Kitabı oku: «Обитель Блаженных», sayfa 8
– Да, Катенька, именно так, добирались они десять дней. – согласилась крыса. – Причём, этот маршрут был утверждён специальной комиссией при городском туристическом клубе. Из Свердловска, на обычном пассажирском поезде, группа Дятлова прибыла в город Серов, где встретилась с учениками местной школы, чтоб в торжественной обстановке рассказать о спортивной закалке советского человека, способного преодолевать любые преграды на пути к светлому будущему. Директор школы, от имени учащихся, подарил гостям мешок с сухарями, заверяя, что нет ничего приятней ржаных сухарей для чаепития на свежем воздухе. Ответным подарком послужила весёлая туристическая песня, исполненная хором. К вечеру того же дня группа прибыла на станцию Ивдель, где провела ночь прямо на вокзале и случайно позабыла подарочный мешок с сухарями (обнаруженный впоследствии в каптёрке местного кочегара, утверждающего, что он нашёл его у какого-то забора, предварительно разогнав стаю бродячих собак), а утром отправились на автобусе в посёлок Вижай, чтоб заселиться и переночевать в местной гостинице. Сторож гостиницы и буфетчица не заметили в поведение туристов ничего необычного, даже, напротив, отметили, что в буфете продавались варённые сосиски с консервированным зелёным горошком, которыми ребятки тут же и полакомились с большим удовольствием, несмотря на окрики руководителя группы, что с деньгами нужно быть экономней. На следующий день туристы наняли грузовик для поездки в посёлок лесозаготовителей, поскольку автобуса дожидаться почему-то не захотели, а шофёр грузовика оказался парнем сговорчивым и, в хорошем смысле слова, борзым. Пообещал, что доставит студентов в любую точку земли, причём сделает это настолько быстро, что они и ахнуть не успеют. К вечеру этого дня группа прибыла в посёлок лесозаготовителей и хорошенько отдохнула в окружении людей добрых, категорически гостеприимных, обладающих отпечатком той трудовой таёжной суровости, что положительно реагирует на любой повод повеселиться. Переночевав в посёлке, наши туристы наконец-то встали на лыжи, распрощались с трудовым коллективом лесоучастка, исполнили свою весёлую песню, что понравилась школьникам из города Серова, а затем прямиком навострилась к горе Холатчахль.
Крыса указала лапой куда-то за спину Евпсихия Алексеевича, подразумевая, что именно там может находиться гора Холатчахль, или что-то вроде горы Холатчахль, но никто из присутствующих ничего подобного не увидел. Евпсихий Алексеевич тоже обернулся назад, внимательно всматриваясь в трубы органа, но горой Холатчахль в этом месте нисколько не пахло.
– И что нам известно про дальнейший маршрут группы Дятлова?.. Есть ли ему живые свидетели?.. – поинтересовался Евпсихий Алексеевич.
– Ну, какие-то свидетели безусловно находились и допрашивались, хотя, общая картина от этого не слишком изменилась. Один из участников группы не выдержал трудностей лыжного маршрута, внезапно приболел, распрощался с друзьями и вернулся назад. Ни о каких назревавших конфликтах внутри группы он не рассказывал, о ссорах с местным населением или рабочими лесозаготовок ему тоже не было известно. Говорил, что он сам, без посторонней помощи, вдруг приболел, а все остальные были вроде как здоровы. Кто-то из местного населения, состоящего в основном из представителей народов манси, сообщал следователям, что студенты были любопытны до всяческих легенд, относящихся к данному краю. Некоторые с максимальным интересом что-то записывали у себя в блокнотах и внимали предостережениям, касающимся посещения горы Холатчахль, поскольку она имела статус полузабытого культа, но остановить их уже ничто не могло. Группа направилась в места суровые и безлюдные, и только, благодаря туристическому журналу, который вёл руководитель группы Игорь Дятлов, нам известен их маршрут. Хотя, журнал весьма лаконичен. Отмечены ночёвки в заброшенном посёлке второго северного рудника и в палатке на берегу реки Лозьвы. Отмечено время пути по санно-оленьей тропе охотников манси вдоль реки Ауспии и время прибытия к горе Холатчахль. Заявлена невозможность попытки подняться наверх по склону горы Холатчахль из-за сильного ветра и усталости членов группы. Указано время установки палатки у безымянного перевала с целью наиболее продолжительного отдыха. А дальше над историей довлеют трагическая неизвестность и интригующая мистика.
