Kitabı oku: «В этот день я познакомился с собой. Книга о том, как сын научил отца жизни»

Глава 1

Зажав между пожелтевших от никотина пальцев выкуренную до фильтра сигарету, я думал… Как поступить на этот раз – сказать сыну правду или снова разыгрывать спектакль?

Бросив окурок в полную до краёв пепельницу, я смахнул пепел с клеёнки стола и прикрыл глаза ладонью.

Через 5 минут прозвенит будильник, и я снова стану просто папой. Любящим отцом, который только и может жить на пособия и отдавать любовь за двоих. За себя и за рано ушедшую Нину.

Застрявший в горле ком всё никак не хотел проглатываться.

– Гхм… ГХМ! – отхаркивая мокроту, я резко скрипнул ножками стула о половицы, встал из-за стола и подошёл к раковине.

Раздвинув гору посуды, я сплюнул кисловатую слюну, открыл кран и опёрся на кухонный гарнитур.

«Шшшшшш» – зашумела вода.

– Пап..

– А? – рывком закрыв кран, я краешком ладони смахнул крышку кастрюли, и та, как вылетевшее из оси колесо, покатилась по столешнице и звонко брякнулась на пол.

– Ты чего шумишь? – заспанным голосом сказал Никитка, ковыряясь пальцем в уголках глаз. – Пааа, ты какой-то странный сегодня

Как же он похож на мать… От меня разве что достался нос и высоко посаженные русые волосы, всё остальное копия Нины…

– Да, сына, извини, голова разболелась. – ухватив тряпку, я сел на корточки и вытер мокрые следы от крышки.

Хмыкнув, Никитка подошёл к столу, брезгливо двумя пальцами взял пепельницу, обошёл меня, зевая, открыл дверцу и высыпал окурки в мусорное ведро.

За стенкой зазвенел будильник.

– Проветри, а. – на ходу поправляя взъерошенные волосы, сын не торопясь вернулся к себе.

Я встал, держа в руках крышку, подошёл к окну и вместе с гамом машин впустил июньский воздух с запахом цветущего тополя. Тюль, как раздутый парус, округлился, будильник затих.

Вернув крышку на место, я тихо прошёл в коридор. Обычно проходит 2.. может 3 минуты, и Никита со слезами выбегает из своей комнаты. Приложив ухо к стене, я прислушался…

Тишина.

Завернув за угол, я прошёл зал и на следующем повороте встал в проёме двери. Сын, опершись о подоконник, смотрел во двор.

В комнату из приоткрытой форточки долетали детские голоса.

Переведя взгляд на стол и увидев скомканную футболку, я поджал губы и шумно выдохнул… Сын развернул голову в мою сторону, и мы встретились глазами. Я спрятал руки сзади.

Уголки его губ поплыли вверх, и выкрикнув, – Чур я первый умываться! – Никитка проскочил мимо меня, щёлкнув засовом двери в ванную.

Услышав шум воды, я зашёл в комнату, приподнял со стола футболку, взял диск с запиской и спрятал его в карман.

Значит, придётся врать… Снова.

Глава 2

Твёрдая скамья, тусклый свет, спёртый воздух с примесью запаха ладана и воска.

Как и в первый раз, когда я переступил порог армянской церкви, сейчас я чувствую себя шарлатаном. Религиозным мякишем, отступником, выбравшим святое место не из-за веры, а по вполне меркантильным соображениям.

Каждое воскресенье я навещал Нину на Заельцовском кладбище. Приходил утром и молча сидел возле могилы, опустив голову. Первое время я даже разговаривал вслух, негромко рассказывал, как идут дела у меня, у Никитки, как он быстро вырастает из старой одежды, как первый раз покупал для него мазь от угревой сыпи.

Заёрзав на скамье, я подвигал отсиженными ногами и тут же за спиной услышал дежурное «Чшшшш». Повернувшись, я встретился с тяжёлым взглядом свечницы и робко вернул голову на место.

Затем наши воскресные посиделки я вёл молча. Когда не болтаешь, казалось, можешь сказать значительно больше…

Я рассматривал чёрно-белую фотографию, на которой Нина была слишком серьёзной. На ней она плотно сомкнула губы, которые издалека казались нарисованной прямой линией.

