Kitabı oku: «Это не моя жизнь», sayfa 2

Знакомая «бумаженция»

Тополиные ветки отбрасывали от единственного на всю округу фонаря нечёткие тени. Роптание склонившихся людей прерывалось женским надрывным криком:

– Дайте что-нибудь сладкое, умоляю! Хоть конфету… хотя конфетой он подавиться может. Лучше воды… да не нужна минералка! Ну где же эта «скорая»? Венечка, милый… Очнись, Венечка…

Лежащий на скамье паренек, казалось, светился в темноте бледностью. Пары манипуляций Изместьеву хватило, чтобы диагностировать гипогликемию. Девушка рядом всё время что-то шептала, но Аркадий не прислушивался, действовал автоматически:

– Лена, глюкозу дробно, преднизолон… Олег, давление, кислород. Пахомыч, носилки, живо! Глубоко ушёл, паря. Шевелимся!

В машине девушка, которую звали Кристина, наблюдая за уверенными действиями медиков, несколько успокоилась:

– Мы с ним в кино ходили… Я предупреждала, что не надо на две серии, а Венечка настоял. Обычно он ужинал в это время.

Аркадию было не до спокойствия. Больной ему не нравился с каждой минутой всё больше. Не укладывался в стереотип. Ввели пятьдесят кубиков глюкозы, должен давно уже прийти в себя. Пульс, давление, кожные покровы, зрачки – в норме, но парень и не думал «просыпаться».

– Доктор, скажите, всё идёт… нормально?

Тревога доктора передавалась Кристине. Она хлопала больного по щекам, целовала его, гладила, нашёптывала нежности, но – без эффекта. Олег, заполняя «карту вызова», старался не смотреть в глаза Аркадию, но по его поведению чувствовалось, что тому также не по себе.

Машина неслась по ночному городу, асфальт блестел огнями реклам и витрин. Никому в городе не было дела до крошечной «скорой», с трудом вписывавшейся в опасные повороты.

– Он всегда по-другому из комы выходил, – лепетала Кристина. – Он давно уже должен… давно… Тут что-то не так, доктор. Вы всё правильно ввели? Ничего не перепутали?

– Успокойтесь, девушка, – Леночка сидела с каменным лицом и теребила лямку на униформе. Не так давно все медики «скорых» и МЧС облачились в зелёные костюмы, за что некоторые из коллег стали звать их долларами. – Всё будет в порядке. Как зовут больного, фамилия, возраст?

– Что? А, да… – девушка кивнула и замолчала, потом, словно спохватившись, промямлила: – Поплевко Вениамин, двадцать де…

Договорить она не успела. Из горла больного вырвался всхрап, после чего последовал жутковатый вопрос:

– Какое сегодня число, господа?

Грубый гортанный голос словно звучал из глубины колодца. К тому же говоривший был явно не из этой местности, чувствовался странный акцент. Кристину сначала затрясло, потом началась истерика:

– Это не Венечка! Куда вы дели моего Венечку?! Это не его голос!!! Он не так выходил… Господи!!!

Леночка начала креститься, Олег выронил авторучку. Изместьев старался не терять самообладания, но колени начали подгибаться. В горло будто кто-то напихал ваты.

– Вениамин, – прокашлявшись, начал он, – вы слышите меня?

– Если вы ко мне обращаетесь, то прекрасно слышу! И спрашиваю, какое сегодня число и год, – повторил больной, не открывая глаз. – И прекратите называть меня Вениамином. Или Венечкой, терпеть не могу это имя!

– Останови, Пахомыч! – Леночка забилась в истерике. – Чур, не я! Чур, не я! Я выпрыгну на ходу! Ради бога, останови – и – и – и! Не могу больше!

– Уже подъезжаем! – нервно отозвался водитель. – Вторая клиническая, санпропускник. Эндокринология на третьем этаже. Один поворот – и мы на месте.

– Вас, Вениамин… Или как вас там, – пытался взять под контроль ситуацию Изместьев. – Мы госпитализируем в больницу, вас следует полечить. Вы больны…

– Какая больница? Зачем лечить? Ничего мне не надо, – нервно оборвал его больной. – Я чувствую себя прекрасно. Вот, смотрите.