– Чепуха, всё чепуха. – щепетильно проворчал Лев Моисеевич. – Этот ваш Игорь Дятлов просто не записал в своём журнале, сколько и где они выпили, чем затарились в поселковом магазине, как крепко их угощали лесозаготовители и охотники манси… Вот если бы он придерживался дотошности, свойственной знаменитым путешественникам, то и вёл бы записи до последнего своего вздоха, и никаких загадок перед нами сейчас не предстояло бы. Да, полагаю, что и расследование происшествия в те бесхитростные времена велось из рук вон плохо. Вот хотя бы буфетчица из гостиницы посёлка Вижай рассказала следователям, что студенты у ней в буфете покупали, кроме сосисок?.. Ничего такого она не рассказала, а я уверен, что никто её и не расспрашивал толком. Нет, граждане спортсмены и любители дешёвой мистики, не обессудьте, а для меня здесь никаких секретов не наблюдается; я ведь разных обстоятельств повидал и со всевозможными неприятностями нос-к-носу сталкивался. Я ведь такой.
– Ой! – вдруг воскликнула Улинька с очаровательной детской непосредственностью. – Посмотрите, посмотрите… Мы вот померли, а в нашей жизни опять идут сплошные перемены!..
Действительно, увлечённые разговором взрослые не сразу заметили, как пространство вокруг них стало более отчётливей, заострённей, светлей, и повсюду замелькали маленькие снежные комочки, сравнимые поначалу с солнечными зайчиками, выписывающими замысловатые орнаментальные траектории. Величественно-стройные трубы концертного органа умолкли, исполнив торжественную коду, озарились нестерпимо притягательной прозрачностью и преобразовались в очень изящные, точёные статуи неизвестных людей из прозрачного искристого льда. На лицах статуй обнаружились странновато-счастливые улыбки: отрешённые и преисполненные церемониальной лёгкости.
Застывшая на месте граммофонная пластинка обледенела, покрылась внушительным слоем снега и приняла вид раскидистой зимней поляны, утоптанной по округлому краю мелкими старательными шажками. С аккуратным проворством выстроился бревенчатый теремок с небольшими окошками, поблёскивающими лёгким свежим инеем, и с нарядным узорчатым крылечком, по ступенькам которого опускался цветастый ковёр, прилежно очищенный от снега. Из щеголеватой трубы теремка завился филигранный дымок, выказывая наличие внутри помещения избыток человеческой теплоты, а совсем рядом с крыльцом приютилась образцово-слаженная поленница дров и скромный чурбачок, пронзённый строгим серебристо-горящим топором. Где-то в тесных пределах теремка подразумевались и скромный хлев с курятником, откуда время от времени доносились благодушно-сытое мычанье и кудахтанье. По поляне лениво струилась лёгкая позёмка, рафинируя снежный покров маревой сказочностью и корочкой наста, на которой с просветлённой печалью отражались крапинки далёких звёзд. Из небольшого мягкого сугроба вырос деревянный покосившийся столб с приколоченной дощечкой, где просматривалась надпись, сделанная наспех и буквами угрожающе-танцевального вида: «ПЕРЕВАЛ ДЯТЛОВА»!!
– Ну вот!.. Песенок больше не будет? – разочарованно протянула Улинька.
– Будут. – вдруг выползли из теремка два устало-угрюмых мужичка в заношенных телогрейках и валенках, приветливо помахали руками озадаченным зрителям и пристроились к столбу, усевшись прямо на сугроб. – Если сама судьба распорядилась, чтоб мы вот так нечаянно повстречались, то без песен мы вас не оставим!..
И заиграли на обтёрханных гармошке и балалайке:
«Ты куда же, Дед Мороз,
всю жратву от нас унёс?..
Не нальём тебе мы водки –
красным твой не будет нос!..»
