десяти жизней. Что только доказывало прочность уз, связавших некогда глухой край со столичным регионом.
Заполучив священную ткань, паломники вернулись в деревню. Где-то по пути они утеряли посеребренную дароносицу. Или же заложили ее в одном из трактиров. Полгода пути туда, полгода обратно – паломничество требует огромных сил.
На священном покрывале лежала древняя книга, слова из которой вбивали в головы крестьянам. Один миссионеров покоится под алтарем. Слепцы не узрели истину, им требовалось нечто большее, чем доброе слово.
Книга со страницами из телячьей кожи. Настолько древняя, что края ее обтрепались, а чернила выцвели. Она не имела украшений, оставленных скучающими переписчиками. Тонкая, в простой черной обложке. За чернотой ее скрывалась истина, защищающая слабых духом от древних богов.
Рядом с книгой находился каменный кубок – священный символ, наполненный сладкой благодатью. Каждому по глотку, а детям и простого прикосновения хватит.
Как рассказывали паломники, чей рассказ передавался из поколения в поколение, в столице используют не каменные кубки.
Кубок – стал символом объединения. Воды жизни, где слиты все души. Их кровь подменялась давленным соком. Желательно, конечно, красного цвета. Сок порой успевал забродить и жутко кислил.
Здесь же, он кислый сам по себе. В округе произрастали морошка, голубика, клюква.
Эссенцию духов покровителей и отмеченных Хранителем, олицетворяла простая вода. Как первооснова жизни, из которой рождаются все существа. Именно вода стала основой мира, из нее вышли другие стихии, пока не отделился Эфир.
Дальше этих понятий знания о космологии крестьян обычно не продвигались.
Кроме воды и ягодного сока в смесь добавляли священные травы, обычно собранные в округе. По правилам их полагалось отправлять в столицу, где проходил обряд сортировки, сушки, выдержки, освящения, очищения. Выделялась благовонная эссенция, с помощью премудрых устройств, созданных эфирными существами.
Такой объем поставок ни одно государство не перенесет. К тому же, придется проводить унификацию смесей. А то с юга поступает розмарин и лавр, с востока везут чабрец и душицу, а с севера вообще какая-то склизкая дрянь.
Унификация сжимала в объятиях правил крупные храмы или особенные места, что почитались за добродетель.
Или города. Контролируя поставки священных предметов и масел, контролировались эти рассадники разврата и грязи.
В каменной, вырезанной поколение назад чаше, уже смешано питье. Прикоснуться к чаше священник разрешит после проповеди. Каждое мгновение задержки пугало людей. Ведь не освежив клятвы, они не имеют защиты от проказ зловредных духов.
Столичными мудрецами доказано, что стены храмов – не преграда для духов.
Дом Хранителя – лишь место, где люди собираются, общаются. Защита Его находится в самих людях, теряющих ее из-за греховных мыслей и дел.
Собравшиеся, толпившиеся в квадратном помещении людишки стонали от нетерпения. Как назло деревенский священник монотонно бубнил, повторяя шепелявым ртом давно известную проповедь. Успеха он достиг в обратном – болтовней разрушал священные узы. Братскую связь между смертными тут, в больном мире, и Хранителем в эфирной бесконечности.
Люди переминались с ноги на ногу, прочищали горло всеми доступными методами. Воздух прогревался, на каменных плитах конденсировалась чудесным образом влага. Уже не так зябко тут находится, стало вполне комфортно.
Начались наконец-то разговоры. Люди стали прислушиваться к словам священника или своего соседа.
Обычный день, за которым следует ледяная, жестокая ночь.
Казалось, ничего не изменится. Пока деревянные балки держат камень часовни, люди так и будут собираться в ней. Под остроконечным перстом вершины гнездились черные птахи, порой роняющие на толпу знаки своего внимания. Это их способ повеселить публику.