С этими словами он сел на носилках. Кристина без сознания медленно сползла вниз. Леночка раскрыла на ходу задние дверцы, а доктор сидел, как вкопанный, глядя в зеленоватые глаза того, кто совсем недавно валялся в парке на скамейке.

Внимание больного тем временем привлекла «карта вызова», которую до этого заполнял Олег:

– Знакомая бумаженция, хм… – пробубнил он, ввергая всех в шок. – Только со временем пожелтеет и край её начнёт махриться. А так… узнал, узнал. Да, если бы не она, не быть бы мне сейчас в вашей тесной компании. Прилетел, нечего сказать!

Словно инопланетное существо сидело сейчас перед Аркадием, зачем-то тянулось к наполовину заполненной карте, интересовалось датой своего «приземления». Кое-как сохраняя самообладание, он с силой уложил больного на носилки. Едва Пахомыч остановил машину, Аркадий кивнул Олегу, мол, давай, транспортируем. Кое-как они перенесли «Вениамина» в приёмное отделение.

Кристина пришла в себя лишь после вдыхания «нашатырки». Конечно, она осталась с больным в санпропускнике.

Обратно ехали молча, лишь Леночка периодически всхлипывала, глотая слёзы. Возвращаясь домой после смены, Аркадий с Олегом заскочили в круглосуточный супермаркет и купили по бутылке водки. Выпили по дороге.

К утру Изместьев смутно помнил подробности дежурства.

Секс накануне перестройки

Зачем она вспомнила про это? И как язык повернулся такое сказать?! После божественного вечера и сказочной ночи. После совершенно чумового секса, какого у доктора не было уже несколько лет.

Кажется, от здания банка до ресторана их отвёз всё тот же чёрный «лексус». Аркадий, мягко говоря, вёл себя не лучшим образом: приставал к банкирше на глазах секьюрити. По их каменисто-равнодушным рожам догадался, что им приходилось и не такое наблюдать.

В ресторане, помнится, несколько раз заказывал любимый шлягер Жанны «Не говорите мне прощай». И словно открылось второе дыхание, никак не мог натанцеваться. Аленевская пила «Божоле», Аркадий в основном налегал на водочку. Все вокруг казались родными, с каждым из присутствующих в зале доктор готов был пить на брудершафт.

Следующей серией мыльной оперы суждено было стать их неравному поединку в спальне двухуровневой квартиры банкирши. Где он, собственно, и проснулся минут десять назад. И – такое услышать!

– Ракеш, я всё привыкла делать сама за эти годы, – в прозрачном белом пеньюаре она сидела перед ним на полу по-турецки и дымила сигаретой. – Ты знаешь, плохо это или хорошо, но по-другому не хочу. Думаешь, я ту ночь не помню, когда у тебя… ничего не вышло. Она стала точкой отсчёта. Ты уж прости, но я привыкла к конкретике. Да, да, та самая ночь. Припоминаешь?

Лоб Изместьева покрылся испариной: он вспомнил конфуз и жуткую беспомощность, когда был разрушен ореол школьного Казановы, перед которым якобы ни одна старшеклассница не могла устоять. В ночь выпускного бала он потерпел фиаско, такое больше не повторялось ни до, ни после. Ну зачем же вспомнила про это?!

– Да, конечно, – кивнул он, отводя глаза. – По-свински вышло, прости, Жанк… Я все эти годы…

– Не просто по-свински, Ракеша, – перебила, выпустив струю дыма в потолок. Словно выжидая паузу, чтоб в его сонной голове отчётливо проступил кадр двадцатилетней давности. – Я потом мужиков возненавидела. На подкорковом уровне, это от меня не зависело. Впечатлительная слишком была. Ты поступил, как жлоб… самого низкого пошиба. И, кто знает, может, ты и сделал меня такой. Но сейчас уже ничего не исправить. Как сложилось, так сложилось. Меня устраивает моя жизнь. Возможно, она не идеальна, но ничего менять в ней не собираюсь.