– Это ещё кто? – с брезгливым изумлением вопросил Лев Моисеевич, а Евпсихий Алексеевич с Катенькой даже строго прицыкнули на Улиньку, которая с несообразной радостью приняла нежданных гостей и их идиотские частушки.
– Вот я, меня зовут Викентий Палыч! – торопливо, с наигранным развязным удовольствием представился один мужичок. – А приятеля моего прозывают Васильичем, поскольку Васильич он и есть… Да, Васильич?..
– Да, Викентий Палыч. – ответил второй, чуть ли не вынужденно артистически всколыхнувшись, притопнув ногой и профанфарив на гармошке приветственный куплет.
– Ну-ка вдарь народного креатива в этой дыре, Васильич!.. Видишь, публика щепетильная подобралась, не привыкшая к посконной стандартизации. Чики-брики, брики-чики: сплошь крюки да закавыки!..
«Хорошо, что был Гагарин
не еврей и не татарин,
не тунгус и не узбек,
а наш, советский человек!..»
Низкорослый, широкий в плечах Васильич, кажется, безоговорочно подчинялся своему нагловатому товарищу, понимая в нём превосходства ума и начальственного цинизма. Он исполнял грубоватые и примитивные наигрыши, чуть ли не стыдливо краснея своим большим отрешённо-неулыбчивым лицом, стараясь активней шурудить по кнопкам гармошки, изобретая чрезмерно визгливые аккорды, и косясь на публику, равнодушно ожидая как аплодисментов, так и рекламаций. Викентий Палыч был персонажем во многом противоположным, лёгким на позёрство и гримасничанье, по-мужицки крепким и грациозно-подтянутым. Балалайка была для него инструментом малознакомым и нелюбимым, а вот чесать языком ему явно нравилось, в этом деле он был рад любому зрителю. Впрочем, наблюдательный зритель скоро бы догадался, что Викентий Палыч хорошо осознаёт меру дозволенного, что он вроде бы и балагурит, поддаваясь лишь настроению, скроенному из безотчётной придури, но придерживается той самой отточенности в поведении, когда за попытку отойти на шаг влево или вправо, грозят расстрелом на месте.
– Ещё, ещё!.. – прихлопывая в ладоши, требовала новых песенок Улинька, не обращая внимания на укоризны Катеньки и Евпсихия Алексеевича.
Васильич с притворной суровостью покачал головой, как бы обещая в последний раз поддаться на детские капризы, и заиграл небезызвестный пленительно-тягучий вальс «Амурские Волны», привнося в него лёгкое, безобидное скоморошество. Поддавшись зову выразительной музыки, девять человеческих фигурок, словно контурно нарисованных простым карандашом неумелой ребячьей рукой, проявились на краю поляны. Фигурки обладали безликими головками, спешно процарапанными чёрточками, вместо рук и ног, вытянутыми овальными туловищами, украшенными несоразмерными галстуками и треугольными платьями, что должно было помогать различить мужчин от женщин, и возле каждой головки корявенькими штрихами выписывалось имя человечка: Игорь, Люда, Семён, Саша, Зина… Нарисованные человечки двигались по тропинке на самом краю поляны расшатанным вытянутым хороводом, совершая спазматические движения, словно стайка флюгеров, попавшая в зону розы ветров, и при этом что-то лопотали приглушёнными игрушечными фальцетами.
– А вот и друзья наши припожаловали, на прогулку выбрались! – уже без особого балагурства, а даже с оттенком раздражительности выдавил из себя Викентий Палыч. – Сыграй им, Васильич, таких песен, чтоб коллективный разум застрял на фиксации личностного роста.
– Могём и таких. – послушно оборвал вялую прыгучесть вальса Васильич и вернулся к прежнему репертуару:
«Поздно вечером, за баней,
шевелились лопухи.
Там Алёха нашей Тане
наизусть читал стихи!..»
Но вот из теремка выскочила старушка – весьма скромного роста, но очень бойкого и занозистого характера. Старушка была одета в драповое пальто молочно-кофейного цвета, в маленькие войлочные сапожки, заметно истоптанные, но про которые принято говорить, что им износу нет, а на голове имела странноватую шапочку каракулевого образца, именуемую таблеткой и напоминающую те винтажные головные уборы, что носили дамы сто лет тому назад.