Порой речь священника грубо прерывали раскаты смеха. Затем гневливый окрик, осуждающий взгляд. Речь продолжалась.
После молитвы, уже на улице детишки начнут выменивать друг у друга птичьи перья, что спустились к ним из заоблачных вершин. Птиц не гоняли не потому что они летают в воздухе, что ближе всего к эфиру. Просто лестница наверх прогнила. Да и кто туда полезет. Кому это надо.
Речь священника оборвал перестук копыт. Звук до того невероятный в этой глуши, что сначала показался обманом, наваждением духов. В глухом краю и лошадь не каждый видел. А уж скачущую – подавно.
Из всей скотины держали свиней да кур, некую водоплавающую птицу. Хотя с последним как-то не особенно возились. Ведь утка – тварь развратная. Негоже ее держать в селении.
Перестук копыт не почудился.
Поначалу он выглядел громоподобным, словно десятки, сотни, табун коней несется мимо! Словно наступили последние дни! И гневные духи вырвались из гнилой земли, оседлав скрепленные злобой кости.
Всадник был один, как потом убедились крестьяне.
Правда, сей факт не стал для них поводом для радости.
Всадника сопровождала армия. Он привел с собой отряд в двадцать человек. Все в броне, с копьями и металлическими шлемами. Тяжелые сапоги месили влажную землю. С неба на них взирали хмурые облака, но даже выгляни солнце, неоткуда ему отражаться. Броня проржавела, толстый слой жира покрывал древние доспехи.
Металл шлемов, промасленная кожа нагрудников. Вытертое дерево копейного древка, выщербленные щиты, железная окантовка которых несла свежие раны. Умбоны смяты, блестят свежими ссадинами.
Потомственные военные, профессионалы, а не рекруты. Воины с детства обучены ведению войны, сражению в строю. Они не атакуют бессмысленной толпой, а наступают, прикрывая соседа круглым щитом.
Подобная армия сметет жалких крестьян.
Люди вывалили из часовни, зыркая глазами по сторонам. Бежать некуда. За спиной спасительный камень, который примет всю деревню в огненную ловушку. По бокам топь, а впереди неизвестные люди, вооруженные копьями.
Среди них нет лучников. Вряд ли это обнадежит крестьян.
Молчаливые щиты не имели эмблем. Отряд наемников, скованных клятвой верности с железным воином на коне.
Священник вышел вперед, то ли сознавая, что наконец-то его час пробил, то ли потому что толпа вытолкала его вперед. Если убьют его, то не пожалеют остальных.
Герб на щите всадника не читался. Возможно его и не было, лишь змеиный узор выцветшей краски украшал потрескавшийся щит. Окантовка щита недавно обновлена, умбон начищен и блестел бы, не покрывай его слой защитного жира. Шлем не имел забрала, колоковидный, открывающий бледное лицо и низкий лоб, рассеченный сальными волосами. Лицо молодое, отмеченное нездоровым румянцем, следами ударов ветра и походной жизни.
Его воины скрывали возраст за серыми от грязи бородами. Они молчали, не переругивались, что выдавало в них профессионалов. Молодежь себя так не ведет.
– Господин, – священник поклонился, – я приветствую вас в Имирте. Позвольте пригласить вас на постой.
Приглашение не требовалось, ведь вооруженный человек всегда в праве, чтобы он не пожелал.
– И где, отец, по-твоему я должен заночевать? – ответил всадник, подняв руку в латной перчатке.
Серое железо указало на окружающие их серые дома.
Всадник не считал необходимым представляться. Ведь имя – ценность. Разбрасываться им перед этими грязными людьми глупо.
– Лучшего, чем дом старосты, я не могу предложить, – ответил священник.
Один из поселян зыркнул на него с гневом, но не стал возражать. Во-первых, лучшего дома в деревне действительно не имелось, во-вторых, поселян не режут. Второй факт уже дошел до сознания старосты, а это значило, что воины прибыли с какой-то определенной целью.