– Но нам было… сегодня, я имею в виду, замечательно, – отбросил он простынь, забыв, что плавки вчера, будучи «в дрезину» пьян, закинул куда-то за трельяж. – К чему всё усложнять? Двадцать лет назад я был другим, столько воды утекло…

– Да, замечательно. В эту ночь – да. И не собираюсь отрицать очевидное. Давно так не летала, как с тобой, и очень тебе благодарна. – Она поднялась, подошла к столику с пепельницей, и резко раздавила сигарету: – Но признайся самому себе, Ракеш, ты любишь до сих пор выпускницу – ту наивную десятиклассницу из восемьдесят пятого года. Ты её любишь, ведь так? К чему скрывать?

Он не смог выдержать прямого взгляда, как бы извиняясь, развёл руками:

– Ну, так…

– Вот! – Жанна сжала кулачки, подошла, наклонилась так, что он задохнулся от открывшегося вида за капотом пеньюара, и потрясла ими перед его опухшей физиономией. – Что и требовалось. А я… совершенно другой человек. Стала такой, тут ничего не попишешь. И больше такого, как сегодня… не будет. Никогда, уж извини. Это было в последний раз. И – хватит об этом!

– Почему? – Изместьеву показалось, что захлопываются двери камеры-одиночки. Остались считанные секунды – и они закроются окончательно. Он залопотал, почти закудахтал: – Мне тоже понравилось, спасибо тебе, ты… чудо, здорово, фантастика…

– Ой, ой… К чему этот трёп, Изместьев? – резко плюхнулась на кровать рядом. И застыла, не поворачивая головы. А он залюбовался её профилем. – К чему эта банальщина? Прибереги красноречие для своих многочисленных девах. Я не сомневаюсь, их не один десяток, и они готовы тебе… ну, ты понимаешь. Как я сказала, так и будет. Раньше надо было думать! Двадцать лет назад, кажется? Сегодня у меня всё замечательно. Год назад выдала дочь, Женьку, замуж за москвича, квартиру им сделала в Марьино… Он тоже, кстати, доктор, хирург-косметолог, уже кандидат медицинских наук, заведует отделением.

Она потянулась к журнальному столику, на котором стояла цветная фотография в декоративной рамке. На Изместьева взглянула улыбающаяся Жанка из его школьной юности, в белом свадебном платье, рядом с «упакованным» в кремовый костюм серьёзным женихом. Доктор невольно залюбовался девушкой. Одного взгляда на фото было достаточно, чтобы констатировать: эту пару ждёт блестящее будущее. Фантастическое.

– Женьку, значитца… Ты Жанна, она Женька. Твоя копия, один в один… Не слишком ли много женского в именах? А как зовут твоего зятя? – вполголоса поинтересовался у бывшей одноклассницы. – Кажется, где-то мы уже пересекались.

– Костя… Константин Фаревский. Насчёт того, что пересекались – вряд ли. Он в нашем городе пока не бывал, только ещё планирует. Через месяц какая-то конференция здесь намечается. Как раз по его теме. Кажется, у него доклад. Приедет – могу познакомить.

– Если не секрет, – набрался доктор смелости, – кто отец девушки?

– Вообще-то это тебя не касается, но я отвечу. Не ты, сам понимаешь, хотя мог бы! – банкирша укоризненно сверкнула на него глазами. – Я не любила его, он погиб в Афгане… Перед самым выводом войск. Я поначалу, до его гибели, планировала сделать аборт, но потом… Решила оставить. И хватит об этом!

– Сочувствую, но… на твоём месте я бы не спешил с ответом, – вкрадчиво пробормотал Изместьев, возвращая фотографию.

Жанна поставила фото обратно на столик, затем медленно повернула голову и произнесла то, что он никак не ожидал услышать:

– Кстати, у меня есть подруга, у неё офис прямо над моим. Зовут Люси… Так вот, она не против тебя приютить на своей груди. Дело в том, что у неё несчастье случилось. Бойфренда подстрелили. Такое случается в нашей жизни, ты в курсах. Грудь у неё, кстати, не чета моей. Только свистни, я познакомлю…

– К чёрту подругу, – он сжал кулаки, вскочил, обмотавшись простынёй. – Зачем мне подруга? Ты что, издеваешься?

