Kitabı oku: «Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V», sayfa 6
Примечательно, что ни сам Генеральный прокурор, вызвавший Коулса, ни защита обвиняемого свидетелю вопросов не задавали. Причём, судя по всему, по одной и той же причине – представители обеих сторон прекрасно понимали, что рассказ о погоде в Бостоне вообще никак не влияет на исход дела.
Далее по предложению Генпрокурора Трейна в зал заседаний был приглашён чиновник городской администрации Генри Уайтман (Henry Wightman), представивший суду подробную карту Бостона. Сложно сказать, почему это произошло только на 4-й день процесса, ведь во время предыдущих заседаний вопрос о взаимном расположении домов и улиц, а также перемещениях и местонахождении свидетелей поднимался неоднократно. Все эти важные детали объяснялись буквально «на пальцах». Понятно, что наличие большой и детальной карты очень помогло суду и добавило всем объяснениям наглядности, но… карта появилась в суде только к концу 4-го дня.
Перед нами ещё одно весьма наглядное свидетельство скверной организации процесса обвинением. Впрочем, не станем сейчас напирать на данную мелочь, в конце концов, это не самая большая странность этого суда.
На этом сторона обвинения закончила представление суду своих свидетелей. Напоследок судья Уэллс уточнил у членов жюри, желают ли они повторно допросить кого-то из заслушанных ранее свидетелей, дабы уточнить не вполне ясные детали. После небольшого обсуждения председатель жюри попросил вызвать Альберта Гарднера, владельца магазина скобяных товаров, дававшего показания ранее. Гарднеру были заданы вопросы о типах топоров, продаваемых в его магазине, их весе и размерах. Свидетель без запинки ответил на заданные ему вопросы и ещё раз повторил, что лежащий на столе среди улик топор никогда не принадлежал обвиняемому, после чего покинул своё место.
Другим свидетелем обвинения, приглашённым для повторного допроса членами жюри, стал Дэниел Мэхан, тот самый человек, что получил утром 6 ноября деньги от Левитта Элли. Мэхану был задан вопрос о наличии на банкнотах следов крови, тот заявил, что ничего похожего на кровь на деньгах не увидел. С тем свидетеля и отпустили.
Судья Уэллс поинтересовался, готовы ли адвокаты начать представление суду «своих» свидетелей [т.н. «дело защиты»], и, получив утвердительный ответ, предложил не терять времени.
Адвокат Дабни произнёс довольно пространное вступительное слово, для характеристики которого мы с полным правом можем воспользоваться современным понятием «троллинга». Обвинение уже допустило свои основные ошибки, так сказать, сделало выстрел, и теперь инициатива находилась всецело на стороне защиты. У Дабни появилась замечательная возможность поиздеваться над противником, и он не отказал себе в этом удовольствии. Можно сказать, что адвокат воспользовался предоставившейся ему возможностью на «все 146%», иначе просто невозможно объяснить то, как специфично Дабни построил свою речь.
Он, например, упомянул английского короля Генриха VIII, ввёдшего своим статутом разные степени убийства. А это – между прочим! – первая половина XVI столетия, то есть за 3 века до суда над Левиттом Элли! Развивая свою мысль, адвокат показал, что тюдоровское деление на степени убийства к данному делу вообще не подходит никоим образом, поскольку обвинение оказалось неспособно обосновать умысел и подготовку преступления – а ведь именно они образуют состав убийства 1 степени. «Так почему же Левитт Элли обвиняется в убийстве 1-й степени?» – весьма здраво поинтересовался адвокат и лишь пожал плечами.
Это выглядело как форменное издевательство над обвинением! Но дело было даже не в сарказме и не в актёрских качествах Дабни, а в том, что он указал на первый серьёзный изъян выбранной прокуратурой стратегии – неверную квалификацию преступного деяния.