Она ушла 2 года назад, и всё это время я перестал видеть разницу в днях. Просыпаешься, ведёшь дела по дому, устаёшь и засыпаешь… Дни перетекают в недели, а недели в месяцы, как та самая вытянутая улыбка на лице Нины, напоминающая линию.

В то воскресенье я не успел толком поговорить с женой. Я только пришёл, сел на лавочку, и тут же крупными каплями закапал дождь. Надгробная плита светло-серого цвета стала быстро темнеть, а моя одежда облеплять тело.

Через минут 10 плотной стеной пошёл ливень, и я, соскочив со скамьи, поспешил к выходу. Земля моментально превратилась в месиво. Кое-как, проваливаясь в грязищу, я выбрался на главную дорогу и, прикрыв лоб ладошкой, побежал вперёд. Вода затекала за шиворот, волосы лезли в глаза, в кроссовках захлюпало. Чувствуя одышку, я кое-как разглядел церковный ларёк.

Добежав, я спрятался за козырёк, который практически не спасал от дождя.

Пришлось почти вжаться в витрину, чтобы хоть как-то спрятаться от ливня.

«ТУК-ТУК-ТУК»

Обернувшись на звук стука кулака об стекло, я увидел костлявое лицо старушки, которая попросила не облокачиваться. Отлипнув от витрины, я огляделся и случайно зацепился взглядом за две вытянутые башенки, на концах которых возвышались кресты. Вытащив голову из-под козырька, я заглянул на низкие грозовые тучи, до которых, казалось, можно допрыгнуть.

Понимая, что в маршрутку меня так не пустят, я ещё раз посмотрел на церковь, до которой было метров 500, затем на костлявую бабульку. Она зыркнула на меня холодным взглядом, и я сделал два шага вперёд, подставив тело потоку дождя. Бежать было бессмысленно, по одежде ручьём стекала вода.

И так волей случая я оказался в армянской церкви.

Я ли выбрал эту церковь или она меня – не знаю. Но когда я переступил порог, заливая водой гранитный пол, веры в бога в моём сердце не нашлось. Я забыл, что такое верить, что значит бог, и какое место отведено ему в моей жизни. Вся религиозность была захоронена 2 года назад и покоилась в сырой земле вместе с безжизненным телом Нины…

Глава 3

– Па-ап, ты идёшь? – вырвал меня из воспоминаний голос сына.

Кивнув, я прошёл по коридору и встал напротив Никитки.

Только сейчас, стоя перед ним, я понял, как он вымахал. В свои 13 лет он почти доставал до моего подбородка. Острые, как зубочистки, плечи, бледная болезненная на вид грудь и в то же время такой живой блеск в глазах.

Из ванной комнаты валил пар.

– Сегодня моя очередь?

– Да, сын, сегодня твоя. – я выдавил непринуждённую улыбку.

Зайдя в ванную, я подошёл к раковине и ладонью вытер запотевшее зеркало. В смазанном отражении на меня смотрел усталый и, как все говорят, быстро состарившийся мужчина. Двухнедельная щетина, мешки под глазами, лоб с глубокими бороздами морщин, седина на висках.

Развернувшись я специально с шумом отодвинул шторку и, закрепив лейку наверху, включил душ. Сев на полу, я прижал затылок к холодному кафелю и стал отсчитывать про себя три минуты, мягко прикрыв веки.

…

Я перестал нормально спать, когда впервые вбежал в больничную палату и увидел перебинтованного Никиту. Два переломанных ребра, вывих ноги, раскрошенный позвонок и черепно-мозговая травма.

Перед глазами всплыл образ Никитки с ссадинами по всему лицу, подключенного к аппарату ИВЛ.

Два дня я не выпускал из рук его ладонь… Мне казалось, если я отпущу, то потеряю сына, от чего и начались проблемы со сном.

Вот и сейчас, под шум от душа я делаю вид, что недавно проснулся, хотя уже 4 часа как на ногах.

Закончив отчитывать 3 минуты, я встал, опустил ручку крана, подставил раскрытые ладони и плеснул на щёки холодной воды.

В отражении всё так же стоял незнакомый человек. Его губы были сомкнуты, но я знал, если задержусь на минуту дольше, он тихо прошипит: «Лжец».

Дёрнув за ручку, я вышел из ванной.