Староста выступил вперед, представился и предложил проследовать в его дом. Воинов он предложил распределить по остальным домишкам на постой.
– Расположатся, – ответствовал всадник, показав улыбкой черные зубы, – но только частично.
Он говорил громко, чтобы его слышали все. Треть отряда выставит дозоры на подступах к деревне. Староста начал понимать, что не только урожай репы придется выдать господину и его воинам.
Всадник, не спешиваясь, направил коня к дому старосты. Ему не требовался проводник, ведь и так очевидно, где тот живет. Человек не боялся повернуть спину к крестьянам, скованным страхом и неизвестностью.
Обнадеживало лишь то, что деревню не сожгут. Пока.
Людей распределили по хижинам, выкатили им угощение. Сами хозяева постарались отослать семью подальше, запрятав детей и жен в хлеву. Помогло это мало. Воины не первый год жили походами, знали все нехитрые уловки крестьян. Сопротивление могло бы закончиться плохо, тем более кроме кислой браги иного угощения в деревне не водилось.
Ни горького пива, ни красного как кровь вина, ни тем более дорогой эссенции, улавливаемой из первых продуктов.
Треть отряда стерегла деревню, скорее не позволяя крестьянам разбежаться, нежели защищая от внешних врагов. Воины растянулись широкой цепью, но так, чтобы держать друг друга в поле зрения. Ночью, когда сменились караулы, воины зажгли костры.
Не то, чтобы скованные страхом крестьяне могли сбежать. Они и не делали такой попытки, даже когда разгоряченные брагой воины потребовали большего от гостеприимных хозяев.
Ночь сморила лишь воинов, отягощенных туманной брагой. Их вожак лег позже, раздав приказы. В чаде очага он беспрестанно кашлял, порой поднося к губам ладонь. Сплевывая на пол, он пытался ухватиться за ускользающие нити сна.
Не спал староста, пытаясь в уме подсчитать количество затребованных продуктов. Писать он не умел, не вел учетных книг. Не обладая этими навыками, он все же понимал, что предстоящая зима будет тяжела.
Воинам требовались припасы, в деревню они пришли по чистой случайности. Хотя всадник об этом не говорил. Только по насмешке Хранителя сюда могли заглянуть, ищущие отдыха и припасов воины.
Ни карт, ни путеводителей не существовало. Нигде, кроме нескольких столичных книг не отмечено существование Имирта. Деревня и ее название редко возникали в умах хозяев. Они сюда не наведывались. Раз в год священник и староста проделывали путь на юг, к цитадели владетеля. Священник, чтобы обновить священные клятвы общины, а староста вез оброк.
Эту обязанность они выполняли по собственной воле. Даже прекрати они ежегодное паломничество в замок лорда, никто бы этого не заметил и не вспомнил о них. Ну, разве что верховный священник отметил бы в своей книге, что служитель Хранителя помер.
Вот и все.
Воинов сюда привела случайность. Загнанные в топь, они по воле Хранителя набрели на тропу, которой крестьяне пользовались во время сбора болотных даров. Где-то в топи до сих пор лежали затянутые и утопленные. Болотные духи так же собирали десятину.
Тропа привела воинов в деревню, богатую припасами и рекрутами.
Уже оглядывая вывалившуюся из часовни толпу, всадник отсчитал нужное количество рекрутов. С десяток парней теперь пополнят отряд. Число, конечно, не поражает, зато этот десяток можно бросить вперед, чтобы они внесли сумятицу в армию противника. Лучше пусть эти парнишки помрут, чем отряд потеряет еще одного или даже двух опытных мужей.
Утро вся деревня встретила с благословением. Не потому что отступили ужасы ночи, а потому что теперь можно не ворочаться в бессонной попытке отдохнуть.
Потемневшие, хмурые крестьяне занялись утренними делами. Староста дал им время. Не столько ценя их чувства, сколько понимая, что потом они не смогут выполнить первостепенные задачи.