– Куда вы опять собрались, убогонькие?.. что вам опять на месте не сидится?.. – запричитала старушка, выказывая выражением лица не слишком суетливое любопытство и заботу, но норовя как можно скорей схватить самого первого нарисованного человечка за руку, чтоб увести его и всю компанию в теремок, но вдруг увидела чопорно восседающего на троне Льва Моисеевича и остановилась как вкопанная.
– Варвара Мстиславовна! – ошеломлённо произнёс Лев Моисеевич, едва присмотревшись к старушке.
– Лёва!! – воскликнула старушка, узнав своего обожаемого супруга. – Лёвушка, ведь это ты!!
ВОСКРЕСЕНИЕ 00:07
На поляну падали вкусные хлопья снега, так легко угадывающие поветрие романтического волшебства и стремящиеся к нему. Человечки прекратили галдеть и дёргаться, а с мягкой виноватой послушностью столпились на краю поляны. Гармошка с балалайкой лежали на сугробе, уютно прильнув друг-к-другу и отдыхая от настырных, но не слишком умелых человеческих рук. Евпсихий Алексеевич и Катенька, не сразу смекнув, какой диковинной встрече им приходится быть свидетелями, выказывали пассивное добродушие, а девочка Улинька и вовсе не стремилась что-либо понять, поскольку знала, что со временем, как-нибудь, во всём и разберётся. Крыса предпочла вежливо помалкивать, не имея собственных воспоминаний о сердечных делах Льва Моисеевича и Варвары Мстиславовны.
Никогда, при жизни, эти двое влюблённых стариков не смотрели друг на друга с той восторженно-сиротливой печалью, когда имеешь неизъяснимое утешение от одной мысли, что встретился с дорогим тебе человеком, когда забываешь про все расстояния во времени и пространстве, а всякая чувственная мелочь, типа слёз, кажется ненужной и даже фальшивой.
– Что ты тут делаешь, Варвара Мстиславовна? – стряхнув оцепенение, засопел носом Лев Моисеевич.
– У меня и к тебе, Лёва, тот же самый вопрос. Уж не помер ли ты вдруг?..
– Да вот, представь себе, что ничего определённого про это сказать не могу, но пока вот такой, какой есть. Ты что тут делаешь?.. Как тебя угораздило попасть на перевал Дятлова?..
– Лёва, это всё-таки райское местечко, тут и перевалы райские. – кротким размеренным голосом выговаривала Варвара Мстиславовна. – Куда бы ты здесь не попал, ты повсюду будешь счастлив в меру отпущенного свыше, и уж точно, что не найдёшь повода для жалоб. Вот и я счастлива; мне лишь бы без дела не сидеть. Ты ведь должен помнить, что я привыкла жить в непрестанных заботах и не покладая рук.
– О, ты была неугомонная женщина. За что тебя и любил всем сердцем.
– Разве только за это и любил? – шутливо прищурилась старушка.
– Ну, и не только за это, а за всё… – пытался и не мог подобрать желаемых слов Лев Моисеевич, не справляясь с волнением. – Только вот мне трудно представить, что и в раю заставляют выполнять какие-либо работы.
– Нет, не заставляют. – с улыбкой, оглядываясь по сторонам, отмахнулась старушка. – Всё исходит от влечений собственного сердца, нужно лишь поддаваться ему и следовать безоговорочно, иначе будешь долгонько метаться в предоставленном райском разнообразии, не находя достойного для себя счастья. Да и не каждый день я тут бываю, а раз в неделю, по воскресеньям. Прибраться в домике надо, за чудаками этими проследить. – добавила старушка, не уточнив, кого именно она считала за здешних чудаков: нарисованных человечков или малахольно музицирующую парочку. – По сути говоря, я ангелом стала, Лёвушка. Только не таким ангелом, про которых мы привыкли воображать, созерцая сияющие небесные дали, а таким, которому и название не придумать.