Из кухни доносилось бряканье посуды. Сохраняя спокойствие, я пошёл на звук.

Завернув за угол, я увидел, как Никитка, пританцовывая, насыпает горку хлопьев себе и чуть больше мне. Открыв холодильник, он вытянул из боковой стенки начатый пакет молока и залил в обе тарелки. Он поднял глаза, и мы встретились взглядами.

– Чего?

Я улыбнулся.

– Па, давай договоримся. Если моя очередь завтрак делать, то ты хоть посуду не оставляй.

Я зашёл на кухню.

– Ложки.

– М?

– Ложки возьми, я уже сел.

Подойдя к кухонному гарнитуру, я потянул ящик на себя и краем глаза заметил пустую раковину. Достав две ложки, я взмахом скинул с них капли и передал ему. Не успел я сесть, как Никитка уже хрумкал за обе щёки.

– Фё сёдня елать буим? – пробубнил он.

– Прожуй сначала.

– Фы флыфал.

Я не ответил и погрузил ложку в осточертевшие мюсли.

– Что и всегда. Что и всегда… – проговорил я, рассматривая струю стекающего молока.

Глава 4

Подо мной образовалась среднего размера лужа.

Я поднёс руку к массивной покрытой узорами двери и замер. Может уйти? Не место мне здесь…

За спиной сверкнула молния, отбросив тень сутулого мужчины.

Помявшись на ногах, я, дрожа всем телом, нерешительно постучал. Прогремел гром, перекрыв стук, и мне показалось, что я почти не дотронулся до двери. Поднял кулак снова, и в этот момент кто-то с обратной стороны потянул ручку на себя.

В проёме, придерживая дверь одной рукой, стоял священник. Слегка сощурившись, он сверху вниз скользнул по мне взглядом и, увидев лужу, жестом пригласил войти. Я, не поднимая головы, сделал два нерешительных шага и вздрогнул, когда дверь захлопнулась. По лбу ещё стекала вода, и я, изловчившись, чтобы не привлекать внимание, смахнул остатки капель.

– Проходите, пожалуйста. – мягким, словно укрывающим махровым одеялом, голосом обратился ко мне священник.

С левой стороны возле стенки стояла крохотная непримечательная церковная лавка. Поверх священных писаний и иконок на продажу на меня подозрительно смотрела женщина. Её гладкую, как шар для боулинга, голову покрывал шёлковый шарф, лицо бледное, как кусок мела, а от бровей осталась лишь тонкая полоска.

Вернув голову на место, я шёл, вглядываясь в развевающуюся при ходьбе чёрную безупречно отглаженную рясу священника.

По бокам стояли шесть рядов скамеек цвета спелой черешни.

В храме никого, кроме нас, не было, и каждый шаг разносился эхом.

Подойдя к первому ряду, священник пригласил сесть с краю, а затем опустился рядом. Не глядя на меня, он сказал:

– Что привело вас в дом господа?

– Непогода. – ответил я, не успев подумать.

За стенами послышался раскат грома.

Мне показалось, что священник прогонит меня прочь, но вместо этого он, спрятав руки под рясой, проговорил:

– Всех сюда приводит непогода либо за окном, либо в душе.

Я потупил взгляд в пол. На мрамор с причудливым узором, напоминающим скруглённые кресты, падали тени от подрагивающих у алтаря свечей.

Я не мог, а главное, не знал, как раскрыться… За довольно короткий срок после трагедии я оброс слоем безразличия. Эмоции были зацементированы под плитой разочарований и гнева. Прежде всего на самого себя. Я был никем и остался жить, а Нина, она… Я сделал глубокий вдох… Она была для меня всем, и её забрали.

Что-то соскользнул от уголка глаза и, прокатившись по носу, упало каплей… А затем ещё одной и ещё… Я поднял голову и шмыгнул носом.

– Я просто хочу переждать дождь. – холодным тоном сказал я.

Священник не ответил, и мы молча просидели полчаса или час.

Когда по крыше перестали тарабанить капли, я ушёл, про себя думая, что больше никогда сюда не вернусь.

Глава 5

– Па, ты почти не поел.

Я вздрогнул, выронив из рук ложку. Ударившись о край тарелки, та два раза перевернулась на столе, оставив подтёки от молока.