Далее адвокат сделал акцент на очевидной бессмысленности показаний Рэмселла, якобы видевшего обвиняемого с бочками под ковром, а потом без бочек и ковра. Причём свидетель обвинения не только рассмотрел бочки, накрытые ковром, но сумел даже запомнить и впоследствии опознать сам ковер. Жаль, вот только возницу не запомнил… И с колокольным звоном сильно попутал!
Основные возражения Дабни можно сгруппировать следующим образом:
Во-первых, из показаний большого количества свидетелей – причём свидетелей обвинения! – например, Скотта Ричардса и других, известно, где и с кем Левитт Элли находился утром 6 ноября. Фактически всё это время он находился на глазах людей, причём на значительном расстоянии от Милл-дам. Его перемещения в тот день таковы, что он постоянно удалялся от дамбы и после 7 часов утра был уже настолько далеко, что после этого часа у него просто не имелось запаса времени для поездки к реке Чарльз для сброса бочек. Адвокат уточнил, что в 7 часов утра Левиит Элли был замечен между Бикон-стрит (Beacon str.) и Бойлстон-стрит (Boylston str.) на удалении 2 миль [~3,5 км.] от Милл-дам. Невозможно представить, чтобы ломовой извозчик мог быстро преодолеть такое расстояние. Для того чтобы обвиняемый мог избавиться от бочек с расчленённым трупом в утренние часы 6 ноября, в его перемещениях должна быть «лакуна», если угодно, «зона невидимости», интервал времени, на протяжении которого он исчезает из поля зрения свидетелей. Однако ничего подобного нет, перемещения Левитта Элли хорошо прослеживаются по показаниям свидетелей, никак не связанных между собой. Таким образом, утренние часы явно не подходят для избавления от опасного груза, если только таковой действительно находился в повозке обвиняемого. Вечерние и ночные часы 5 ноября также не подходят для поездки обвиняемого к дамбе, поскольку есть свидетели, утверждающие, что он находился дома возле больной жены, и нет ни одного свидетеля, видевшего Левитта Элли вне дома, либо разъезжающим в своей повозке по улице. У обвинения есть свидетель Рэмселл, который якобы видел предполагаемого убийцу, но нет ни одного доказательства того, что Рэмселл видел именно Левитта Элли.
Во-вторых, сторона обвинения, настаивая на убийстве Абии Эллиса вскоре после 7 часов вечера 5 ноября в конюшне на Ханнеман-стрит, обосновывает этот тезис якобы обнаружением частиц человеческой крови на одежде обвиняемого. Эксперт обвинения сообщил суду, будто красные тельца человеческой крови существенно меньше красных телец крови лошадиной. Однако данное утверждение не соответствует истине. Определение размеров кровяных телец при помощи микроскопа является крайне сложным, ведь в поле зрения объектива находятся тысячи таковых телец. На точность подобных измерений существенно влияет то, каким образом сухая фракция крови переводилась в жидкую перед началом микроскопического исследования. Кровь человека в зависимости от того, как именно разводилась сухая кровь, может быть легко принята за кровь лошади, поскольку по внешнему виду кровяные тельца лошади и человека различить невозможно. Объясняя все эти нюансы суду, адвокат Дабни не отказал себе в удовольствии поиздеваться над обвинением и с очевидным сарказмом назвал окружного прокурора «мой учёный друг» («my learned friend»). Слова адвоката звучали просто убийственно для обвинения, причём по существу все утверждения адвоката были совершенно справедливы, и для разумного возражения ему не существовало ни малейшей зацепки.
В-третьих, адвокат весьма здраво обратил внимание суда на то, что обвинение никак не потрудилось доказать присутствие убитого и обвиняемого в конюшне на Ханнеман-стрит после того, как рабочий Тиббетс покинул её в 19 часов, заперев на замок. Как там оказался Абия Эллис? Почему он там оказался? Если он действительно явился к должнику на Ханнеман-стрит, то почему не вошёл в жилой дом, а направился в конюшню? Обвинение полностью обходит эти вопросы стороной, а между тем появление предполагаемого убийцы и его жертвы на месте предполагаемого убийства должно быть доказано. Без такого доказательства сам факт убийства в предполагаемое время в предполагаемом месте оказывается фантазией.