– Всё, разговор закончен, – отчеканила она. – Не нужно меня больше провожать!

Потом он слушал, как нервно она одевается в другой комнате. Визжали молнии, трещала материя. Хотелось ворваться, сграбастать в охапку и уже не отпускать. Это его женщина, его, и никому её не отдаст! Они подходят друг к другу, как ключ к замку. Такое сочетание – одно на тысячу. И дело тут даже не в её профессии, вернее, не только в ней…

Он не посмел ослушаться. В голосе банкирши прозвучала такая сталь, что настаивать на чём-то было глупо. И продолжал стоять посредине спальни. Чего ждал, спрашивается?

Подробности того выпускного вечера прорисовывались в памяти всё чётче. Мальчишка, юнец, молокосос. Всё испортил, салага! Проследил бы за базаром – и, глядишь, всё по-другому бы завертелось. Ах, трепач, ах, дешёвка!

Июнь в том году выдался тёплым, тополиный пух забивал глаза и ноздри. Не хотелось уже ни пить, ни танцевать. Выпускники пошли встречать рассвет, большинство парней и девчонок разбились по парам. Гусары, поручики, корнеты… Иерархия соблюдалась беспрекословно. Какое времечко струилось! Романтизм! Куда всё подевалось?

Они с Жанкой специально отстали, а когда все повернули в парк культуры, юркнули в один из проходных дворов, и – были таковы! Только их и видели. Школа позади, впереди – неизвестность.

Юность не взвешивает каждое слово, она предпочитает рубить с плеча. Лучше – чтобы наотмашь. Почему он просто не поцеловал её в щёку и – не отчалил… от греха подальше?! До лучших времён. Всё двигалось бы своим чередом, поэтапно: любовь-морковь, шуры-муры.

Нет, ему приспичило тогда! Ни до, ни после. Зачем поднялся вслед по оплёванным ступенькам! Она не настаивала, но и не запрещала… Как бы говорила: если чувствуешь уверенность в себе, если повзрослел окончательно, что ж – флаг тебе в руки… Выбор за тобой, вожак! Она хотела быть ведомой. Жанка Аленевская, самая непонятная девчонка из класса. Она умела отбривать ухажёров, могла сказать при всех обидное, но только не в его адрес.

Боже, она любила его в те дни! Неужели это было именно с ним?!

В темноте прихожей, как пишется в дамских романах, случайно коснулся её маленькой груди. Задышали, засопели, как взрослые. Но если сейчас это – укрепившийся инстинкт матёрого мужика, тогда, в далёком 85-м, – скорее наносное желание казаться таковым. Что-то было до этого… Вот именно, что-то! А кто проверял? Так, ширли-мырли, не более.

Дышали, обнимались, целовались взасос. Она не сопротивлялась, когда Аркадий добрался до её трусиков. Это сейчас уже понимает, насколько она доверилась тогда. Чисто по-женски. Насколько она была выше, взрослей, мудрее… А он копошился без знания дела, как часовщик в будильнике. Старьёвщик, блин!

Когда пришло время действовать, когда все карты раскрылись, когда нагота, как лепнина, задышала под рукой – вот я, дотронься, не обожгись только. Делай, что хочешь, но не тяни время, не отстраняйся, не дистанцируйся, не переводи в игру, ты – не посторонний. Возьми ноту, не сфальшивь! Шевелись! Действуй!

А он спёкся. Понял, что ничего не выйдет, загодя. Будучи совершенно не готовым к такому исходу, облажался, как сейчас говорят. Дал стрекача. Оделся, вышел на балкон, закурил.

Она лежала, ждала, ждала… Потом оделась, вышла к нему, прижалась. Как он её ненавидел в те минуты! Свидетельницу его позора. Ни в чём не виноватую. Что делать? Как быть?

– Аркаш, не расстраивайся! – донеслось до него. – В следующий раз обязательно…

Он понял, что или сейчас, или никогда. Если даст ей закончить фразу, если смолчит, уважать себя перестанет. Идиот! Недоросль! Мальчишка!