– Всё нормально, я уберу.

Никитка встал из-за стола, вытирая запястьем молочные усы, забрал тарелку и поставил её в раковину. Зашумела вода.

Я опустил взгляд на шрам с внутренней стороны его коленки. Шорты Никитки едва закрывали верхнюю часть, но нижняя… Она оставила неприкрытыми широкие швы до ахиллова сухожилия.

Кран закрылся.

– Ты бледный.

По клеёнке захлюпала тряпка. Оставив влажный след, Никитка уселся напротив и спрятал руки под столом. Я зачерпнул со дна мюсли и под пристальный взгляд сына, придвинув к тарелке голову, залил содержимое в рот. Приторно, гадко, заныл зуб с левой стороны… Жую…

– Если не хочешь, не пойдём.

Я снова погрузил ложку в молочную жижу.

– Кто сказал, что не хочу? – зачерпываю. Жую…

Молчит. Губы еле шевелятся, словно что-то хочет сказать, но сомневается.

– Для меня это важно.

– Знаю. – провожу языком по дёснам, выковыривая хлопья.

Облокачиваюсь на спинку стула. Мы встречаемся глазами, и на миг мне кажется, что он всё понял, вспомнил… Затем свет тускнеет, и Никитка аккуратно встаёт из-за стола.

Залезая ногтем в дальний ряд зубов, выковыриваю кусочек изюма… Затем вытираю палец о треники.

Встаю. Выглядываю в окно и смотрю, во что одеты люди.

Бабулька на лавочке в шерстяной шали, дети в одних шортах и майках гоняют мяч, сосед, сунув руки в карманы, идёт в расстёгнутой ветровке.

Почесав бороду, принимаю решение накинуть олимпийку. Будет жарко – расстегнусь.

Сын уже стоит в коридоре, натянул свои любимые бриджи с застёжками и майку с названием любимой рок-группы. Тянется за кепкой на носочках. Похоже, стоять ещё больно, поэтому подхожу и, ухватив козырёк, протягиваю её сыну.

Улыбается.

– Пойдём? – снимаю с крючка олимпийку, беру связку ключей и надеваю шлёпанцы.

На выходе из подъезда сталкиваюсь с соседом с третьего этажа. Извиняясь, он отводит взгляд и, не глядя на сына, проскакивает к ступеням.

Бабульки перестали шептаться и нахохлись, как снегири на жёрдочке.

В нашу сторону летит мяч. Поймав его ногой, смотрю на Никитку.

– Ударишь?

Немного замешкавшись, он пинает пыром, и, скользнув от носка сандалии, мяч летит в другую сторону. Мальчишки вздыхают, и тот, что был ближе всех, бежит наперерез. Мяч закатывается под машину. Тучный вратарь перешёптывается с приятелем, украдкой показывая в сторону сына.

«БАХ»

Мяч снова в игре, и мальчишки, потеряв к нам интерес, снова поднимают пыль, бегая по площадке.

Никитка уже скрылся за домом. Ускорив шаг, догоняю его… Руки в карманах, подпинывает комки пуха.

С левой стороны мяукает кот. Выгнув спину и грациозно переступая колышки оградки, он расхаживает взад-вперёд.

– Да постой же…

Молчит.

Нет, сегодня точно не буду говорить правду. Сделаю вид, что живём как обычно… Просто сын и отец, которые идут прогуляться по лесу.

Прошли вдоль гаражей. Никитка идёт чуть впереди всё так же, не оглядываясь.

Оставив позади трубы теплотрассы, мы вышли на тропинку, ведущую в лес, которая встретила нас колышущимися на ветру деревьями. Листья, как мишура, шуршали, вдалеке, послышался стук дятла.

Догоняю Никитку и хватаю за предплечье. Вырывается.

– Ты же знаешь, как для меня это важно! Сегодня годовщина Моряка, а ты… А ты… – прерывисто задышал сын. – Ты делаешь вид, что тебе без разницы!

Он развернулся, встряхнул плечи, словно сбрасывая невидимую ношу, и пошёл дальше.

Каждый день мы приходим на могилку нашего пса. Не потому что так сильного его любим, нет… Просто та авария, когда сбили моего сына, совпала с годовщиной смерти Моряка.

Тогда-то всё и началось…