В-четвёртых, Дабни указал на ряд несомненных нестыковок и противоречий, которые обвинение пыталось игнорировать, как будто их вообще не существовало. К числу таких непримиримых противоречий, например, следовало отнести блуждание бочек по реке. Ряд не связанных между собой свидетелей указывают на наличие неких бочек, плававших в реке Чарльз в первой половине дня 6 ноября. Обвинение по умолчанию считает, что это бочки с телом убитого Абии Эллиса, но такое предположение ни на чём не основано и прямо противоречит здравому смыслу. Если признать точку зрения обвинения справедливой, то получится, что бочки должны плавать очень быстро, преодолевая 3 или даже 4 мили (4,8 – 6,4 км.) за полчаса, чего быть никак не может. Очевидно, разные свидетели видели в реке Чарльз разные бочки, но этот вывод рушит всю хронологию обвинения. Адвокат Дабни не без издёвки заметил: «Но что касается некоторых обстоятельств, мои друзья [обвинители], кажется, сами сомневаются [в своих выводах] и ничего не утверждают» (дословно: «But as to some circumstances, my friends seem to be themselves in doubt, and not to assert any thing»). Другой нестыковкой, старательно игнорируемой стороной обвинения, стало несомненное противоречие между предполагаемым временем убийства и тем фактом, что в желудке осталась непереваренная пища.
В-пятых, адвокат сообщил суду, что обвиняемый имеет alibi на время убийства, и обвинение допустило большую ошибку, отмахнувшись от этого обстоятельства. Левитт Элли вечером 5 ноября ходил в магазин Ристина (Risteen), пройдя более мили (~ 2 км.). Сам Ристин и его клерк видели подсудимого и разговаривали с ним. Этот разговор имел место после 19:30 – в то самое время, когда по версии окружного прокурора Левитт Элли должен был убивать и расчленять Абию Эллиса. После возвращения из магазина подсудимый находился дома возле больной жены и в течение ночи дважды разговаривал с дочерьми, дежурившими возле неё. Утром появился грузчик Бейкер, в обществе которого подсудимый уехал в город, там они повстречали мистера Мэхана, и начался трудовой день, на протяжении которого Левитт всё время оставался на виду большого числа никак не связанных между собой свидетелей.
В-шеcтых, адвокат особо остановился на том, что тяжкие хорошо продуманные преступления очень редко бывают безмотивными. Однако это соображение совершенно не подходит к настоящему случаю. Предложенный обвинением мотив несостоятелен, поскольку Левитт Элли не имел материальных затруднений, не позволявших ему погашать долг убитому. Смерть Абии Эллиса не приносила обвиняемому никакой реальной выгоды, фактически такое убийство по схеме обвинения представляется безмотивным и бессмысленным.
Также адвокат остановился на некоторых второстепенных вопросах, например, кратко изложил биографию подсудимого, охарактеризовал его как человека добродушного, мирного и очень терпеливого, а также особо остановился на приписанной Левитту Элли попытке скрыть наличие топора. По словам Дабни, утверждения прокурора бездоказательны и основаны лишь на том, что Левитта Элли неправильно поняли во время допроса, либо умышленно исказили его слова. Во всяком случае, никто топор с красной ручкой не прятал, и исчез он только 9 ноября, либо позже этой даты – то есть уже после проведённого полицией обыска. Подтекст последнего утверждения был прозрачен – сами же полицейские могли «заныкать» топор, чтобы потом свалить его отсутствие на подозреваемого, проделки такого рода были вполне в традициях американской полиции того времени, о чём присяжные заседатели, разумеется, знали.
Речь адвоката прозвучала мощно и убедительно. Обвинение, представавшее до того эдакой грозной и несокрушимой скалой, оказалось поколеблено и, что ещё хуже, – высмеяно в завуалированной форме. Выступлением адвоката Дабни 4-й день судебного процесса был окончен, но всем, следившим за ходом суда, стало ясно, что тут-то всё только начинается и ничего в этом необычном деле не предопределено, а потому главная интрига ещё впереди.