– Что?!! – прошипел по-змеиному, помнится. – Ты что о себе возомнила? Дело не во мне, дура! На себя посмотри! Другие девки, как девки, ничего из себя не корчат, работают, а эта… – окинув Жанну презрительным взглядом, выстрелил окурком в алеющий восток, резко оттолкнул её, развернулся.

Поначалу она ничего не поняла, широко смотрела, как он одевался, как нервно зашнуровывал ботинки в прихожей.

– Эх, Аркаша, Аркаша, – последнее, что услышал он с лестничной площадки перед тем, как хлопнуть дверью. Утренний ветер «прошил» его сверху донизу, сразу же зазнобило. Кажется, начал моросить противный мелкий дождик.

Подняв голову, разглядел Жанну на балконе, перематерил себя последними словами. Она держала руку у рта. Чтобы не разрыдаться. Он спешно повернул за угол. Словно подвёл черту под тем, что случилось в эту ночь, что вообще было в школе, в юности…

Больше они не виделись. До случайной встречи в парке неделю назад. Только на этот раз не он от неё отстранялся, а она. Имея полное на это право.

Двадцать лет… Даже больше. Словно их и не было. Так всё остро накатило, что чуть с «катушек не съехал». Он сейчас – в её упакованной квартире. Опомнился, когда она хлопнула дверью. Кажется, сказав что-то про холодильник и про то, что дорогу домой самостоятельно найдёт. Сообразил, что на дворе – 21 век, ему почти сорок, и хорохориться, как в юности, не перед кем.

Быстро одевшись, подошёл к широкому окну, взглянул на панораму просыпающегося города. Как дальше-то жить?

Потом прошёл вглубь квартиры, взял с тумбочки свадебную фотографию её дочери. Как бы он хотел оказаться на месте счастливого жениха! Полжизни бы отдал за это! Девушка была похожа, как две капли воды, на Жанет образца восьмидесятых.

Русалка без дельфина

Кристина смотрела на дремавшего Вениамина и утирала одну слезу за другой. Даже во сне он теперь был другим. И не хотелось его погладить, поцеловать спящего, как это случалось раньше.

Господи, если бы он тогда, очнувшись, назвал её русалкой, если бы… Всё бы было по-другому. Это их мир, созданный певцом и композитором Игорем Николаевым: она – русалка, он – дельфин. Когда-то на концерте Николаева они познакомились и решили друг друга так называть.

Обычно, выходя из комы, Вениамин с укоризной замечал: «Опять плакала, русалка!» И сразу становилось легко и хорошо. Эти слова означали, что болезнь не смогла его отобрать. Вновь победа осталась за ними, и жизнь продолжалась!

Но в этот раз он не назвал русалкой. Более того, не заметил вовсе. Теперь она для него – пустое место, и это было страшнее всего.

Всегда думала, что любовь сильнее болезни. Считала, любовь поможет им выстоять. У них обязательно будут дети, здоровые дети. Вообще, впереди ждёт замечательное будущее. И оба были уверены в этом. До того, как сходили в кино.

Вениамину резко стало плохо, она не помнила, чтобы он «загружался» так быстро, буквально на глазах. По лбу покатились крупные капли пота, его затрясло и…

Увидев потом, после «пробуждения», его глаза в машине «скорой», Кристина словно в ледяную купель окунулась: другой взгляд, другой голос. Перед ней на носилках был не тот человек.

Сколько она выревела потом, сколько предпринимала попыток достучаться до любимого, – всё тщетно. Разговор с профессором-психиатром, который консультировал её «Венечку» вскоре после выхода того из комы, почему-то особо запомнился.

Профессор постоянно проверял, крепко ли дужки очков держатся за раковины его оттопыренных ушей, при этом не уставал повторять, что подобные случаи в его практике были неоднократно.

– Видите ли, милочка, – мурлыкал он, то и дело проводя пухлыми ладошками по заушинам. – Мы живём в сумасшедшее время, в сумасшедшей стране. Наркотики, алкоголь… Да что я говорю, вы всё сами знаете… Молодёжи трудно, столько вокруг соблазнов. Тяжело устоять-то!

– Веня не пил, наркотики не употреблял! – категорично заявила Кристина. – И не курил, у него был диабет!