– Варенька!.. Я и не сомневался никогда, что ты будешь ангелом! – приложил ладони к груди Лев Моисеевич. –Ты ведь и при жизни была зачастую сущим ангелом!..
– Спасибо, Лёвушка!.. Как же я рада тебя видеть, поскольку несказанно соскучилась! – столь же умилённо и растроганно сложила руки на груди Варвара Мстиславовна, вглядываясь в супруга. – Нет, я вовсе не хочу, чтоб ты тоже помер прямо сейчас, и мы бы снова оказались вместе – и теперь уже очень надолго, если не навсегда. Я могу и потерпеть ещё сколько-нибудь, но единственная печаль, которая посещала меня после смерти и омрачала блаженство счастливого бытия, это печаль о тебе, Лёвушка. Мне ведь и позаботиться о тебе отсюда никак нельзя, я и узнать толком про твою жизнь не могу: говорят, что нет полномочий!..
– Варенька… Я очень хорошо живу, и ни в чём не нуждаюсь!.. Если только в тебе одной нуждаюсь, но ты должна знать, что я всегда думаю о тебе, и чуть ли не каждый шаг согласовываю с тобой; то есть, представляю себе, как бы ты могла отнестись к тому, что я решаю сделать. И мне это здорово помогает в жизни!.. Варенька, я всегда верил, что мы каким-нибудь образом где-нибудь встретимся, только не мог умом постичь, как такое может случиться. Но однако же оно случилось!.. Варенька!..
Старики с грустным обожанием смотрели друг на друга, пытаясь запомнить каждое движение морщинки лица, каждый лучик любимого взгляда, словно угадывая, что эта встреча не будет долгой.
– Мы правильно понимаем, Варвара Мстиславовна, – наконец-то дерзнул вступить в разговор Евпсихий Алексеевич. – что вы являетесь, в некотором смысле, ответственным работником на этом месте?.. А поскольку мы все видим, что на табличке написано «ПЕРЕВАЛ ДЯТЛОВА», так стало быть это он и есть?..
– Собственно, это не тот перевал Дятлова, который в данную минуту наличествует на земле, но, в некоторой степени, это тоже он. – ответила старушка, неохотно отрываясь от созерцания супруга и присматриваясь к Евпсихию Алексеевичу, словно бы вычисляя, сколько в нём содержится нетривиального ума.
– Метафизическая копия? – блеснул умом Евпсихий Алексеевич.
– Можете называть это так, поскольку так будет понятней. – согласилась старушка.
Евпсихий Алексеевич не без гордости вздёрнул нос.
– Варвара Мстиславовна, матушка!.. вы меня помните?.. – нетерпеливо обратилась к старушке Катенька.
– Как же, Катенька, я очень хорошо тебя помню!.. Здравствуй, родная!
– Здравствуйте, Варвара Мстиславовна. Разрешите нам наши недоумения, и сообщите хоть что-то про тайну этого самого перевала. Ведь именно вы и должны всё знать, раз постоянно пребываете и ухаживаете за этим местом.
Старушка пожала плечами, покосившись на Льва Моисеевича и ожидая его разъяснений на эту необычную просьбу.
– Вот видишь, Варенька, с какими занятными людьми мне повезло здесь очутиться? – с нарочитой обескураживающей печалью вздохнул Лев Моисеевич. – Вместо того, чтоб разобраться в собственных сущностях и распределить всё по пунктам, они лезут в чужие.
– Нельзя в полной мере довольствоваться собой, не разобравшись в качествах окружающей действительности. – сказала Катенька.
– Это как в вопросе со стаканом, который может быть либо наполовину пустым, либо наполовину полным. – тихонько заметила крыса Маруся. – Если окружающая тебя действительность бедна, то и стакан будет казаться всегда наполовину пустым.
– Что же тебя интересует, Катенька?.. – Варвара Мстиславовна снисходительно выслушала крысу, но продолжить беседу решила с хорошо знакомыми ей людьми.
– Мне хочется знать, каким образом погибла группа Дятлова. – сказала Катенька. – Если произошёл случай массового психоза, то интересно, чем он мог быть вызван?.. Кто виноват??
