Kitabı oku: «Паранойя»

– Всем вам, здесь присутствующим, – с улыбкой на лице говорил седовласый, не по годам подтянутый профессор Кондратьев, расхаживая возле кафедры, – должно быть, хорошо известно выражение «гуси Рим спасли». Не так ли?

В просторной аудитории, ярусами возвышающейся к противоположной от кафедры стене, раздалось глухое «да».

– И вот, в таком случае, вам вопрос: а с чего вдруг не залаяли собаки, когда галлы начали подниматься по крепостным стенам? Или почему охрана никак не среагировала на эту осаду? И только гуси, почуявшие что-то неладное, подняли в городе такой гвалт, что разбудили всех добропорядочных граждан. А?

В этот раз в зале повисла тишина. Видимо, никто не знал ответа на этот вопрос.

– Весьма вероятно, – профессор сделался наконец серьёзным, – мы в этом случае можем иметь дело с типичным приступом паранойи. Да. У гусей случился такой приступ. К счастью для римлян, наверное. Впрочем, в конечном итоге это их всё равно не спасло от галлов. Но случай с гусями стал легендой. И нам не важно, было ли это на самом деле или же является плодом поэтического воображения. Пусть это станет нашей отправной точкой в попытках ответить на вопрос – бывают ли у животных типичные для человека психические расстройства.

Игорь попал на лекцию к известному профессору после одного случая, который приключился с ним на работе. А работал он врачом в психиатрической клинике вот уже пятый год. Подобные ситуации нередко случаются с новичками, которым попадаются сложные пациенты, но Игорь новичком себя не считал – всё-таки вёл он до этого тридцать шесть пациентов с самыми разными диагнозами, от маниакально-депрессивного психоза (называемого нынче биполярным расстройством) до самой настоящей шизофрении. И никогда он не позволял собою манипулировать, никогда не скатывался до того, чтобы хоть на секунду поверить в то, что истории, рассказанные больными, имеют под собой реальную почву. Сопротивляться такого рода эмпатии их учили в академии целых восемь лет, и Игорь на отлично усвоил эти уроки. Но в этот раз всё сразу пошло как-то не так…

Его тридцать седьмым пациентом оказалась молодая девушка двадцати лет, впервые оказавшаяся в их отделении. Звали её Настя. Была она очень красива лицом, тонка, почти прозрачна и по-кошачьи грациозна в движениях. Болезнь, внезапно одолевшая её ум, делала эту красоту ещё более яркой, а эмоции, часто сменяющие друг друга от искренности до злобного отторжения, просто завораживающими. С первой же встречи Игорь понял, что влип не на шутку. Личность его сразу как бы разделилась на две враждующие половины – на доктора-профессионала, раскладывающего по полочкам каждую минуту их разговоров и вписывающего мелким почерком в историю болезни скрупулёзно выверенный диагноз, и на мужчину, попросту влюбившегося в несчастное юное создание неземной красоты и желающего, чтобы Настя оказалась здоровой, а больными в итоге все остальные, в том числе и он сам. Вот так… Если бы у него была семья или хотя бы подруга, то, возможно, он не чувствовал бы себя таким беззащитным перед Настей. Но до своих тридцати лет семьёй он так и не обзавёлся, а последнюю девушку, с которой были у него близкие отношения, он с трудом мог бы припомнить. Случилось это ещё на последних курсах в академии – бурный роман, закончившийся очень болезненной разлукой и чуть было не ставший причиной его ухода из учебного заведения. Как же её звали? Катя? Кажется, Катя, но даже и это он мог перепутать. После академии Игорь с головой ушёл в работу, не щадя ни себя, ни отношений с немногочисленными друзьями и с родителями, у которых бывал только на Новый год. Время полетело так, словно жизнь включили на быструю перемотку. И его встреча с Настей стала первой паузой, когда он смог наконец очнуться и осмотреться по сторонам. И обнаружил вокруг себя полнейшую пустоту. Даже квартиру свою он не узнал, когда в один из вечеров после беседы с Настей вернулся домой. У него было ощущение, будто жил здесь старый-престарый архивариус – повсюду были разбросаны книги в разноцветных закладках, исписанные горы тетрадей, DVD диски с лекциями известных профессоро́в и с научно-популярными фильмами по проблемам психиатрии. Неужели он столько лет жил одним только этим? И выходило, что так.

– Современная психиатрия, – тем временем продолжал профессор, – не может аргументированно ответить на этот вопрос. Да что там говорить о животных? Даже причины возникновения банальной паранойи у человека, как и других эндогенных психопатологических расстройств, неизвестны. Чаще всего в практике фигурируют заболевания, подобные синдрому гиперестезии кошек. Это когда милое в обычной ситуации существо начинает вдруг с криками носиться по всей квартире, шарахаться от невидимых препятствий и кусать само себя, причиняя увечья. Предполагается, что у кошки возникают галлюцинации и состояние, довольно близкое к шизофрении. Если, разумеется, нет других причин соматического происхождения. Но опять же, это только предположение. Болезнь купируется, как и почти всё в нашем деле, медикаментозно. Но мы не можем утверждать, что это – психическое расстройство в полном смысле этого определения. Возможно, оно имеет вирусную природу, как, к примеру, всем известное бешенство. Если в животном мире теоретически и возможны такие расстройства, то на практике ни один зверь не выживет в подобной ситуации, поскольку в природе нетипичное поведение непременно приводит к гибели.