– Я всё понимаю, деточка. И не про то совсем говорю… Психическая патология множится, приобретая новые формы. Слово шизофрения, думаю, вам знакомо? – он замолк на мгновение, пристально взглянул поверх очков и, дождавшись кивка, продолжил: – Одним из классических её признаков, как мы знаем по голливудским фильмам, является раздвоение личности. Два разных человека как бы оказываются одним целым.

Дальше слушать уже не могла. Взметнув вверх кулачки, разревелась. Слёзы душили, не давая говорить:

– Что вы мне зубы заговариваете?! Причём здесь Веня?! Он нормальный был. Кто его украл у меня? По какому праву?

Когда ей накапали валерианки, профессор продолжил:

– Личности не обязательно живут в поражённой болезнью психике параллельно, они могут, и это важно понять, последовательно сменять друг друга. До двадцати лет, скажем, одна подавляла другую, но после двадцати, к примеру, подавленная вдруг вырвалась из-под опеки и заявила о себе. Это может быть единственным проявлением болезни. Так и с вашим… э-э-э… Вениамином, кажется. Он… просто перестал им быть. Вот так взял и перестал, как это ни смехотворно звучит. Его сменил кто-то другой, понимаете? Доселе неизвестный. Они как бы поменялись местами. Я понимаю, это дико звучит, но с этим приходится мириться, хотим мы или нет. Сейчас он – победитель, просто взял и вытеснил прежнего хозяина из его оболочки. Выждал, так сказать, удобный момент…

– Удобный момент – это кома? – уточнила притихшая Кристина. – И надолго… вытеснил? Когда мой Венечка обратно вернётся?

– Кто ж знает! – развёл руками профессор. – Бывают такие формы, когда обе личности контактируют друг с другом, советуются, в общем, живут, как братья. А случается, что их пути никогда не пересекаются. Один приходит на смену другому. И не подозревает о существовании другого.

– А где же другой в это время находится?

– Спит, попросту говоря, – ухмыльнулся профессор. – Находится в заторможенном состоянии, заблокирован. И может находиться в нём сколь угодно долго. Ему не требуется в это время ни воздух, ни пища, понимаете?

Она понимала одно: её Дельфина больше нет, и никогда не будет. Какие бы профессора ни утешали, какие бы бредни ни рассказывали. А поскольку «перерождение» происходило на её глазах (она не отходила от Вени ни на шаг), то и винить в произошедшем некого.

Вот, значит, как: её Венечка где-то рядом, дремлет. Как же его пробудить? И где гарантия, что, раз пробудившись, он вновь не «уснёт» в самый неподходящий момент?! Чехарда получается.

Кажется, она немного задремала. Кровать под Венечкой внезапно заскрипела, и глухой незнакомый голос влетел в уши:

– Ты даже представить себе не можешь, какие страшные годы это были, – бледно-зелёный, как изнанка медузы, Венечка сидел перед ней, и худые коленки ходили туда-сюда. – Как всё просочилось в прессу, одному богу ведомо. Казалось, нас ждёт впереди хаос.

– Венечка, ты о чём? – отшатнулась она от него, едва не упав со стула. – Какие годы? Какая пресса?

Он внезапно зажмурился, как бы считая в уме, потом взмахнул руками:

– Когда эрмикцию открыли. Голографическое перемещение во времени. Всем захотелось вдруг жизнь заново прожить, представляешь?! Все её жили не так, как хотели бы. Массовое паломничество началось. А того не учли, зулусы, что в прошлом должна быть маленькая такая… – Вениамин показал костлявыми пальцами размер. – Махонькая-махонькая, но всё же… клиническая смертушка. Посадочная площадка! Иначе как…

– Что ты несёшь? – закричала, затопала ногами Кристина. Показалось, что если она сейчас не остановит своего любимого, то через минуту начнёт ему поддакивать, кивать головой, дескать, понимаю, верю, не сомневаюсь… Уж лучше в петлю, чем в такое… соглашательство.

Псевдо-Вениамин вдруг замолчал, громко икнул, скользнул по ней взглядом, чему-то усмехнулся. Потом вскочил с кровати, протиснулся мимо заплаканной Кристины и крадучись выскользнул из палаты. Она не пыталась его остановить. Зачем?