Да и воины на постое еще дремали. Утро они встречали с меньшей радостью.
За границу деревни никого не выпускали. Раздосадованные ночным бдением воины погоняли копьями бестолковых крестьян. Охочих проверить границы своей свободы нашлось немного. Тем более после того, как одному охотнику выбили зубы.
Староста, вооружившись авторитетом священника, пошел на центральную площадь. Тут не было ни возвышения, ни колодца. И площадью это место нельзя назвать. Староста не стал выносить из дома грубо сколоченный стул, считая, что в присутствии благородного воина лучше стоять. И никак не отмечать свои властные полномочия. Что они по сравнению с благородством всадника.
Поначалу только птицы бродили вокруг, словно собрание касалось их участи. Некоторых и правда касалось – со связанными лапками и крыльями они висели на воинских поясах.
– Люди Имирта! – закричал староста. – На собрание!
Голос его потонул в гомоне птиц, вряд ли его бы услышали. Люди давно ожидали команды, потому начали спешно собираться на площади. Их собралось до того много, что почва под ногами оказалась взрыхленной и каждый утонул по щиколотку в тяжелой влажной почве.
Никто не разговаривал. В принципе собрание не требовалось. Все понимали, что произойдет дальше. Люди всегда понимают, когда за порогом ожидает плохое. Люди молчат, стараются не двигаться или же имитируют повседневную деятельность. Последнее даже лучше, не надо задумываться.
Гложет истина, от нее никуда не деться.
Крестьяне не смотрели друг на друга. Они не искали помощи у сожителей, родичей. Слабый не поможет слабому.
Спокойнее всего были староста и священник. Им ничего не грозит. Кроме голода. Но с этим как-то справлялись. Справятся этой зимой.
Воины выгребли все запасы. Точнее, выгребут. Чужаки еще спят, отдыхают, чтобы накопить силы к предстоящему сражению. О чем стадо крестьян ничего не знает. Зато они знают, что у этих двадцати человек есть оружие и желание завладеть тем, что принадлежит им по праву.
– Друзья, – обратился староста к собранию.
А как еще он мог обратиться к людям, которых нужно поставить перед свершившимся фактом.
– Достопочтенный воитель, всадник Эснин Лагор, почтил нас своим вниманием. За это мы должны отблагодарить его…
Как будто вздох облегчения. Только несмышленые дети не понимали, что грозит деревне. Голодная зима – не самое страшное. Оставшиеся в деревне порченные девки даже хороший знак. Немного освежится кровь, приплод будет здоровенький. Ублюдки не пойдут по стези отцов, зато смогут работать за троих. А девок потом удастся выдать. Желающих в округе сыщется множество. Ведь после такой чести и приплод жена будет приносить качественный.
Иная перспектива пугала крестьян. Они как будто выдохнули, страх ушел. Староста поспешил втоптать их надежды в грязь.
– Всадник Эснин Лагор требует от нас десять жизней. Его войску требуется пополнение. Его щедрость не знает границ, его-то стараниями нашим мальчишкам уготовано великое будущее.
Он не стал упоминать, что великое будущее у парней начнется с того, что они будут нести поклажу воинов. Так же станут их заслоном. Но всадник не врал, это шанс вырваться из серости Имирта.
Не сказать, что он пытался убедить старосту. У него развязался язык после третьей кружки браги. Пусть Эснин Лагор всадник, но привык к походной жизни. Жирная каша из бобов, дрянная выпивка, пахнущие чесноком девки. В этом он ничуть не отличался от своих пеших товарищей.
Ни крики, ни слезы не помогли спасти ребят от неминуемой участи. По злому стечению обстоятельств в деревне как раз подрастали десять парней. Возрастом подходящего, хотя телосложения и крепости мышц им явно недоставало.