Утреннее заседание 7 февраля [5-й день процесса] началось с вызова свидетеля обвинения Джорджа Макинтоша для передопроса. Адвоката интересовало то, как был одет обвиняемый во время разговора со свидетелем утром 6 ноября. Макинтош сообщил, что пальто и жилет Левитта Элли были расстёгнуты, так что была видна рубашка, следов крови на одежде не было заметно.
Следующий свидетель – Элиас Тоули (Elias Towle) – рассказал суду, что уже 50 лет проживает в городке Фридом (Freedom) в штате Нью-Гэмпшир, из них 40 знаком с Левиттом Элли. Фактически обвиняемый являлся его соседом – их фермы разделяли 4 мили (~6,5 км). Допрашивавший Тоули адвокат Сомерби (Somerby) попросил описать характер Левита, и свидетель назвал его очень миролюбивым и добрым. Затем показания коснулись вопроса о материальном положении обвиняемого, и Тоули сообщил, что ему известно о внесении на счёт Левитта Элли в сберегательном банке во Фридоме 650 долларов. Эта сумма была внесена Джоном Элли, братом подсудимого. Сам Джон получил указанную сумму от одного из братьев Дрю (Drew), купивших ферму Левитта.
Далее произошёл любопытный инцидент, подтекст которого не совсем ясен. Джон Элли оставался должен брату некую сумму, которую должен был гасить частями, однако после того, как в ноябре 1872 года Левитт был взят под стражу, выплачивать её отказался, сославшись на материальные затруднения. Джон предложил передать брату долговую расписку, на что Левитт вполне ожидаемо ответил отказом. Он нуждался в «живых» деньгах для оплаты услуг адвокатов и поддержки собственного существования в тюрьме [узники оплачивали питание из своего кармана]. В общем, между братьями возникла размолвка, и адвокат Сомерби, очевидно, хотел, чтобы свидетель рассказал об этом присяжным. Защитник стал задавать наводящие вопросы, а Тоули – отвечать, но тут очень нервно отреагировал Генеральный прокурор. Поднявшись со своего места, Трейни потребовал прекратить расспросы, связанные с отказом Джона Элли платить деньги подсудимому. Своё требование главный обвинитель мотивировал тем, что конфликт между братьями возник уже после убийства Абии Эллиса и не имеет отношения к расследованию данного преступления.
Суд встал на сторону Генерального прокурора, впрочем, как и всегда! Судья Уэллс удовлетворял все ходатайства главного обвинителя и игнорировал обращения защиты – это хорошо видно из стенограммы процесса. Судья заявил, что отношения братьев не могут обсуждаться в данном процессе, и защите пришлось с этим решением смириться.
Нам остаётся лишь гадать, чем обусловлена нервная реакция Генпрокурора Трейни на тему, не лишённую для присяжных определённого интереса. Скорее всего, обвинитель не хотел, чтобы подсудимый вызвал даже минимальное сострадание присяжных. Джон Элли, судя по всему, решил, что брату не избежать петли, а потому долг ему можно не возвращать – в гробу ведь карманов нет, а деньги пригодятся и самому Джону! Такие вот высокие близкородственные отношения! Этот удар в спину, нанесённый родным братом в ту самую минуту, когда Левитт Элли больше всего нуждался в поддержке – как моральной, так и материальной! – безусловно, сильно осложнил положение обвиняемого. Генеральный прокурор явно не хотел, чтобы присяжные заседатели увидели отвратительную подноготную «братских отношений», и потому сделал всё от него зависящее для того, чтобы свидетель Тоули не сказал лишнего.