– Погоди-ка, Катенька, дай я спрошу. – перебил подругу Евпсихий Алексеевич и указал на нарисованные фигурки человечков. – Вот меня прежде всего интересует: это кто такие?.. Это души, что ли, погибших туристов?
– Да нет, какие же это могут быть души?.. – затейливо прищурилась Варвара Мстиславовна. – Это своего рода манифестации, имеющие отношения к погибшим туристам, о существовании которых, кстати, реальные души туристов вряд ли и подозревают. Можно сказать, что это знаки, имеющие свойства воодушевления. И ничего необычного в этом нет, поскольку абсолютно всё в раю имеет свои свойства воодушевления.
– Знаки… или знаковые ощущения, подобные материализации чувств, утративших контакт с семиотической реальностью. – задумчиво пробормотала Катенька.
Викентий Палыч обалдело приподнял брови и хлопнул ладонями себя по коленям.
– Я-то думал, это просто галлюцинации! – воскликнул он. – Старушка-то с нами почти не разговаривает на эту тему – только всё причитает с жалостью – а кроме неё тут и не бывает никого. Человечки-то целыми днями бродят по кругу да лопочут по-своему, а наши персоны словно бы нарочно игнорируют. Вселяют тем самым лёгкий ужас и недоумение.
– Стало быть, есть у них причины, чтоб вас игнорировать. – заговорила более строгим тоном Варвара Мстиславовна.
– Стало быть, и в раю нам не дано обрести прощения? – принялся привычно позёрствовать Викентий Палыч, подталкивая в плечо приятеля. – Так ведь, Васильич, надо понимать нашу тяжкую долю?.. Значиться, будут гнобить нас надо до самого последнего вздоха?..
– Несомненно будут гнобить. – ответил тот, осуждающе зыркнув на человечков. – Кабы это просто люди были, тогда бы мы с ними быстренько договорились и разошлись довольными. А с этими придурошными ни о чём не договоришься, они иногда и ведут себя хуже чертей.
– А тут оказывается, что это даже и не черти, а оказывается, что это манифестации. – указал перстом в небо Викентий Палыч. – Нечто требующее от тебя регулярного посыпания головы пеплом. Соображаешь, Васильич?..
– Соображаю. – кивнул головой Васильич. – Я так-то и не против вовсе: если надо голову пеплом посыпать – я буду пеплом. Лишь бы не говном.
– Да я бы и говном готов, только скажите ради чего. Обоснуйте конечный результат!..
Кажется, только крысу Марусю по-настоящему веселили игривые разглагольствования этой парочки, и она не стеснялась шаловливо подхихикивать.
– Ну, с манифестациями мы худо-бедно разобрались, а вот эти двое безобразников что здесь делают и кого из себя представляют? – придирчиво вопросил у супруги Лев Моисеевич, поскольку ревнивое чутьё профессионального болтуна не давало покоя, обнаруживая в Викентии Палыче конкурента.
– А эти двое, Лёвушка, во всём случившемся на перевале и виноваты. – с грустной суровостью проговорила Варвара Мстиславовна.
– Это они туристов убили?? – ахнула Катенька.
– Да как сказать… если рассматривать событие по всем формальным признакам, то они и убили… но ведь всегда есть детали, за которыми неизвестно что скрывается: то ли дьявол, то ли Божий меч… то ли простая человеческая глупость…
– Убили и убили. – пробормотал Викентий Палыч, неохотно съёжившись. – Каждый день кто-то кого-то убивает, подчас и не задумываясь, зачем он это делает.
– Вот как раз вы слишком много думали о чём не надо. – отрезала Варвара Мстиславовна.
– Неужели эти дяденьки убили живых человечков? – ахнула Улинька.
С драматической укоризной, чуть ли не норовя заплакать, посмотрела девочка на примолкших мужичков, которые ещё совсем недавно забавляли её потешными песенками, и которых она принимала за весьма чудесных людей.
– Да разве мы бы их убили, если б знали доподлинно, что они убьются?.. – попробовал оправдаться Васильич, резко подскочил со своего сугроба, сбивчиво потоптался на месте и снова уселся. – Нешто мы нехристи какие?..