Игорь слушал уже в пол-уха. Настоящей причиной того, почему он решил посетить эту лекцию, было вовсе не желание узнать о психических расстройствах в животном мире, – всё, о чём говорил профессор, Игорю, в целом, было известно. Эта дурацкая история о лошади, прозвучавшая из уст Насти, заставила его вспомнить о том, что с лекциями в академии будет выступать известный профессор. Лошадь… Да… Это была третья или четвёртая их беседа с девушкой. Она вдруг стала утверждать, что встретила в палате свою мать, которая умерла четыре года назад. В первый раз Игорь не придал этому особенного значения – мало ли что могло показаться человеку при обострении шизофрении. Но и поведение этой другой женщины, принятой Настей за её маму, стало меняться. Её вела Люба, ещё более опытная коллега. Она рассказывала, что женщина тоже заразилась этой идеей и действительно начала считать Настю своей дочерью. И что удивительно, истории их жизни до попадания в клинику имели кое-что общее. Когда Насте только исполнилось шестнадцать, они с мамой попали в аварию, когда ехали по оживлённому шоссе на дачу. Мать оказалась в глубокой коме, а Настя пролежала в больнице почти две недели с переломами рёбер, ключицы и ушибом мозга. Перед самой Настиной выпиской было принято решение отключить маму от аппарата искусственного поддержания жизни, все документы на это подписала старшая сестра, которая давно жила в другом городе и с Настей почти не общалась.

– Мне так сказали, – говорила Игорю Настя. – Сама я даже на похороны не пошла. И не знаю, были ли они на самом деле.

– В смысле? – переспросил Игорь. – Вы не уверены в том, что её похоронили?

– Я не уверена в том, что её отключили от аппарата, – уверенно сказала Настя и посмотрела на доктора этим своим пронзительным взглядом, от которого у Игоря опять забегали по спине мурашки.

– Но как такое возможно? – попытался Игорь вывести девушку на логическое мышление. – Разве сестра стала бы вас обманывать? Зачем ей это? Неужели вы думаете, что она настолько ненавидела вас, что отправила в интернат, а маму – в психиатрическую клинику?

– Не в интернат, – поправила Настя. – Я поступила в училище и жила в общаге. Потом в восемнадцать переехала к себе домой, в нашу общую когда-то квартиру. Правда, не надолго.

– А сестра что?

– Ничего. Мы с ней больше никогда не общались.

– Почему?

– Она не проявила ко мне интереса. А я зачем стала бы ей навязываться? Я со всем справилась сама.

– Ну… – опустил глаза Игорь и постучал по тетради ручкой, – как видите, не вполне, если теперь мы разговариваем с вами в кабинете психиатрической клиники.

– Да. – Настя тоже опустила глаза, поёжилась и стала потирать руки, громко хрустя суставами. – Потому что я винила себя за смерть мамы. Не могла себе простить.

– Почему вы так решили?

– Тогда, в машине, мы очень сильно с ней поругались. Я закатила самую настоящую истерику. Мама успокаивала меня, отвлеклась от дороги – поэтому и случилось… то, что случилось. А потом… – Настя замолчала и смотрела уже как бы сквозь Игоря, словно позабыв о том, где она и кто сидит перед ней.

– Настя, – негромко произнёс Игорь. – Давайте продолжим разговор завтра.

Девушка молча встала и вышла из кабинета, не проронив на прощание ни слова.

Нужно было что-то делать со всей этой ситуацией. Люба сказала, что если дело так и пойдёт дальше, то либо её пациентку – мифическую маму – переведут в другое отделение, либо саму Настю. Общение их только провоцировало недуги и могло перерасти во что-нибудь неуправляемое. Другие пациенты тоже стали проявлять нездоровый интерес к этому делу.

Но Игорю не давало покоя то совпадение, что Любина пациентка ровно четыре года назад попала в клинику после того, как вышла из долгой комы, причиной которой стала автомобильная авария. Бывают ли в жизни такие совпадения? Знала ли Настя об истории этой женщины? Вряд ли. Та и сама ни о чём не помнила. Но их разговоры могли спровоцировать женщину на какие-то проблески в памяти. Не исключено. Игоря всё больше и больше захватывала эта история. Он начинал верить Насте, он начинал думать, что такое вполне возможно. И, что само страшное, ему хотелось помочь девушке, и он почти решил во всём разобраться. На таком решении он и поймал себя, когда вдруг очнулся и увидел и себя, и всю свою прошлую жизнь в совершенно ином свете. Очнулся после следующего их разговора с Настей, когда он спросил её, каким образом она может отличить свои галлюцинации от реальности.