Затем свидетельское место занял адвокат Николас Брэйсделл (Nicolas Blaisdell), проживавший ранее в городе Мэдисон (Madison), штат Нью-Гэмпшир, но перебравшийся в Массачусетс в 1863 году [то есть за 10 лет до описываемых событий]. Брэйсделл вступил в коллегию адвокатов штата в том же 1863 году, а на следующий год – в коллегию адвокатов при Верховном суде Соединенных Штатов в Вашингтоне. Спустя 5 лет – в 1869 году – Брэйсделл стал членом коллегии адвокатов штата Нью-Йорк. То есть это был солидный, всеми уважаемый юрист. Николас заявил, что знаком с Левиттом Элли всю жизнь, и охарактеризовал подсудимого как «честного» («honesty»), «тихого» («quiet») и «безобидного» («inoffensive») человека. Помимо общей характеристики Левитта, свидетель сообщил суду детали сделки по продаже фермы, принадлежавшей Элли. Сделку эту в сентябре 1872 года проводил Брэйсделл. По его словам, часть земли купили братья Дрю, а часть – Джон Элли, брат подсудимого. Ферма должны была принести Левитту в общей сложности 1,4 тыс.$ или 1,5 тыс.$, сам же адвокат рассчитывал заработать на сопровождении сделки 100$.
Перекрёстному допросу обвинением Брэйсделл не подвергался.
Затем защита вызвала Томаса Коллиджена (Thomas Colligan), жителя района Бостон Хайлендс (Boston Highlands) с 1828 года, плотника по профессии. Свидетель являлся прихожанином церкви доктора Патнэма (Putnam) и исполнял обязанности звонаря. Коллиджен заявил, что утром 6 ноября он звонил в колокол в 8 утра. Появление этого свидетеля предоставило защите право утверждать, что звонарь, колокол которого слышал Рэмселл, найден вовсе не в Бруклине, где его безрезультатно искало обвинение, а в районе, расположенном гораздо южнее [и соответственно, дальше от Милл-дам]. Показания Коллиджена были важны для защиты тем, что в них содержалась чёткая привязка ко времени – 8 часов утра – а это означало, что Рэмселл никак не мог видеть Левитта Элли, поскольку обвиняемый в тот самый час перевозил в центр Бостона бильярдный стол, полученный в мастерской Шулеров. Повозка подсудимого находилась на Вашингтон-стрит на удалении не менее 4 км от Паркер-стрит, по которой в тот час двигался Рэмселл.
Далее последовал вызов ряда свидетелей, давших самую положительную характеристику деловым и человеческим качествам подсудимого. Свидетельское место последовательно занимали Уолтер Хармон (Walter Harmon, друг детства Левитта, адвокат Марк Брэйсделл (Mark Blaisdell), брат допрошенного чуть ранее Николаса Брэйсделла, давний деловой партнёр обвиняемого, Фредерик Брэдбери (Frederick E. Bradbury). Последний был знаком с Левиттом Элли 22 года, хотя и признал, что последние 4 года мало что о нём знает.
Следующим стал Джозия Тарстон (Josiah Thurston), житель Фридома и президент того самого банка, в котором обвиняемый имел счёт. Последовавший за ним Джозеф Шэкфорд (Joseph E. Shackford), житель города Итон (Eaton) в штате Нью-Гэмпшир и многолетний сосед Левитта Элли, не только дал ему прекрасную характеристику, но и рассказал суду, что 24 или 25 сентября 1872 видел у Левитта 400$ наличными. Продолжая свой рассказ, свидетель упомянул, что у Левитта Элли имелась также расписка, по которой тот должен был получить 650$, а кроме того, были расписки на меньшие суммы. То есть никаких критичных денежных затруднений обвиняемый явно не имел.
При допросе Шэкфорда произошёл любопытный казус, выразительно продемонстрировавший то нервозное состояние, в котором находились обвинители. Адвокат Сомерби осведомился у свидетеля: «Каково было финансовое положение Элли в целом?» («What was Alley’s pecuniary standing?»), на что Генпрокурор тут же заявил протест, не дав Шэкфорду возможности ответить. Нежелание главного обвинителя услышать ответ по весьма важному для суда вопросу выглядело довольно странно, учитывая, что само же обвинение совсем недавно весьма старательно показывало богатство убитого и нехватку денег у подсудимого. Примечательно то, что суд без долгих рассуждений поддержал протест, и вопрос был снят.