– А ну-ка объяснитесь! – потребовал Евпсихий Алексеевич, предугадывая занятную историю. – Расскажите нам всё, что вы сотворили с бедными туристами.
– Объяснитесь, объяснитесь… – Варвара Мстиславовна устало кивнула головой, разрешая мужичкам удариться в исповедь.
– Тут история такая. – помявшись для приличия, заговорил Викентий Павлович, легко возвращаясь к прежнему задиристому балагурству. – Для начала вам нужно знать, что в то специфическое время настроение у людей было различным по качеству, неординарным по накоплению ощущений и силы веры. Далеко не каждому советскому гражданину проживалось тогда весело и беспечно, поскольку страна ещё от войны не совсем очухалась. Страна находилась в небывалом напряжении, а резервуары ейные были всё-таки наполовину пусты, нежели заполнены – если уж возвращаться к крысиным аллегориям… да, Васильич?..
– Да, Викентий Палыч. – кашлянул Васильич, мельком взглянув на Марусю. – Не жалей аллегорий, если надо.
– А тут нашлись, видите ли, студенты, которым потребовалось доказать, что они лучше всех в этой стране, что крепкого здоровья им не занимать, что вот они в туристы заделались с целью переплыть все на свете моря и реки, все леса и горы обойти. Непременно захотелось обрести обоснований для своего полноправного существования на земле. И это было бы похвально, даже с моей стороны, если б я не считал, что сперва следует дерево посадить и дом построить, а потом уж на гору лезть, если совсем ума нет… Ты как считаешь, Васильич?..
– Аналогично. – буркнул Васильич.
– И такие они хорошенькие получились, гладенькие да богатенькие – студенты-то эти, туристы самодельные – что никак не помещались в уме простого советского человека, никак не уравнивались с плачущими навзрыд сиротами и калеками, что зачастую живут с тобою рядышком, буквально через дорогу. Вот, представьте, что населяют эти студенты большой современный город, питаются каждый божий день, чего только душа соизволит, а ихние мамы с папами крупными партийными начальниками функционируют и ко всяким невиданным и неслыханным благам имеют прямой доступ!.. Уж они-то ничего для обожаемого дитёнка не пожалеют, любой каприз выполнят, только пальцем щёлкнуть. Разве кого-то из них волнует, что вот тут же, в соседнем дворе, у какой-нибудь дворничихи Любы лишней конфетки для своего Мишутки не найдётся?.. экой-нибудь карамельки со вкусом вишни… Заверяю вас, что никого их них это особо не волнует. А дворничиха Люба не может лишний раз в цирк сводить своего Мишутку, потому как денег на покупку билета не имеется; надо вот дяде Жене шапку на зиму купить, а дядя Женя сожитель ейный, дворничихи-то, и без дяди Жени тоже никак нельзя… Представили?.. И вот представьте себе дальше, что эти студентики никогда ни в чём не нуждаются, им этот цирк дурацкий прямо домой привозят на День Рождения или на майские праздники. Разве только слона домой не привозят, а клоунов – завсегда пожалуйста и в любом количестве. Лишь бы любимое дитё не принялось со скуки беситься, поскольку скука является первым признаком бесстыдно упрочняющейся сытости. Вот эти наши студентики и поехали в тайгу приключений на свою жопу искать – не сидится им спокойно в институтах на сессиях, скучно им и досадно, что даже ближайшие миры вокруг лежат непознанными, не утоптанными предприимчивой динамикой… Ещё не на каждой горе высечено кайлом «Здесь был Толик».
– Психология общества потребления. – пробурчал Васильич. – Она самая.
– Мы с ними ещё в поезде познакомились, по пути из Свердловска, поскольку в одном вагоне ехали. Мы-то с Васильичем на охоту собрались (у нас с тамошним охотхозяйством договор был подписан на заячьи шкурки, мы и поехали зайцев пострелять), а эти половину вагона скарбом своим забили: всё какие-то мешки да баулы у них непомерного размера, лыжи заграничной выделки – видно, что не от плохой жизни люди в лес бегут. Разговорились мы с ними, поскольку долгая дорога располагает к задушевной беседе. Ребятки они, конечно, занятные оказались, начитанные, но бесполезные с точки зрения тактического применения накопленных знаний.