Староста напоминал о долге крестьян перед воинским сословием, о клятвах, что они ежегодно давали землевладельцу. Властителя, что они не видели, мало заботили эти клятвы, но крестьяне продолжали их исправно произносить.
А священник убеждал, что на то воля Хранителя. Его волей направлена армия Лагора в деревню. Такова судьба отобранных ребят.
Убеждения вовсе не требовались. Ведь уже свершившийся факт, что всадник решил рекрутировать в деревне парней.
Совесть не позволяла вот так навечно их оторвать от родимого дома.
– Они не успели обновить клятвы! – вскричала одна мать.
Ее возглас, этот проблеск сознания среди тьмы невежества, подхватили другие.
И правда, ребята вчера не успели вкусить священного питья из чаши. Их клятвы не обновлены, их души не восстановили связи с Хранителем.
– Да они беззащитны пред опасностями мирскими! – прокричал отец в толпе.
Ропот. Недовольство. Потаенная надежда.
Казалось, крестьянам удалось найти выход из ситуации. Не каждый из этих десяти переживет зиму. Тем более голодную зиму. Но они вернее погибнут в походе, куда их поведет всадник Лагор.
– Я властью, данной мне, укреплю их связи! – голос всадника легко задавил ропот толпы.
Ему не требовалось кричать, привлекать к себе внимание. Он даже не стал седлать коня ради этих грязных поселенцев.
– Мое звание велико, я сижу ближе к престолу Хранителя.
И не нашлось никого, кто возразил бы ему. Не указал бы на священника, что по долгу службы стоял как бы еще выше. Ведь священник, понурившись, находился рядом со старостой. Его серое облачение утяжеляли глиняные наросты, поднятые деревянными башмаками.
А Лагор мог подтвердить свои слова просто положив руку на рукоять меча. Оружие, что он не стал бы обнажать ради крестьян.
Сам Хранитель держал подобное оружие в руках. И его оружие готово обрушиться на всякую тварь, что посмеет навредить человечеству. Именно меч, а не молитвы, разгоняет тьму.
И служит лучшим аргументом в споре.
– Отцы и матери, – Лагор на мгновение замялся, пытаясь вспомнить название деревни, – этой спасенной Хранителем земли, к вам обращаюсь. Ваши сыны не зря прольют кровь, не погибнут понапрасну. Это их священный долг. Они проливают кровь во славу Его. Как и мои славные мужи, что десятки лет сопровождают меня в походах.
Лагор перевел взгляд на священника, словно ожидая возражений.
– Меч – защитит ребят лучше клятв, – проговорил священник, складывая руки у груди. – Клятвы спасут их в границах Имирта, но обреченные покинуть отчий дом, они рискуют большим. Под присмотром всадника Эснина Лагора они в большей безопасности.
Откровенная ложь, но в нее поверили. Сделали вид, что поверили. Десяток отобранных цыплят согнали в центр собрания. Ребятишки переглядывались, в глазах их только зарождался испуг. Несмотря на солидный возраст, они еще не избавились от любопытства.
Теперь до сознания обреченных на заклание дошло, в чем ужас происходящего. За свои восемь лет они едва ли видели хоть один рекрутский набор. Что и говорить, в самой деревне не найти тех, кто застал подобное.
Слишком далеко находится болотный Имирт. Не каждая дорога заведет сюда чиновника или откупщика. Владыка земель сих лишь в молитвах упоминает принадлежащие ему уделы. И где-то там, среди северных торфяников скрывается одна деревенька, что он клянется защищать.
Слезы, расставания. Парней снарядили в дорогу, облачив в теплые плащи, что принадлежали их отцам. Обувку не выдавали. В этом нет нужды – проще выкинуть обувь в топь.
Ребят согнали в одну колонну, муштра уже, казалось бы, началась. Впереди шли пятнадцать человек Лагора, а он с телохранителями замыкал колонну. На плечи ребятишек взвалили всю поклажу. Теперь не убегут. От усталости и думать о таком не станут.