Адвокат Сомерби после этого не отказал себе в небольшой колкости, сказав: «Постановил ли тем самым суд, что мы не можем доказывать, что кредитная история Элли была хорошей, и что он мог занимать деньги на любую сумму?» («Do the Court rule that we cannot show that’s Alley’s credit was good, and that he could borrow money to any amount?»). Судья, не моргнув глазом, ответил, что он «так постановляет» («we so rule»). Это, конечно же, был совершеннейший произвол и несомненная демонстрация предвзятости, но адвокат не мог прямо так сказать, а потому не без сарказма заметил, что надеется – подобный запрет останется только в виде исключения. Судья, сообразив, видимо, что слишком уж явно продемонстрировал свою необъективность и готовность во всём соглашаться с Генпрокурором, ответил, что… так и будет! Дескать, да, я несправедлив и предвзят, и все сейчас в этом убедились, но давайте сделаем вид, что никто ничего не заметил, а я впредь постараюсь подобных «косяков» не допускать.
Занявший свидетельское место Амос Дрю (Amos Drew), кондуктор «конки» в восточном Бостоне, подтвердил во время допроса, что в сентябре минувшего года он и его брат Джон (John Drew) подписали заёмное письмо на 650$ на имя Левитта Элли. По факту эта сумма являлась их долгом за землю возле Итона, в Нью-Гэмпшире, которую они купили у Левитта Элли.
Показания Дрю лили воду на мельницу защиты, всецело подтверждая справедливость утверждений адвокатов о материальном достатке подсудимого и имевшихся у него перспективах получения внушительных денежных сумм в будущем. Сторона обвинения не могла проигнорировать такие серьёзные и веско звучавшие утверждения, надо было чем-то парировать сказанное свидетелем. Генеральный прокурор понимал это, но не имел понятия, как именно можно скомпрометировать свидетеля. Главный обвинитель поднялся со своего места для проведения допроса Дрю, важно подошёл к нему и многозначительно спросил у свидетеля, каков его доход и семейное положение. Амос Дрю ответил, что он холост и получает за работу кондуктором 2$ в день.
Генеральный прокурор помолчал, покивал и… сел на место. Допрос свидетеля на этом закончился. Нельзя не признать того, что сторона обвинения в ту минуту выглядела жалкой и совершенно беспомощной!
Следующие свидетели защиты – Натаниэль Палмер (Nathaniel G. Palmer) и Уилльям Брукс (William F. Brooks) – также дали обвиняемому отличную характеристику. Второй из упомянутых свидетелей проживал в восточном Бостоне, а прежде жил в Нью-Гэмпшире, знал Левитта с детства и поддерживал отношения с ним уже в Бостоне.
После Палмера и Брукса свидетельское место занял Джон Смарт (John Smart), свойственник подсудимого, брат его жены. Он рассказал суду о том, что Левитт женат на его сестре уже 21 год, и охарактеризовал его исключительно положительно. Понятно, что Джон Смарт говорил не только от себя лично, но и от имени сестры, хотя, разумеется, делал это опосредованно. Это были очень полезные для защиты показания. На вопрос главного обвинителя о материальном положении Левитта Элли свидетель аккуратно пробормотал, что мало осведомлён на этот счёт, тем самым уклонившись от ответа.
Следующие свидетели – Руфус Барбанк (Rufus H. Burbank) и Джон Карр Левитт (John Carr Leavitt) – также были знакомы с обвиняемым на протяжении многих лет. Первый заявил суду, что общался с подсудимым 14 или 15 лет, а второй, работавший чиновником по сбору налогов в Нью-Гэмшире, познакомился с Элли 20 лет назад. Оба свидетеля в один голос заявили, что Левитт Элли всегда отличался добрым нравом и никогда никому зла не делал.