– Я понимаю, – сказала девушка, – что больна. Я знаю, что такое шизофрения. Но это не тот случай, доктор.

– Почему вы в этом уверены?

– Доктор, – Настя улыбнулась, – как вы думаете, у животных бывают психические расстройства?

– Науке пока не известно, – ответил Игорь. – Зачем вы об этом спросили?

– Вот вчера, – спокойно сказала Настя, – я разговаривала в палате с лошадью.

– С лошадью?

– Да. Рыжая такая. И глаза очень умные. Мы с ней долго беседовали, почти до самого утра.

– И что же лошадь?

– Она не-на-сто-я-щая, – по слогам продекламировала Настя. – И это я понимаю. Ведь лошади не могут разговаривать, как люди.

– А вас только это смутило?

– Этого достаточно.

– А то, что лошадь оказалась в палате – это вас не навело ни на какие подозрения?

– Вот я и спрашиваю поэтому, – пожала плечами девушка, – могут ли животные страдать психическими заболеваниями. Я же не знаю, есть у них звериные психушки или же они содержатся где-то по соседству в других палатах.

– Понятно, – заключил что-то для себя Игорь. – А мама, значит, настоящая?

– Именно так. – Настя нахмурилась и снова замкнулась.

Тогда-то Игорь и вспомнил о лекции и уже на следующий день поспешил в академию, чтобы оказаться в первых рядах и получить потом возможность остановить профессора и наедине спросить у него совета, как поступить в том случае, если мания больного начинает завладевать рассудком врача.

Профессор уже заканчивал. Игорь не услышал и половины того, о чём тот вещал с кафедры в течение часа.

– И возвращаясь к нашим гусям… – весело произнёс тот. – Здесь интереснее было бы изучить не реакцию птиц, а последствия неудачного штурма для самих галлов, я имею в виду, в психическом плане. Полагаю, что немногие из вас знакомы с таким понятием как анатидаефобия.

В зале раздался смех. Наверное, кто-то всё-таки знал, что это такое.

– Да-да, – продолжил профессор. – Это когда человеку кажется, что его повсюду преследует утка, пристально за ним наблюдая. Представляете, у скольких галлов после того события мог возникнуть этот синдром? Жаль, что у нас нет машины времени, материальчик-то куда более интересный, чем гуси.

Профессор закончил, и все слушатели стали расходиться, гремя партами и смеясь. Лекция, видимо, получилась весьма забавной. И только Игорю совсем не было радостно. Он продолжал сидеть, пристально наблюдая за учёным и пытаясь застать тот нужный момент, когда можно будет обратиться к нему за советом. Но чем больше Игорь настраивался на разговор, тем меньше оставалось у него желания это сделать. Когда вышел из аудитории последний человек и они с профессором остались одни, тот, наконец, обратил на Игоря внимание. Достав из толстого портфеля бутерброд, он откусил от него большой кусок, прищурился слегка и спросил:

– Вы, молодой человек, хотели что-то спросить?

Игорь посмотрел на его жующую челюсть и окончательно передумал.

– Нет, – сказал он, – простите. Просто задумался.

Он встал и тоже вышел из зала, чувствуя спиной, как удивлённо смотрит на него профессор Кондратьев.

***

Все чувства Игоря смялись, а мысли разбежались по закоулкам, так что невозможно стало их собрать, чтобы рассмотреть ближе. Да пожалуй, лучше было бы и вовсе к ним не приглядываться, потому что ни одной приятной скорее всего и не нашлось бы. И не только приятной, но хотя бы более-менее вразумительной. Всё нутро его походило на промокашку, которой захотели осушить море. И только от одного образа, то и дело вспыхивающего у него в голове, сердце начинало то замирать, то биться неестественно быстро. И этим образом была Настя – неотступно всплывала прямо перед глазами, смотрела чёрными, пронзительными глазами, которые на бледном как мел лице выглядели чем-то инородным, совсем из другой вселенной. Что там говорил профессор? Что-то про уток. Анатидаефобия. С ним сейчас происходило что-то подобное, только вместо утки была Настя. Вглядываясь в толпы прохожих, Игорь непременно замечал её тоненькую фигуру. А стоило ему посмотреть в витрину какого-нибудь кафе или магазинчика, то тут же в ней начинали отражаться эти пронзительные глаза. Наверное, за такую болезненную красоту в средние века и сжигали на кострах ведьм. Ведьма! От этого слова Игорь весь содрогнулся. Ему сделалось жарко. Он потрогал ладонью лоб – тот был влажным от пота, хотя конец мая выдался довольно прохладным. По всему телу блуждал жар. Заболел? Или просто сдали нервишки? Домой! Нужно быстрее попасть домой. Зашторить окна, закрыть двери и спрятаться под одеяло, чтобы ничего больше не видеть.