Восьмилетки под гнетом холщовых мешков напоминали гоблинов, что в рабстве огров. Они казались еще более юными в сравнении с матерыми бойцами Лагора. От вида которых ребята приходили в ужас.
Лишь это не позволяло им расплакаться. Заставляло сдерживать эмоции. Страх сковал надежнее любых цепей.
Расставание не затянулось. Слезы раздавались из-за закрытых дверей. Отцы хмуро смотрели в след колонны, но ничего не говорили, не махали руками. В одну ночь деревня обеднела на десяток рабочих рук. Зато освободилась от десятка ртов.
Покинуть деревню можно по нескольким тропинкам. Староста вызвался проводить отряд до границы топей. Похоже, он боялся остаться один на один с поселенцами. Дал им время, чтобы печаль и ярость поутихли.
Позади остались плач и стенания, потонувшие среди тяжелых вздохов болота. Диковинные звуки провожали отряд, заставляя людей ежиться и сжимать священные символы.
Оставшиеся без клятвы связывания душ малолетки чувствовали себя наиболее уязвимыми. Детишкам чудились костлявые руки, что тянутся к ним из болот. Только присутствие старших защищало их. А так же доброе железо, призванное пугать живых, но не мертвых.
Всаднику пришлось спешиться. Конь следовал за ним, подчиняясь руководящей руке вождя. Еще по пути в деревню воин чуть не опозорился, отдав коня болотным духам. Эта плата казалась непомерной. Впрочем, выбора у Лагора не оставалось.
За кромкой болот их поджидали враги. Лишь незнание местности не позволило им преследовать отступивший отряд Лагора. Те люди могли и не знать о существовании деревеньки посреди топи. И они сочли, что всадник погиб.
Староста проводил воинов до границы топи. Наконец-то конь Лагора, носящий гордое имя – Высокомерный, ступил на твердую почву. От радости он заржал, чем мог бы выдать отряд, окажись враги поблизости.
Вышли с топей они с южной стороны, чуть дальше от тракта, что вел к замку владетеля. Выбор не показался старосте странным, он вообще не рассуждал, а только подчинялся воле конного воина.
Враги остались на западе. Лагор мог предположить, что они предпримут. И этим следовало воспользоваться.
Наградив старосту своим благословением и парой медяков, Лагор отослал его прочь. Когда рогоз скрыл тропу и самого человека, всадник приказал разбить лагерь возле ивняка. После пустоты топей, под хмурым взором корявых деревьев, окрестные леса выглядели живыми и нарядными.
Мальцы, взятые с собой, наверняка такой радости не видали.
Лагор указал на холм, окруженный деревьями. Там разбили лагерь. Огонь не разводили. Тройка воинов, выбранная всадником, отправилась на разведку и поиск воды. Болотную воду они старались не пить, ждали, пока покинут чуждую местность.
После ночи возлияний во славу Хранителя, подобная стойкость поразительна. Глотки воинов напоминали летний лес. Болотные духи только насмехались над людьми, испытывая их терпение журчанием ручьев, хлюпаньем земли.
Мальчиков согнали в центр лагеря, чтобы не разбежались. А так же это защищало от хищников.
Среди рекрутов начали раздаваться робкие сигналы. Попытки оплакать свою участь, приспособиться к новым условиям. Ребят заткнули, раздав им сухари. Не самую лучшую часть припасов, уже поеденную червями. Но это угощение пришлось им по вкусу.
– И хлеба не едали на своих болотах, – прокомментировал возрастной воин товарищу.
Мужи приглядывались к рекрутам, выбирая из них толковых. Либо просто приглянувшихся. Причины различны, но без покровителей эти ребята все равно не выжили бы.
В лагере ничего не происходило, воины бездельничали, затем хватали копья и расходились в стороны. Рекрутированные не понимали причины их действий, хотя со временем начали замечать систему.