Разумеется, в суде появился и Джон Элли (John Q. Alley), родной брат подсудимого, тот самый, что после ареста Левитта предложил последнему вексель вместо наличных денег. Джон рассказал суду, что проживает вместе с матерью на семейной ферме в местечке Итон (Eaton) в Нью-Гэмпшире. Он полностью подтвердил показания других свидетелей о денежных делах брата в сентябре минувшего года, рассказал о продаже Левиттом своей фермы, получении расписки от братьев Дрю и прочих деталях. Джон особо подчеркнул, что 5 ноября денег Левитту не передавал.
Генеральный прокурор был чрезвычайно дотошен в ходе перекрёстного допроса этого свидетеля. Отвечая на его вопросы, Джон подробно объяснил появление заёмного письма братьев Дрю, рассказал, что брат в общей сложности продал 300 акров земли в Итоне, уточнил детали некоторых взаиморасчётов с Левиттом. По словам свидетеля, он в последний раз заплатил Левитту 50$ наличными спустя 3 или 4 недели после 25 сентября. Отвечая на вопрос главного обвинителя об обстоятельствах конфликта с братом, пояснил, что Левитт отказался удовлетвориться векселем и потому он, Джон Элли, продолжал погашать долг наличными. После ареста брата Джон передавал деньги Дэниелу Элли (Daniel L. Alley), сыну Левитта, своему племяннику, так что никакого конфликта между братьями, в общем-то, и нет.
Окружной прокурор Мэй, сменивший Генерального прокурора в роли допрашивающего, явно остался неудовлетворён тем, как отвечал Джон Элли, а потому его вопросы, адресованные свидетелю, стали касаться тем, вообще никак не связанных с событиями 1872 года. Обсуждая долги и общее материальное положение обвиняемого, Мэй стал всё более уклоняться в глубину минувших лет и дошёл до 1869 г. [т.е. за 3 года до интересующего суд интервала!]. Ничего подозрительного или двусмысленного Джон Элли окружному прокурору так и не сказал, объяснив очень чётко и ясно характер движения денег брата. Интересно то, что судья не препятствовал всем этим бухгалтерским блужданиям, явно рассчитывая услышать нечто компрометирующее, но, как сказано выше, продолжительный перекрёстный допрос не оправдал возлагавшихся на него ожиданий.
Череда следующих свидетелей – Альберта Уотсона (Albert Watson), Якоба Мэнсона (Jacob Manson), Элдена Снэлла (Alden Snell), Йотана Хармона (Jotham Harmon) – дружно охарактеризовала подсудимого с наилучшей стороны и проделала это в высшей степени убедительно. Альберт Уотсон, например, владел 2-я магазинами на Тремонт-стрит и Шоумут авеню (Shawmut ave) и на протяжении последних лет вёл с Элли финансовые дела, в частности, неоднократно ссужал его деньгами. Никогда никаких проблем Левитт своему кредитору не доставлял, а характер и поведение подсудимого всегда были выше всяких похвал. А Йотан Хармон был знаком с Левиттом Элли уже 35 лет и за все эти годы ни разу не слышал ничего, способного опорочить репутацию последнего.
В целом, череда свидетелей, положительно характеризовавших подсудимого, выглядела очень убедительно, но однообразно. Члены жюри присяжных, как и судья, не могли исключать того, что все эти люди ошибаются, поскольку человек, вообще-то, является существом лживым и способной очень ловко обманывать. Поэтому защите Левитта Элли было очень важно не просто показать, что обвиняемый – хороший человек и потому он никого не убивал, а разрушить именно ту версию преступления, которую выстроила сторона обвинений. И защита отыскала-таки потрясающего свидетеля, оказавшегося способным подорвать весь фундамент официальной версии событий, произошедших вечером 5 ноября 1872 года.