– Что вы имеете в виду? – озадачился Евпсихий Алексеевич.
– Ну вот, как бы вам объяснить, что я имею в виду… Вот гонору у них было много, но при этом глубинных проникновений в сущность предмета спора не наблюдалось. Как будто кучка фуфлыжников случайно собралась в одном месте и всякий корчит из себя Бог знает кого; чуть ли не каждый космонавтом горазд стать, а сам на любой остановке поезда спрашивает: долго ли нам ещё ехать?.. Даже в картишки играть толком не научились, на простого подкидного дурачка ума не хватало. Васильич их запросто обыгрывал, хотя и сам не семи пядей во лбу. Хорошо, что я уговорил его не играть с ними на деньги, а так бы разделал этих молокососов в пух и прах!.. Верно, Васильич?..
– Три раза обыграл. – не без гордости проронил Васильич.
– Вот! Три раза!.. А Васильич университетов не кончал, и за всю жизнь всего одну книжку прочитал, кажется, про Робинзона Крузо, и всегда, когда мы на охоту вместе ходили, говаривал: ну вот, Викентий Палыч, мы с тобой опять, как Робинзон Крузо и Пятница!.. Такая вот шутка была постоянная у Васильича. Особенно, когда ружьё заряжал, то любил повторять, что вот мы, дескать, опять вдвоём, как Робинзон Крузо и Пятница, и тут уж ничего не попишешь!..
– Не отвлекайтесь, пожалуйста. – попросил Евпсихий Алексеевич. – Продолжайте рассказывать, как вы в поезде ехали.
– Ну вот, значит, едем мы вместе с ними в поезде, разговариваем о насущном. – продолжил рассказ Викентий Палыч, прозорливо угадывая в Евпсихии Алексеевиче человека, с которым будет трудно договориться. – А надо сказать, что оказался среди них юноша весьма непростого ума, типажа весьма замысловатого. Мне в жизни такие практически и не встречались. Это, знаете, такой тип, который от всего сердца презирает всяческий цинизм с меркантильностью и вполне искренно испытывает гордость за себя, как за советского человека, но при этом жить натурально по-советски у него почему-то не получается. Я вот скажу, для примера, что у него только штаны стоили никак не меньше ста рублей, что вовсе и не характерно для советского человека того времени; вот мне, например, чтоб на такие штаны заработать, надо было кучу заячьих шкурок добыть, а ведь заяц так легко в руки не даётся… Да что там штаны, когда весь евонный лыжный инвентарь имел заоблачную стоимость, и просто так его в магазине не купишь, только по блату. Вот и получается, что мы с ним совсем разные советские люди, хотя и верим в одно светлое будущее, и едем в одном вагоне, по билетам, купленным по одной цене. Получается, что справедливость не есть категория математическая и точная, а является категорией философской и делящей любую сообщность на чистых и нечистых. Тогда спросите вот у Васильича: почему он должен терпеть такое положение вещей?.. А он вам не ответит, потому что не знает.
– Я не знаю. – подтвердил Васильич уверенным кивком головы, хотя и несколько стыдливо.
– И вы решили дальше не терпеть, а поубивать всех этих мальчиков и девочек? – вспыхнула Катенька. – Из зависти к ихним штанам да лыжам?..
– Ни в коей мере не убивать! – обиделся Викентий Палыч. – Вы нас за мерзавцев конченных принимаете, но с соображалкой у нас всё в порядке, и я, например, считаю, что убийством ты только засвидетельствуешь собственную никчёмность, ибо мёртвому ничего не докажешь. Мы их просто напугать решили – студентиков-то этих… да, Васильич?.. просто решили обучить жизни не на словах, а непосредственно на опыте пережитого страха… Заставить задуматься, что нельзя играть с жизнью в те игры, которые она сама тебе не навязывает, и тем более нельзя играть просто так, от балды, просто оттого, что стало скучно дома сидеть!.. Это ж надо додуматься: зимой, в мороз, отправиться на лыжах в тайгу и горы!..