Их не пытались учить, объяснять происходящее. Казалось, они никому не нужны и вольны идти в любую сторону. Могут вернуться домой, наплести родичам ерунду, оправдывающую их греховный поступок.
Никто так не поступил. Ведь свобода – иллюзорна.
Воины расслаблены и не замечают рекрутов, потому что знают, как сильно их сковал страх.
Уже стемнело, когда вернулись разведчики. Даже без брони они выглядели внушительно. Невероятно, что им удавалось двигаться почти бесшумно при своих-то габаритах. Выполнив задачу, они не забыли о другом важном деле – в лагерь принесли воды, взятой из чистого с виду ручья. Его духи еще не успели сдружиться с болотными.
Для начала воины утолили жажду, смешав воду с остатками браги. Почти все запасы они осушили за время постоя, но не напивались допьяна.
Лагор выслушал доклад. За ними наблюдали рекруты, понимая, что вскоре придется сняться с лагеря. Словно впервые заметив ребят, всадник направился к ним. В это время воины собирали вещи, проверяли снаряжение. Весь лагерь охватило возбуждение. И только десяток рекрутов не понимал, что происходит. Ребята видели мельтешащие вокруг тени, слышали звон кольчужных колец, шелестящее облизывание оселка.
– Ну, что, детишки? – заговорил всадник.
Он возвышался над сбившимися в кучу рекрутами, словно гора над долиной. И выглядел точно таким же неприступным, непоколебимым.
– Пришел ваш черед. Сейчас вы принесете клятву верности мне, моему воинству и лично владетелю. С этого времени вы станете воинами. Не такими, как мои парни. До этого вам далеко. Зато землемесами вы перестанете быть. Понятно?
Ответа он едва добился.
– Ладно. Сойдет. Вас пора вооружить. Ведь воин – не воин без оружия.
Мановение руки. Один из бородачей вывалил на землю перед рекрутами десяток ножей. Заходящее солнце уныло взглянуло на кучу ржавого железа, не нашло достойного для себя предмета и укатилось прочь. Ночь скрыла изъяны.
Вспомогательное оружие, скорее годное для обустройства лагеря, чем для сражения. Лучшего Лагор не мог выделить бестолковым ребятишкам.
– Хватайте, чего уставились. Вы не воины, а овцы какие-то!
Из группки вытолкнули первого, кто подхватил нож. За ним последовали остальные.
Лагор подумал, что среди этих недоносков смельчаков не сыщется. Это не слишком его заботило. Кто уцелеет, сам пусть учится воинскому ремеслу. Никто на них время не стал бы тратить.
Дети расхватали ножи, держали их умело, хотя и со страхом. В их прошлой жизни они пользовались такими же – заточенными с одной стороны, широкий обух, упор под палец и крупная рукоять. Детские пальцы едва могли обхватить огромные рукояти. Эти ножи в их ручонках напоминали мечи, а сами рекруты – пародию на воинство.
– Теперь пришла пора обновить клятвы, – вновь Лагор махнул рукой.
Его подчиненный вынул из мешка небольшую чашу, направился с ней к рекрутам. Приближение бородатого воина, похожего на хмурую тучу, лишило рекрутов остатков смелости. Тем проще. Не будут спорить.
– Надрезайте палец, капля крови в чашу, называете свое имя. И не сачковать! Борд проследит за этим! Кто осмелится нарушить святость ритуала, лишится жизни.
Обыденным тоном такие ужасные слова. И если в устах священника предупреждение звучало скорее как рекомендация, Лагор не разбрасывался угрозами просто так. А тут еще черные глаза воина, названного Бордом, впивались в каждого паренька по очереди.
Пришлось исполнять указание. Выданным ножом надрезает палец, капля, две крови в чашу, а ее передает следующему. Пока чаша дошла до десятого, у первого уже остановилась кровь.