Вызванная для дачи показаний Элизабет Портер (Elizabeth L. Porter), сообщила во время допроса, что проживает в доме №17 по Доувер-плейс (Dover place) вместе с мужем и дочерью и 5 ноября 1872 года их семья принимала в своём доме гостей. По этой причине «привязка» по месту и времени выглядела вполне надёжной. Продолжая отвечать на вопросы адвоката обвиняемого, свидетельница рассказала, что на протяжении нескольких лет была знакома с Абией Эллисом. По её словам, знакомство с Абией произошло на борту парохода 3 января 1868 года, в последующем они время от времени обменивались письмами. Элизабет сообщила суду, что последнее письмо от Абии она получила в июне 1872 года, то есть приблизительно за 5 месяцев до убийства последнего. Дабы пресечь какие-либо подозрения на характер отношений с Абией Эллисом, свидетельница заявила, что тот никогда в её доме не жил, и повторила, что она – замужняя женщина.
Но это всё была «подводка» – то, что оперативные работники обычно называют «установочными данными». А далее последовала существенная часть её показаний. По словам Элизабет Портер, вечером 5 ноября, около 19:30, она вышла из дома вместе с дочерью Лиззи и на углу улиц Вашингтон (Washington street) и Гарланд (Garland street) увидела Абию Эллиса, двигавшегося в направлении Ист-Доувер-стрит (East Dover str.). В разговор с ним она не вступала, поскольку её отвлекла 11-летняя дочь, но Элизабет Портер не сомневалась в том, что встреченным ею мужчиной оказался именно Абия Эллис.
Важность для защиты заявления, сделанного Элизабет Портер, заключалась в том, что место, на котором произошла встреча свидетельницы и потерпевшего, находилось на удалении около 1350 – 1400 метров от дома Левитта Элли, но самое главное заключалось даже не в этом! Из слов свидетельницы следовало, что Абия Эллис шёл в сторону, противоположную той, где находился дом обвиняемого.
Немудрено, что появление свидетеля, о котором сторона обвинения явно ничего не знала, вызвало шквал эмоций Генерального прокурора. Чарльз Трейн задал свидетельнице около 30 вопросов на самые разнообразные [и даже неожиданные] темы. В частности, он уточнил, был ли перекрёсток освещён, на что Элизабет ответила отрицательно. Другой вопрос касался расстояния, на котором женщина видела Абию Эллиса. Элизабет ответила, что они разошлись буквально в 3 футах [~ 0,9 м.]. Он даже спросил, как часто Элизабет виделась с адвокатами Дабни (Dabney), Сомерби (Somerby) и Вэем (Way), давая понять, что не сомневается в большом количестве таких встреч, во время которых адвокаты должны были «натаскать» свидетельницу для выступления в суде. Элизабет хладнокровно ответила, что адвокатов обвиняемого она видела «только 1 раз», и добавила, что рассказала суду лишь правду. Не зная, каким образом сбить свидетельницу с толку, Генеральный прокурор бестактно спросил, какие проблемы Абия Эллис создавал ей, подразумевая по умолчанию, что некие проблемы, несомненно, существовали. Элизабет лаконично ответила на это, что никаких проблем с Абией она никогда не имела.
После в высшей степени обескураживающих и явно неожиданных для обвинения показаний миссис Портер защита вызвала следующего своего свидетеля. Таковым стала Лиззи Франсиз Портер (Lizzie Frances Porter), дочь Элизабет. Это был в высшей степени удачный ход защиты, поскольку 11-летняя девочка полностью подтвердила рассказ матери и тем укрепила общее впечатление его достоверности. Генеральный прокурор во время перекрёстного допроса буквально ужом извивался, пытаясь добиться от маленькой Лиззи какой-нибудь неосторожной оговорки. Он задал ей порядка 20 вопросов, но всё, чего смог добиться, свелось к заявлению девочки, согласно которому мистер Дабни, адвокат Левитта Элли, бывал в их доме 2 раза. В этих словах можно было бы увидеть противоречие утверждению Элизабет Портер, заявившей под присягой, будто она видела мистера Дабни «всего 1 раз», но противоречие это оказалось кажущимся. Адвокат во время своего первого визита в дом Портеров не застал Элизабет и передал ей свою визитную карточку, так что Элизабет не обманула суд, сообщив о единственной встрече с защитником.
